— А ты кто?

Мужик вздыхает, поправляет цилиндр:

— Ну вот, опять это хуйня. Меня заебали эти игры.

Она моргает. Честно. Без иронии.

— Я... вообще ничего не помню.

Тишина. Потом — удар кулаком в зубы. Два резких хруста. Кровь на губах — тёплая, солёная.

— Теперь вспомнила? — он трясёт её за плечи. — Собирайся. У нас дело.

Но Лора уже проваливается обратно в темноту. Последнее, что слышит — крик:

— Да ёб твою мать, она опять в отрубе!

Тьма. Тишина. Лора лежит в яме, как в чреве земли. Её сознание — мутное, как вода в забытой луже. Где-то далеко доносятся голоса, музыка, хохот, но всё это кажется ей сном.

Пока не приходит она. Тень наклоняется над ямой. Черные кружева, кожаный корсет, пирсинг в бровях и губах — каждый шип будто подчеркивает: эта женщина не шутит.

— Лора. Просыпайся.

Голос низкий, хрипловатый — как скрип несмазанных ворот старого склепа. Лора моргает. Голова раскалывается, зубы ноют (где-то там два отсутствуют).

— Ч… что случилось?

Женщина в черном вздыхает, закуривает сигарету (дым пахнет ладаном и чем-то горьким).

— Ты не помнишь? Опять.

Она протягивает руку, помогает Лоре выбраться из ямы. Земля осыпается с её платья, как пепел.

Вокруг — пусто. Ни рокеров, ни рыжего ублюдка с пентаграммами в глазах. Только холодный ветер, далекий гул поездов и вороны, наблюдающие с крестов.

— Кто ты? — хрипит Лора, вытирая кровь с губ.

Женщина усмехается.

— Я — та, кто здесь главная. А ты — моя проблема.

Она берет Лору за подбородок, заставляет посмотреть себе в глаза.

— Расскажи, что ты видела перед тем, как отрубиться.

Лора морщится. Воспоминания — как рваные кадры старой кинопленки:

Рыжий мужик. Его удар. Толпа. Кто-то кричал "На дело!" Северное сияние. Зеленый свет, который резал глаза.

— Они… хотели что-то украсть, — шепчет Лора.

Женщина в черном затягивается, выпускает дым колечком.

— Не "что-то". Они хотели украсть тебя.

Комната, обитая черным бархатом, пахнет кожей, ладаном и дорогим виски. На стене — чучело ворона с распростертыми крыльями, на столе — старинный кинжал и пачка сигарет «Беломор».

Подруга Лоры — Марго — развалилась в кресле, затягиваясь через серебряный мундштук. Её пирсинг блестит при свете красной лампы, а в глазах — смесь усталости и восторга.

— Ну что, мой трупный цветочек, вспомнила хоть что-то?

Лора касается распухшей губы, проводит языком по дыркам от выбитых зубов. И вдруг — вспыхивает.

— Он ударил меня… а мне понравилось.

Марго закатывает глаза и хохочет, выпуская дым колечком.

— Ну конечно, дура! Ты же всегда была такой. Помнишь, как мы в первый раз познакомились? Ты тогда на кладбище устроила оргию в склепе, а потом рыдала, потому что «мертвецы не оценили».

Лора морщится. В голове — обрывки:

Рыжий. Его руки, затянутые в кожаные перчатки. Боль. Острая, чистая, как удар ножа.

Восклицание: «Ты живая?!» — но чей это был голос?

— Я… не помню, зачем он это сделал.

Марго пожимает плечами, встает и протягивает Лоре руку.

— Да похуй. Пойдем, я тебе покажу кое-что веселее.

Нарния. БДСМ-подземелье

За потертой дверью с табличкой «Кабинет №13» открывается другой мир:

Красные фонари, бросающие тени на стены, исписанные стихами Бодлера. Стоны — то ли от боли, то ли от восторга. Запах — металл, пот, дорогие духи.

Марго ведет Лору через лабиринт комнат:

— Вот тут наказывают.

— Тут целуют ноги.

— А тут… — она останавливается у черной занавески, — …тут умирают.

Лора замирает.

— Правда?

Марго смеется, откидывает занавеску. Комната пуста. Только зеркало во всю стену, а перед ним — петля из черного шелка.

— Нет, дура. Тут притворяются, что умирают. Но ты-то знаешь настоящее, да?

Лора подходит ближе. В зеркале — ее отражение. Но что-то не так. У другой Лоры — нет зубов. И она улыбается.

Марго предложила Лоре полежать на горящих углях и потом на гвоздях для усиления боли. Лора так афигела с этого и так взбудоражилась, что будто тело автоматом разделось до гола, поцеловало Марго в щёчку, и та легла на угли сразу же горячие, а потом на колючка. Лора из-за любви к смерти любила из себя изображать богиню Мару и считала, что ей ни пирсинг, ни тату не нужно было. Бледная брюнетка с аккуратными волосами и белой одеждой, ибо белый на Руси - это был цвет траура, а Марго, которая просто любила жить со смертью, и представляла себе смерть мужиком. Смерть-мужик не имел жалости, хотела поспорить со смертью, делая разный бодмод.  После чего Лора и Марго мучили друг друга - они решили покурить косячок. Марго предложила разблокировать телефон Лоры и посмотреть на фото чтобы она вспомнила. А там что только на фото нет. Фото с разными богатеями и бизнесменами. Как она начала и эскорта, а от туда перешла на карманные кражи ибо они были выгоднее, и со временем её называли кенгурёнышем, ибо она в себе могла килограммы разной наркоты перенести, но в этот раз произошла неувязочка. Она решила продегустировать тёмный порошок, и этот порошок улетучил её память.

Марго ухмыльнулась, раздувая угли в жаровне.

— Ну что, богиня Мара, готова к очищению?

Лора уже стояла голая, бледная, как лунный свет на могильных плитах. Её тело — без единой татуировки, без пирсинга, только следы старых шрамов, будто кто-то уже пытался вырезать из неё память.

— Ты знаешь, я не люблю украшения, — прошептала она, целуя Марго в щёку. — Смерть должна быть чистой.

Марго рассмеялась и плюхнулась на раскалённые угли. Кожа зашипела, но она лишь закатила глаза от наслаждения. Потом перекатилась на доску с гвоздями, оставляя на них капли крови.

— Твоя очередь, мертвая девочка.

Лора легла следом. Боль пронзила её, как электричество, но вместо крика — только тихий стон. Она чувствовала, как огонь и железо сливаются в ней, будто тело вспоминает что-то древнее. Косячок и разблокированный телефон. После они курили траву, смешанную с чем-то горьким — возможно, с пеплом. Марго взяла телефон Лоры, разблокировала его (отпечаток всё ещё работал) и залипла.

— Ну и фотоальбом, детка!

Лора заглянула через плечо. Что там было:

Бизнесмены в дорогих костюмах (некоторые — с закрытыми глазами, будто спящие). Яхты, клубы, чемоданы с деньгами (и Лора в центре, улыбающаяся, с бокалом вина). Фото со складов (мешки с белым порошком, а она — как "кенгурёнок", с животом, полным товара).

— Ты была эскортницей? — спросила Марго.

— Нет, — Лора потрогала экран. — Я была вором. Эскорт — это просто прикрытие.

Потом последнее фото — тёмный порошок в маленьком пакетике.

— А это что?

Лора вдруг вспомнила. Порошок, который стёр память. Она взяла его у одного клиента — богатого уёбка, который шепнул: «Это не для продажи. Это для тех, кто хочет забыть. Лора попробовала. И… Провал. Потом — только обрывки: Рыжий (его звали Слава?). Чей-то крик: «Ты же не должна была это трогать!» Северное сияние над Москвой — но зелёное как яд.

— Блядь, — прошептала Лора. — Меня подставили.

Марго затянулась, выпустила дым ей в лицо.

— Ну конечно, дура. Ты же не просто так очнулась в могиле.

Порошок этот оказался товаром Диогена, который она должна доставить в то самое подземелье, а он же будет близко по времени встречи с Эстер. Смартфон, который был у Лоры - это был непростой смартфон. Этими штучками пользуется криминальный мир для того, чтобы не спалиться перед органами. С неведомого приложения пишет Диоген о месте и времени встречи. Лора немного теряется и Марго предлагает ей помочь на время, а вопросы кладбища и тусычи она уберёт, ибо она там же тусила до 3 ночи пока не было срочное дело. Её мужик вспомнил, что этот тёмный порошок у Лоры. Свернул с дороги и его сбил камаз, как и пол команды, ибо пол команды тоже упоролось этим тёмным порошком и не помнило ничего, а другие были простой шпаной, которая была в банде. Они разбежались и эта банда больше не жила. Марго решила подвезти на встречу на Курскую Лору.

Марго вела машину по пустынным улицам, изредка поглядывая на Лору. Та сидела, сжимая в руке странный смартфон — устройство с треснутым экраном и приложением, которое само удаляло переписку через пять секунд после прочтения.

— Ты вообще помнишь, как выглядит этот Диоген? — спросила Марго, закуривая.

Лора молчала. В голове всплывали обрывки:

Старик в рваном плаще. Глаза, как у ворона. Фраза: «Ты не должна была это нюхать, королева помойки.»

— Он… воняет портвейном и полынью, — наконец выдавила она.

Марго фыркнула:

— Ну хоть что-то.

Внезапно Лора вспомнила ещё кое-что. Её "мужик" — Слава. Рыжий ублюдок с пентаграммами в глазах. Он узнал про порошок. Разозлился. Свернул с дороги, чтобы догнать её… И тут — удар. Камаз. Половина банды — те, кто нюхал порошок — даже не поняли, что произошло. Они просто стояли, тупо улыбаясь, пока металл дробил их кости. Остальные — мелкая шпана — разбежались. Банды больше нет. Лора сжала кулаки.

— Это не случайность.

Марго резко свернула в переулок.

— Конечно, нет. Это Диоген почистил хвосты.

Дверь захлопнулась за Лорой с глухим стуком, будто гробовая крышка. Зал был точно таким же, как когда-то у Эстер: Синие неоновые трубки оплетали стены, как вены мертвого города. Барная стойка — поцарапанная, с липкими кругами от стаканов. За ней — тот самый уставший бармен, вытирающий бокал грязной тряпкой. Гости за столиками — неподвижные, с пустыми глазами. Пьют один и тот же прозрачный коктейль («Лимбо»), но уровень в бокалах не уменьшается. На стене проектор показывал карту Москвы без названий, а из динамиков лилась «My Way» в исполнении Бони М — но пластинка заедала на слове "crime".

Лара (девушка в красном) сидела в углу. Та самая, что когда-то сказала Эстер: «Ты новенькая? Здесь все новенькие».

— О! — Она подняла бокал. — Королева пепла вернулась.

Лора немного поговорила с Эстер. Всё внезапно останавливается и она слышит, как кто-то хлопает руками. Это был Диоген, который смеётся нервно и говорит, что это должно произойти позже, но он рад, что Лора заглянула. Лора призналась,что она попробовала порошок и забыла всё. Диоген сказал,что да. Один раз попробовать, то можно вспомнить всё, а если попробовать второй раз, то можно зайти всё. И спрашивает её если она хочет вспомнить, пока всё вокруг замерло и ничто не двигалось.

Всё остановилось.

Музыка застыла на одном ноющем звуке. Дым замер в воздухе, как вуаль. Даже Ларин бокал, поднятый в тосте, завис на месте, и капли «Лимбо» повисли в воздухе, будто стеклянные бусины.

Только Диоген хлопал в ладоши, его смех — хриплый, нервный, как скрип несмазанных качелей.

— Ха! Так должно было случиться позже… но я рад, что ты заглянула, королева пепла!

Лора почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она схватилась за стойку, но бармен не шевелился — его лицо застыло в полуулыбке, будто маска.

— Что… что происходит?

Диоген перестал хлопать, вытер ладони о рваный плащ.

— Ты попробовала порошок. Один раз — и забыла. Второй раз… — он наклонился ближе, и его дыхание пахло полынью и электричеством, — …и ты забываешь навсегда.

Он щёлкнул пальцами. На стене вспыхнуло изображение:

Лора, но в белом платье, стоящая у входа в склеп. Эстер, пишущая что-то кровью на зеркале. Человек в шляпе, разрывающий страницу с надписью «21:00. Склад №13».

— Хочешь вспомнить? — прошептал Диоген. — Сейчас только ты и я настоящие. Остальное — декорации.

Лора говорит да, на что Диоген говорит ей, что она должна этого сильно захотеть. И он предложил ей войти в гипноз и пройти по 9 моментам из её жизни и понять стоит ли эту жизнь такую жить. Лора согласилась, и он помещает её в гипноз первого момента жизни. Это было её рождение.

Советский телевизор «Рекорд» скрипит, экран мигает, показывая размытые кадры. Где-то за стеной сосед стучит по батарее. Диоген щёлкает пультом, и на экране всплывает надпись:

«Вербилки. 1999 год. Девочка с семечками»

Кадр 1: Улица.

Маленькая Лора (7 лет, рыжая, в розовых шортах и с ободранными коленками) катается на велосипеде «Аист». За ней бежит дворовый пёс Бобик (подозрительно похожий на волка).

Диоген (с сарказмом):

— О, смотри-ка — ангелочек на велике! Это точно ты? Не перепутали в роддоме?

Лора (бросает в него подушкой):

— Заткнись, это я!

Кадр 2: Лавочка у подъезда. Лора с подружками (Светкой, у которой вечно сопли, и Надькой, что уже в 8 лет курит «Беломор») клянчат у студентов из колледжа семечки. Студент (с бородой и в очках, как молодой Ленин):

— На, малявки, только не орите.

Надька (шепчет Лоре):

— А мне вчера старшие пацаны пиво дали…

Лора (с восторгом):

— Ну и как?

Надька (плюётся):

— Гадость, как квас, только горче.

Диоген (качает головой):

— Вот оно — начало пути истинного маргинала…

Кадр 3: Рыбалка с отцом. Лора сидит на берегу канала имени Москвы рядом с папой (мужик в кепке «Урал» и с неизменной банкой «Охоты крепкой»). Папа (мудро):

— Рыба, доча, она как жизнь — клюёт только на ту хрень, в которую сама не веришь. Лора (серьёзно):

— Пап, а почему у нас в Дубне такой странный реактор?

Папа (не отрываясь от удочки):

— Потому что учёные тоже люди. Им тоже скучно.

Диоген (вставляет реплику с дивана):

— Гениально. Вот откуда у тебя философская жилка — папа-то ясен пень где-то в Сколково засветился…

Кадр 4: Вечер. Лора возвращается домой, вся в репьях. В кармане — камень с дыркой («на счастье»), пустая банка из-под пива («на память») и конфета «Мишка на Севере» (уже растаявшая). Диоген (с пафосом):

— И вот она — чистая душа, ещё не испорченная «Белой гвардией» и Кастанедой!

Лора (бросает в него второй подушкой):

— Да заткнись ты!

Финал серии: Телевизор гаснет. На экране — последняя надпись:«Продолжение следует… (если Лора не передумает)» Диоген (вкрадчиво):

— Ну что, смотрим следующую серию? Там ты в 12 лет уже бутылки из-под портвейна коллекционируешь…

Лора (хватает пульт и выдёргивает шнур из розетки):

— Всё. Ясно. Это был заговор.

Диоген (невинно):

— Зато теперь ты знаешь — твоя жизнь могла бы быть сериалом на РЕН ТВ.

Лора (уже смеётся):

— Идиот… (Но где-то в углу комнаты камень с дыркой тихо подмигивает.)

P.S. Уровень ностальгии: «10/10, но лучше бы я это забыла».

Лора немного прослезилась и начала рассказывать про маленькие секреты этого детства и не понимала, почему она должна забывать такую жизнь, на что Диоген начинает смеяться, и показывает второй момент из жизни. Как она убила первого человека, и это было случайно. Это было в Ялте. На её семью напал человек. Её мужа вырубил пьяный мужик, и она нашла кирпич на асфальте и не рассчитав силы раскраила ему череп. Диоген показывает этот момент.

Экран телевизора заливается красным — будто кто-то пролил на него вино. Надпись:

«Ялта. 2014 год. Первая кровь»

Кадр 1: Набережная ночью.

Молодая Лора (25 лет) и её муж Макс идут по променаду. Он несёт в руках мороженое «Пломбир», она — коктейль в пластиковом стакане. Всё как в дешёвом ромкоме.

Диоген (за кадром, с пафосом):

— И вот он, момент истины! Когда жизнь говорит: «Сюрприз, сучка!»

Кадр 2: Пьяный мужик в тельняшке.

Он шатается, тычет пальцем в Макса:

— «Ты чё, падла, на мою жену смотришь?!»

(Примечание: Его «жена» — это бутылка «Крымской жемчужины», которую он обнимает, как невесту.)

Макс, спортсмен и пофигист, отмахивается:

— «Да иди ты, дядь…»

БАЦ!

Тельняшка бьёт его бутылкой по голове. Макс падает.

Кадр 3: Лора и кирпич.

Камера медленно опускается к асфальту. Лежит тот самый кирпич. Рыжий, пористый, будто ждал её всю жизнь. Лора поднимает его.

Диоген (шепотом):

— Вот и выбор, детка…

Кадр 4: Удар.

Не в замедленной съёмке. Не под музыку. Просто хруст. Пьяный мужик оседает, как мешок с картошкой. Лора стоит над ним, тяжело дышит. В руке — кирпич. На кирпиче — кусочек.

Кадр 5: Титр.

«Он выжил. Но его мозг теперь напоминает холодец.»

Реакция Лоры:

Она смотрит на экран, лицо — как маска.

— «Я… Я не хотела.»

Диоген хрустит попкорном (откуда он его взял?):

— Конечно не хотела. Но кирпич — он такой… убедительный.

Лора вдруг смеётся — истерично, до слёз:

— «Бля… Я думала, он просто отключится!»

Диоген пожимает плечами:

— Ну, технически, он и правда «отключился». Навсегда.

Финал серии:

На экране — пляж Ялты. Волны. Дети смеются. А в углу кадра — тот самый кирпич. Теперь он лежит на могиле тельняшки.

Диоген (выключает телевизор):

— Ну что, продолжим? Дальше у нас… ой, нет, это уже третья серия. Там про твоё знакомство с Кастанедой и как ты чуть не сожгла «Белые купола».

Лора молчит. Но в её глазах — что-то новое. Может быть — страх. А может — ощущение власти. (Кирпич, кстати, до сих пор с ней. Он теперь — её талисман.)

P.S. Уровень жестокости: «Ну, хотя бы не топором».

Лора лежит на полу, скрючившись, как раненый зверь. Глаза красные, пальцы впились в ковёр так, что кажется, она пытается вырвать из него память.

— "Они пришли... через месяц. Сказали — кровь за кровь. Макса... Макса закопали в лесу за посёлком. А малыша... малыша..."

Голос срывается.

Диоген молча садится рядом, достаёт из кармана странную флягу — пахнет то ли абсентом, то ли бензином.

— "Хлебнёшь? Не для храбрости. Для тишины."

Лора отшвыривает флягу. Та падает, из неё вытекает чёрная жидкость — и вдруг вспыхивает синим.

— "Я ДОЛЖНА БЫЛА ПРОСТО УБЕЖАТЬ! ПРОСТО БЕЖАТЬ, А НЕ..."

Диоген вздыхает, берёт её за подбородок — жёстко, почти по-отцовски.

— "Слушай сюда, рыжая. Ты не виновата. Виноват кирпич. Виновна Ялта. Виноват этот ёбаный мир, где братва решает, кому жить, а кому — нет. Но не ты."

Лора задыхается, но уже не кричит.

— "А ребёнок... он где?"

Диоген отводит взгляд.

— "Ты правда хочешь знать? Потому что дальше будет хуже. Там нет хэппи-эндов. Только правда."

Лора закрывает глаза.

— "Включи."

Экран снова загорается.

Надпись:

«Вербилки. 2014 год. Конец семьи»

Кадр 1: Дом.

Лора прижимает к груди двухлетнего сына (рыжий, как она, с её глазами). За окном — чёрные "Волги".

Кадр 2: Братва. Трое. У одного топор. У второго пистолет. У третьего — мешок. Кадр 3: Макс. Его вытаскивают из дома за ноги. Жив ещё. Кричит: "Лора, беги!"Кадр 4: Выстрел. Тихий, как хлопок пробки. Кадр 5: Лора. Она уже бежит через лес. Ребёнок плачет у неё на руках. Кадр 6: Река. Лора спотыкается. Малыш выпадает... И — ЧЁРНЫЙ ЭКРАН. Титр: "Они нашли его первым." Лора не плачет. Она смеётся.

— "Вот и всё? Вот и вся моя жизнь? Кирпич, труп, мёртвый ребёнок?"

Диоген молчит.

— "Тогда зачем ты мне это показываешь?!"

Она вскакивает, хватает пульт, швыряет его в стену. Но Диоген уже стоит у двери.

— "Потому что ты сама попросила."

Диоген оставил её в покое. Лора осталась в этом баре. Несколько дней молчала и смотрела на свои фото и видео смартфона и многие фотографии у неё не вызывали никаких чувств. Спустя 7 дней она очухалась и увидела Эстер, которая была первой девушкой, с которой Лора захотела поговорить спустя долго время и прошла с ней пока Эстер не пропала ещё в 5-й комнате, и Лора спросила почему Диоген представлял себе встречу Лоры и Эстер так часто.

Лора и Диоген: "Почему именно Эстер?"  (Бар «Лимб». Седьмой день. Лора сидит за стойкой, перед ней — стакан с чем-то, что уже давно перестало быть алкоголем. Входит Диоген, держа в руках старый кинопроектор. На экране — бесконечные кадры её встреч с Эстер.)

Лора (тихо, не оборачиваясь):

— Ты показывал мне детство. Показывал, как я убила человека. Показал, как потеряла всё. Но… почему так много Эстер?

Диоген (включает проектор, на экране — момент их первой встречи на набережной):

— Вас связывает тонкая нить судьбы. Мне любопытно почему..

(Кадры сменяются: Лора и Эстер в баре, в подполье, в «Белых куполах».)

Лора (сжимает стакан):

— Она просто случайная девушка. Я могла бы встретить кого угодно.

Диоген (смеётся, перематывая плёнку):

— Случайность? Это мы и посмотрим.

(На экране — Эстер в «Таверне», пьющая «Балтику» и смеющаяся над блогером про Ренессанс. Затем — Лора, смотрящая на неё с неожиданным интересом.)

Диоген (указывает на экран):

— Вот смотри. Ты никого не подпускала близко после Ялты. Но её — подпустила. Почему?

Лора (молчит, потом срывается):

— Ну, ты загнался. Мне надо было поговорить с кем-то. Я не знаю.

Диоген (кивает):

— Именно. Вы обе потеряли всё. Ты — семью. Она — саму себя. Но разница в том…

(Перемотка. Кадр: Эстер улыбается после всего, что с ней произошло.)

— …что она не боится помнить.

Лора (встаёт, голос дрожит):

— И что? Ты хочешь, чтобы я тоже начала улыбаться, как дура? После всего, что было?

Диоген (выключает проектор, внезапно серьёзный):

— Нет. Я хочу, чтобы ты перестала бояться тех, кто тебя понимает.

(Пауза. Где-то за стойкой падает бокал. Звук разбитого стекла.)

— Эстер *уже в 5-й комнате*. Ты знаешь, что там. И если хочешь — можешь пойти за ней.

Лора (после долгой паузы, вдруг ухмыляется):

— Чёрт… Ты же знал, что я пойду.

Диоген (достаёт из кармана ржавый ключ с гравировкой «№5»):

— Конечно знал. Ведь я и есть твой страх. И твоя надежда.

(Бросает ключ ей. Она ловит.)

— Ну что, рыжая? Готова увидеть, что там?

Лора попросила пройти её память. Диоген показывает её память, как Лора сбежала из Вербилок, ибо её там ничего не держало. Она начала жить по сквотам, где упарывалась жёсткими наркотиками, но не смертельными. Из рыжего она перекрасилась в чёрный чтобы менты её не узнавали, ибо тогда она начала в своей жопе проносить наркотики и воровать деньги и встретилась случайно с культом любовников смерти. И она поняла, что это её люди. Она полюбила боль, она полюбила смерть, создала из своего сквота свою братву, часть которой умерла, а другая часть, встав на ноги отомстила за её семью очень жесткоим образом и она стала воровкой и мазохисткой, которую никогда не видел мир. Она обожала боль, смерть и облегчение от отмщения.

Лора: "Кодекс боли"

(Диоген щелкает пальцами. Экран телевизора взрывается кадрами, как перемотка VHS на максимальной скорости. На секунду мелькает Вербилки — пустой дом, разбитые окна, следы крови на пороге. Потом — прыжок во тьму.)

Лора не ушла — она сбежала, как зверь с перебитой лапой. Вологда, 2015. Первый сквот. Пахнет плесенью, дешёвым феном и чужим потом. Она красит волосы в чёрный ("чтобы не быть рыжей, как та девочка из прошлого").

Петербург, 2016. Первый арест. Менты тычут пальцем: "Ты ж та рыжая с Ялты, да?" Она смеётся и показывает фальшивый паспорт. Её отпускают.

(Кадр: Лора в подъезде, жгущая паспорт зажигалкой. Глаза пустые.)

Она не колется — она экспериментирует. Дезоморфин. Чтобы не чувствовать. Соль. Чтобы не спать. Кетамин. Чтобы видеть сына во сне.(Кадр: Лора на грязном матрасе, в руке — шприц. На стене над ней нацарапано: "Я ещё не умерла. Это ошибка.")

Она не искала их — они нашли её. "Любовники Смерти". Глазастые юнцы в чёрных плащах. Их ритуал: "Боль — это поцелуй Бога". Они режут ладони, пьют друг у друга кровь, смешивают её с абсентом. Лора смеётся: "Вы, блять, даже не знаете, что такое настоящая боль." (Кадр: Лора бьёт культиста ножом в бедро. Он стебётся, истекая кровью: "Ну наконец-то настоящая!")

Она не лидер — она призрак. Серый. Бывший зэк. Любит ломать пальцы тем, кто должен. Чёрт. Химик-самоучка. Варит наркоту для богатых. Лиса. Девчонка-карманница. Обожает Лору, как старшую сестру. (Кадр: Они поджигают дом ялтинской братвы. Лора не смотрит на пламя. Она жуёт жвачку и поправляет чёрные перчатки.) Она не убивала — она давала выбор. Тельняшка (тот самый, с Ялты) жив. Но его глаз теперь стеклянный, а язык — отрезан. Его шеф ("Костя-Мясник") найден в мясном цеху. Без кистей. На груди вырезано: "Семья — это навсегда." (Кадр: Лора курит на фоне горящей "Волги". Серый спрашивает: "Ты довольна?" Она пожимает плечами: "Это не про довольство. Это про закрытие депозита.")

Она не мазохистка — она архивариус своей агонии. Режет себя — но не, чтобы умереть, а чтобы помнить. Спится на голом полу — потому что мягкое стирает память. Любит одного парня (Чёрта) — но только когда он бьёт её по рёбрам. (Кадр: Лора лежит в ванной со льдом. На груди — шрам в форме детской ладони. "Это мой сын", — шепчет она. Чёрт молча наливает ей водки.) Диоген (выключает экран):

— Ну что, рыжая? Теперь ты поняла, почему Эстер?

Лора (показывает ему средний палец, но ухмыляется):

— Потому что она единственная, кто не боится меня спросить: "Больно?"

Диоген *(кивает, достаёт новую кассету с надписью "5-я комната")*:

— Тогда пошли. Там её очередь вспоминать.

(Лора берёт кассету. На обратной стороне надпись: "Ты не боишься боли. Ты боишься перестать её чувствовать.")

P.S. Уровень тьмы: "11/10. Но хотя бы стильно."

Лора вылезает из подполья. Солнце бьёт по глазам, но она не щурится — привыкла к тьме. Смартфон в руке. Одно сообщение: «Ждём. Культ, братва, твои грехи — всё на месте.» Она не отвечает. Просто включает геолокацию — пусть все видят, где она.

Братва встречает её у старого гаража. Серый курит, Чёрт держит в руках новый кирпич (чистый, неиспользованный). Лиса бросается обнимать её, как щенок. "Скучали, сестра," — говорит Серый. Лора молча берёт кирпич, кладёт в сумку. (Они понимают. Это не оружие. Это — память.)

Девушки в чёрном уже ждут в полуразрушенной церкви. Они не радуются — они кланяются. "Ты вернулась не для нас," — говорит старшая. Лора проходит мимо, касается алтаря. На нём — свежие цветы. "Нет. Я вернулась для себя."

Эстер — сидит на складе №13, пьёт «Балтику» и смеётся над голосом в наушниках. Лена — в «Белых куполах», гадает на картах Таро чужим людям, но видит только одно лицо — человека в шляпе. Витя — где-то в Рязани, чинит старый «Урал» и не думает о прошлом. (Все на своих местах. Все ждут.)

Лора закуривает на крыше гаража. Внизу — её люди. Вдали — город, который её не хочет. Диоген (голос из ниоткуда):

— "Ну что, тень? Довольна?"

Лора не отвечает. Но впервые за долгие годы — улыбается.

— Здравствуйте. Так вы действительно следили за мной?

— Не за тобой лично. За сектой отца Феофана. Мы давно подозревали, что там происходит что-то неладное.

Волков достал папку с документами.

— За последний год в том районе пропало шесть человек. Все приезжали к знаменитому целителю и исчезали без следа.

— А что с ними случилось? Тоже, что и со мной?

— Убиты во время ритуала. Пытались сжечь тела в лесу за церковью, но остались несгоревшие фрагменты — по ним криминалисты и установили личности. А документы, телефоны, украшения священник прятал в подвале в сундуке, так что всех удалось опознать и идентифицировать.

Я откинулся на подушку, переваривая информацию.

— Но как вы узнали, что готовится очередное убийство?

— У нас был внедрённый агент в секте. Он и сообщил о планах на финальный ритуал.

— И кто это?

Волков чуть заметно улыбнулся.

— Степаныч. Уроженец этих мест. Тот самый мужик, с которым ты познакомился в автобусе.

Я вспомнил попутчика в телогрейке. Неужели он был сотрудником спецслужб?

— Он внедрился в секту несколько месяцев назад, — продолжал полковник. — Притворился сумасшедшим, которого отец Феофан "исцелил". Потом вошёл в доверие, начал помогать, пока собирал доказательства преступлений.

— А что насчёт тех странных вещей, которые я видел? Быстрое заживление ран, демоны?

Волков пожал плечами.

— Результаты экспертизы показали интересный состав, — Волков достал из папки листок с печатью лаборатории и протянул мне. — Медные чаши с беленой и дурманом плюс психотропные добавки в воде. Профессионально поставленная система воздействия на психику.

— Что касается... визуальных эффектов, — полковник перелистнул страницу, — техническая экспертиза установила использование проекционного оборудования. Дым, направленное освещение, плюс химическое воздействие на восприятие.

— Но я же видел, как Степаныч лежал в ризнице с порезами!

— Порезы настоящие, но поверхностные. Степаныч — бывший десантник и актёр-любитель. Боль терпел, а остальное изображал.

— Но я же видел, как раны затягивались у Сергея...

— Химия плюс внушение. Ты видел то, что ожидал увидеть под воздействием галлюциногенов.

— А почему на отца Феофана не действовали эти... окуривания?

— Жевал смесь измельчённого активированного угля с корнем солодки. Старый армейский рецепт против ядов. И это только один из способов его защиты.

— А зачем вообще всё это? — не унимался я.

Волков слегка поморщился.

— Система работала на самообмане адептов. Кровавые ритуалы из "древней книги" создавали ощущение причастности к тайному знанию. Психотропные добавки искажали восприятие, а ритуалы создавали мощный эффект плацебо. Люди верили в исцеление и сами распространяли слухи.

— Но ведь Сергея всё-таки вылечили…

— Он, как и все, пил воду с наркотиками, дышал дымом из чаш. Сергей — наркоман, его просто незаметно пересадили на другие вещества. Контролируемая доза, никакой ломки — он действительно чувствовал себя лучше.

Всё становилось на свои места. Никаких чудес, никакой мистики — только грамотно поставленный спектакль.

— А архимандрит Серафим?

— Психически больной человек. Настоящий монах, исключённый из церкви за еретические воззрения. Действительно верил в то, что проповедовал. Он поедет на принудительное лечение.

— А книга? Евангелие от Варнавы?

— Подделка. Современная стилизация под древний текст. Таких "апокрифов" в интернете полно.

Волков встал, собираясь уходить.

— А зачем тогда весь театр? Проще было сразу меня убить.

— Для сектантов это не убийство, а священный ритуал. А организаторам нужны свидетели, которые потом будут рассказывать о чудесах, привлекая новых адептов. Сектантская психология — они искренне верили в свою чушь.

— А спецэффекты? — не унимался я. — Серафим же знал, что это обман.

— На допросе Феофан сказал, что Серафим требовал "усилить воздействие на слабых духом". Так же он быстро сообразил, что адепты после таких постановок находятся под сильнейшим впечатлением. По ходу дела переписывал недвижимость на подставных лиц и переводил все их сбережения на "святое дело".

— Дело закрыто, — закончил он. — Все участники секты арестованы. Тебе повезло, что мы успели вовремя.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

— Не за что. И запомни — если захочешь снова писать о целителях и прочей мистике, сначала свяжись с нами. Мало ли что.

После выписки я вернулся в Москву. Написал статью о секте отца Феофана, но редакция решила отложить публикацию — сначала нужно дать людям материал о настоящих чудесах, чтобы немного разгрузить аудиторию от негатива.

Прошла неделя.

Я почти забыл о том кошмаре в Троицком, занялся другими темами.

И тут мне снова позвонил полковник Волков.

— Максим, нужно встретиться, — сказал он озабоченным голосом. — Есть новости по делу отца Феофана.

Мы встретились в кафе на Арбате.

— Что случилось?

— Серафим сбежал вчера вечером из психушки. Убил двух санитаров и скрылся. Мы его ищем, но пока безрезультатно.

По спине пробежала волна холода.

— А при чём тут я?

— В его палате нашли записку. Адресованную тебе.

Волков протянул мобильник с фотографией записки. На ней корявым почерком было написано:

"Максим, ты помешал великому делу. Но ничего не кончено. Жди меня."

— Что это значит? — спросил я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Понятия не имею. Но советую быть осторожным. Серафим опасен — ты же сорвал ему финальный ритуал. Для религиозного фанатика это крах всей жизни.

Следующие два дня я жил как на иголках. Проверял замки, оглядывался на улице, вздрагивал от каждого звонка в дверь. Но ничего не происходило.

Постепенно расслабился, решив, что Серафим скрывается где-то далеко и, вообще, вряд ли меня найдёт. Где он возьмёт мой адрес?

И тут, ровно через три дня после этого разговора, ближе к вечеру зазвонил мобильник.

Волков.

— Максим, — голос у него был странный, напряжённый. — Мне нужно с тобой поговорить. Срочно.

— Что случилось? Нашли Серафима?

— Нет. Дело в другом. Приезжай ко мне домой. Адрес записывай.

Он назвал адрес в спальном районе на окраине Москвы.

— А зачем домой? — удивился я. — Давайте в кафе, как в прошлый раз.

— Нет, — отрезал он. — Только домой и сейчас. Приезжай один.

Волков никогда не был таким резким. Но сейчас было не до того, когда где-то бродит психопат с ножом...

Квартира находилась в обычной девятиэтажке. Я поднялся на лифте на пятый этаж. На площадке было темно — видимо, перегорела лампочка. В полумраке нашёл нужный номер квартиры. Позвонил.

Дверь резко распахнулась, и первое, что я увидел — яркую вспышку. Кто-то направил мне в лицо мощный фонарик или лазерную указку. В голове что-то щёлкнуло, сознание на секунду поплыло, но я быстро моргнул и отшатнулся.

В дверном проёме стоял полковник. Но выглядел он странно. Бледный, с воспалёнными глазами, небритый. Руки мелко дрожали, а голос звучал как-то по-другому — выше обычного, с другими интонациями. Будто это был не он, а кто-то, кто пытается копировать его манеру речи.

— Проходи, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Садись, — Волков указал на диван. — Хочешь чаю?

— Не откажусь.

Он пошёл на кухню. Я остался в гостиной, рассматривая обстановку. Квартира была обычной, типовой. Но что-то в ней настораживало.

Слишком чисто, слишком пусто. Как будто здесь никто не жил.

На стенах не было фотографий, на полках — личных вещей.

Даже запаха не было — ни еды, ни табака, ни парфюма.

— Вот, — Волков вернулся с двумя чашками. — Пей.

Сделал несколько глотков.

— Так что вы хотели рассказать? — спросил я.

Волков сел напротив, долго молчал, глядя в окно.

— Знаешь, Максим, — наконец сказал он, — есть вещи, которые нельзя объяснить рационально.

— О чём вы?

— О том, что происходило в Троицком. Мы говорили, что это всё обман, спецэффекты, гипноз. Но что, если мы ошибались?

Я почувствовал, как немеют пальцы. Чай. В чае что-то было.

— Волков, — прохрипел я, — что вы подмешали в чай?

— Ничего особенного. Просто транквилизатор .

Сознание начало мутнеть. Я попытался встать, но ноги не слушались.

Голос полковника изменился. Стал более глубоким.

Поднял глаза, сфокусировал взгляд и ужаснулся. Лицо Волкова менялось, искажалось, принимая другие, но уже знакомые черты.

— Серафим, — прошептал я.

— Да, — он улыбнулся. — Удивлён? Гипноз — удивительная вещь.

Лицо Серафима расплывалось, голос звучал эхом. Изображение дробилось, как в калейдоскопе. Черты Серафима перетекали, сливались с тенями. Я моргал, пытаясь сфокусировать взгляд, но лица продолжали меняться — то знакомые, то совершенно чужие.

— Где Волков?

— Волков? — Серафим наклонил голову. — А кто такой Волков?

Стоп. Он же сам притворялся Волковым.

Комната качалась, как палуба корабля. Не от препарата — от того, что что-то было принципиально неправильно в происходящем.

Стены пульсировали, как сердце. Мебель то появлялась, то растворялась в воздухе. Я видел два изображения одновременно — квартиру Волкова и что-то еще, наложенное поверх, как двойная экспозиция на фотографии. Постепенно второе изображение становилось чётче.

Стены расплывались, мебель смещалась, и постепенно всё начало принимать очертания... МОЕЙ квартиры.

Это была... моя комната? Но как я мог оказаться дома? Я же ехал к Волкову... Или не ехал? Диван стоял в том же месте, но был другого цвета. Или того же? Стол знакомый, но на нем лежали не те бумаги.

Зажмурил глаза.

Начал яростно мотать головой.

Что происходит?

Открыл глаза.

Я сижу у себя дома. За своим рабочим столом. Один. Никого рядом нет.

Как я здесь очутился? Волна паники накрыла меня с головой.

Попытался сосредоточиться. В голове был хаос, видимо от транквилизатора. Голова безбожно кружилась.

Медленно осмотрелся вокруг.

Настольная лампа освещала разбросанные заметки, на мониторе открыт пустой документ. Вокруг привычный беспорядок — блокноты, распечатки, пустая грязная кружка.

Нужно просто спокойно разобраться в происходящем.

Включил диктофон на мобильнике, переслушал записи с того дня в церкви. Все они были на месте — и разговор с отцом Феофаном, и ночная служба, и арест.

Качество записи правда было отвратительным, голоса искажены помехами.

Решил набрать номер полковника Волкова.

— Абонент не существует, — ответил автоответчик.

Позвонил в ФСБ.

— Полковника Волкова у нас нет, — сказала девушка-оператор. — Может, вы ошиблись фамилией?

Сердце стучало как бешеное. Что происходит?

Набрал справочную епархии, спросил про архимандрита Серафима.

— В наших списках такого нет, — ответили мне. — А в каком монастыре он служил?

— Не помню точно...

— Тогда ничем помочь не можем.

Тогда я стал искать информацию в интернете. Нашёл некролог — умер два года назад от сердечного приступа.

Вызвал такси, поехал в больницу, где меня лечили после инцидента в церкви. Поговорил с дежурной медсестрой.

— Вы лежали здесь с аппендицитом пол года назад, — сказала она, листая журнал. — Никаких ранений не было.

Медсестра говорила уверенно, но её слова отзывались неправильно, словно кто-то заменил в моей памяти одни воспоминания другими.

— Но я же помню операцию на груди! Боль, нож... Должны же быть рубцы!

Может, это был живот?

Воспоминания расслаивались, как мокрая бумага, и под одними проступали другие, совсем иные.

Я расстегнул рубашку. Кожа была чистой, без единого следа.

— Молодой человек, — участливо спросила медсестра, глядя на меня с заметным беспокойством, — вы себя нормально чувствуете?

Я выскочил из больницы, как ошпаренный. Сел в машину, велел таксисту ехать в сторону Троицкого.

— Слушай, приятель, — сказал он наконец, — ты уверен, что такое место существует? Я тут всю жизнь езжу, всё знаю как свои пять пальцев. Никакого Троицкого нет. Поблизости точно. Давай-ка я тебя домой подброшу.

Дома я заперся на все замки, задвинул шторы и снова сел за компьютер.

Стал искать информацию о посёлке Троицкое.

И не нашёл ничего.

Никакой церкви Троицы Животворящей.

Даже самого посёлка не существовало.

Взял себя в руки и принялся анализировать. Факт за фактом.

Автобус до Троицкого — не ходит. Собственно, посёлка не существует.

Отец Феофан — не существует.

Архимандрит Серафим — умер два года назад от естественных причин. И то, надо бы уточнить, был ли он вообще.

Полковник Волков — не числится в штате ФСБ.

Больница — подтверждает только операцию по поводу аппендицита.

Получается, я выдумал всю эту историю? Но зачем? И главное — как мне удалось так детально всё придумать, что я сам поверил?

Открыл ящик стола, достал блокнот, где записывал идеи для статей. Листал, листал... и наткнулся на странную запись, сделанную две недели назад назад:

"Статья о секте. Священник-изувер. Кровавые ритуалы. Журналист попадает в ловушку. Спасение спецназом. Хороший сюжет для хоррора."

Ниже шла детальная разработка сюжета. Все персонажи, все события, даже диалоги — всё было продумано до мелочей.

Я писал сценарий? Художественный вымысел?

Но когда? Я совершенно не помнил этого.

Перелистнул ещё несколько страниц. Вот ещё одна запись:

"Продолжение. Серафим сбегает из больницы. Преследует героя. Волков — тоже сектант или под вопросом."

И ещё:

"Третий твист. Всё оказывается обманом. Герой понимает, что он сам это выдумал."

Последняя запись была сделана сегодняшним числом, но я не помнил, как её писал.

Отложил блокнот.

Подошёл к зеркалу. Долго смотрел на своё отражение.

— Кто ты? — спросил я у зеркала.

— Писатель, — ответило отражение.

Я вздрогнул. Губы в зеркале шевелились, но я их не двигал.

— Что? — прошептал я.

— Ты писатель, Максим. Ты придумываешь истории. Очень убедительные истории.

— Но я журналист!

— Нет. Ты писатель. Пишешь хоррор-рассказы. Довольно успешно, между прочим.

Отражение улыбнулось.

— Проверь компьютер. Папка "Мои произведения".

Я подошёл к компьютеру. Действительно, на рабочем столе была папка с таким названием. Открыл её.

Внутри лежали десятки файлов. Рассказы, повести, романы. Все в жанре мистического хоррора. Все подписаны моим именем.

Я открыл один из файлов наугад. Рассказ о журналисте, который приезжает в заброшенную деревню и становится жертвой проклятия.

Открыл другой. История о покупке дома с потусторонними явлениями.

Все эти истории я написал сам? Но почему я об этом забыл?

Открыл браузер, зашёл на крупнейший сайт самиздата. В разделе "Авторы" нашёл свою страницу. Там была моя фотография, биография и список опубликованных произведений.

"Максим Северов — известный автор мистических триллеров и хоррор-прозы. Лауреат премии "Аэлита", финалист премии "Большая книга". Автор двенадцати романов и пятидесяти рассказов."

Под фотографией стояла подпись: "Я пишу о том, что пугает меня самого."

Внизу страницы было интервью, которое я давал год назад:

"— Откуда вы берёте идеи для своих ужастиков?

— Из жизни. Я много путешествую, изучаю городские легенды, общаюсь с людьми, которые пережили что-то необычное. Иногда сам попадаю в странные ситуации.

— Случалось ли вам пугать самого себя собственными произведениями?

— (смеётся) О да! Иногда так погружаешься в историю, что начинаешь верить в её реальность. Приходится делать перерывы, отвлекаться на что-то другое."

Я захлопнул ноутбук. Всё стало ясно.

Я не журналист.

Я писатель.

История с сектой отца Феофана — один из моих рассказов.

Но почему я забыл? И главное — как долго это продолжается?

Я снова открыл блокнот, перелистал его с самого начала. Записи шли уже несколько лет. Идеи для рассказов, наброски сюжетов, детальные планы произведений.

Вот план рассказа "Мёртвый дом": журналист расследует исчезновение семьи в заброшенном особняке.

Вот сюжет "Чёрной мессы": фотограф попадает на сатанинский ритуал и становится жертвой.

Вот набросок "Лесной церкви": турист заблуждается в лесу и находит странную церковь, где служат мёртвые.

Все эти истории я воспринимал как реальные события из своей жизни. Помнил, как расследовал исчезновение семьи, как фотографировал сатанистов, как молился с мертвецами.

Но всё это были мои выдуманные истории.

Я схватился за голову.

Что со мной происходит? Неужели я всё-таки сошёл с ума?

Телефон зазвонил.

Глянул на дисплей.

"Доктор Петрова".

— Алло?

— Максим, это Елена Андреевна. Как ваши дела? Принимаете лекарства?

— Какие лекарства?

— Те, что я вам прописала. От диссоциативного расстройства. Вы же помните наш разговор про смену препарата?

Я не помнил никакого разговора.

И никакого доктора Петрову я не знал.

— Доктор, а можно встретиться? — попросил я. — Мне нужно кое-что обсудить.

— Конечно. Приезжайте завтра с утра в обычное время.

— А адрес напомните?

— Максим, вы у меня лечитесь уже три года. Неужели забыли адрес клиники?

После разговора я сел на диван, пытаясь собраться с мыслями. Получается, я психически болен? И уже три года лечусь?

Но от чего?

Пошёл в спальню, открыл тумбочку возле кровати. Внутри лежала упаковка таблеток. "Риспердал" — нейролептик, применяемый при шизофрении и других психических расстройствах.

На упаковке была наклейка с инструкцией: "Принимать по одной таблетке утром и вечером. Не пропускать приём. При появлении галлюцинаций немедленно обратиться к врачу."

Галлюцинации. Значит, всё, что я пережил — галлюцинации?

Принял таблетку, запил водой. Через полчаса голова прояснилась. Мысли стали более чёткими, менее хаотичными.

Я снова сел за компьютер, открыл медицинские сайты, стал читать о диссоциативном расстройстве.

"Диссоциативное расстройство личности — психическое заболевание, при котором у человека развиваются несколько отдельных личностей или состояний личности. Эти личности могут иметь различные имена, возрасты, истории и характеристики."

Дальше шло описание симптомов:

"— Потеря памяти на значительные отрезки времени — Ощущение отстранённости от самого себя — Восприятие других людей и окружения как нереальных — Размытое чувство идентичности."

Неужели это про меня?

На следующий день я приехал в клинику. Доктор Петрова оказалась женщиной лет пятидесяти, с добрыми глазами и спокойным голосом.

— Максим, — сказала она, — расскажите, что с вами происходило последние дни.

Я рассказал ей всю историю с сектой, ритуалами, преследованием. Она слушала внимательно, время от времени делая пометки в блокноте.

— А теперь скажите, — попросила она, — вы помните, как мы познакомились?

Я покачал головой.

— Три года назад вас привезли сюда родители. Вы были в состоянии глубокой депрессии, утверждали, что за вами охотятся демоны. Говорили, что вы — избранный, которому предстоит спасти мир от тёмных сил.

— И что это было?

— Первый психотический эпизод. Вы полностью погрузились в мир собственных фантазий. Не могли отличить реальность от вымысла.

Доктор достала толстую папку.

— Вот ваша история болезни. Диагноз: диссоциативное расстройство личности с элементами шизофрении. Причина — хронический стресс, связанный с творческой деятельностью.

— Как это понимать?

— Вы слишком глубоко погружались в свои произведения. Жили жизнью своих персонажей, переживали их страхи и приключения как собственные. Постепенно граница между вымыслом и реальностью стёрлась.

Она показала мне фотографии.

— Вот как вы выглядели три года назад.

На снимках был изможденный человек с безумными глазами и всклокоченными волосами. Я с трудом узнал себя.

— За эти годы мы добились значительного прогресса, — продолжала доктор. — Вы научились различать свои фантазии и реальные события. Начали принимать лекарства. Даже вернулись к творчеству, но уже более осознанно.

— Но я не помню...

— Это нормально. Диссоциация — защитный механизм психики. Ваше сознание сейчас блокирует реальные воспоминания, заменяя их на творческие фантазии.

Доктор наклонилась ко мне.

— Максим, скажите честно — вы принимали лекарства на этой неделе?

Я попытался вспомнить.

— Наверное, нет.

— Вот и причина рецидива. Когда вы не принимаете препараты, болезнь возвращается. Вы снова начинаете жить в мире своих фантазий.

Она выписала мне новый рецепт.

— Удвоим дозу. И никаких пропусков, понятно?

Я кивнул.

— А что с моим творчеством?

— А что с ним? Вы очень талантливый. Ваши книги пользуются популярностью. Но писать вам можно только под наблюдением врача и при регулярном приёме лекарств.

Дома я принял таблетку и сел перечитывать свои рассказы. Теперь я видел их по-другому — не как воспоминания, а как плоды воображения.

И знаете что? Они были действительно хороши. Яркие, атмосферные, с неожиданными поворотами сюжета.

Я открыл новый документ и начал писать:

"Первый снег в этом году выпал рано — в начале октября..."

Через час у меня был готов первая часть нового рассказа. О журналисте, который расследует деятельность секты и попадает в ловушку.

Но теперь я точно знал — это вымысел. Плод моего воображения.

И мне от этого было не страшно.

Потому что создавать миры, даже страшные, — это прекрасно.

Главное — помнить, где кончается фантазия и начинается реальность.

А для этого есть таблетки.

Я допил чай, принял вечернюю дозу лекарства и продолжил писать.

ЭПИЛОГ

Рассказ "Седьмая жертва" я закончил через неделю. Отправил издателю, и тот принял его с восторгом.

— Максим, — сказал он по телефону, — это твоя лучшая работа! Такой реализм, такие детали! Читатель поверит в каждое слово.

— Спасибо, — ответил я, глядя на пустую упаковку от таблеток.

Лекарства закончились вчера. Надо было купить новые, но аптека уже закрылась.

— Кстати, — продолжал издатель, — у меня для тебя есть предложение. Хочешь поехать в командировку? Есть один интересный объект — заброшенная церковь в глухой деревушке. Местные рассказывают странные истории...

— С удовольствием, — сказал я, чувствуя, как учащается пульс.

— Отлично! Посёлок называется…

Я слушал, глядя в зеркало на своё отражение, которое улыбалось мне всё шире и шире.

Примечания автора

Церковная терминология в рассказе:

Архитектура и помещения:

Алтарь - главная священная часть храма, где совершается богослужение

Ризница - помещение при храме для хранения церковной утвари и облачений

Иконостас - стена с иконами, отделяющая алтарь от основной части храма

Престол - священный стол в алтаре для совершения литургии

Келья - комната монаха или священника

Церковные должности:

Отец - обращение к священнику

Батюшка - народное, уважительное обращение к священнику

Архимандрит - высокий монашеский чин

Обряды и действия:

Исповедь - таинство покаяния

Причащение - таинство принятия святых даров

Освящение - обряд благословения водой или молитвой

Религиозные тексты:

Апокрифы - неканонические религиозные тексты

Гностические евангелия - раннехристианские тексты гностиков

Евангелие от Варнавы - апокрифический текст

Так же можно прослушать без ВПН

ТГ https://t.me/storiesfromthecrow/1133

ВК https://vk.com/wall-132291246_6990

Вот таблица лидеров:
1 место — «Седьмая жертва» Михайловой Екатерины.
2 место — «Хотару Гари» Артура Мхитаряна.
3 место — «Шайтан» Дарьи Гайдук.
4 место — «Красный титан. Эк-1» от Юрия Р. Жмурина.
5 место — «Лифт» Ксении Муштайкиной.
6 место — «Ламповый человек» Джея Арса.

Первый снег в этом году выпал рано — в начале октября, когда листва ещё толком не успела пожелтеть. Крупные хлопья медленно кружились в тусклом свете уличных фонарей, прилипая к стёклам автобуса мокрыми звёздочками. Я прижался лбом к холодному окну, наблюдая, как за стеклом проплывают заброшенные деревеньки с покосившимися избами и заколоченными магазинами, не заметно для себя задремав.

Ехал я не просто так. Неделю назад на одном из форумов наткнулся на странную, но интересную историю. Люди писали про какого-то новоиспечённого священника в посёлке под Москвой, который начал творить настоящие чудеса. Уже как год — избавляет от наркозависимости, лечит болезни, изгоняет демонов.

Для моей рубрики это было идеально — как раз искал материал о современных чудотворцах и целителях. Тем более после статьи про сатанистов и той истории, где я молился с мёртвыми, людям надо и о хорошем почитать.

Сообщил руководству о краткой командировке на пару-тройку дней. Связался церковью, узнал, как и когда отец Феофан принимает посетителей. Всё сложилось — и вот я в автобусе, качусь по зимним дорогам навстречу очередной загадке.

— Вставай, приехали, — грубо тряхнул меня за плечо водитель. — Конечная.

Автобус дребезжал на холостых оборотах, выдыхая в морозный воздух клубы чёрного дыма. Я поправил рюкзак на плече и вышел в колючую метель.

— Эй, парень! — окликнул меня мужик в телогрейке, выходивший из автобуса следом. — Ты случаем не к батюшке?

Я кивнул, стряхивая снег с капюшона куртки.

— Тогда пошли вместе. Я Степаныч. Тоже к отцу Феофану иду. Дорога одна.

Степаныч оказался разговорчивым попутчиком, но странным. Мужик лет шестидесяти, жилистый, с обветренным лицом и беспокойными глазами, которые то и дело метались по сторонам. Шёл быстро, несмотря на возраст, время от времени поглядывая на небо, словно ожидая чего-то. Руки у него мелко дрожали — то ли от холода, то ли от нервов.

По дороге взахлёб рассказывал про отца Феофана — какой тот целитель удивительный, как людей от наркотиков и пьянства избавляет, как болезни одним прикосновением лечит.

— Батюшка-то ведь и меня спас, — внезапно сказал он.

— Спас от чего? — поинтересовался я, пытаясь не отставать.

Степаныч резко остановился на полушаге и развернулся ко мне. Глаза его пылали каким-то внутренним огнём — пронзительный взгляд словно обжёг моё лицо.

— От себя самого, — прошептал он, сжимая и разжимая кулаки. — Голоса в башке командовали, понимаешь? А отец Феофан — он их заставил замолчать.

После этих слов Степаныч больше не говорил. Мы молча прошли оставшийся путь до окраины, где вдалеке показались очертания церкви.

Посёлок Троицкое встретил меня пустынными улицами и тишиной, нарушаемой лишь завыванием ветра в проводах.

Церковь Троицы Животворящей стояла на дальней окраине, за ржавым забором. Невысокая, приземистая, с облупившейся штукатуркой и покосившимся крестом на куполе. Видать, много лет назад была она белоснежной красавицей, а теперь стояла сиротливо, словно старуха в залатанном тулупе.

— Вот она, — с гордостью сказал Степаныч. — Триста лет стоит. Ещё при царе-батюшке строили.

Мы поднялись по скрипучим ступеням крыльца. Степаныч три раза перекрестился и толкнул тяжёлую дверь. Доски под ногами заскрипели на разные голоса, как старые качели.

Внутри пахло ладаном, воском и чем-то ещё — сладковато-приторным, как от увядших цветов. Временами этот запах становился особенно густым, почти удушливым, с металлическим привкусом, к которому примешивалось что-то незнакомое и едва уловимое.

Свечи мерцали в полумраке, отбрасывая дрожащие тени на потемневшие от времени иконы. По углам храма стояли широкие медные чаши на треногах, из которых поднимались густые струйки дыма.

У алтаря стоял священник — высокий, худощавый, с длинной седой бородой. Губы его едва заметно шевелились.

— Отец Феофан, — почтительно поклонился Степаныч. — А вот и паломник приехал. Из столицы.

Священник повернулся. Глаза у него были удивительные — бледно-голубые, почти белые. Мужчина лет сорока пяти, посмотрел на меня так, что захотелось проверить карманы.

Стало не по себе.

— Добро пожаловать, сын мой, — голос звучал так, словно поднимался из подземелья. — Слышал, что ко мне едет журналист. Хочешь написать о нашей обители?

— Максим, — представился я. Отец Феофан неожиданно протянул руку. Рукопожатие у батюшки было крепкое, цепкое. — Пишу материалы о провинциальных храмах, людях с необычными способностями, всяких аномальных местах. Это моя специализация — то, что официальная наука объяснить не может. Говорят, здесь происходят... необычные вещи.

Отец Феофан улыбнулся — едва заметно, одними уголками губ.

— Господь творит чудеса там, где Его искренне призывают. А мы здесь молимся не за славу и не за деньги. Молимся о душах, которые нуждаются в очищении.

Он повернулся к алтарю и взял небольшую чашу с водой.

— Наша вода из источника за церковью, освящённая молитвой. Испей,— отец Феофан протянул мне чашу.— Она обладает поистине удивительными свойствами.

Я послушно отпил. Вода была тёплой, с лёгкой горчинкой.

— Батюшка, — вмешался Степаныч, снимая шапку. — Я тут исповедаться хотел. Грехи мучают...

— Конечно, сын мой. — Отец Феофан направился к боковой двери. — Пройдём в ризницу. А ты, Максим, располагайся... Посмотри наш храм. А живу я в доме у церкови. Там и переночуешь.

Я остался один. Тревога накрыла меня — возникло ощущение, что за мной наблюдают из каждого тёмного угла. Голова слегка кружилась, но я списал это на духоту и обилие ладанного дыма.

Достал телефон, включил диктофон, стал медленно обходить храм, фиксируя детали. Иконостас был старый, потемневший, с трещинами на золоте.

Особенно меня поразила центральная икона с ликом Христа — глаза Спасителя словно следили за мной, куда бы я ни пошёл.

— Красивая, да? — раздался за спиной голос.

Я обернулся. Рядом стояла женщина лет сорока, в чёрном платке. Выглядела уставшей, глаза слегка покраснели, но в целом производила впечатление обычной прихожанки.

— Меня Варварой зовут, — представилась она, крестясь на икону. — Каждый день хожу.

— А долго отец Феофан здесь служит? — спросил я, не выключая диктофон.

— Второй год пошёл. Как приехал — так посёлок и ожил. Раньше тут один разврат был, пьянка да драки. А теперь порядок. Батюшка всех наставил на путь истинный.

Варвара говорила тихо, почти шёпотом.

— Он... он особенный, — продолжила она, оглядываясь на боковую дверь, за которой скрылись отец Феофан и Степаныч. — Души людские видит насквозь. Грехи все знает. Не исповедуя даже. И лечит. От всего лечит.

— А поконкретней?

— Ну, от зависимости всякой. Вон Колька-алкаш — теперь трезвый ходит. Наркоманы местные все завязали. И от болезней лечит тоже. У меня рак был — матка. Батюшка руки наложил, помолился — всё как рукой сняло.

Варвара вдруг закатала рукав платья, показывая руку. На секунду её черты поплыли, как отражение в воде, но я быстро моргнул, и всё встало на место. А потом я едва не поперхнулся. От локтя до запястья тянулись странные шрамы — ровные, параллельные, словно от острого лезвия, и другие, напоминающие какие-то буквы.

— Это что? — спросил я, стараясь не показать беспокойства.

— Искупление, — просто ответила она, пряча руку. — Батюшка говорит — без крови нет прощения. Кровь смывает грех.

В этот момент из помещения, в котором скрылись батюшка со Степанычем донеслись странные звуки — что-то среднее между стоном и молитвой. Варвара поспешно перекрестилась и засеменила к выходу.

— Мне пора. Служба ночная скоро начнётся, надо подготовиться.

— Как?

Но Варвара уже выскочила на улицу, оставив меня одного с тревожными мыслями.

Звуки не прекращались. Любопытство взяло верх. Я осторожно подошёл, нашёл узкий проход за боковой колонной и заглянул в щель неплотно захлопнутой двери.

То, что я увидел, заставило меня зажать рот рукой, чтобы не закричать.

Ризница оказалась не тесным помещением для хранения церковной утвари, а просторной комнатой с высокими сводами. В центре которой, на широком столе лежал по пояс раздетый Степаныч. Его голый торс покрывали свежие порезы, из которых сочилась кровь. Отец Феофан стоял рядом с острым ножом в руках и что-то шептал, склонившись над телом.

Степаныч не кричал. Наоборот — на его лице было выражение экстаза, а губы шевелились в безмолвной молитве.

Я попятился, но наступил на скрипучую половицу. Отец Феофан мгновенно поднял голову. Его лицо на секунду исказилось — кожа словно расплавилась и застыла заново, черты заострились до хищных, глаза провалились в бездонную черноту, а потом изнутри полыхнул красный огонь, будто в глубине черепа горела печь. Мотнул головой. Передо мной снова был священник. Наши глаза встретились.

— Максим, — спокойно сказал он, не выпуская из рук нож. — Проходи.

У меня подкосились ноги. Священник начал подходить ко мне, и я увидел, что лезвие ножа покрыто кровью, стекающей крупными каплями.

— Не бойся, сын мой. Я не причиню тебе вреда.

— Какого чёрта здесь происходит? — выдавил я, пятясь к выходу.

— Исцеление. Степаныч страдал от мучительных видений. Демоны не давали ему покоя. А теперь посмотри на него.

Я невольно взглянул на Степаныча. Тот лежал с закрытыми глазами, и на лице его была умиротворённая улыбка. Грудь ровно поднималась и опускалась.

— Кровь смывает грех, — продолжал священник, вытирая нож белым полотенцем. — Это древняя истина, которую забыла современная церковь. Но я помню. Я исцеляю не словом, а делом.

— Вы с ума сошли, — прохрипел я. — Это изуверство!

Отец Феофан рассмеялся.

— А скажи-ка мне, Максим, много ли ты знаешь священников, которые действительно лечат людей?

Он был прав. За много лет журналистской практики я видел немало храмов, но нигде не встречал впечатляющих результатов. Людям в основном легчало от самовнушения.

— Садись, — священник указал на деревянную скамью. — Расскажу тебе историю.

Я сел, не спуская глаз с ножа в его руках.

— Пятнадцать лет я был обычным приходским священником в Москве. Служил, исповедовал, причащал. И видел, что люди приходят с одними и теми же грехами, неделя за неделей, год за годом. Молитва не помогала. Покаяние не помогало. Люди оставались рабами своих страстей. Но два года назад в мой бывший приход, незадолго до перевода сюда, приехал один человек, который познакомил меня со старинными писаниями.

Отец Феофан положил нож и сел напротив меня.

— И тогда я стал изучать древние тексты. Не только Священное Писание, но и апокрифы, гностические евангелия, трактаты первых христиан. И узнал, что в раннем христианстве существовали особые практики очищения. Кровавые практики.

— Человеческие жертвоприношения? — ужаснулся я.

— Нет, — покачал головой священник. — Добровольное искупление. Люди сами проливали свою кровь, чтобы смыть грехи.

Степаныч застонал и попытался приподняться. Отец Феофан подошёл к нему, помог сесть.

— Как ты себя чувствуешь, сын мой?

— Легко, батюшка, — прошептал Степаныч. — Так легко, словно заново родился. Голоса исчезли — как только вы стали меня лечить. Наконец-то тишина в голове. Сами знаете, каким меня из районной психушки выпустили. Зря тогда к врачам обратился, жену непутёвую послушал. Десять лет коту под хвост.

Реальность рассыпалась, как карточный домик. То, что я видел, противоречило всему, во что я верил. Ещё час назад этот человек был нервным, дёрганым, а теперь излучал какое-то внутреннее спокойствие.

Степаныч медленно встал со стола, натягивая рубашку на окровавленное тело.

За окном завыл ветер, загремели ставни. Снегопад усилился, превратившись в настоящую метель. Пламя свечей заплясало от сквозняка, отбрасывая беспокойные тени, которые казались живыми существами, притаившимися в углах.

— Понимаю, ты потрясён, — сказал отец Феофан. — Сейчас иди, отдохни. Скоро начнётся особое служение. Если захочешь, можешь присутствовать.

Ошеломлённый, я молча удалился.

Келья отца Феофана оказалась просторной и уютной. Русская печь, деревянная кровать с чистым бельём, стол с керосиновой лампой. На стенах висели иконы и какие-то старинные гравюры с библейскими сценами.

Я лёг, но сон не шёл. В голове крутились мысли о том, что видел в церкви. С одной стороны, это выглядело как членовредительство с ритуальным подтекстом. С другой — результаты были налицо. Люди действительно вроде бы исцелялись. Постепенно мысли стали путаться, веки отяжелели. Запах ладана, который преследовал меня повсюду стал удушливо сладким, почти тошнотворным. И я незаметно провалился в тревожную дрёму.

Сон был странным — то ли сон, то ли полузабытье. Время текло неровно: то замедлялось до вязкой тягучести, то ускорялось рывками. Границы комнаты размывались, стены дышали, как живые. Несколько раз я просыпался и не мог понять — сплю ли до сих пор.

Около полуночи меня разбудили звуки. В церкви, пели. Тихо, на каком-то непонятном языке. Мелодия была странной, гипнотической.

Встал, накинул куртку и пошёл в храм.

В церкви горели сотни свечей. Весь храм был залит мягким золотистым светом. Воздух стал ещё более тяжёлым — к запаху ладана примешивалось что-то железистое, мясное. У престола стояли около двадцати человек — мужчины и женщины разного возраста. Все были в белых одеждах, все пели.

Отец Феофан стоял в центре с поднятыми руками. На его лице было выражение священного восторга и безумия в одном флаконе.

Спрятался за колонной. Стал наблюдать.

Пение постепенно стихло. Священник взял с престола чашу и поднял её над головой.

— Братья и сёстры, — сказал он, — сегодня мы приобщаемся к великому таинству.

Он отпил из чаши и передал соседу. Тот тоже отпил и передал дальше.

У каждого, кто пригубил чашу, вокруг рта оставались багровые следы.

Чаша пошла по кругу.

— Неужели это...? — прошептал я.

— Кровь, — раздался рядом тихий голос, подтверждая мои самые страшные догадки.

Теперь понятно, откуда этот приторно-металлический запах, который преследовал меня с самого первого входа в церковь.

Обернулся. Рядом со мной стояла та самая женщина, с которой я разговаривал днём.

— Чья? — спросил я ошарашенно, стараясь не повышать голос.

— Наша. Мы все пожертвовали частичку себя для общего дела.

Посмотрел на её руки - рукава были чуть закатаны. Шрамы стали более заметными в свете свечей.

— Вы пьёте человеческую кровь?

Сказать, что я был в шоке, это не сказать ничего.

— Не просто пьём. Причащаемся. Это священное причастие, которое даёт нам силу и исцеление.

Желудок подкатил к горлу. Попытался уйти, но пальцы Варвары впились в запястье, как стальные тиски.

— Не уходи, — прошептала она. — Скоро начнётся самое главное.

В центр круга, где стоял престол, вышел молодой парень лет двадцати пяти. Худой, бледный, с горящими глазами фанатика.

— Сергей принял решение, — объявил отец Феофан.

Парень кивнул и стал раздеваться. Когда он остался обнажённым, я увидел, что всё его тело покрыто шрамами — старыми и свежими, большими и маленькими. Потом медленно подошёл к престолу и покорно лёг.

— Он страдал от наркозависимости, — тихо пояснила Варвара. — Пять лет мучился. Родители от него отреклись, друзья отвернулись. А мы приняли.

Отец Феофан взял нож и начал читать молитву на непонятном языке.

Я понял, что сейчас могу стать свидетелем убийства. Рванулся к выходу. Дверь оказалась заперта. Дёрнул ручку, толкнул плечом — бесполезно.

Священник поднял нож над телом парня. Лезвие блеснуло в свете свечей.

Зажмурил глаза, ожидая крика, но услышал только тихий стон... удовольствия.

Открыл глаза.

Сергей улыбался.

Кровь стекала с престола, но парень не выглядел страдающим.

— Видишь? — прошептала женщина. — Он счастлив.

Отец Феофан продолжал резать, нанося всё новые и новые порезы, которые очень напоминали какие-то символы. Присутствующие продолжали петь, но их голоса становились всё менее человеческими — сначала хрипели, потом рычали, а затем превратились в скрежет металла по стеклу. В полумраке тела словно корёжились: лица вытягивались, изо лбов прорывались рога, а пальцы темнели и заострялись в когти, поблёскивающие в свете свечей.

Я ничего не понимал. Что происходит с этим местом?

То, что произошло дальше, окончательно сломило мой разум. Порезы на теле Сергея начали затягиваться. Медленно, но заметно. Через несколько минут от свежих ран остались только белые шрамы. Я потерял способность мыслить логически.

Служба тянулась бесконечно. Несколько раз пытался уйти, но прихожане незаметно обступили меня кольцом.

Наконец-то отец Феофан объявил об окончании таинства.

Сергей встал с престола. Полностью окровавленный. Но он выглядел... по-другому. Кожа его светилась изнутри, глаза сияли, движения стали плавными и уверенными.

— Как ты себя чувствуешь, сын мой? — спросил священник.

— Прекрасно, батюшка, — ответил парень. — Чувствую в себе божественную силу.

Присутствующие начали расходиться. Варвара снова обратилась ко мне.

— Ну что, понял теперь? Мы не сектанты и не изуверы. Мы первые христиане, которые вернулись к истокам веры.

— К каким истокам? — огрызнулся я. — Христос учил любви, а не кровопролитию!

— Христос принёс себя в жертву. Пролил свою кровь ради человечества. Мы следуем его примеру.

Отец Феофан подошёл к нам.

— Максим, я вижу, что ты потрясён. Это естественно. Истина всегда потрясает.

— Это не истина, — ответил я. — Это безумие какое-то.

— У меня есть для тебя предложение. Останься ещё на день. Сегодня к нам приедет особый гость. Человек, который сможет ответить на все твои вопросы.

— Кто это?

— Архимандрит Серафим. Он изучает древние христианские практики уже сорок лет. Именно он открыл мне глаза на истинную суть веры.

С одной стороны хотелось уехать после увиденного ночью и сообщить куда следует. Но ведь шрамы затягивались на глазах, да и к природе исцелений были большие вопросы…

И любопытство очередной раз взяло верх. Решил остаться.

День прошёл спокойно. Гулял по посёлку, разговаривал с местными жителями. Все они с благоговением отзывались об отце Феофане. Рассказывали о чудесных исцелениях, о том, как их жизнь изменилась к лучшему. И все казались какими-то одержимыми, говорили с нездоровым блеском в глазах.

Пожилая учительница Мария Ивановна показала мне фотографии своего внука.

— Как батюшка под своё крыло взял — так и забыл про плохую компанию, — сказала она, утирая слёзы платочком. — Работает при церкви.

На снимках я узнал Сергея.

Вечером в церковь действительно приехал архимандрит Серафим. Среднего роста, импозантный мужчина лет шестидесяти, в дорогой рясе, с золотым крестом на груди и пронзительным взглядом.

— Максим, — представил меня отец Феофан, — журналист из Москвы. Пишет о наших практиках.

Архимандрит вцепился в меня своими тёмными глазами.

— Журналист? — переспросил он. — Интересно. А что именно вас интересует в нашей работе?

— Методы исцеления. Я видел, как... как отец Феофан лечит людей. Это выглядит, мягко говоря, необычно.

Серафим рассмеялся.

— Необычно? Да, пожалуй. Но эффективно. Мы исцелили сотни людей. Результаты превосходят любые медицинские официальные методики.

— А откуда вы взяли эти практики?

— Из древних источников. В ранней церкви были разные учения. Есть практики старше гностицизма, древнее всех известных течений.

Архимандрит наклонился и достал из дорожной сумки, стоявшей у его ног, старинную книгу в кожаном переплёте.

— Евангелие от Варнавы, — сказал он. — Апокрифический текст, который церковь запретила. А знаете почему?

Я покачал головой.

— Потому что в нём описаны истинные методы спасения. Не молитвой единой, а кровью и страданием. Христос не просто умер на кресте ради спасения людей. Он показал нам истинный путь к полному очищению от грехов через пролитие крови.

Серафим открыл книгу и начал читать. Я не понимал слов, но ощущал их силу — каждый звук отзывался болью в висках, а воздух густел, как перед грозой. Свечи начали мерцать, отбрасывая дрожащие тени, и мне показалось, что стены церкви едва заметно сжимаются.

— Ещё, в этой книге, — продолжил архимандрит, закрывая том, — описан ритуал, который позволяет человеку стать больше, чем человек. Превратиться из раба судьбы в её хозяина. Обрести власть над самой реальностью.

— И что для этого нужно?

— Семь жертв. Тогда прольётся достаточно крови праведников, откроются врата в Царство Божие. Но не после смерти, а здесь, на земле.

Я почувствовал, как кожа на затылке стянулась. Этот человек явно потерял связь с реальностью.

— Максим, — обратился ко мне отец Феофан, — ты седьмая жертва.

— Чтооо? — я аж опешил от заявления.

— Ты пришёл сюда не случайно. Господь привёл тебя к нам именно сейчас, когда мы готовы к финальному ритуалу.

Попятился к двери, но обнаружил, что выход блокируют несколько прихожан.

Сектанты медленно обступили меня. В их глазах я видел тот же фанатичный огонь, что и у их духовных наставников.

— Подождите, — быстро затараторил я, пытаясь выиграть время. — А если я согласен, но хочу всё понять до конца? Расскажите мне об этом ритуале по подробнее.

Отец Феофан и архимандрит переглянулись.

— Хорошо, — согласился Серафим. — Ты имеешь право знать, во имя чего умираешь.

Он снова открыл древнюю книгу.

— В этой книге есть то, что церковь не смогла уничтожить — описание ритуала семи жертв, после проведения которого откроется портал между мирами для Того, кто был до начала времён. Того, кто участвовал в создании этого мира и имеет право его изменять.

Слушая эту бредятину, я понял — передо мной психически больной человек. Религиозный фанатизм в чистом виде. Правда непонятно, как раны затягиваются. Да и те бесовские лица, которые я видел — что это было? Об этом подумаю позже, а сейчас пора убираться из этого места.

Внезапно в церкви погасли все свечи, кроме семи — они стояли вокруг престола, образуя правильный круг. В полумраке лица прихожан казались демоническими масками.

— Идите к чёрту! — рявкнул я, пытаясь вырваться, когда с меня срывали рубашку.

— К чёрту? — архимандрит рассмеялся. — О, дорогой мой, ты даже не представляешь, насколько близко к истине.

Меня силой уложили на мраморную плиту. Камень был холодным, почти ледяным. Руки и ноги связали верёвками.

Отец Феофан достал уже знакомый нож и начал читать молитву. Но теперь я понимал, что это была не христианская молитва. Слова звучали древне, зловеще, и от них по коже пробежала ледяная волна страха.

— Во имя Того, Кто Был Прежде Света, — произнёс он, поднимая нож, — приношу эту последнюю жертву!

Лезвие блеснуло в свете свечей и опустилось.

Боль была невыносимой. Нож вошёл в грудь, рассекая кожу, мышцы, добираясь до рёбер. Я закричал, но крик заглушили голоса поющих прихожан.

Серафим оставил нож торчать из раны. Кровь потекла по груди, стекая по краю престола. То, что я увидел далее окончательно сломало мой мозг. Вместо того чтобы стекать на пол, капли ползли к свече справа, собираясь в небольшую лужицу, которая начала светиться багровым светом. И я почему-то не умирал.

Лужа забурлила, как кипящая вода. Из неё стал подниматься густой красный пар, который принимал всё более определённые очертания.

Сначала я подумал, что теряю сознание от кровопотери и у меня помутился рассудок. Но потом понял — это реальность, какой бы безумной она ни казалась.

Из кровяного сгустка поднималась высокая, сгорбленная фигура. вроде бы человек, но словно его собрали из разных частей. Одна рука была толще другой, плечи находились на разной высоте. Кожа местами отсутствовала, обнажая что-то мокрое и красное. А лицо словно собиралось из осколков, которые не хотели держаться вместе.

— Наконец-то, — произнёс этот... дух? демон? — Как долго я ждал освобождения.

Голос у него был глубокий, гортанный, и от каждого слова дрожали стёкла в окнах.

Прихожане пали ниц. Только отец Феофан и архимандрит остались стоять почтительно склонившись.

— Владыка, — почтительно сказал Серафим, — мы выполнили твою волю. Теперь ты можешь воплотиться в нашем мире.

Существо повернулось к нему, и я увидел, что его лицо постоянно меняется — то человеческое, то звериное, то вообще не поддающееся описанию.

— Да, — сказало оно. — Но для полного воплощения мне нужно тело. Живое тело.

Оно посмотрело на меня.

— Этот подойдёт.

Я попытался что-то сказать, но из горла вырывались только хрипы. Кровь заливала рот.

Существо протянуло ко мне руку. Пальцы у него были длинные, с острыми когтями.

Коготь коснулся моего лба, и я почувствовал, как что-то ледяное проникает в мою голову. Сознание начало расплываться, растворяться в чужой воле.

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Дверь церкви с грохотом распахнулась, и внутрь ворвались люди в чёрной форме. Спецназовцы, судя по экипировке.

— Всем лежать! — заорал командир. — Руки за голову!

Началась суматоха. Прихожане метались по церкви, пытаясь скрыться. Отец Феофан и архимандрит бросились к выходу, но их быстро скрутили.

Существо из лужи взревело от ярости. Красный пар, из которого оно состояло, начал рассеиваться.

Один из спецназовцев подбежал ко мне, быстро разрезал верёвки.

— Жив? — спросил он, с ужасом уставившись на нож в моей грудине.

Я кивнул, не в силах говорить от шока и пережитого страха.

— Медик! — крикнул боец. — Тут раненый!

К нам подбежал мужчина в белом халате.

Начал оказывать первую помощь.

— Как вы меня нашли? — с трудом прохрипел я.

— GPS-маяк в твоём телефоне, — ответил командир. — Мы следили за тобой с самого начала.

— Следили? Зачем?

— Расскажем потом. Сейчас главное — доставить тебя в больницу.

Меня вынесли из церкви на носилках. Последнее, что я видел — как спецназовцы выводили арестованных сектантов. Отец Феофан шёл, низко опустив голову, а архимандрит Серафим что-то яростно кричал, но слов разобрать не мог.

Рана оказалась серьёзной, но не смертельной — нож прошёл между рёбрами, пробив лёгкое, но не задев крупные сосуды.

Пришлось делать операцию — ушивать лёгкое, ставить дренаж. Кровью плевал ещё неделю.

На третий день ко мне пришёл посетитель. Невысокий мужчина лет сорока, в сером костюме. Короткая стрижка, спортивная фигура, уверенные движения. На запястье - простые часы, никаких украшений. Типичный представитель спецслужб.

— Полковник Волков, — представился он. — ФСБ.

Продолжение Седьмая жертва (часть 2)

- Кто там? - Дроздов поднёс рацию к уху и  прикусил губу, всё ещё надеясь получить ответ.

Вдруг раздался звонкий хлопок, прозвучавший словно выстрел в вязкой, напряжённой тишине. Сержант инстинктивно отбросил рацию и она упала на пассажирское сидение.

Затем послышался тонкий, прерывистый звук и какой-то шорох. Несколько долгих секунд все с опаской смотрели на прибор, как на какую-то диковинку. Потом послышался голос, в котором можно было узнать человеческую речь. Слова вылетали из рации обрывками так, что невозможно было понять их смысл. Дроздов тщетно пытался выудить хоть немного информации с того конца связи, но, как ему казалось, непрестанные помехи не давали ни шанса.

- Помогите... - внезапно чётко прозвучал женский голос, после него тяжёлый всхлип и тут же рация захлебнулась множеством голосов, свитых в хор.

И сквозь этот адский вой, пронзительно холодный, нечеловеческий визг самой Тьмы, словно дирижирующий этим оркестром страдания и боли, булькающим, захлёбывающимся хрипом. И там звучало что-то ещё. Что-то более древнее, более тёмное, голодное.

Звук бил по барабанным перепонкам физической волной, заставляя сжиматься внутренности, выворачивая душу наизнанку.

Петриченко вжался в сидение, зажав уши ладонями. В глазах его горело безумие с животным страхом. Из его горла вырывался собственный, тонкий визг, сливающийся с общим кошмаром. Дима вскрикнул, прижавшись к брату, Морозов уткнулся лицом в колени. Даже Дроздов, казалось, потерял своё хладнокровие. Он невольно откинул голову назад, а лицо исказилось гримасой боли и первобытного ужаса.

Спустя целую вечность вой резко оборвался. Не затих - именно оборвался, будто перерезали гортань. От наступившей тишины зазвенело в ушах. Воздух гудел, как у высоковольтных вышек. Петриченко всхлипывал. Слюна тонкой липкой нитью стекала у него по подбородку. Морозов тяжело дышал, рукавом вытирая пот со лба, текущий ручьями. Дроздов молчал несколько секунд, глотая ком в горле. Он резко щёлкнул тумблером рации, отключив её, словно отсекая связь с самой преисподней.

- Не знаю, что за дерьмо это было, - голос сержанта был глухим, надтреснутым, - но сидеть здесь и ждать, когда оно решит поговорить с нами снова, я не собираюсь. Нужно лезть наверх. На завал. Проверить, есть ли шанс прорваться. - Его полный страха взгляд, который он безуспешно пытался скрыть, упал на Пашу с Димкой. - Вы с нами. Такие смелые бойцы нашему скромному отряду будут не лишними. Петриченко! - солдат вздрогнул, подняв мокрое от слёз и пота лицо, - подотри нюни! Расплакался он тут, как баба, у которой сумочка к туфлям не подходит! Соберись, солдат! И давай наверх! Там может быть выход!

Выход. Это слово повисло в воздухе. Казалось, что это что-то невероятное. Но оно заставило Петриченко кивнуть. Он с трудом оторвал руки от ушей, будто они были приклеены, воодушевившись призрачной надеждой. Желание выбраться отсюда было гораздо сильнее холодного страха. Во всяком случае - пока что.

- Морозов, - уже спокойным тоном сказал Дроздов, - давай с ним на разведку, подстрахуешь, в случае чего.

- Так точно! - отчеканил в ответ солдат, тут же приступив к выполнению приказа.

Свалка тянулась, как огромный прибрежный утёс. Кузова, смятые, как бумажные игрушки, застыли во времени, наваленными друг на друга. Осколки стекла сверкали тусклым светом, напоминая чешую дохлой рыбы. Металл скрипел под ногами, прогибаясь, и каждый шаг отзывался глухим эхом, уходящим куда-то в глубины груды.

Чем выше они поднимались, тем более стойким было ощущение того, что эти машины не просто брошены, а будто их здесь сложили, как кирпичи в стену, отделяющие один мир от другого. Между корпусами в щелях стоял неподвижный воздух, пахнущий ржавчиной и чем-то гниющим. Скользкие, помятые кузова, острые, как бритва, края рваного железа, зияющие провалы, а где должны были быть салоны - плескалась смертоносная тьма. Жесть под ногами жалобно стонала. Сломанные бамперы цепляли штанины, холодный металл кусал пальцы. Под приоткрытыми капотами торчали скрученные провода, как вырванные жилы.

Морозов цеплялся за погнутую дверь внедорожника, стараясь не смотреть в выбитые лобовые стёкла, где, казалось, кто-то прятался. Он постоянно мотал головой, как бы отгоняя назойливых мух. Глаза его бегали по теням, сгущавшимися под обломками.

И вот они на гребне. На самой высокой точке этого кладбища машин. Петриченко замер. Его, до этого, непрекращающееся бормотание, смолкло. По щекам снова заскользили слёзы. Морозов, поднявшись следом, ахнул, коротко и глухо.

Мир обрывался. Не просто дорога, или мост. Обрывалась реальность. Перед ними открылась пропасть такой глубины, что взгляд просто не достигал дна. Он тонул в ней. Край был идеально ровным, словно лезвие гигантской бритвы одним взмахом отсекло кусок мира. Асфальт, грунт, бетонные ограждения - всё обрезано с хирургической точностью, образуя гладкую, почти отполированную, чёрную линию. А за ней - ничего. Абсолютная пульсирующая чернота, поглощающая свет их фонарей уже в метре от края. Не было ни отражений, ни намёка на структуру, или глубину. Только бездна.

Но самое жуткое было не впереди, а внизу. Река. Она всё ещё текла. Мощный полноводный поток подходил к самому краю этого чудовищного обрыва и исчезал. Вода не падала вниз с грохотом и пеной. Она просто, беззвучно и плавно, утекала в чёрную пустоту, как в гигантскую сточную трубу. Ни брызг, ни гула. Только холодящее кровь зрелище растворяющейся в небытие реки в мёртвой тишине. Это было противоестественно. Это ломало разум.

Морозов подошёл к Петриченко, смотря на то, как краешки горизонта таяли в матовой бесконечности. Лицо солдата выражало безумие. Он смотрел широко раскрытыми глазами не в бездну, а куда-то сквозь неё. Стоя прямо над пропастью, он сунул руки в карманы и согнулся над клубящимся мраком.

- Вася... - испуганно прошептал Морозов, боясь спровоцировать его на прыжок. - Отойди. Слышишь? Отойди от края.

Петриченко медленно повернул к нему голову. Улыбка, кривая и нездоровая, растянула его губы.

- Края? Какого края, Саш? - его голос звучал ровно и отрешённо. - Это не край. Это граница. Понимаешь? Как в игре... когда карта заканчивается, а дальше текстуры нет. Нужно шагнуть туда. За пределы. И будет перезагрузка системы. Нас просто выкинет из программы в нашу обычную жизнь. - Он махнул рукой в сторону города, скрытого за серым горизонтом, а потом ткнул пальцем в черноту. - Там наше настоящее. Без этих криков и страданий. Без этой страшной ночи.

- Вася, это не игра! - Морозов попытался подойти ближе, но ржавый лист металла под ним, опасно прогибаясь, жалобно заскрипел. - Посмотри на меня! Это реальность! Страшная, неприятная, даже отвратительная, но реальность! Шагнёшь туда - и всё будет кончено! Ни какой перезагрузки! Конец игры, мать твою! Оно сожрёт тебя так же, как и всех остальных!

Лицо Петриченко едва заметно дрогнуло. На миг в глазах мелькнул проблеск сознания, но тут же погас, как задутая спичка.

- Неправда. Там свет. Видишь? - он прищурился, вглядываясь в непроглядную черноту, - там солнце. И трава... зелёная, сочная. И мама. Она зовёт меня к ужину. Слышишь?

Голос его стал тонким, почти детским.

- Какая мама? - с недоумением посмотрел на Васю Морозов, абсолютно ничего не понимая. - Какое солнце? Какая трава?! Там мрак непроглядный! Ты о чём говоришь?

Он пришёл неожиданно. Но не как вой ночи, а как нежный выдох, проникший сразу в уши, в мозг, в самую душу.

Резкий скрежет тормозов, визг металла. Он снова за рулём своей старенькой «девятки». Тёмная трасса. Дождь хлещет по лобовому стеклу так, что дворники едва справляются. Дороги почти не видно, но Саша не сбавляет скорость. Он сосредоточенно вглядывается в чёрный асфальт, боясь потерять его из виду. Он отвёл взгляд лишь на секунду, но её хватило, чтобы увидеть фары встречного автомобиля, который выехал на его полосу, слишком поздно. Он давит на тормоз, выкручивает руль и сцепление с мокрой дорогой теряется. Страшный удар! Стекло бьётся и острая боль пронзает всё тело. А потом тишина. Лишь крупные капли дождя звонко стучат по изогнутой крыше машины.

- Сашенька... Зачем? - прозвучал голос жены, доносящийся из кромешной темноты. Такой родной, такой тоскливый. Сердце его сжалось и, казалось, совсем перестало биться. - Зачем ты нас оставил? Меня. Леночку, маленького Максимку? Нам очень тяжко без тебя. Дети ждут. Хватит бегать от самого себя, от нас.

- Папочка! - прозвучал голос пятилетней дочери с той же бесконечной тоской и нежностью. - Ты нам нужен!

Теперь сердце Морозова застряло где-то в горле. Он слышал, как плачет Максим, которому не было даже года, и хотелось кричать, но Саша не мог. Его мощную шею словно взяли в тиски, сжимая всё сильнее и он поймал себя на мысли, что больше не хочет затягивать с встречей. Почему бы не пойти к ним прямо сейчас и, наконец, снова обнять. Почувствовать их тепло, их запах, почувствовать себя снова счастливым, после стольких лет...

Шёпот слился в знакомое хриплое дыхание лейтенанта Козлова, чья фамилия полностью соответствовала его характеру. Во всяком случае, так говорили женщины, коих у него было немало. Он курил папиросу, пуская дым в ночное звёздное небо и пристально рассматривая, как едкое белое облако медленно растворяется в стоячем сухом воздухе. Дроздов сидел рядом, глядел на это зрелище вместе с ним, помешивая в металлической тарелке ароматную кашу с тушёной говядиной.

- Как думаешь, Миш, долго ещё нам с тобой торчать в этом аду? - задумчиво спросил Козлов, сделав глубокую затяжку.

Сержант, почему-то, прекрасно знал, что произойдёт после этого вопроса, на который он так и не успел дать ответ, как и не успел даже попробовать своей каши на ужин.

Ответ был - пара мгновений. Но лишь для лейтенанта и остального отряда. Враг ударил неожиданно и точно. Дроздова отбросило ударной волной метров на десять. Он попытался подняться, но тщетно. Затухающим взглядом он увидел кратер на месте их лагеря и голову Козлова, что упала рядом с ним.

- Как ты выжил, Миш? - сиплым, булькающим голосом заговорила она внезапно, но сержанта это, почему-то, не смутило. - Ты должен был пойти со мной до конца. Или, хотя бы, лучше проанализировать разведданные. Но ты не справился. Теперь смотри, что случилось по твоей вине. Ты должен был отдать свою жизнь за этих солдат, Миша, но почему-то все эти солдаты отдали свои жизни за одну твою. Неправильно это всё, друг мой.

Дроздов мысленно согласился с этими доводами, роняя скупую слезу на холодную землю и тут из дыма начали выходить все солдаты, которые погибли, как он считал, по его вине. Кто-то прыгал на одной ноге, кто-то полз по земле, потеряв нижнюю часть тела, кто-то тащил свои внутренности в руках. Длинные ленты кишок скользили и вываливались, от чего несущие спотыкались и падали, но неизменно вставали, собирали их и снова шли дальше.

Вдруг рядом возник тот самый бесформенный кусок плоти, который он рассматривал ещё совсем недавно, вслед за ним, появились остальные вояки, сгинувшие в этой тьме.

- Товарищ сержант... - зашелестели голоса, сливаясь в один леденящий шёпот. - Почему мы? Почему ты повёл нас на смерть. Теперь наша кровь на твоих руках, сержант.

Они медленно, словно марионетки, стали приближаться, протягивая почерневшие, расплывающиеся во мраке руки.

- Останься с нами, командир. Твоё место среди нас. Среди твоих погибших братьев.

Дроздов так и не смог подняться. Он закрыл уши руками и уткнулся лицом в землю, заорав, что было мочи. Но это не помогало. Чувство вины сейчас грызло куда сильней, чем обычно...

Он не слышал шёпота. Он видел. Он снова был в супермаркете, где для него всё началось. Тьма уже поднялась по пояс, подбираясь к нему всё ближе. Вокруг кричали, бежали, растворялись, превращаясь в бесформенные чёрные лужи. Прямо перед ним, по щиколотку в этой жиже, стоял Паша. Но он не замечал этого. Старший брат смотрел куда-то сквозь свой гаснущий телефон, не шевелясь.

- Паша! - закричал Дима, но голос его не прозвучал, словно он лишился голосовых связок. - Паш! Оно забирает тебя!

Но тщетно. Его рот открывался, словно у рыбы, пытающейся вдохнуть на губительной суше.

Он пытался бежать к брату, но ноги не слушались, будто увязли в густой смоле. Чернота поднималась всё выше, обволакивая его бёдра, живот, но лицо его так и оставалось бесстрастным, безучастным, а его равнодушные глаза, казалось, превратились в стекло.

- Паша! Не оставляй меня одного!

Дима рванулся к нему из последних сил, протягивая руку, чтобы схватить и вытащить брата, но его пальцы прошли сквозь силуэт, как сквозь дым. Паша медленно погружался в трясину, превращаясь в чёрную статую, которая вот-вот превратится в смолянистое пятно на холодном полу.

- Я один! Я остался совсем один! - взвыл Дима, падая на колени, угодив в липкую чёрную жижу, которая тут же поползла по его телу...

Шёпот стал голосом его новой девушки. Кати. Нежным, соблазнительным.

- Пашенька... Я тут. В темноте. Мне так страшно. Они... они везде. Но я нашла щель. Проход. Узкий. Там свет. Настоящий, яркий, как раньше. Иди ко мне, сквозь этот мрак. Протяни мне руку и мы будем вместе. Навсегда.

Он видел её лицо, мерцающее, как мираж, прямо в чёрной стене ночного мрака. Её рука, тонкая, бледная, протягивалась к нему из пустоты. За ней - проблеск тёплого, нежного света, как в уютной комнате. Любовь. Спасение. Избавление от кошмара. Всего несколько шагов, протянуть руку... и он, наконец, обнимет её. Он сделал неуверенный шаг навстречу к ней, рука невольно потянулась к призрачному видению...

Шёпот матери перерос в ясный голос и он увидел. Не бездну, а порог родного дома в деревне. Солнечный свет золотом лился с ясного неба, пахло свежескошенной травой и свежими пирогами. На крыльце, улыбаясь, приветственно махала рукой мать. Такая, какой он помнил её до болезни.

- Вась, ну что ты стоишь? Проходи скорей, пирожки стынут. Только что из печи достала.

За её спиной, в прохладной тени сеней, маячил отец. Дом был цел, сад цвёл, и нигде - ни тени страха, ни запаха гнили. Рай, до которого один лишь шаг. Просто шагнуть с этого уродливого уступа и очутиться дома.

- Иди сынок. - Прокряхтел отец, тепло улыбнувшись, - мы давно тебя ждём.

Видения кружили, накладывались, сменяли друг друга с безумной скоростью, предлагая каждому свой личный рай, или ад, связанные общим шёпотом, зовущим к гибели или безумию.

Петриченко засмеялся. Звонко, безумно.

- Я иду, матушка! - крикнул он в бездну и сделал широкий шаг вперёд, сбрасывая с себя снаряжение.

Резкий, оглушительный звук разорвал гипнотическую паутину видений. Морозов вздрогнул и вскрикнул от пронзительной боли. На его плече расплывалось алое пятно. Это Вася, выбрасывая пистолет, нажал на спусковой крючок, каким-то чудом сняв оружие с предохранителя.

Лицо Саши было искажено ужасом и болью. Ужасом - от видения семьи и боль от ранения. Но этот выстрел, этот физический сильный удар вырвал его из морока шёпота на долю секунды и этого хватило.

- Вася! Нет! - заорал он настоящим, живым голосом.

Но было поздно. Шаг в бездну был уже сделан. С безмятежной глупой улыбкой на лице.

Его падение было неестественным. Он не полетел вниз, а будто застыл в самом начале своего полёта, в полуметре от края. Его тело начало дико вытягиваться, превращаясь в тонкую, невероятно длинную, нить, как горячий пластик. Его ноги, руки, тело и лицо - всё расплющилось, исказилось в чудовищной гримасе. Петриченко, словно попал в зону действия магнетара, о которых Морозов читал в книжках про космос. Рот Васи открылся в беззвучном крике нечеловеческой агонии - сначала ничего не было слышно, но потом, из бездны, вырвался тот самый, душераздирающий вопль тысяч голосов, но солировал в этот раз в этом вопле один - Васин, доведённый до писка. Его растянутая фигура, превратившаяся в жуткую верёвку из человеческой плоти, зависла на мгновение, и начала стремительно растворяться, как сахар в воде, превращаясь в струйки чёрного дыма, которые тут же втягивались в пульсирующий мрак бездны. Через несколько секунд от Петриченко не осталось ничего. Ни запаха, ни звука. Только всё та же зловещая чернота.

Шёпот исчез. Видения рассеялись. Тишина навалилась на уши тяжёлым грузом. Морозов сидел на коленях, сжимая окровавленное плечо. Боль была острой, зато реальной. Он смотре на место, где только что был Вася, с немым ужасом. Дроздов, бледный как смерть, тяжело дышал, приходя в себя от кошмара, Димка рыдал, уткнувшись в грудь брата.

- Спускайтесь! Быстро в машину! - командным тоном прокричал Паша, пришедший в чувства быстрее остальных, понимая, что сейчас малейшее промедление может стоить жизней. Скоро наступит ночь.

Морозов, стиснув зубы от боли, кинулся вниз, цепляясь и царапаясь об острые края искорёженного металла. Он даже не обратил внимания на то, как порезал ладонь, хватаясь за раму, где торчало стекло. Не обратил внимания и на хлынувшую кровь из новой глубокой раны. Единственной целью было быстрее добраться до машины, иначе - смерть. Страшная и мучительная. Эта мысль хорошо подстёгивала двигаться вперёд.

Забравшись в кабину, Дроздов молча выслушал содержательный доклад Морозова и, не желая оставаться здесь больше ни на секунду, резко включил фары. Воздух сгущался, темнел с неестественной скоростью. Сумерки переходили в ночь. Тени под обломками казались гуще, злее.

Яркие лучи пробили мглу, но упёрлись в стену черноты уже метров через десять. Двигатель взревел так, будто бросал вызов тишине.

- Серж... - Морозов сглотнул, глядя на него и тяжело дыша. - Товарищ сержант. Куда? Ночь же... не видно ничего.

- В город. - Отрезал Дроздов. Его глаза горели в полумраке кабины то ли страхом, то ли безумием, то ли отчаянием. А, может быть, решимостью. - Сидеть здесь и ждать, когда оно снова начнёт шептать? Или когда батарейки сядут? К тому же, тебе срочно помощь медицинская нужна, а аптечку нашу... ну, ты знаешь. Поедем. Медленно. Не останавливаясь. Свет не гасить ни при каких обстоятельствах! Мы прорвёмся сквозь эту жопу, какой бы тёмной она ни была.

Он включил первую передачу. «Урал» дрогнул и медленно пополз вперёд, подальше от этого жуткого обрыва, к городу, который теперь был их единственным проклятым миром. Фары боролись с тьмой, отвоёвывая жалкие метры видимости. Лучи дрожали на неровной дороге. За окнами, за пределами света чернота сгущалась плотной непробиваемой стеной. Она уже не просо висела. Она дышала. Они чувствовали её холодное дыхание, проникающее сквозь щели кабины, слышали её тихий многослойный гул, нарастающий где-то впереди и по бокам.

- Слева! - крикнул Паша, направляя луч фонаря. На границе света мелькнуло что-то высокое, долговязое, скользнуло и исчезло.

Дроздов не сбавил скорости. Он впился взглядом в узкий коридор света перед капотом, руки мёртвой хваткой сжимали руль. У Морозова внутри всё сжалось от нахлынувшего дежавю.

- Правее... - пробормотал он, прижимая раненое плечо. Он видел, как чернота справа, за лучом фары, сгустилась, образовав смутные очертания, шевелящиеся, как подводные растения.

Внезапно лобовое стекло покрылось частыми мелкими каплями. Не дождя. Холодной, маслянистой росы. Или самой тьмой. Дворники заскрежетали, размазывая липкую субстанцию.

Гул нарастал. Теперь в нём явственно слышались стоны, плач, смех и шёпот. Тот самый адский хор висел в воздухе, обволакивал машину, пробирался внутрь.

- Не слушайте! - рявкнул Дроздов, но его голос потонул в нарастающем вое. - Светите! Все, кто может, светите вокруг!

Лучи фонарей из кузова задёргались, выхватывая из мрака то пустую дорогу, то сломанный столб, то, на миг, чёрную, скользящую тень, извивающуюся на свету.

Машина ехала медленно, как в густом киселе. Казалось, что сама тьма сопротивляется их движению. Холод усилился, а дыхание стало видимым в свете.

И вдруг, прямо перед капотом, возникла чёрная фигура, стоявшая на их пути прямо по середине дороги.

- Тормози! - инстинктивно крикнул Пашка.

Дроздов лишь сильнее вдавил педаль газа.

- Не останавливаться. - Процедил он сквозь зубы.

«Урал» рванул вперёд. Фары осветили силуэт в упор, так и не пробившись сквозь его мрак. И, в последний момент, когда бампер уже должен был коснуться его, он, будто, обернулся, будто превратившись в чёрную воронку и из этой воронки вырвался нечеловеческий визг.

Почувствовался лёгкий удар и машина проехала сквозь фигуру. Она распалась на клубы чёрного дыма, которые тут же слились с окружающей тьмой. Визг, словно, пронёсся мимо, потонув в общем вое.

Дроздов смотрел только вперёд. В сужающийся луч света, ведущий в чёрное горло ночи. Город был где-то там, впереди. Их тюрьма. Их последний рубеж. И они ехали ему на встречу, в этот крик, сжимающий стальные бока «Урала», ехали в самое сердце тьмы.

Вопреки мыслям заядлого неудачника, машина странно моргнула фарами и остановилась. Владик увидел, что салон пуст, и полез было внутрь, но водитель, приветливо махнув, пригласил на переднее сиденье.

Дальше было:

— Здорово, зяблик!!! Тебе повезло, что мне нужен попутчик. Все уже закончили и разъехались по домам, а мне спешить некуда… да и не к кому. Как зовут?

Владик, крепче прижав портфельчик (в котором, правда, хоть и не было денег, лежали бумаги не одной бессонной ночи), робко процедил:

— Меня… Владислав. А вас?

В ответ прозвучала веселая тирада:

— Опа, Тезка!!! Да мне повезло.

Владик робко спросил, поддерживая беседу:

— Как повезло?

Затем началось странное. Водитель вдруг полуобернулся и притормозил:

— Да так и повезло, что я знаю все твои проблемы и могу рассказать их, набросать план действий для их разрешения… Людям я люблю помогать и появляюсь именно тогда, когда это нужно…

Владику словно дали с размаху по лицу. Он вжался в кресло, ставшее вдруг горячим и колючим, собрался с духом (который затем стремительно покинул его тщедушную оболочку), и выдавил последний вопрос:

— К-какие проблемы?

В ответ сумеречным звоном прогудело внутри головы:

— *Ты ничтожество, шелкопряд, клеящий каждый день модели… Я изменю тебя. Я стану тобой, а ты станешь мной…*

Затем лицо водителя неестественно вытянулось, исчезли глаза и нос. "Голова" с треском уперлась в потолок. То, что недавно было подбородком, превратилось в жало, которое с противным хрустом впилось в макушку Владика. От этого голову Владика неестественно развернуло, открыв страшную картину салона… Там было много людей – растерзанных и сваленных в кучу…

Маршрутка какие-то минуты тряслась и раскачивалась. Потом все стихло…

Сознание потихоньку возвращалось к несчастному Владику – рывками и постепенно… Над ним, в ослепительно белом свете, нависло озабоченное, плачущее лицо матери.

— Владик, что случилось? Что там произошло?

Лихорадочные вопросы прерывали непрестанные блуждания заботливых материнских рук по его телу… Сознание вернулось, и он, приподнявшись на локтях и испуганно озираясь, пролепетал:

— Где я?

Затем, что-то вспомнив, схватился за голову. Она оказалась забинтованной. Пальцы, изучая повязку, упорно избегали макушки… Вокруг на стенах расползались сумерки. Он лихорадочно затрясся и снова потерял сознание. Вслед уходящему сознанию неслись слова матери:

— Все позади… ты в безопасности… ты в больнице…

Прошло полчаса, но Владислав так и не пришел в себя. Его мама сидела рядом, судорожно сжимая его руку. В палату зашел человек, представившийся Константином Чистенковым, окружным следователем. В подтверждение слов он достал удостоверение.

— Вы мама Владислава?

В ответ та лишь кивнула – ее душили слезы.

— Можно задать вам пару вопросов?

Она снова кивнула и, заплакав сильнее, спросила:

— Что там случилось?

— Я не могу вам этого сказать… Это… даже для меня оказалось дикостью… Но, думаю, вы нам сможете помочь. Важна любая деталь вашего разговора по телефону в тот вечер…

Мать Владика мелко затряслась:

— Я… попробую…

Отвечая последовательно на вопросы следователя, она поймала себя на мысли, что он копает под Владика. Поэтому ее рассказ запестрел хвалебными материнскими гимнами о том, какой Владик добрый и чувствительный… Она поведала ему о последнем звонке, раздавшемся глубоко за полночь… О том, что слышала истошные крики людей, крик сына и ужасный хруст… Ярко вспомнила детали услышанного…

Влад снова очнулся. Жутко болела голова. Он потрогал ее; пальцы, исследуя забинтованную голову, упорно избегали макушки… Рядом сидела медсестра, сочувственно глядя на него.

Влад приподнялся на локтях:

— Что… случилось?

Она печально и ласково взглянула на него:

— Все позади. Вам очень повезло…

От этих слов он немного размяк, но в голове встали вопросы: *Что позади? Как это – "очень повезло"?* Размышления прервал приятный голос медсестры:

— Извините, Владислав, меня вызывают. Если что-то понадобится – вот кнопочка, нажмете, к вам придут.

Она вышла, оставив дверь приоткрытой.

Влад медленно, не торопясь, сел на краешек кровати. Посмотрел на торчащую из руки иглу капельницы, затем брезгливо выдернул ее. Попытка встать закончилась неудачей – его как пьяного повело в сторону. Подержавшись за спинку кровати и придя в себя, он все же встал и пошел. Странное ощущение не покидало его: он не шел, он словно плыл в воздухе, паря над землей. Выйдя в коридор, он повернул направо. Невдалеке светилось окошко сестринского поста. Плохо соображая, придерживаясь за стенку, он побрел туда.

— Почему вы встали? – Медсестра нахмурила бровки и поставила кружку чая на стол.

— Я… ну я… – Влад краснел и не мог выговорить ни слова.

Затем ему внезапно стало плохо, и его вырвало на пол – обильно и густо. Он вспомнил *всё*. Ему дико захотелось убежать. Жалобно глядя на медсестру, он пролепетал:

— Ни в коем случае… не подходите ко мне… Держитесь от меня подальше…

Медсестра с недоумением и жалостью посмотрела на него, затем, покачивая головой, подошла к шкафчику, извлекла коробочку с седативными препаратами. Достала ампулу, мастерским движением отщелкнула кончик, набрала шприц и пошла к пошатывающемуся Владу…

Тишину реанимационного отделения разорвали истошные крики.

*В те короткие, страшные секунды, когда он видел искаженное болью лицо медсестры, рвущуюся плоть и брызги крови, он осознавал, что всего лишь был жалкой приманкой у монстра. У своего же подсознания. Он был светлячком – нежным и жалким, к которому все тянулись, пытались пожалеть или схватить. Но обязательно оказывались в страшной, перемалывающей абсолютно всё пасти…*

Таким он стал в тот роковой вечер, толкаясь в переполненной маршрутке. Тогда он стоял, согнувшись в три погибели – места не досталось. На ухабе маршрутка подскочила, и он ощутимо ударился головой об ручку люка на потолке. Это вызвало ехидные улыбки и смешок. Дальше все происходило как во сне… так как *он* открыл дорогу чудовищу…

Перегнувшись через поручень, *оно* что есть силы вцепилось зубами в горло ближайшей жертвы. Брызнула кровь, послышались крики, но было уже поздно… Перемалывая трахею, *оно* заметило на полу отвертку. Схватив ее, ворвалось в сбившуюся от страха кучку людей. Втыкая отвертку с хрустом в очередное тело, *оно* почувствовало руку на спине. Это был водитель, схвативший его за лицо. Как же он ошибался! *Хруст!!!* На пол упали откушенные пальцы… Тварь, насытившись, начала заметать следы… Молоточком, предназначенным для запасного выхода, *она* безжалостно разбила голову *Владика*, посадив его на переднее сиденье. Затем *она* скрылась – до поры до времени – в серых лабиринтах его подсознания…

Вот и всё. С тех пор маму как  подменили. Она сначала на мне зло срывала, что это, мол, я виновата. А потом возненавидела всех мужиков. Своими проклятиями и самогонкой всех мужиков в деревне сгубила. Без разбору. Кто повесился, кто сгорел, кто утонул по пьяни. Народ-то быстро смекнул, что к чему. Дом пару раз поджигали, да бестолку. Потом уже бояться стали. Кто смог – уехал. Жить там стало невозможно. В школе унижали, били. Дома мать колотила. Еле доучилась 9 классов. Потом сбежала в Екатеринбург. Там училась, получила профессию. Начала работать. А как денег подкопила, поехала Москву покорять. Думала, убежала от кошмара. Но нет…

Юля шумно высморкалась в салфетку и замолчала. Гриднев подвинул ей вино и задумался.

Напротив них Изотов продолжал общаться с другом, иногда бросая на Алексея настороженные взгляды.

Гриднев молчал, сидя с остановившимся взглядом. Раньше бы он только посмеялся над такими историями. Теперь же… всё стало понятнее. Но проще ли?
Изотов кашлянул, возвращая его на землю.

Рядом стоял улыбающийся официант, как ни в чем не бывало. Задумался клиент – бывает.

- Заказ, хм, да… - закряхтел Гриднев, подвигая меню ближе и стряхивая наваждение. - Большой грузинский салат. Цыпленок тапака. Шкмерули из цыпленка. Харчо. Маленькие кебабы из барашка, запеченные в цукини. Мцвади из барашка на косточке. Кебаби из баранины, плюс какие-нибудь закуски. И ещё вина! На всех.

- О, вот это я понимаю подход! – потер руки Кречет.

- Ты как в последний раз, - заметил Изотов, ухмыляясь.

- Да уж, - вздохнул Гриднев. – Перед смертью не надышишься.

В ожидании готовых блюд Алексей и Юля почти не разговаривали. Только уточнили адрес, по которому сейчас должна проживать Антонина Ивановна. Насколько полезна полученная информация, думал он. Что она меняет? Оправдывает ведьму? Вовсе нет.

Вскоре пришлось переключиться на еду и отдать должное местным поварам. Юля выпила ещё вина и скромно угостилась супом. Зато мужчины сполна наградили себя.

После продолжительного ужина Кречет поблагодарил за угощение и взялся отвезти Юлю обратно.

- Удачи тебе, - сказала она на прощание. – Прости, если что не так.

Гриднев просто кивнул. Судьба у Юли сложная, но она свой выбор сделала. Храбрости (или отчаяния?), чтобы сбежать из дома и хорошо устроиться в столице, ей хватило. А вот изгнать из собственного дома ведьму-мать – нет. Минутная слабость, и вот результат. Гриднев сделал для себя однозначный вывод: он ошибся в этом человеке, он почувствовал в ней гнильцу – еле заметную, но та уже разрослась так, что почти сожрала дочку ведьмы. Что её ждет впереди? Унылое прозябание и смерть в одиночестве. А ещё он удивился, как Будко нашел себе такую жену, и сам с гнильцой внутри.

Он откинулся на спинку стула и вздохнул, когда гости ушли. В теле властвовала сытая, пьяная ленца. Казалось, что весь мир вокруг благоволит им, оберегая толстыми теплыми одеялами от всех острых углов. Жаль, что это иллюзия. Снаружи ресторана по-прежнему начало ноября. И впереди поездка в далекую деревню в поисках решения.

- Ну что, ищем, где переночевать, а завтра в путь?

- Так точно! – подмигнул Игорь, ковыряясь в зубах зубочисткой. Глаза его задорно блестели. Какого мужчину оставит равнодушным красивый стол и вкусная еда? – Даст Бог, прорвемся…

*

Свердловская область, Новолялинский муниципальный округ, 2 ноября 2024 года.

Открывшийся им вид, когда они проехали покореженную табличку с названием населенного пункта «Коврига», был откровенно безрадостным. Деревня находилась на последнем издыхании. Кустарник расступился, появились заросшие поля, уходящие к самому горизонту. Слева наступала гряда смешанного леса, за которым скрывалось Бухряковское болото. Темнело стылое озеро Лялинское вдалеке с одинокой лодкой – хватило у кого-то ума рыбачить в такую погоду. Тянулась ниточка реки Ляля. Серыми кляксами жалких хибар вырисовалась Коврига, частью тонущая в низине, частью упрямо цепляющаяся за невысокие холмы.

Дед Мишаня из поселка Павда, где они оставили автомобиль, взятый напрокат, получил обещанные деньги и, перекрестившись, собрался вести трактор обратно. Без мощной техники, к слову, сюда бы добрались только пешком. А это то ещё удовольствие – восемь километров своими ногами. Дорогой давно никто не занимался. Раскисшую грязь, создавалось такое впечатление, сюда специально свозили со всего района как мусор на полигон – она дыбилась едва ли не метровыми застывшими влажными валами вывороченной глины; а лужи, куда мог неосторожно ступить путник, готовы были поглотить с головой. По весне и по осени Мишаня подрабатывал тут таксистом, возя стариков в магазин и за пенсией, с чего и имел процент.

- Зря вы, мужики, сюда сунулись! Говорят же вам, дурням: гиблое это место. Проклятое. Что это, мля, за дело такое срочное, чтобы так рисковать?

- Вопрос жизни и смерти, дядя, - ответил Изотов. – Ты бы подождал, а? Накинем сверху.

Тракторист запахнул фуфайку и хитро посмотрел одним глазом (второй заплыл бельмом). Снял кепку, пригладил редкие седые волосенки. Не спеша раскурил папиросу. Гриднев смотрел на Мишаню как на экспонат на выставке. Но дед крутился как мог, это достойно уважения.

- Ну, подожду, робятки, подожду. Только вон туды отъеду. За час справитесь?

Гриднев пожал плечами.

- Родственников найдем, поздороваемся – и обратно поедем, - соврал на голубом глазу Алексей.
Игорь Изотов усмехнулся, но промолчал.

Они развернулись и пошли вперед.

Гриднев ещё раз осмотрелся и сориентировался по темнеющей вдали полоске леса. Необходимый им дом Антонины Ивановны находился где-то там. Поля с пожухшей травой местами всё еще покрывал иней. Серели разрушающиеся домишки, у некоторых просели крыши, выставив напоказ кирпичную кладку печных труб. Запущенные огороды, остатки остовов редких теплиц, засохшие плодовые деревья – когда-то тут всё цвело.

Вдохнув полной грудью прохладный воздух, Гриднев обернулся к телохранителю.

- Поспешим! Времени в обрез. По прогнозу обещали снег с дождем, так что…

- Понятное дело, - отреагировал Изотов. – Главное под крышу успеть спрятаться. Так куда нам?

- А вон дорога идет, - махнул рукой Алексей. – Тут, считай, одна улица. Нам до конца. Почти до границы с лесом. Вон туда.

Мужчины ускорили шаг.

- Кстати, - сказал Изотов. – Жена сообщение прислала. Операция прошла успешно.

- Очень рад, - сдержанно улыбнулся Гриднев. Его слегка потряхивало от нервов. Что если ведьма переехала или вовсе умерла? Не спрашивать же у Мишани. – Надеюсь, скоро увидитесь.

По дороге лишь в одном доме отодвинулась занавеска, и оттуда на мгновение показалась голова старушки в белом платке. Здесь доживали свой век едва ли с десяток семей, у которых не было ни детей в больших городах, ни финансовой возможности перебраться.

Увядание.

В красках поздней осени это особенно остро врезалось в сердце предчувствием одинокой старости. Заводить ещё одну семью? Гриднев вздохнул. Может быть. Если всё сложится удачно. Или нанять симпатичную медсестру? А то и вовсе робота купить – вот и будет кому в старости стакан воды подать.

Эти мысли отвлекали от неизбежного.

Под ногами то хрустела подмороженная трава, то чавкала грязь. На лужах образовался тонкий прозрачный лёд. Алексей не удержался и, остановившись, нажал носком ботинка. Лёд хрустнул, острые края упали в коричневую воду.

Ему было страшно, пора бы уже в этом признаться. И с каждым шагом воздух, казалось, плотнел, укутывая душным покровом. Незримо они погружались во тьму. Чем ближе они были к дому ведьмы, тем чётче осознавали, что вышли не просто на прогулку. Некая злая воля уверенно простиралась вокруг, накрывая деревню будто саван и вытягивая остатки жизни. Даже жизнерадостный Изотов, обрадованный новостями от жены, заметно приуныл. Не удивительно, что жители соседней Павды держались отсюда подальше. Слухи слухами, но здешняя атмосфера вскрытого захоронения проняла бы и самого бесчувственного человека.

Гриднев показал рукой вперед. До жилища ведьмы оставалось метров пятьдесят.

Когда-то давно это был высокий, просторный и красивый дом. С резными наличниками на окнах, ажурным гребнем на двускатной крыше, фигурными причелинами и просторной застекленной верандой.

Теперь же, лишенный присмотра и хозяйской руки, дом ветшал, проседал и скособочивался. Краска давно облезла, стены отчаянно цеплялись ржавыми гвоздями друг за друга.

С резким порывом ветра с неба щедро сыпануло снегом. Закрутились снежинки, мешая обзору. Следом тяжело ударили и первые капли дождя.

- Фак! – выругался Гриднев и припустил бегом к веранде.

Последние метры он, чувствуя спиной, как прижигает между лопаток ненавистный взгляд его вновь появившегося преследователя, едва ли не пролетел.

Ему был известен прогноз погоды, синоптики и обещали снег с дождем, и он, конечно, задавался вопросом, как себя поведет это существо в таких условиях. В горле застрял комок жгучей, едва ли не детской обиды: так хотелось надеяться, что заморозки снимут хоть на время эту проблему.

Дверь на веранду оказалась открытой. Гриднев с телохранителем забежали внутрь, и только тогда Алексей обернулся. Вздрогнул. Скрюченная темная фигурка не сводила с него двух светящихся глаз.

- Надеюсь, что бабка дома, - подмигнул Изотов, широко улыбаясь. Он жил от дела к делу. Успели добежать – и то хорошо.

- Не уверен, что буду этому рад, - мрачно ответил Гриднев и сильно потянул на себя входную дверь, едва ли не намертво зажатую кривым косяком. – Дождь нас тут задержит, не уехал бы Мишаня.

На стук им никто не ответил. Из трубы не шел дым, в окнах не видно было движения. Вначале показалось, что дверь закрыта на замок, но сильный рывок распахнул её настежь, открывая проход в темные сени, и дальше в горницу. Сразу стало понятно: уборкой и порядком давно никто не занимался. Взметнулась пыль, у лица колыхнулась паутина. Изотов задел какие-то корзинки. Куча барахла и вещей расползлась под ногами.

- Эй, есть кто дома? – крикнул Изотов.

Внутри дома воняло туалетом и больницей. Запахи шибанули в ноздри, едва они откинули полупрозрачную занавеску и вошли в горницу. Испражнения, пот, гной, корвалол – от таких ароматов подкатила тошнота. Из угла спальни, где виднелось темное взбугренное пятно, едва освещенное тусклым светом из грязного заляпанного окна, до них донесся грудной клекот, живо напомнивший Гридневу больных бронхитом.

Он огляделся, зажимая нос. Шмыгали мыши. Вокруг кровати валялись объедки и грязные бинты, какие-то тряпки. На столе среди пузырьков с лекарствами стояли тарелки и сковородка, увенчанные пышными шапками плесени. В кровати, старинной металлической с круглыми навершиями на спинке, кто-то болезненно дышал, накрытый грудой одеял.

- А-а-аргх, а-а, - застонала старуха, вскидывая седую безобразную голову с расплывшимися чертами лица как у пропойных бомжих.

- Эй, - позвал её Изотов. – Ау! Бабуля, мы тут к тебе по делу.

- А-а-а! – вой ведьмы усилился, выйдя на одну протяжную ноту. – Ты привёл и ЕГО! – уже в голос зарычала старуха, выпрастывая тонкие худые, невероятно длинные ноги с кожей, покрытыми темными пятнами и веревками вздувшихся вен. Скрежетнули по полу толстые загибающиеся ногти.

- Слушай ты, обезьяна! – не выдержал Гриднев. – Ты мне тут…

Он не успел договорить. Взметнулись гнилым ворохом одеяла, открывая уродливое тело ведьмы, вросшее в сетку кровати. Изогнулся корпус с отвисшими сдувшимися грудями. С противным скрежетом распрямлялись многосуставчатые конечности – руки, ноги. Откуда-то из теней вылезали дополнительные паучьи лапы. Резко пахнуло гнилью.

«Да она заживо гниёт!» - только и успел подумать Гриднев, в ужасе отшатываясь назад.

- УБИРАЙСЯ ВОН! – бесновалась ведьма, давно потерявшая человеческий облик, цепляясь за стены жуткими когтями и со скрежетом двигая кровать по полу.

Ведьма являла их взору свою суть – тот концентрат зла, что как опухоль засел в теле и полностью пожрал, заместил всё живое, не давая старухе помереть. Её тело распухало, удлинялись конечности. Дом затрещал. Чудовищное нечто, сдернув гнилую оболочку, стремительно росло, более ничем не сдерживаемое. Голова и спина ведьмы уперлись в потолок, ноги ломали половицы.

Одним отчаянным усилием чудовище выпрямлялось, ломая крышу.

Рядом раздался выстрел. Изотов, широко открыв глаза, смотрел вперед. Рука тряслась.

Гриднев и сам не понял, как в его руке оказался Зиг Зауэр. Загремели выстрелы с двух стволов. Пули легко входили в рыхлое тело, выбивая фонтанчики черной крови. Ведьма выла.

Лопнула крыша, не вынеся давления. Брызнули во все стороны доски. Жуткая тварь, всё еще переплетенная с сеткой кровати, пыталась выбраться наружу. Внутрь попали капли дождя. Гриднев отступил назад, под защиту уцелевшего участка крыши.

Изотов, матерясь, выхватил из сумки дробовик. Бух! Бух! Крупная дробь терзала ведьму. И она отреагировала. Взметнулась черная паучья конечность и ударила в плечо телохранителя. Брызнула кровь. Игорь отлетел к печи, ударившись спиной об угол. Только тогда из обессилевшей руки выпал дробовик.

Гриднев заметался в панике. Никак не удавалось сменить трясущимися руками магазин. Щелчок! С диким криком он разрядил в тварь, по-прежнему пытавшуюся выбраться на крышу, всю обойму. Ведьма вздрогнула и поползла обратно. Грохотнула кровать, возвращаясь на место. К Гридневу потянулись жуткие руки.

- Ты-ы-ы! – выло нечто, широко разевая черную пасть. – Ты-ы прив-е-ел!! Он та-а-ам! Там! Ждет меня!!

Страх лишил Алексея самообладания. Что делать? Остаться и пытаться справиться с ведьмой? Поджечь дом? А как тогда Изотов? Тащить его наружу? Но там его ждал его преследователь с горящими злобой глазами.

Ведьма помогла сделать выбор. Она ползла, двигая кровать, в его сторону. Гриднев бросил взгляд на Изотова. Мужчина смог придти в себя, он отползал за печь, оставляя кровавый след, и пытался одновременно перезаряжать ружьё.

- БЕГИ! – крикнул он Гридневу. – Я задержу её!

Так и не выпустив из скрюченной судорогой руки пистолет, Гриднев выбежал наружу. Выбежал навстречу судьбе, надеясь, что из двух зол выбрал меньшее.

Метнулась навстречу поджидавшая его тварь, сбивая мужчину с ног. Гриднев покатился по мокрой земле, смог подняться, постоянно поскальзываясь, и поднял пистолет перед собой в последней, отчаянно попытке защититься. Инстинктивно он успел сделать пару шагов назад в дом.

Тварь, дохнув тленом и болотной тиной, черной простыней возникла перед ним, преграждая дорогу. И голова будто взорвалась, словно внутри черепа лопались сосуды от дикого давления. Гриднев упал на колени.

Он увидел, как из скрюченной фигурки перед ним вырвались две тени и залетели в дом.

Диким пойманным зверем ревела ведьма, беснуясь и круша стены. Грохнул выстрел дробовика.

- МАМА! – раздался исполненный злобы и признания чей-то вопль.

- НЕ-Е-ЕТ!! – захлебнулась воем ведьма.

Орал не то от боли, не то от ужаса раненый Изотов. Его крик оборвался.

Тишина. Только стук капель. И, кажется, шум моторной лодки с озера.

Гриднев встал на четвереньки. Глаза застилала мутная пелена. Из носа на жухлую траву хлынула кровь. Проползти он смог недалеко. Почти теряя сознание, упал на бок, перекатился на спину, широко открывая рот, как выброшенная рыба, и широко раскинул ноги и руки. Краем глаза, сквозь слезы и снег с дождем, оставлявшие следы на лице, он увидел девушку в синей куртке. Разноцветные волосы. Почему-то именно это показалось ему самым смешным – ярких красок тут явно не хватало. Он усмехнулся, булькнув кровью. Именно такой могла бы стать Полина, если бы…

- Полина? – пробормотал он, пытаясь оторвать гудящую голову от земли. – Откуда ты тут? – Это предсмертный бред, подумал он. Её здесь никак не может быть. – Беги, дочка! Тут опасно.

- Папа… - послышалось ему. – Мы ещё встретимся…

Гриднев наклонил голову влево, боясь захлебнуться кровью. Он видел, как в лужицу у его лица стекает красная струйка, как капли дождя беспокоят поверхность воды, и как в ней тонут редкие снежинки. Вдалеке мелькнула синяя куртка. Деревья скрыли её.

«Я умираю, - последнее, что успел подумать Алексей, прежде чем потерять сознание. – И мне чудится всякое. Холодно. И одиноко. Вот, значит, как это случается. Слава Богу, это конец. А то я что-то устал…».

Через пять минут возле него остановились три человека, похожие серыми лицами друг на друга как братья-близнецы. Резиновые закатанные сапоги, яркие дождевики с капюшонами, одинаковые темно-серые комбинезоны. Один из них достал из внутреннего кармана некий прибор, выглядевший как часы с крышкой. Прибор пикнул.

- Этого забираем, - сказал он своим спутникам.

- Вроде же сбежала человеческая самка, - возразил один из них.

- Какая разница? Человек и человек. Детектор не ошибается. Идём в дом, посмотрим, что там.

Через минуту они вышли наружу.

- Прибор показал ещё два объекта, - сказал главный, пряча детектор в карман. – Все в сборе. Нужен вертолет.

Его спутник кивнул и достал обычный телефон.

*

Спецтюрьма «Бастион». Ноябрь 2024 года.

Он не помнит себя. Не знает, как оказался в этом жутком месте. Не понимает, за что.

В полутьме вытянутой мрачной камеры он видел лишь свои руки.

Слегка кружится голова, мужчина явно дезориентирован как после очень долгого глубокого сна. Пахнет сырым камнем и металлом.

Он вздрагивает, когда откуда-то из тени в углу сверху раздается громкий сигнал. Со скрежетом койка начинает медленно задвигаться в стену, дав едва ли три секунды, чтобы соскочить на пол.

На стене, противоположной от двери с закрытым глазком, загорается тусклый квадратный плафон, имитирующий окно.

Тогда же в его голове раздается незнакомый сиплый голос.

- Не бойся, Алексей!

- Кто ты? Я умер? Сошел с ума?

Слышится смешок.

- Нет, ты мой носитель. Слушай, как всё было…

На прогулке, в первый день, он нервно озирался. Голос 24-го успокаивал и объяснял. Пугало лишь уродливое человекообразное существо с паучьими конечностями, постоянно оказывающееся рядом. Номер 462\525, как следовало из нашивки на кое-как наброшенной жилетке.

На безобразном бугристом черепе налеплены остатки седых волос. Черные немигающие глаза смотрят с настораживающим ожиданием. Из рассказа Головы Гриднев знает, что это за тварь. Но и ей отведена своя роль в плане 24-го.

- Времени мало, - вещает 24-й. – Скоро начнутся процедуры по моему отделению от носителя.10 процедур – и будет поздно.

- Но как? – спрашивает мысленно Гриднев. – И как обойти Привратника?

- Запросто, - усмехается Голова. – Когда распался… хм, наш продукт эндосимбиоза, плод слепой интеграции наших сознаний вместе с Привратником… Когда мы распались, когда Полина вошла с тобой в контакт, я направил его в тело твоего телохранителя. Неужели ты думаешь, я не продумал ещё одну возможность побега? Шанс, что мы тогда сбежим, конечно, был, но также высока была и вероятность, что нас поймают. На этот раз мы используем объект 462. Пора ему снова сослужить службу. Есть и ещё кое-что: хранилище GS-форм в подвале. Самое вкусное – на десерт. Это гарантированно отвлечет охрану. Ну, а проблем с выходом наружу быть не должно, пока Привратник не поглотит полностью своего носителя.

Гриднев вздрогнул. Очевидно, и его могла ждать подобная участь. Голова легко прочел эти мысли.

- У меня нет такой нужды. Мы вполне может сосуществовать. Позднее я найду нового носителя.

- А что же 462-й? Почему он слился с ведьмой?

- Большая часть его злобы была направлена на неё. Когда этот, хм, выкидыш, выживший в болотах, приполз к своей матери, любви к нему она, понятное дело, не испытала и просто сдала сюда. Что, хе-хе, окончательно испортило её карму. Печальная судьба у ребенка. Зачат во грехе, жил во грехе, не зная ни счастья, ни любви. Разве удивительно, что он к ней вернулся в первый раз, и хотел вернуться снова, хоть она и скинула его на твою дочь. Такой уникальный шанс выпал! Она рады была от сыночка избавиться.

Алексей промолчал.

- Но ведьма сильна, и выкидыш её тоже силен. Сейчас они борются в том уродливом теле за контроль, даже будучи сильно ослаблены ментальным воздействием Слепого Тюремщика.

- Почему тогда ты не ослаблен?

24-й засмеялся.

- Я ослаблен, поверь! Но у меня было время подготовиться. Этот жуткий паразит едва меня не переварил. Сознание Полины рвалось к тебе, и я был бы рад ей помочь, но ублюдок ведьминский упрямо тянул нас в другую сторону, а Привратник только и успевал ставить палки в колеса. Я с огромным трудом пытался до тебя достучаться.

По спине прошел холодок. Благодаря рассказам Головы и его прямому воздействию память постепенно возвращалась, быстрее, чем это обычно происходило у заключенных. Тварь в дожде он помнил.

- Да уж… - пробормотал Гриднев вслух. – А почему именно дождь? Почему вы являлись только в дождь?

- Это уже вопросы к твоей дочери. Затронуты были какие-то струны в памяти. Это могла бы с тем же успехом и солнечная погода, или снежная. Если ты ищешь некий метафизический смысл, то пусть будет так: вода отличный проводник для, хм, потусторонних эманаций. А может быть Полина подсознательно винила тебя в том, что с ней случилось, и хотела напугать, проведя четкую параллель с любимой песней.

Гриднев тяжело вздохнул и посмотрел на серое небо. Каждый день моросил бесконечный дождь.

- Не бзди, - усмехнулся Голова. – Прорвемся!

*

Москва, 11 января 2025 года, ресторан итальянской кухни  «Il cibo»

Адвокат Петр Леонидович Скрижевский успел плотно пообедать и сейчас, сплетя пальцы рук на животе, сонно смотрел, как поднимается пар над кофейной чашкой.

Он очень удивился, когда напротив него через стол присела молодая девушка с разноцветными волосами, как сейчас было модно у молодежи – да чего уж, и его дочь носила розовую челку.

Уверенный взгляд. Жесты скупые и выверенные. Явно не домашняя девочка. И кого-то она ему напомнила.

- Не узнаете меня, Петр Леонидович? – спросила девушка, поворачиваясь в профиль. – Вас нелегко было найти. Отошли от дел?

Скрижевский пожевал губами и отхлебнул кофе. Не может быть! До пропажи Алексея Владимировича он был семейным адвокатом Гридневых, и был в курсе его проблем с семьёй.

- Полина?

Девушка улыбнулась.

- Она самая! Как видите, я жива.

Он поперхнулся кофе и закашлялся.

- А твой отец?

Полина помрачнела.

- Он не здесь, но должен вернуться, пусть и не скоро. Я в этом уверена.

У Скрижевского мелькнула мысль о конкурентах. Сначала Будко, потом откровенно странная история с Гридневым.

- Вот как? А от меня ты чего хочешь?

- Чтобы меня признали законной наследницей отца.

- А?..

- Мне уже есть 18, - поймала его мысль Полина. – И ещё: мне и папе понадобятся документы на новое имя. Вы можете это устроить? Чтобы тихо и незаметно всё? Ваша премия будет соответствующей.

Петр Леонидович снова причмокнул губами.

- Сделаю, но понадобится время. Можно спросить, где ты была все эти годы? Тебе вообще есть, где жить? Деньги?

- Вы не поверите, - ответила девушка, нахмурившись. – Ничего, впрочем, веселого. Более того, с того времени за мной может тянуться след. Как и за папой. Когда он вернется, мы исчезнем. А деньги – деньги всегда пригодятся, спасибо.

- М-м-м, ясно… - он достал из портмоне всю наличность, визитку и протянул Полине. – Ну, если что обращайся. Я так понимаю, к родственникам ты решила не идти? И им лучше не знать? Тут, м-м-м, могут быть вопросы.

Девушка спрятала деньги.

- Вы же разберетесь?

Адвокат кивнул.

- Тогда до встречи, Петр Леонидович. Ещё раз спасибо!

*

На улице было прохладно – всего + 4 градусов по Цельсию. Накрапывал мелкий дождь.

Мимо девушки, застывшей посреди дороги, шли хмурые люди, погруженные в свои мысли и заботы.

В воздухе витало что-то неопределенное. Словно шептали угрозы далекие голоса, живо напомнив о недавнем прошлом.

Прошлое… Оно теперь никогда не отпустит.

На секунду ей показалось, что чей-то суровый взгляд просканировал сознание. Полина обернулась, но никого не увидела. Точно - показалось.

Она тряхнула головой и продолжила путь.

Остановилась у светофора, совсем рядом с розовой аляповатой коляской. Внутри лежал младенец, внимательно наблюдающий за Полиной темно-зелеными серьезными глазками.

Ребенок неожиданно улыбнулся и подмигнул. Девушка вздрогнула.

«Привет, сестренка! – вдруг раздался голос в её голове. – Я же говорила, что мы увидимся, а ты не верила».

«Геката?» - прошептала Полина.

Впервые за последние месяцы она улыбнулась от сердца. Теперь она точно знала, что их ждет прекрасное будущее, даже если за него придется сражаться.

Полина дотронулась до руки женщины, что держала коляску. Находить общий язык с разными людьми она научилась во время своих странствий, когда 462-й давал ей волю, лишь наблюдая исподволь, позволяя обучаться и жить как все люди.

- Простите! У вас чудесная дочка. Я – Полина…

Зеленый загорелся, и толпа заполнила пешеходный переход. Никто не обращал внимания на женщину с коляской и идущую рядом девушку.

*

Вместо эпилога

Свердловская область, Новолялинский муниципальный округ, деревня Коврига. Декабрь 2024 года.

Как сомнабула, ритмично и слепо переставляя ноги, утопая по колено в снегу, женщина упрямо двигалась к дому с разломанной крышей, что находился у самого края леса. Сколько лет уже прошло с тех пор, как она сбежала отсюда с небольшим чемоданом, в котором и было-то всего два платья?

Когда пропала её мать в ноябре, она тут же узнала это, почувствовав сердцем. У них вообще была очень сильная связь. Но жить со сходящей с ума ведьмой, давно пришедшей к  тьме, было выше Юлиных сил.

Лишь один раз она поддалась искушению и позвала её в большой город. С одной стороны хотелось похвастаться тем, чего она добилась. С другой стороны…

О, у неё был свой расчет! Своего мужа Артура, бесхребетного слизняка, она презирала за то, что тот прятался в тени своего приятеля Алексея Гриднева и завидовал ему. Ненавидела за то, как он смотрел на его жену, с каким обожанием и страстью. Её-то, дурочку деревенскую, Артур взял из жалости, да под давлением матери, когда оказалось, что Юля забеременела.

Тогда она надеялась, что мама поможет ей свести со свету нерадивого мужа, но у той оказались совсем иные аппетиты. Юля не знала, что именно случилось с Антониной Ивановной, почему зло так глубоко проникло в её суть. Раньше отчаянная мужененавистница с удовольствием помогла бы дочери избавиться от супруга и получить все деньги.

Но получилось всё так, как получилось. Юля не раз пожалела о своем решении выслать матери приглашение. Детей она любила. Это были её дети.

Сейчас она упрямо пробиралась в родной дом, закрывая лицо от метели. Она устала быть слабой и никчемной, устала бояться и зависеть от чьей-то воли. ….

- «Дочка, помоги мне! – послышалось ей, когда она переступила порог полуразрушенного дома. – Я так далеко…»

Интересно, что здесь случилось, и куда делась ведьма?

В Екатеринбург Юля переехала не просто так. Она знала, что однажды этот день настанет. Умерла бы её мать своей смертью, передав силу кому-то из деревни, либо же кто-то ей помог, - главное, чтобы она была рядом и поняла это.

Расчистить снег и убрать завал из досок удалось минут за сорок. Так, чтобы ничего не мешало с помощью небольшой кувалды из сарая выбить несколько кирпичей в печной кладке.

Там хранился заветный старинный сундучок с колдовской редкой книгой и несколько амулетов.

Тайник оказался надежным, а искомое на месте. Мрачное торжество осветило её лицо, когда Юля откинула кованую крышку сундучка и увидела книгу. Конец её страхам и мучениям!

Иголкой золотой броши она уколола палец и прикоснулась к обложке книги из человеческой кожи, которая тут же заскрипела, плотно натягиваясь и «оживая».

Договор был заключен. Сила получена. Главное не повторять ошибок матери.

Ветер уныло выл сквозь щели в доме. Метель играючи набрасывала снежный покров, скрывая Юлины следы. История этого места подошла к концу.

Взревел трактор деда Мишани. Старик скосил единственный глаз на продолговатый предмет, завернутый в ткань, в руках Юли Дозмуровой, но промолчал. Что бы ни забрала женщина из родного дома, его это не касается. Да и страх сковал его мысли, только усилив подозрения. Зло окончательно покидало их места – и этого было более чем достаточно.

Конец.