Депутат ГД РФ Олег Матвейчев раскрывает, почему поддержка одиозных фигур вроде Монтян — это прямой путь к саморазрушению и как внешние силы используют наши внутренние конфликты.

Это видео - пересказ интервью О. Матвейчева, которое было размещено на официальном канале депутата 2 ноября 2025 года. Ссылка на оригинальное видео - https://rutube.ru/video/7d2a3257704fd25c86f438eca906181f/

Эпизоды:
00:00:12 Введение и вопрос о Татьяне Монтян
00:00:29 Оценка деятельности Монтян и личный опыт с медиаакциями
00:01:16 Критика сторонников Монтян и ее прошлое
00:01:54 Активизм Монтян после 2014 года и финансовые вопросы
00:02:49 Финансовые расхождения и незаконная деятельность
00:03:27 Война в душе и внутренняя борьба с «хохлом»
00:04:05 Охранители государства и критика власти от имени народа
00:04:42 Параллели с делом Мавроди и психологией протестующих
00:05:35 Сектантство протестующих и роль «хохла» в руководстве мнением
00:06:33 Ловля на правду и призыв к русским людям
00:07:17 Противодействие регулированию блогинга и дестабилизация государства
00:08:04 Цель дестабилизации и аналогии с технологиями Навального
00:08:58 Механизм вовлечения и провоцирования ненависти к власти
00:09:55 Переход к международной повестке: Венесуэла и Трамп
00:10:48 Анализ мотивов Трампа в Венесуэле и Ближнем Востоке, анонс Буревестника

Введение и вопрос о Татьяне Монтян

Смотреть об этом в источнике

Вопрос, который ведущий задал Матвейчеву, касался недавней информации о том, что Татьяна Николаевна Монтян была включена в официальный список террористов и экстремистов. Ведущий попросил Олега Анатольевича прокомментировать этот факт.

Оценка деятельности Монтян и личный опыт с медиаакциями

Смотреть об этом в источнике

Олег Матвейчев выражает удивление, что некие "экстремистские" действия (вероятно, связанные с Монтян) стали актуальными только сейчас, поскольку подобные идеи существовали давно, о чем свидетельствуют его собственные ролики двухлетней давности.

Автор делится личным опытом, вспоминая, как в 2005-2006 годах он создал сайт «Медиактивист». На этом ресурсе люди предлагали различные идеи для медиаакций и предложений по улучшению государства. Матвейчев отмечает, что между предложением полезной идеи и её фактической реализацией всегда существует значительный временной лаг (от трех до пятнадцати лет), к чему он уже привык.

Критика сторонников Монтян и ее прошлое

Смотреть об этом в источнике

Олег Матвейчев выражает удивление по поводу людей, которые поддерживают Монтян и жертвуют ей деньги, не проверив её прошлое. Он проводит аналогию с заключением любого договора, где необходимо проверять репутацию контрагента.

Ключевой факт о Монтян заключается в том, что она была активной участницей "майданов" ещё в 2004 году. Хотя люди могут покаяться и измениться, Матвейчев утверждает, что у Монтян не произошло деятельного покаяния. Она не сменила своих убеждений: как и раньше, она выступает против действующей власти (будь то Янукович или нынешнее российское руководство), считая всех государственных деятелей "охранотой". Таким образом, ментальных изменений в её позиции не произошло.

Активизм Монтян после 2014 года и финансовые вопросы

Смотреть об этом в источнике

Активистка Монтян, известная своей защитой "нацистки Завирюхи", после 2014 года продолжала демонстрировать радикальные взгляды. Она активно выступала с заявлениями, в том числе прославляла Украину и обсуждала будущее присоединение Крыма, используя при этом нецензурную лексику в адрес российского руководства. Это свидетельствует о том, что её мировоззрение существенно не изменилось.

Позднее Монтян приехала в Россию, где начала позиционировать себя как сторонница и собирать пожертвования от доверчивых граждан якобы для помощи жителям Донбасса.

В связи с этими сборами средств адвокат Илья Е., который ранее занимался расследованием финансовых вопросов, связанных с пожертвованиями Навальному, начал публиковать материалы, касающиеся деятельности Монтян. Этот адвокат известен своей дотошностью в вопросах отчетности о собранных и потраченных средствах.

Финансовые расхождения и незаконная деятельность

Смотреть об этом в источнике

Олег Матвейчев комментирует ситуацию вокруг Монтян, в отношении которой появились серьезные подозрения в финансовой нечистоплотности. По данным публикации Ильи Е., выявлены расхождения на сумму около 100 миллионов рублей между заявленными средствами, якобы направленными на помощь людям, и фактически отданными суммами.

Мантиан также известна не только своей деятельностью по сбору средств (сборами), но и тем, что ввела в обиход уничижительное слово "охранота". Матвейчев отмечает, что это слово имеет "хохлядское" происхождение и используется для оскорбления истинных российских патриотов, что, по его мнению, отражает украинское мировоззрение самой Мантиан.

Война в душе и внутренняя борьба с «хохлом»

Смотреть об этом в источнике

Олег Матвейчев утверждает, что война, идущая на фронте (например, под Покровском или Купянском), затрагивает душу каждого человека в тылу. Он считает, что пока солдаты воюют с "нацистами хохлядскими", каждый из нас обязан вести внутреннюю борьбу и "убить в себе хохла".

"Хохол" в данном контексте — это внутренняя "червоточина" или набор негативных черт характера. Автор предлагает искать эти черты в анекдотах про украинцев, которые высмеивают определённые поведенческие особенности.

Главной чертой, которую необходимо искоренить в себе, Матвейчев называет ненависть к государству и власти.

Охранители государства и критика власти от имени народа

Смотреть об этом в источнике

Ключевыми "охранителями государства" являются Президент Путин и его команда, а также сотрудники спецслужб, полиции, и весь личный состав армии и государственный аппарат. Их основная функция — защита государства.

Автор критикует тех, кто выступает с критикой власти "от имени народа". В качестве примера приводится Монтян, которая, не имея на то полномочий, выступает с критикой.

Такие действия, по мнению Матвейчева, являются не чем иным, как дискредитацией государства, власти и армии. В итоге, такие критики "допрыгались" до неких последствий.

Параллели с делом Мавроди и психологией протестующих

Смотреть об этом в источнике

Ключевые моменты: Параллели с делом Мавроди и психология протестующих

Олег Матвейчев выражает недоумение по поводу сотен тысяч людей, которые поддерживали Монтян. Он проводит прямую параллель с финансовой пирамидой МММ, созданной Сергеем Мавроди в 1990-е годы.

Матвейчев напоминает, как работала МММ: Мавроди обещал рост акций, и на начальном этапе люди действительно быстро зарабатывали (акция за 10 рублей продавалась за 50 или 100). Эта схема работала за счет постоянного притока новых вкладчиков, которые покупали акции по завышенной цене, позволяя выплачивать деньги тем, кто пришел раньше.

Схема активно рекламировалась на всех федеральных каналах и в популярных передачах, таких как "Поле чудес". Тысячи обманутых вкладчиков даже выходили на улицы Москвы, перекрывая Ленинский проспект с плакатами в защиту Мавроди. Схема рушилась только тогда, когда поток новых денег иссякал.

Сектантство протестующих и роль «хохла» в руководстве мнением

Смотреть об этом в источнике

Матвейчев объясняет, что когда финансовые пирамиды (названные "пирамидами-понцами") рушатся из-за иссякания денежного потока, люди, которых обманули, вместо того чтобы разойтись, выходят на протесты. Он приводит пример перекрытия Ленинского проспекта в Москве, называя это актом, близким к терроризму, поскольку это парализует движение и мешает экстренным службам.

Ключевая проблема, по мнению автора, заключается в психологии протестующих: они не винят того, кто их обманул (например, Мавроди), а перекладывают вину на власть, которая якобы "обижает предпринимателей". Матвейчев характеризует такое поведение как "сектантство" и "упоротость".

Кроме того, автор отмечает, что среди тех, кто сейчас "владеет умами" русского человека, много бывших майданщиков, сбежавших с Украины. Он делает вывод, что русскому человеку будто бы необходимо, чтобы "хохол" указывал ему, кто прав, кто виноват и где находится правда.

Ловля на правду и призыв к русским людям

Смотреть об этом в источнике

Матвейчев отмечает, что россиян часто "ловят на правду", когда им обещают рассказать то, что скрывают официальные источники. Он сравнивает эту тактику с "хохлятскими чертами", критикуя тех, кто ищет истину у бывших участников Майдана (упоминается Монтян).

Основной посыл автора — удивление и осуждение того, что русские люди нуждаются в "хохле", который будет им рассказывать "сказки" и вести за собой. Он считает, что это унизительно.

По мнению Матвейчева, ситуация с поддержкой таких фигур, как Монтян, не закончится на ней. Он описывает распространяемую среди сторонников методичку, которая призывает защищать этих спикеров под предлогом: "хотя она мне и не симпатична, но если сейчас закроют её, то следующим закроют и нас, свернув свободу слова".

Противодействие регулированию блогинга и дестабилизация государства

Смотреть об этом в источнике

Обсуждается реакция блогеров на предложенный китайский закон, который требует от авторов контента в сферах медицины, военного дела и других специальных тем иметь соответствующее образование. Российские блогеры, включая тех, кто не имеет профильных знаний (например, в лечении или юриспруденции), немедленно выступили против этой инициативы, настаивая на своем праве говорить на любые темы.

Автор отмечает, что такая реакция вызвана поиском уязвимых мест в обществе. Он проводит параллель с событиями, которые ранее дестабилизировали Украину. По мнению Матвейчева, сейчас та же самая технология, направленная на подрыв государства, применяется и в России. Вся деятельность и выступления этих блогеров, по сути, направлены на ослабление государственности.

Цель дестабилизации и аналогии с технологиями Навального

Смотреть об этом в источнике

Основная цель дестабилизирующих действий, по мнению Матвейчева, заключается в разжигании гражданской войны в России. Оппоненты власти постоянно ищут внутренних врагов: "охраноту", "кремлевские башни", "неправильных генералов" или "пятую колонну" (включая Центробанк).

Текущая деятельность продолжается на примере дела Монтян. Она призывает своих сторонников активно выступать, писать письма и делать пожертвования (донаты). Матвейчев подчеркивает, что любые деньги, отправленные ей сейчас, будут расцениваться как финансирование экстремистской организации, что ставит донаторов под угрозу уголовного преследования.

Эта тактика полностью копирует методы Алексея Навального, который, будучи признанным экстремистом, убеждал людей в юридической чистоте пожертвований, в то время как базы данных жертвователей впоследствии были слиты. Таким образом, оппоненты используют схожие схемы для мобилизации и сбора средств, одновременно подвергая сторонников риску.

Механизм вовлечения и провоцирования ненависти к власти

Смотреть об этом в источнике

Основная идея механизма, который применяют оппозиционные деятели (такие как Навальный и его идейные последователи), заключается в провоцировании конфликта между гражданами и властью. Они сознательно вовлекают людей в протестные действия, зная, что это повлечет за собой негативные последствия для участников (задержания, насилие со стороны полиции).

Этот метод, аналогичный тому, что использовался в Сербии против Милошевича, основан на принципе: любой, кто пострадал от действий власти, автоматически становится её непримиримым противником. Более того, ненависть распространяется и на членов семей, друзей и окружение пострадавшего.

Цель — максимально "замазать" людей, заставить их пойти на открытое противостояние с властью. Даже когда человека объявляют экстремистом, и он может задуматься об отступлении, его вовлекают в совместное выступление, тем самым окончательно связывая его судьбу с протестным движением и усиливая его враждебность к государству.

Переход к международной повестке: Венесуэла и Трамп

Смотреть об этом в источнике

Матвейчев связывает потенциальные санкции против донатеров экстремистских организаций с ростом ненависти населения к властям, отмечая, что это схоже с "навальновскими технологиями", которые, по его мнению, были отработаны на Майдане в 2004 году. Он считает таких деятелей опасными, и государство продолжит с ними работать.

Далее обсуждается международная обстановка вокруг Венесуэлы. Была информация об отправке американцами авианосной группы в Карибское море и закрытии воздушного пространства над базами в Пуэрто-Рико. Также сообщалось о сборе крупной группировки войск (около 16 тысяч человек) вблизи Венесуэлы.

Матвейчев интерпретирует эти действия как часть стратегии Трампа, которому необходим "победный пиар" для повышения падающих рейтингов. Он сравнивает это с "маленькой победоносной войной" — излюбленным способом политиков поднять свой авторитет и славу.

Анализ мотивов Трампа в Венесуэле и Ближнем Востоке, анонс Буревестника

Смотреть об этом в источнике

Краткий пересказ: Анализ мотивов Трампа, ситуация на Ближнем Востоке и "Буревестник"

Олег Матвейчев анализирует потенциальные мотивы Дональда Трампа в отношении Венесуэлы, связывая их с личной неприязнью к Мадуро после провала попытки возвести Гуайдо в статус президента. Главной целью Трампа, по мнению эксперта, является не борьба с миграцией или наркотрафиком (которые называются декоративными предлогами), а приватизация венесуэльской нефтяной промышленности (марки Алинока), которая требует свержения текущего режима.

Свержение режима, вероятно, будет осуществлено не полномасштабным вторжением (из-за огромного долга США и риска затяжной войны), а точечным ударом. Идеальный сценарий для Трампа — ликвидация Мадуро и нанесение ударов по инфраструктуре, чтобы спровоцировать народное восстание. Однако Матвейчев прогнозирует обратный эффект: сплочение народа вокруг власти и рост ненависти к США.

Комментируя "мир" Трампа на Ближнем Востоке (между Израилем и ХАМАС), эксперт считает, что это был лишь пиар-эффект с кратковременной видимостью успеха. Насилие будет нарастать, а заключенные договоренности будут забыты, поскольку для реального мира необходима полная переконфигурация региона и наличие стран-гарантов.

Переходя к российской ракете "Буревестник" с ядерным двигателем, Матвейчев подчеркивает, что это результат 70-летнего пути развития малогабаритных управляемых ядерных реакторов. Главное преимущество ракеты — неограниченная дальность и маневренность, что делает ее оружием для ядерной войны и мощным средством психологического устрашения. Этот факт ставит США в неловкое положение, вынуждая Трампа оправдываться и демонстрировать мнимые успехи (например, в спорах с Индией), поскольку американское государство утратило единую волю и способность к крупным научным прорывам, в отличие от России.

При всём при этом Джафар — удивительно — не озвучивает желания утопить всех евреев в море, но производит впечатление разумного, уравновешенного и позитивного человека и даже патриота, если не всего Израиля, то, как минимум, Хайфы. Почитайте интервью и сравните с тем, что нам рассказывают про арабов местные сионисты.

P. S. Если уж выбирать с кем жить в одном подъезде — Джафаром или energo111, я бы выбрал Джафара.

Арабы Хайфы: всё что мы знали и не знали о них. Интервью с директором центра “Мусава” Джафаром Фарахом

2025-06-29

Джафар Фарах — основатель и директор Центра “Мусава”❶, правозащитник, бывший журналист, человек с твёрдой гражданской позицией. Его личная история — это отражение коллективной памяти арабских граждан Хайфы: от изгнания и дискриминации до образования, активизма и борьбы за равноправие. В этом интервью Фарах рассказывает о своей семье, о социальном неравенстве, о провалах городской политики и о том, почему Хайфа — это больше, чем город, это модель сосуществования, которой грозит разрушение.

⁂

— Джафар, предлагаю сначала познакомиться. Расскажите о себе.

— Меня зовут Джафар Фарах, я из Хайфы. Родственники отцовской стороны остались в Хайфе после 1948 года (год создания государства Израиль, прим. А.К.). Дедушка работал инспектором по рыболовству, дядя был в профсоюзе. Не в Гистадруте, а в профсоюзе времён британского мандата — в союзе работников металлургического завода. Позже он стал историком, написал четыре книги об истории Хайфы с точки зрения рабочих. Он жил в Хайфе и был активен в профсоюзных организациях города.

— Что произошло с семьёй после 1948 года после создания государства Израиль?

— Из 70 тысяч арабов, живших в Хайфе до 1948 года, осталось всего 2500. Их сосредоточили в Вади-Ниснас — так распорядился «военный режим». Мой дед и его брат остались в этом районе. Их дом находился напротив булочной Хури (на одноимённой улице, прим. А.К.). Семья потеряла имущество, работу. Люди начали снимать жильё по системе «ключевой платы», потому что арабская собственность была конфискована, и в ней заселились новые жители.

— А по материнской линии?

— Моя мама родом из деревни Илабун. В 1948 году её жителей депортировали в Ливан, но поскольку деревня была христианской, под международным давлением их вернули в 1949–1950 годах.

— Где ты родился и учился?

— Я родился в 1966 году в районе Кабабир (единственный в Израиле район компактного проживания ахмадитов, прим. А.К.). Учился в детском саду и начальной школе «Ахмадия» в Кабабире, а в старших классах мы переехали обратно в Вади-Ниснас. Купили квартиру по системе «ключевой платы». Отец работал, но стал инвалидом, когда мне было 10. Мама убирала дома, чтобы прокормить нас. Мы были бедной семьёй, иногда не было еды. Жили на пожертвования.

— Образование сыграло важную роль в твоей жизни?

— Безусловно. Родители всё время повторяли: «Учись, чтобы выбраться из бедности». Я учился в интернате в Назарете, потом вернулся в Хайфу, поступил в университет. Изучал педагогику и социологию. Был председателем объединения арабских студентов в университете, а ранее председателем школьного совета в Назарете.

— Расскажи о своей семье.

— У нас трое детей. Дочь — фармацевт. Сын работает в общинной сфере и учится на юриста. Второй сын учится в Технионе. Жена работает медсестрой в «Маккаби». Мы живём в Хайфе.

— Как ты пришёл к журналистике?

— Меня арестовали в 1989 году на демонстрации. После этого увольняли с разных работ. Начал писать в издательстве «Шокен». В 1993 году надеялся, что Израиль станет нормальным государством, но в 1997 понял — нет. Тогда я ушёл из журналистики и начал строить Центр «Мусава».

— Ты работал и на телевидении, верно?

— Да. Я сотрудничал с Иланой Даян в программе «Увда», участвовал в разных телепередачах. Но в какой-то момент понял, что исчерпал себя как журналист. Это было в 1997 году. Журналистика в целом начала ослабевать. А для арабского журналиста существует потолок: ты не можешь стать редактором — просто потому что ты араб. Один редактор по стилю говорила мне: «Ты пишешь лучше, чем евреи». Я ведь учил иврит системно. С детства покупал отцу газеты . В Кабабире не было газетных киосков, я поднимался на улицу Ха-Наси, покупал газету на арабском и на иврите «Едиот ахронот» и читал её по дороге домой. Газеты были у нас дома всегда — и на иврите, и на арабском.

— То есть ты был влюблён в печатное слово с детства?

— Можно и так сказать. Я много читал, иврит учил не только в школе, а через чтение. Учителя удивлялись: как я получаю 100 баллов за сочинение, но с грамматикой — проблемы? Всё дело в чтении. После моего ареста обо мне написали статью в «Кольбо», и одна однокурсница, которая была тогда редактором, сказала: «А почему бы тебе не попробовать себя в журналистике?». Я ведь изучал образование и социологию, а не медиа. Но начал приносить истории — и втянулся.

— Что стало поворотным моментом?

— Думаю, 1991 год, Война в Персидском заливе. Тогда уволили всех внештатных сотрудников в израильских газетах, а я знал арабский, мог звонить в Ирак, делать репортажи. Так я стал журналистом, а позже — следователем-репортёром. Делал расследования в Египте и ещё много где. В какой-то момент, когда я уволился, директор сети «Шокен» предложил мне работу в телесети. Но я не хотел ехать в Тель-Авив.

— Почему?

— Не хотел уходить из Хайфы. Сегодняшний пресс-секретарь больницы «Рамбам» Давид Ратнер, известные журналисты Йоси Бармуха, Давид Розен — они все работали в «Кольбо», потом стали репортёрами в «Гаарец». Но для этого нужно было переехать в Тель-Авив. Йоси Варшавски, бывший гендиректор «Кольбо», стал директором сети «Шокен», а потом — 10-го канала. В 1997 году он сказал мне: «Приходи к нам». Но я понял: я больше не хочу просто рассказывать о событиях. Я хочу их создавать. Так и родился Центр «Мусава» — в 1997–1998 годах.

— Давай теперь поговорим о Хайфе. Очень важно, чтобы ты рассказал о специфических проблемах арабских граждан в городе. Может быть, их и нет? Или, наоборот, их особенно много?

— В арабском населении Хайфы можно выделить две основные группы. Первая — экономически сильная. Это, в основном, молодые образованные пары, которые переехали в Хайфу за последние 20 лет. У них есть карьера, даже если они работают за пределами города — они всё равно живут здесь. Эти люди могут позволить себе жильё за миллион, два, три миллиона шекелей. Многие работают в медицине или в технологических компаниях. Их экономическое положение стабильное.

— А вторая группа?

— Вторая группа — это бедная прослойка. Это, как правило, люди, которые остались в Хайфе после 1948 года или приехали в 1950–70-х годах. Они живут в районах Вади-Ниснас и Халиса. Причём это не обязательно деревенские жители. Часто наоборот — как раз молодые образованные семьи, выходцы из деревень, составляют нынешний арабский средний класс. Например, моя жена из Дир-Ханна, а я сам — из Хайфы. Многие учились в университете или в Технионе, работали в Тель-Авиве или Иерусалиме, но предпочли жить в Хайфе, потому что в их родных деревнях нет разрешений на строительство.

— То есть Хайфа — это альтернатива деревне?

— Да. Если ты молодая пара из Назарета, где ситуация с жильём тяжёлая, и у тебя есть деньги — ты покупаешь жильё в Хайфе. Тем более, что земля в деревнях стала очень дорогой. За один дунам земли могут просить до 3 миллионов шекелей. Люди продают землю в деревне и покупают квартиру в Хайфе, тем самым поднимая цены на жильё в городе.

— Это влияет и на районы, где раньше жильё стоило дешевле?

— Конечно. Возьмём Французский Кармель и Немецкую колонию. Почему там такие высокие цены? Потому что 70% арабских детей в Хайфе учатся в церковных школах, а большинство этих школ расположены именно в Немецкой колонии — туда можно дойти пешком. А вот в Вади-Ниснас купить или построить жильё практически невозможно. Не потому что нет земли — она есть. Но нет современного городского планирования.

— То есть проблема не в пространстве, а в политике?

— Абсолютно. В Вади-Ниснас всё до сих пор работает по плану времён британского мандата. Начали было говорить о проекте обновления — но никто из жителей о нём даже не слышал. Та же ситуация и в Халисе. Когда я спрашивал чиновников, что они планируют, выяснилось, что бюджет на планирование вроде как выделен, но проект целиком отдали еврейским архитектурным командам — без участия хотя бы одного социального планировщика, который говорит по-арабски.

— Это звучит как абсурд.

— Именно. Представьте: пожилая женщина, которой 70 лет, должна объяснять свои потребности на иврите. Это несправедливо и неразумно.

— Какие ещё трудности ты видишь в районах, где живут арабские семьи, особенно в Вади-Ниснас и Халисе?

— В Вади-Ниснас 100% жителей — арабы. В Халисе — около 80%. Но при этом нет ни одного социального планировщика, ни одного профессионала, который бы понимал этих людей и их потребности. В итоге Вади-Ниснас стареет, молодёжь уезжает. Пожилым людям тяжело: тротуары разбиты, инфраструктура обветшала. Все смотрят только на торговцев, но торговцы — не жители. Они закрывают магазин и уходят. А людям, которые живут здесь, нужны школы, детские площадки, общественные пространства — чтобы молодые семьи захотели остаться.

— Это связано и с системой образования?

— Конечно. Дети из обеспеченных семей идут в церковные школы, за которые надо платить. А дети из слабых семей — в государственные, муниципальные школы. И вместо того чтобы улучшать их, мэрия позволяет им разрушаться. Возьмём школу «Хивар» в Вади-Ниснас. Дети там учатся в вагончиках. Само здание требует ремонта на 5 миллионов, но вместо этого мэрия поставила временные конструкции за 200 тысяч. Где детям играть? У них нет ни двора, ни нормального пространства. Их буквально запихивают друг в друга, и это приводит к насилию.

— Возможности улучшения были?

— Да, рядом продавалось здание, которое можно было выкупить и расширить школу. Но его не купили — решили сэкономить. Вот и вся логика. И это — не единичный случай. Государственное образование в Хайфе находится в плачевном состоянии. У кого есть деньги — нанимает репетиторов. У кого нет — остаётся в нищете, без шансов на продвижение. И мэрия им не помогает.

— При этом арабское население города играет важную роль в экономике и системе здравоохранения, не так ли?

— Именно. Сегодня арабское население Хайфы — это сильное, активное сообщество. Это «кости» системы. Врачи, медсёстры, фармацевты. В больнице «Рамбам» 40% персонала — арабы. То же самое в «Бней Цион». Практически у каждого еврейского жителя Хайфы есть контакт с обеспеченными арабами. Это создаёт совсем иную реальность, отличную от той, что мы видим в Иерусалиме или Тель-Авиве. Там — разделение. А здесь — соседство и взаимодействие.

— Но не всё так просто, верно?

— Конечно. Есть и подстрекатели — особенно в соцсетях. Пишут про «двоюродных братьев», жалуются на шум от мотоциклов на улице Бен-Гурион. Но ведь первыми от этого страдают сами арабы. И когда они обращаются в полицию — реакции нет. Полицейские даже отказываются принимать жалобы. Почему? Потому что нет системы. Нет контроля. Нет муниципальных служб, которые бы проверяли, почему, например, 12-летний ребёнок работает на рынке.

— Отсюда и более широкие проблемы — не только инфраструктурные.

— Именно. Где инспекторы по школьной посещаемости? Где социальные работники? Мы в Центре «Мусава» видим это каждый день. Да, у нас есть программы поддержки, репетиторы, мы помогаем детям. Но это могут позволить себе только те, у кого есть деньги. А те, кто беден — остаются на обочине. Они уходят в нищету, иногда в преступность. И что ещё хуже — они перестают голосовать, теряют интерес к муниципальной жизни, теряют веру в систему.

— Получается, арабы страдают от беспорядка не меньше, чем другие жители.

— Конечно. Но открой, к примеру, фейсбук-группу «Хайфим мацайцим», и что ты видишь? Комментарии вроде «מתי יטפלו בבני דודים?» — «Когда уже разберутся с двоюродными?» Что это за язык? Нарушают не только арабы. И среди евреев есть такие. И я — первый, кто хочет, чтобы полиция на них влияла.

— Почему же вообще эти нарушители спокойствия приезжают в Хайфу?

— Потому что в арабских деревнях просто нечего делать. Нет досуга, нет инфраструктуры. Всё это результат многолетней дискриминации в распределении бюджета. Мы, например, боролись за деревню Джиср аз-Зарка — единственную арабскую деревню на берегу моря. Мы хотели развить её, превратить в туристическое место, как Акко или Хайфу. Но вместо этого государство строит там жилые проекты и продаёт по завышенной цене, не решая жилищную проблему.

— И люди приезжают в Хайфу в поисках пространства и инфраструктуры?

— Именно. Араб из Джисра приезжает в Хайфу на старой машине, с детьми, чтобы просто сходить в игровую зону. Что в этом плохого? Он тоже тратит деньги: покупает, заправляется, потребляет. Если в Негеве бедуины не покупают в Беэр-Шеве, то в Хайфе как раз арабские клиенты жизненно необходимы.

— И всё же складывается ощущение, что эту реальность мало кто видит.

— Да. Кто, например, делает рекламу на арабском языке? Хотя арабов в Хайфе живёт примерно 12%, по статистике. Евреи из Хайфы едут работать в Тель-Авив и Нетанию, а арабы — в Хайфу. Они работают в больницах, в торговле. 30% оборота бизнеса в Хайфе — это арабские клиенты. Кто будет ходить по «каньонам», если не они? Особенно это видно в воскресенье — но и в другие дни тоже.

— И всё же, кто нарушает общественный порядок?

— Это не «только евреи» и не «только арабы». Нарушители есть везде. Но страдают от этого, в первую очередь, именно арабские районы — Вади-Ниснас, Немецкая колония. А где полиция? Её нет. На демонстрациях они появляются. Но в повседневности — никакой реакции. Командиров участков в Хайфе меняют каждые два года. Были случаи коррупции. Нет долгосрочного управления — нет и порядка.

— А как реагирует мэрия?

— Закрывает въезды в город по четвергам и пятницам. И что это даёт? В Хайфу 20 въездов. Что толку от пары перекрытий? Вместо этого нужно системно работать — предупреждать, просвещать, а не просто перекрывать дороги.

Мотоциклисты устраивают гонки. Каждую пятницу — аварии и жертвы. Где просветительская работа? Где уроки вождения, профилактика? Это и есть работа мэрии и полиции?

А тут ещё и Мири Регев сокращает бюджет Управления по безопасности дорожного движения. И никто не возмущается. Почему? Количество погибших на дорогах выросло на 40%! Это касается и евреев, и арабов. Мы подали иск против такой политики. А что делает Управление по безопасности дорог в Хайфе? Где их вклад?

— То есть ты видишь прямую связь между бездействием властей и ростом бедности?

— Конечно. Больше аварий — больше бедности. И никто этим не занимается. А что делает наш мэр? Сможет ли он решать эти проблемы? Я думаю — может. Но вопрос шире. Не только в мэре дело. Вся администрация, весь муниципальный аппарат — это вопрос системной работы.

— В чём проявляется отсутствие системности?

— Посмотрите на отдел градостроительства. Там почти нет арабов. Как можно проектировать район, не заложив детский сад, школу, мечеть или синагогу? Возьмём Рамат а-Наси — там построили целый жилой район, но не оставили места ни для одного арабского детского сада. Хотя 30% жителей — арабы. В итоге эти семьи каждое утро едут в другие районы, создавая пробки.

— А в других частях города ситуация обратная?

— Да. Например, на улице Ха-Парсим, напротив российского консульства, мэрия построила аж 20 садиков. Всё для «видимой» части населения. А отделы градостроительства, образования, соцобеспечения — они просто не видят реальную потребность. Они слепы. В Хайфе живёт 100 тысяч русскоязычных. Неужели не видно, что им нужны дома престарелых?

— Это касается и пожилых людей?

— Конечно. Вспомните закрытие дома престарелых «Ноф а-Гефен». Куда делись его обитатели? Их просто вывезли за пределы города. А почему? Потому что кто-то там решил, что нам нужны только «молодые» (речь идёт о политике Йоны Яава во время предыдущих каденций, который сопротивлялся созданию новых Центров долгосрочного съёма-«Микбацей диюр», прим. А.К.). Но эта политика гентрификации, вытеснения пожилых ради молодых — неприемлема. Это ошибка. Мы обязаны обеспечить нашим родителям достойную старость. И не только старикам — работой нужно обеспечить и  молодых.

— Хорошая тема! Как ты оцениваешь ситуацию с рабочими местами в Хайфе?

— Мы живём рядом с опасным нефтеперерабатывающим заводом, который [не] могут закрыть уже десятки лет — всё «через год, ещё через год». Да, он даёт рабочие места. Но что ещё? Какие предприятия создаются, чтобы удержать молодёжь в городе?

— А как действуют власти на национальном уровне?

— Я не вижу, чтобы государство давало дотации бизнесу, чтобы он приходил в Хайфу. А ведь именно так развивают другие города. В Беэр-Шеве — дают. В Ариэле — дают. Даже в Иерусалиме, где жильё стало непосильным по цене, — продолжают вливать деньги. Зачем? Чтобы вытеснить арабов? Но они не уедут.

— Деньги перераспределяют неправильно?

— Именно. Средства, которые должны были прийти в Хайфу и поддержать её жителей, утекают в Иерусалим, Беэр-Шеву, Ноф а-Галиль. А вместе с деньгами туда уходят и люди. Потому что там есть работа. Находит человек работу в Ноф а-Галиль — и переезжает. Всё просто.

— Те, кто переезжают в Хайфу — будь то арабы или русскоязычные, — делают это не случайно. Почему, по-твоему, они выбирают именно Хайфу?

— Всё просто: у них здесь есть родственники. Это цепочка. Один привёл другого. Арабы переезжают в Хайфу, потому что в своих деревнях жить уже невозможно — ни условий, ни инфраструктуры. Город растёт, но не развивается в плане занятости. И вот последствия: «Интел» сокращает персонал.

— А что с медиа и культурной жизнью?

— Когда в Хайфе закрывали локальные СМИ — никто даже не протестовал. Никто не спросил, куда делись молодые журналисты. Просто промолчали.

— Ты упоминал район порта и улицу Пальям…

— Да, пройдитесь по Пальям — посмотрите на здания бывших офисов «Безек» и «Доар Исраэль» (там по счастливой случайности упала иранская ракета, прим. А. К.). Руины. В районе порта раньше были госучреждения. Их перевели из Адара — и Хадар опустел. Я вижу десятки пустующих зданий в Нижнем городе. Кто туда приходит? Арабские и «русские» инвесторы. Посмотрите на кафе, рестораны на улицах Анамаль и на Турецком рынке — это бизнес либо арабов, либо «русских». На улице Ха-Наси та же картина: без арабов проекты бы не реализовались.

— Какую роль в этом играет мэрия?

— Мэр, если он хочет развивать город, должен думать, какие услуги и условия он создаёт для занятости. Вспомним идею перевести больницу «Кармель» в Крайот. Что, Хайфе больше не нужна больница? Йона Яхав был категорически против. И правильно. У мэра есть политическая сила. Он не может допустить такого.

— Ты видел реальную ситуацию в больницах?

— Конечно. Я захожу в больницы — вижу толпы. Финансирование — от частных жертвователей, а не от Министерства здравоохранения. Почему мы должны полагаться на пожертвования?

— Ты участвовал в обсуждении перевода больницы в Крайот?

— Да. Пусть строят новую, но не за счёт закрытия «Кармеля». Почему не оставить её и открыть дополнительную? Даже надстроить можно. У нас нехватка коек — по всей стране! Население растёт, системы — нет.

— Кто должен поднимать такие вопросы?

— Мы, как общественная организация. Через прессу, через обращения. Раньше в мэрии был араб — Жаки Ваким, казначей. Он ушёл 5 лет назад — с тех пор ни одного араба на руководящих постах.

— Это системная проблема?

— Абсолютно. Госконтролёр пишет: арабы — 7% от работников муниципалитета. Среди руководства — 0%. Закон требует представительства — но его не соблюдают. Мы писали Яаву письмо. Почему нет араба во главе отдела образования? Соцобеспечения? Почему нет арабского казначея?

— Ты считаешь, что общество в Хайфе сильнее, чем политика?

— Да. И арабское, и еврейское. Все попытки стравить нас — провалились. Но в 2021 году был риск. Привезли автобусы с поселенцами с Западного берега. Начались беспорядки на Алленби. Это была попытка поджечь Хайфу.

— Ты говоришь, что город был в прицеле?

— Однозначно. Смотрич, Бен-Гвир — они не хотят, чтобы Хайфа оставалась нормальной. Да, в городе есть дискриминация. Но Хайфа — всё ещё один из самых нормальных городов в стране. И я хочу, чтобы она осталась такой.

— Я помню те погромы… в Нижнем городе, в магазинах. Выборочно громили только еврейские бизнесы…

— В дом Вадия Арбона ворвались. В дом испанского консула. Избили дочерей. Я называю имена. Разгромили парикмахерскую на Баанким (паркмахерская Вадима Ананича, прим. А.К.). Я говорил с Борисом – владельцем ресторана «Сангрия» (это был самый страшный инцидент тех беспорядков, см. видео, прим. А.К.). Он был потрясён. Мы предложили помощь. У нас есть документы, досье. Семья Шариф на Алленби — в их дом ворвались. Полиция? Молчание. Ни один еврей не был обвинён. Только арабы.

— И что помогло остановить это?

— Мы были на улицах. С еврейскими активистами. Мы предотвратили кровопролитие. Даже полиции не было. Я звонил мэру Эйнат Калиш— она была на свадьбе. Просил полицию: не бросайте светошумовые гранаты, слезоточивый газ в Вади-Ниснас. Мы остановили стычки между поселенцами и арабами.

— Ты считаешь, что Хайфа могла стать Лодом?

— Ещё как. Лод, Рамла, Акко — до сих пор раненые города. В Хайфе мы это остановили. Насилие привезли извне. Поселенцы — не хайфовчане.

— У Хайфы есть символ мирного сосуществования — фестиваль «Праздник праздников».

— Да, это символ. Но, по сути, это больше государственный праздник. Евреи хотят видеть больше арабской культуры, слышать истории — даже горькие. Хотят знать другую сторону. Арабы? Не всегда готовы делиться.

— То есть не хватает площадок для подлинного культурного диалога?

— Абсолютно. Хайфа — это не «хумус-чипсы-салат». Это настоящая культурная душа. Не гастрономия — культура.

⁂

Для Джафарa Фараха Хайфа остаётся домом, полем битвы и местом надежды. Его рассказ — это не только критика системы, но и призыв к действию. Он говорит не только от имени арабского сообщества, но и от имени всех граждан, которым небезразлична судьба города. В центре этого интервью — голос, который трудно игнорировать, если вы действительно хотите понять, что происходит в Хайфе сегодня.

Авнер Корин

Источник: https://haifaru.co.il/araby-hajfy-vsjo-chto-my-znali-i-ne-zn...

❶ «Мусава[т]» в переводе с арабского — «равенство». Больше про Центр «Мусава» я ничего не знаю.

С чего начать, когда ты берешь интервью у человека, который провел 322 Гран-при «Формулы-1», выиграл 11 из них, 68 раз поднимался на подиум, завоевал 14 поул-позиций, проехал 17 самых быстрых кругов – причем большая часть этого великого труда была собрана за рулем «Феррари» – и который даже сейчас продолжает гоняться и даже побеждать? Верно: в августе этого года, за рулем «Форд Мустанг», 53-летний Рубенс Баррикелло выиграл бразильский чемпионат «НАСКАР», и, что еще более примечательно, сделал это с первой попытки.

Несмотря на то, что он ушел из «Ф1» в 2011 году, он никогда не переставал участвовать в гонках. В 2012 году он ненадолго окунулся в «Индикар», затем начал карьеру в бразильском «Сток каре», чемпионат которого он выигрывал дважды, в 2014 и 2022 годах, и в котором он продолжает выступать по сей день. Так с чего же начать, когда твой собеседник сделал так много, так хорошо, за столь долгое время? Есть только один ответ: с самого начала. «Какие у вас самые ранние воспоминания о автоспорте?» – отважился я спросить.

Мечта 6-летнего мальчишки из бедняков

«Первые 20 лет своей жизни я жил в Интерлагосе», – говорит он, улыбаясь по видеосвязи из явно уютного дома, расположенного в гораздо более фешенебельном пригороде Сан-Паулу, чем Интерлагос. «Я родился в Интерлагосе – и, думаю, если ты живешь в Интерлагосе, велики шансы, что ты, вероятно, сядешь за руль гоночной машины, или, по крайней мере, гоночного карта, в какой-то момент. Но, прежде чем я это сделал, я ездил на велосипеде к своей бабушке, а она жила прямо возле трассы. Из ее дома был лучший вид, который только можно получить, между первым и вторым поворотами старого Интерлагоса.

Так что я смотрел, как машины ездят кругами, кругами и кругами, из дома моей бабушки, и мои мечты были вдохновлены этим ранним опытом. А мой дядя, Дарсио дос Сантос, который был гонщиком [а совсем недавно владельцем гоночной команды], очень хорошим на самом деле, чемпионом Бразилии, тогда выступал в Формуле Ви, и каждый раз, выезжая из боксов, он смотрел на окно моей бабушки и махал мне, если я был там.

Моя мечта была: я хочу делать это. Затем, когда мне было шесть лет, дедушка подарил мне собственный карт, и тогда моя мечта стала: я хочу попасть в Формулу-1. И, чтобы это стало возможным, моей мечтой, ставшей тогда навязчивой идеей, стало: я хочу развиваться как гонщик. И, знаете, я перескакиваю через много лет, простите, но когда я впервые начал гоняться в Ф1, в 1993 году, вторым Гран-при, в котором я участвовал, был Гран-при Интерлагоса. Трасса отличалась от той, что была, когда я был мальчиком, и между трассой и домом моей бабушки была построена трибуна, но я все еще мог видеть ее дом из своей машины Джордан, и я все еще мог вспомнить того шестилетнего мальчика, которым я был, который мечтал о великом. И теперь я жил этой мечтой».

Рубенс расчувствовался

«Это необыкновенная и вдохновляющая история», – отвечаю я, но мой собеседник уже в полном разгаре и ему не нужен еще один вопрос, чтобы вызвать новые воспоминания: «Благодаря конфигурации старого Интерлагоса, я мог видеть почти всю трассу из дома моей бабушки. Я мог видеть почти все. Я очень хорошо помню Гран-при Бразилии 1980 года, когда мне было семь лет. Я смотрел на все эти красивые машины Ф1, и у меня есть особое воспоминание о Лотус 81 Марио Андретти, спонсируемом Essex, потому что он вылетел с трассы всего через один круг прямо передо мной, и я сказал бабушке: «Разреши мне слезть и прикоснуться к этой машине», но она не позволила.

Потом, когда я начал заниматься картингом, мой отец возил меня на трассы, и я сразу же хорошо чувствовал, что делает мой карт. Я возвращался в боксы и говорил отцу: «Смотри, пап, он «чихает» (дает пропуски зажигания) на первой стадии открытия дросселя», но он не верил, что маленький ребенок может быть настолько чувствителен к таким тонким вещам. Поэтому он делал вид, что что-то настраивает, но на самом деле ничего не делал, а потом говорил мне, что починил. Я выезжал снова, затем возвращался и говорил: «Папа, ничего не изменилось, он все еще «чихает»». Он был поражен. У меня всегда было это особое чувство того, что делает гоночный автомобиль – и, когда я попал в Ф1, такие суперопытные инженеры, как Гэри Андерсон [в Джордане] и Росс Браун [в Феррари и Браун], говорили: «Рубенс – суперзвезда в настройке машины». И это было у меня с самого начала.

С ранних лет я как бы становился частью своего карта, частью его движения, единым целым с его шинами, амортизаторами и подвеской. И я всегда хотел беречь шины, потому что у моего отца не было достаточно денег, чтобы покупать новые. Это сделало меня гонщиком, который никогда не хотел, чтобы карт – или, позже, машина – скользил. Я хотел ехать на пределе, а не за ним, и сохранять все прямолинейно. И я выиграл пять чемпионатов Бразилии по картингу, сначала будучи ребенком, потом подростком, и одним из моих соперников был Кристиан Фиттипальди. Обыграть кого-то из этой знаменитой бразильской гоночной семьи заставило многих обратить на меня внимание.

Я и сейчас наслаждаюсь картингом. В этом году я прошел квалификацию для участия в мастер-секции Чемпионата мира по картингу в Бахрейне. Я люблю все это. Всегда любил. Например, когда мне было всего четыре года, отец взял меня посмотреть, как мой дядя гоняется на карте, и одним из других картингистов в той гонке был Айртон Сенна да Силва. Айртон лидировал, но его выбил другой картингист. И Айртон сел в свой карт на обочине трассы и стал ждать, пока тот парень снова проедет круг. Когда он это сделал, Айртон выбил его, и после этого начался бардак, как на боксерском ринге.

Потом Айртон начал добиваться успехов, очень больших успехов, в Европе, и мы читали о нем дома. Позже, когда я приехал в Англию, я купил или арендовал все VHS-кассеты с его гонками, которые смог найти, со всеми гонками, которые он провел до Ф1, и просмотрел каждую минуту их.

Айртон всегда был очень добр ко мне. Он был мне как старший брат, потому что знал, что у меня немного денег, поэтому всегда старался помочь мне. Он знакомил меня с людьми. Он делал все, что мог. Но он был героем, а также старшим братом. Я всегда смотрел на его руки на видео, которые покупал или арендовал. То, как он вел машину – вау! – я просто был влюблен в это. Так что, да, с самого начала он оказал очень большое влияние на мою карьеру».

Меня подбодрил сам Джордж Харрисон!

«Кажется, сейчас самое время перевести нашу беседу на Ф1 – в конце концов, нам предстоит обсудить 322 Гран-при», – говорю я. Рубенс оживляется.

«Мне было всего 20 лет, и я тестировал машину Джордана 1993 года на Сильверстоуне, на короткой трассе, и всего после 10 кругов Гэри [Андерсон, технический директор команды] сказал мне: «Рубенс, ты тот, кто мне нужен». Как я уже говорил, это был мой способ передавать то, что делает машина. Гэри сказал другим инженерам: «Мы действительно можем развивать эту машину с этим парнем».

Мой первый Гран-при был в Кьялами, за Джордан, и я помню это невероятное чувство, когда находишься на одном брифинге гонщиков с такими людьми, как Айртон, Ален [Прост], Михаэль [Шумахер], Герхард [Бергер] и так далее. Это было так…» – он ищет подходящее слово, затем останавливается на: «...прекрасно. Это было так наполнено энергией. Но в той гонке, в Кьялами, у меня сломалась коробка передач, и еще одна поломка коробки передач случилась в следующей гонке, дома, в Интерлагосе. Затем была гонка в Донингтоне, когда было очень мокро, и я показал себя хорошо, потому что я всегда был быстр под дождем, но потом у меня закончилось топливо. И в тот уик-энд я встретил Джорджа Харрисона, битла, и он сказал мне: «У тебя музыкальное имя, потому что «бари» – это музыкальный термин, сокращение от «баритон», и «челло» – тоже. Вот почему я хотел подойти и поздороваться с тобой». Это был потрясающий опыт для парня из Интерлагоса».

Трагедия в Имоле и связь с Сенной

В следующем году, 1994-м, Баррикелло остался в «Джордане», но, хотя он начал сезон с четвертого места в Интерлагосе и третьего в Аиде – его первый подиум в «Ф1» – в следующий раз, в Имоле, все пошло ужасно. «Между Айртоном и мной была духовная связь», – торжественно говорит он. «Было что-то, что каким-то образом тянуло нас друг к другу. У меня была эта огромная авария в Имоле, а затем у него случилась еще более страшная. И, возможно, это из-за моего сильного удара, но, хотя я знаю, что нес его гроб на его похоронах, и видел фотографии, где я это делаю, я ничего этого не помню. Я думаю, что потерял часть памяти после своего сильного удара в Имоле, но на самом деле я думаю, что, возможно, Бог защищал меня, блокируя эти воспоминания, потому что, даже сразу после его смерти, когда я думаю об Айртоне, я думаю о нем улыбающимся.

Но все равно, то, что его не было в 1994 году, было тяжело. Я не думаю, что многие понимали, как мне было плохо, как сильно я страдал. Тогда я решил, и сказал: «Надеюсь, что, хотя Айртон больше не с нами на трассе, я смогу делать на трассе то, что заставит Бразилию гордиться». Я не пытался сравнивать себя с Айртоном, но я хотел показать хороший результат ради него и ради Бразилии. И, когда мы гонялись в Бразилии в 1995 году, это была первая гонка того сезона, горе действительно настигло меня. Когда я посмотрел на всех зрителей, я сказал себе: «Боже, теперь это зависит от меня. Я и [два гонщика Форти] Роберто Морено и Педро Диниз – единственные бразильцы в гонке – как я с этим справлюсь?» И кто-то сказал мне: «Возможно, ты не понимаешь, как сильно Сенна любил тебя, но, поверь мне, он любил, и он присматривает за тобой». И хотя от этого я скучал по нему еще больше, эта печаль была невероятным чувством».

«Джордан» и «Стюарт»: такие разные легенды

У Баррикелло был достойный сезон 1995 года – кульминацией стало второе место в Монреале, за которым последовали хорошие очки в Маньи-Куре, Спа и Нюрбургринге – но 1996 год, все еще с «Джордан», был еще лучше. Он часто хорошо квалифицировался, и финишировал в очках в Буэнос-Айресе, Нюрбургринге, Имоле, Сильверстоуне, Хоккенхайме, Будапеште и Монце. Тем не менее, после четырех сезонов с одноименной командой Эдди Джордана, в 1997 году Рубенс перешел в совершенно новую команду, также одноименную, также основанную яркой личностью «Ф1»: «Стюарт» Джеки Стюарта.

«Эдди и Джеки были оба легендами, но они были очень разными. Люди не понимали Эдди, пока не узнавали его. Но я знал его, и мы с ним всегда обнимались, когда виделись, вплоть до самого конца его жизни. Я был первым гонщиком, который принес ему поул-позицию; я был первым гонщиком, который принес ему подиум; он дал мне мой шанс в Ф1. Затем, в конце 1996 года, когда он подписал Ральфа [Шумахера] и Физико [Джанкарло Физикеллу], я начал говорить с Джеки. Мне понравилось то, что я услышал. Он был очень серьезен в отношении своих планов на 1997 год, очень сосредоточен, и у него были шины Бриджстоун [вместо Гудиер, с которыми Джордан собирался продолжать в 1997 году], что меня привлекло. И в Монако, всего лишь пятой гонке команды, я финишировал вторым, проиграв только Михаэлю и Феррари, и это было фантастически.

И знаете, чем еще я горжусь? Джеки обычно возил почти всех своих гонщиков в Оултон-Парк и тренировал их там, даже гонщиков Ф1. Но он никогда не делал этого со мной. Я очень уважал его – он был великим человеком и великим гонщиком – и мне нравится думать, что он тоже очень уважал меня, и поэтому он не пытался меня тренировать. Я думаю, он видел, что я не допускаю скольжения его машины Ф1, что я не пытаюсь заставить ее делать то, что она не хочет. Я думаю, что наши стили вождения были схожи. Мы оба инстинктивно стремились к плавности. Я вижу это, когда сижу рядом с ним, когда он ведет дорожную машину. Я вижу это, когда мы играем в гольф вместе».

Баррикелло провел три года со «Стюарт» – 1997, 1998 и 1999 – и, помимо того великолепного второго места в Монако в 1997 году, главными достижениями были три третьих места, все в 1999 году, в Имоле, Маньи-Куре и Нюрбургринге. «Та гонка на Нюрбургринге? Ну, я был счастлив за Джеки, конечно, и за Джонни [Херберта – он выиграл ее за Стюарт], но, очевидно, я хотел бы победить. Но я не расстраиваюсь, потому что люблю Джонни».

Возможно, еще одна причина, по которой он не расстроился, заключалась в том, что он знал, что вот-вот получит самый большой приз, о котором может мечтать любой гонщик «Ф1»: контракт с «Феррари». Он провел шесть лет в «Скудерии» и выиграл девять Гран-при (фирменном гоночном красном цвете). «Я начал говорить с Феррари в Монако в 1999 году», – вспоминает он. «Один из помощников Жана Тодта подошел ко мне в паддоке и сказал: «Мистер Тодт хочет с вами поговорить», и дал мне листок бумаги с сообщением: «Встретьтесь со мной в Hotel de Paris». Я поехал, на своем мопеде, и встретился с Жаном Тодтом. Он сказал: «Как бы вы хотели выступать за Феррари?» И я сказал: «Очень хотел бы». Но я знал, что команда строилась вокруг Михаэля [Шумахера], поэтому добавил: «Но только при условии, что в моем контракте нет ничего, что обязывало бы меня уступать дорогу Михаэлю. Но, да, если вам нужен серьезный гонщик, кто-то, кто будет бороться за победу для вас, тогда, да, я бы с огромным удовольствием сделал это.

Жизнь в тени суперзвезды: Баррикелло и Шумахер в «Феррари»

«Они дали мне контракт, и он был написан именно так. В нем не было ничего о том, что я должен уступать дорогу или подчиняться командным приказам, или быть номером два для Михаэля. Так что я его подписал. Я знал, что Михаэль был супергероем, я знал, что Михаэль был чем-то особенным, и я знал, что я всего лишь парень из Интерлагоса, который всегда мечтал о великом. Но я был в восторге, потому что хотел получить шанс соревноваться с лучшими из лучших, и, согласно моему контракту, теперь у меня был этот шанс. Чего я не знал, но узнал позже, так это того, что все эти пункты были в контракте Михаэля, хотя их не было в моем».

«То есть, чтобы он был номером один?» – предполагаю я.

«Да. Да, именно так. Столько раз, когда я хорошо выглядел, мне говорили сбросить обороты, хотя в этом не было необходимости, и другие подобные вещи. Столько раз я мог бы добиться большего, выиграть больше гонок. Ладно, Михаэль, вероятно, был лучше меня, но он, вероятно, был лучше всех. Но насколько он был лучше меня? Мы никогда не узнаем.

Так что все, что я могу сказать, это то, что девять побед в Гран-при за Феррари, в такой ситуации, – это довольно неплохо, но я знаю, что никому нет до этого дела, кроме меня. То же самое: никому и никогда не будет дела до того, что Айртон был великолепен в Донингтоне в 1993 году, конечно, был, но я поднялся с 12-го места на старте до четвертого на первом круге, в то время как он поднимался с четвертого на старте до первого на первом круге. Люди видят то, что видят, но я знаю, что я сделал, и я этим горжусь, и надеюсь, что мои сыновья и их дети всегда будут этим гордиться.

Кроме того, в Феррари я всегда был тем, кто развивал машину, гораздо больше, чем Михаэль. Я был тем, кто тестировал шины, кто тестировал варианты подвески, и мне это нравилось, и инженерам это тоже нравилось, и тот факт, что я был хорош в этом, означал, что в команде на самом деле было много гармонии».

Михаэль Шумахер – это загадка для меня

«Как вы ладили с Михаэлем?» – спрашиваю я.

«Михаэль часто оставался у меня, когда мы гонялись в Бразилии», – начинает он. «Ему нравилось проводить время со мной и моими друзьями в Бразилии. Но он всегда был немного сдержанным, всегда что-то утаивал, если только не выпьет. Если он выпивал, он немного открывался, и тогда он говорил мне: «Рубенс, ты чертовски хорош, знаешь. Ты чертовски быстр». Но даже тогда, даже если он выпил, если ты пытался копнуть глубже, спросить что-то более личное, он менял тему. Но, тем не менее, когда мы так разговаривали, возможно, немного подвыпившие, я чувствовал, что он хотел – нет, возможно, даже нуждался – сказать немного больше. Но он всегда останавливал себя. Таков был Михаэль. Он был очень закрытым человеком.

Михаэль Шумахер – это загадка. Был ли он одним из величайших гонщиков в истории нашего спорта? Да, несомненно. Но, в равной степени, вокруг него есть тайна, и эта тайна, несомненно, никогда не будет раскрыта, из-за того ухудшенного положения, в котором он сейчас находится. Тем не менее, хотя его способности были подобны божественным, в нем также было что-то дьявольское. Иногда он был злобным на трассе, неоправданно».

«Почему?» – спрашиваю я.

Последует пауза. «Ладно, слушайте, я не говорю, что он был плохим. Я вообще этого не говорю. Я просто говорю, что мы с ним были разными...» – еще одна пауза, на этот раз более длинная – «...но, знаете, в тот день, когда эти парни [Михаэль и его брат Ральф] потеряли маму [20 апреля 2003 года], когда мы были в Имоле, они были первым и вторым на старте, и они жестко гонялись друг с другом. Ну, мне это показалось неправильным. Это могло закончиться слезами. Есть время и место для жесткой гонки двух братьев, и, возможно, это было не то время». (К слову, они финишировали первым (Михаэль) и четвертым (Ральф). Рубенс был третьим.)

«Смотрите, я не говорю, что они были неправы. Я просто говорю, что я бы не поступил так, если бы это была моя мать и мой брат. Но вы должны помнить, что Михаэль хотел победить любой ценой – возможно, любой. Просто таким он был. На Хунгароринге в 2010 году, когда он был на Мерседесе, а я на Уильямсе, он не оставил мне места, совсем не оставил. У всех нас была масса возможностей сделать что-то подобное на трассе, что-то...» – он снова ищет подходящее слово, и мне кажется, он выбирает более мягкое прилагательное, чем то, которое, возможно, было у него на уме изначально – «...глупое. Но я не делал таких вещей. Просто это был не мой путь. И я хотел – и хочу – чтобы мои сыновья знали, что я не так гоняюсь, и я хочу, чтобы они гонялись так, как я гонялся и гоняюсь. Вы можете иметь все трофеи мира, но они ничего не стоят, если вы не гоняетесь с...» – он снова задумывается – «...достоинством.

Я считаю Михаэля сверхъестественно одаренным гонщиком

Итак, подводя итог, Михаэль был сверхъестественно одаренным гонщиком, но иногда он был слишком безжалостен, и он был очень приятным человеком, но становился еще приятнее, если у него в руке был бокал хорошего красного вина. Мне бы хотелось, чтобы он мог ответить, высказать свое мнение, но, к величайшему сожалению, он не может.

Позвольте мне рассказать вам вот что. Однажды я встретил сына Михаэля, Мика, в ресторане в Бразилии. У нас был действительно милый разговор, и у меня сложилось впечатление, что он все время ожидал, что я спрошу его о подробностях физического состояния Михаэля, но я решил этого не делать. Я решил не делать этого, потому что знаю, каким закрытым Михаэль всегда был. И в конце вечера Мик посмотрел мне в глаза и сказал: «Можешь рассказать мне что-нибудь забавное о тебе и моем отце?» И я рассказал ему историю о том, как мы с Михаэлем и Россом [Брауном] подвыпили в ресторане Montana в Маранелло, и мы потеряли Росса. Мы просто потеряли его. Внезапно его больше не было. И когда мы искали его, наш водитель вез нас, и мы нашли его идущим в одиночестве посреди поля, еще в нескольких километрах от его дома. И Мик засмеялся, обнял меня, и мы попрощались».

От «Феррари» до побед на родине: последние главы в карьере

Я решил, что это подходящий момент, чтобы завершить расспросы о Шумахере, но Рубенс хочет добавить еще несколько смежных мыслей: «Возможно, я должен был выиграть больше гонок в моей карьере Ф1. Возможно, я мог бы это сделать, если бы вел себя иначе. Но что с того? Лучшее время, которое у меня когда-либо было в моей гоночной жизни, – это когда я выиграл чемпионат Brazilian Stock Car Pro в 2022 году, а мои сыновья были со мной на подиуме. Вот такие вещи для меня важнее всего».

В 2006, 2007 и 2008 годах Баррикелло выступал за команду «Хонды». Статистика показывает, что это были не самые лучшие сезоны для него: 53 старта в Гран-при; один подиум (Сильверстоун 2008). К концу того последнего года, 2008-го, мир все серьезнее погружался в глобальный финансовый кризис, и члены правления многонациональных автомобильных корпораций, таких как «Хонда», начинали сильно нервничать. «Субару» и «Сузуки» ушли из Чемпионата мира по ралли, а «Кавасаки» – из «МотоГП». В декабре 2008 года «Хонда» свернула свою команду «Ф1», и казалось, что Баррикелло и его напарник Дженсон Баттон останутся без работы.

Теперь мы знаем, что произошло обратное. Росс Браун и Ник Фрай купили команду за 1 фунт стерлингов, и эта цена выглядела еще более выгодной, если учесть, что «Хонда» обязалась покрыть все выходные пособия, фактически предоставив Брауну и Фраю бесплатную, полноценно функционирующую команду «Формулы-1», не обремененную финансовым багажом. Более того, благодаря так называемому двойному диффузору – который также внедрили «Уильямс» и «Тойота», но «Браун» освоил лучше, чем их партнеры по этой технической уловке, соответствующей букве, но не духу регламента – Brawn BGP 001 была победителем прямо из коробки.

«В течение зимы 2008–2009 годов я не знал, выживет ли команда», – вспоминает Рубенс. «Никто не знал. Тем не менее, я часто созванивался с Россом, звонил ему дважды в неделю, и тренировался как сумасшедший в спортзале. Я хотел быть готовым – на случай, если планы Росса и Ника сработают. И в конце концов, они сработали, я прилетел в Англию, подписал контракт – сначала всего на четыре гонки, с гораздо меньшими деньгами, чем раньше – и мы отправились в Барселону тестировать машину. После того теста мы обнялись с Дженсоном, потому что знали, что произошло что-то волшебное. Мы знали, что наша машина – победитель».

Однако для Рубенса та же проблема, с которой он столкнулся в «Хонде» в 2006 году – тормозные колодки, не подходящие его стилю торможения – теперь мешала ему соответствовать скорости Баттона в начале сезона. Его результаты в первых семи Гран-при года были: второе, пятое, четвертое, пятое, второе, второе и сход – довольно неплохо – но Дженсон выиграл шесть из этих гонок, проиграв только в Шанхае, где финишировал третьим.

«Но когда я, наконец, решил проблему с тормозными колодками, я был быстрее Дженсона, и во второй половине года я выиграл в Валенсии и Монце, тогда как он больше не побеждал вовсе. Но к тому времени было слишком поздно оспаривать у него чемпионат мира, потому что Ред Булл и Макларен набрали форму и к тому моменту выигрывали почти все гонки. Что есть, то есть. Но я был рад за Дженсона, когда он стал чемпионом мира, и был абсолютно счастлив за команду».

Последние сезоны в «Ф1»: «Уильямс»

А что насчет последних двух сезонов Баррикелло в «Ф1», 2010 и 2011 годов, с «Уильямс»? «Меня привело туда две вещи: во-первых, история человека, Фрэнка [Уильямса], который был фантастически мужественным, и, во-вторых, уверенность в том, что там не будет командных приказов. Потому что в Феррари у меня были командные приказы, и даже в Браун было ясно, что, после того как Дженсон так хорошо начал сезон, Росс хотел, чтобы побеждал он, а не я, чтобы обеспечить и чемпионат мира среди пилотов, и среди конструкторов. Но Уильямс стал для меня разочарованием, потому что, когда я туда пришел, вскоре стало ясно, что Фрэнк не управляет процессом. Тем не менее, мне понравился первый год, 2010-й, с Нико [Хюлькенбергом], но второй год, 2011-й, с [Пастором] Мальдонадо... ну, им нужны были деньги, вот почему они наняли его, и все стало очень политизированным. Я хотел бы провести еще один год с Уильямс, но они выбрали Мальдонадо и Бруно [Сенну] на 2012 год. Как я сказал, им нужны были деньги. Это был бы мой 20-й сезон в Ф1, что было бы здорово». Он пожимает плечами, затем улыбается.

Жизнь после «Ф1»: семья, гонки и вино

«Но я счастливый человек», – продолжает он. «Я люблю свою семью, я люблю свои гонки даже больше, чем в молодости, и я так благодарен, что не только продолжаю гоняться, но и остаюсь конкурентоспособным. Оба моих сына участвуют в гонках – 'Дуду' [Эдуардо] в WEC в этом году, а 'Фефо' [Фернандо] в Euroformula Open и «Формуле-3». У них обоих все хорошо. У меня также есть мои собаки, и у всех них имена, связанные с гонками. У меня есть Энцо [Феррари], Скип [Барбер] и Стоки [стоковые автомобили]. Я люблю музыку, и когда мои друзья приходят ко мне домой, мы все вместе поем. И я даже кое-чему научился у Михаэля: любви к хорошему красному вину».

Ставим лайки и подписываемся!

Больше такого тут!

• В одном из интервью Вы сказали: «Прежде чем идти в политику или в бизнес, задайте себе вопрос: «Для чего вы туда идете?».

• Так и есть. Как-то мы готовились к очередной экспедиции и подбирали себе участников в команду. Каждому, кто хотел отправиться с нами, я задавал вопрос: «Зачем вы хотите пойти в экспедицию?». И отказывал тем, кто отвечал: «Хочу покорить Арктику». Эти люди не понимали, чего они хотят. Как можно покорить Арктику? Это отдельная вселенная. Там человек — букашка. Когда мы заканчиваем экспедицию, говорим: «Спасибо, батюшка Север, что отпустил нас живыми и здоровыми». Благодарим великую силу природы, которая не оставила нас там. К нашей экспедиции мы относимся как к религии.
  И когда человек идет в политику, он должен понимать, для чего он туда идет. Потому что он может совершить такой грех, за который будут отвечать его внуки и правнуки. Нужно ли ему это? Одного чиновника, верующего в Бога, я как-то спросил: «Ты идешь по улице, опаздываешь, и вдруг видишь бабушка упала, ударилась головой, у нее пошла кровь. Ты при этом проходишь мимо. Это грех?» «Да», — отвечает он. «А когда ты, будучи депутатом, поднимаешь руку за решение, которое ухудшает жизнь тысячи людей? Это грех? Бабушка платит огромные деньги по завышенным тарифам ЖКХ и ей не хватает денег на лекарство, на нормальную еду, и она медленно умирает. Это грех?». Молчит. Если у человека нет желания бороться за правильную жизнь, не надо идти во власть.
  В городской думе я был депутатом три созыва – это 15 лет. За это время на заседаниях я ни разу не произнес слово «Славтэк». Потому что избирался от людей, а не от компании. Но наблюдал за другими депутатами. Как кто-то с «одноразовой тарелкой сидел» — ему положили кусок – довольный. Кто-то сидел с миской, а кто-то с корытом. Кому-то не положили, и он орал, что-то себе выторговывая…
  Не нужно идти во власть и ради обогащения, ради корыстных целей. Когда я строю какой-то объект, то прежде всего реализовываюсь в нем как личность. Знаю, что этот объект будет работать для людей. И у меня все получается. А люди во власти мыслят по-другому и обычно приступают к делу с черными помыслами, поэтому и строят объекты по 15 лет.
  Лет 20 назад мне сказали: «Вы — неграмотный человек». Я думал над этими словами. Вроде, играя в шашки или шахматы, продумываю все наперед на несколько ходов, так же делаю и в жизни. В чем же моя неграмотность? А потом понял. Для тех, кто мне это сказал, грамотность – значит сподличать, обмануть, пройти мимо человека, который вдруг оступился. Понимаете? И по их меркам я неграмотный. Потому что не такой, как они. Понятия у людей перевернулись. И сегодня депутатской деятельностью у нас занимаются лишь единицы. Это те, к кому обращаются за помощью, и они действительно помогают. А остальные считают, что взять и поступить подло – это значит грамотно. Принять законы, которые убивают и обнищают наших жителей — это нормально. Иметь зарплаты по 300–800 тысяч, и при этом не исполнять свои обязанности – это нормально. Помните, я как-то сказал, что воровство бюджетных денег во время СВО надо приравнять к предательству Родины. Вот это будет правильно. Потому что надо понимать, должность — это не ложка, вилка и нож, которыми едят. Должность — это ответственность. И надо жить, поступать по совести и по справедливости.
  Как-то мне сказали: «Анатольевич, тебе мэром нельзя становиться!». «Почему?», — спрашиваю. «Ты сильно совестливый». А разве это плохо? Я просто не поступаю так, как многие люди поступают.
  Знаете, когда человек получает водительские права, он проходит медкомиссию, получает разрешение психиатра, нарколога, психотерапевта. Так вот подобные осмотры надо проходить и тем, кто идет во власть.

• Источник: https://avtograf-nv.ru/2025/10/14/александр-петерман-мое-пре...