Переход
Начинаю осознавать свои ощущения.Вчера я был с вами, в той жизни. Потом произошли изменения. Причём глобальные. Вчерашний деньбыл примечателен не многим. Случилось все вечерком, часов в шесть приблизительно. Сижу с телефоном на диване , погрузившись в новостные события , чувствую окружающая реальность меняется. Движения тела замораживаются, картинка тускнеет , диван задним ходом начинает отплывать из комнаты вместе со мной . Сердце застучало с быстро нарастающим темпом.Мысли забегали как тараканы под прозрачным колпаком. Висок запульсировал пытаясь разорвать кожу на голове. Все! Успел подумать я, перехожу в другую параллель.
Мертвые все видят и знают про нас?
Можно предположить (представить), что «мёртвые» - это более-менее «пробуждённые» из сновидения (=из "жизни"), а «живые» - это спящие (глубоко погружённые в сновидение).
«Живые» (=спящие) находятся в плену сновидения и поэтому живут как сомнамбулы с «туннельным (узким) сознанием». Они не осознают что и зачем делают в этом сновидении, которое они называют «жизнью». Все их («живых») поступки лишены элементарной логики. Но благодаря некоторой заколдованности (охмурённости, «сумеречности» их сознания) они сами этого не замечают - до их понимания это не доходит.
Все «живые» людей – типичнейшие сомнамбулы, которые "живут" (поступают тем или иным образом) во сне.
"Сомнамбули́зм (от лат. somnus — «сон» и ambulo — «ходить», «передвигаться»; снохожде́ние, лунати́зм) — расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь при этом в состоянии сна. Оно классифицируется как расстройство сна, относящееся к семейству парасомний. Снохождение возникает обычно во время неполного пробуждения от глубокой фазы медленного сна и провоцирует на действия, свойственные бодрствующему человеку. Зачастую это простые и безопасные действия: подъём в постели, хождение, уборка, но могут быть и довольно опасными: приготовление пищи, вождение, жестокое поведение, хватание за воображаемые предметы."
Иначе говоря, вся (так называемая) «жизнь» человека – это расстройство сна - расстройство «смерти». Человек «мёртв» (=глубоко спит), но не до конца, не как положено. И поэтому ему снятся «люди» и прочие твари, снится «прошлое», «настоящее» и «будущее», снится изменчивое пространство и течение времени – снится "жизнь" в пространстве и времени.
«Живые» (=спящие) думают, что они заняты в их «жизни» важным, серьёзным делом, имеющим глубокий смысл.
«Мёртвые» уже вышли из этого плена. Они видят всю чудовищную глупость жизни "живых", и поэтому «мёртвые» (=пробуждённые) в жизни "живых" НЕ участвуют.
«В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая ПУСТАЯ и ГЛУПАЯ ШУТКА…»
Теоретически «мёртвые» могут чуть-чуть помогать «живым». Но, фактически, помочь сомнамбуле очень сложно. Ведь пока он сам не пробудится (пока не протрезвеет), он будет вести себя как последний дурак (как обкуренный таракан).
Как трезвые могут помочь пьяному? Они могут надеть на него смирительную рубашку (связать его, посадить его в клетку, в зоопарк) - чтобы он сам себе (и другим таким же дуракам, как он) не навредил.
"Жизнь в зоопарке"
Помощь «мёртвых» можно считать (разве что) некоторой потехой для «мёртвых» (пробуждённых, трезвых, разумных) над «живыми» (=спящими, пьяными, неразумными).
"Как яблочко, румян,
Одет весьма беспечно,
Не то чтоб очень пьян -
А весел бесконечно.
*
Есть деньги - прокутит;
Нет денег - обойдется,
Да как еще смеется!
«Да ну их!..» - говорит,
«Да ну их!..» - говорит,
«Вот, - говорит, - потеха!
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!.."
Например, взрослые (почти) не участвуют в играх детей друг с другом. У взрослых свои (взрослые) игры, в которых дети не могут принимать участие. Взрослые посмеиваются (потешаются) над детьми. Дети для взрослых - это маленькие смешные идиоты, которых они могут опекать, но не могут сделать взрослыми "в одночасье". Дети "излечиваются" от их детского идиотизма постепенно, медленно.
Аналогично, "мёртвые" теоретически могут жить своей "жизнью" (играть в какие-то свои игры), а на "живых" смотреть, как на идиотов, которым до "мёртвых" нужно ещё дорасти. "Мёртвые" теоретически могут опекать "живых" примерно так же, как взрослые опекают детей.
Смертельная пляска берсерка
«Берсерки рычали, битва кипела, облаченные в волчьи шкуры выли и потрясали мечами», — так Торбьерн Хорнклови, скальд норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого, в 872 году впервые упомянул берсерков. Другой не менее известный исландский поэт Снорри Стурлусон описывал, как «мужи Одина шли в бой без кольчуг, и были они дики, подобно волкам. Они кусали свои щиты и были сильны, как медведи или быки. Они убивали врагов, а их самих не брали ни огонь, ни меч; это была ярость свирепых воинов».
Откуда же появились воины, не уступающие свирепостью диким зверям, и только ли скандинавам был известен секрет их воинского духа?
Рожденные в медвежьих рубашках:
Известное многим любителям фэнтези слово «берсерк» образовано от старонорвежского Ьerserkr. При дословном переводе сия лингвистическая единица может обретать несколько значений. Первое — это «медвежья шкура», а второе — «без рубашки». Такая неоднозначность поясняется, прежде, всего, тем, что корень ber означает одновременно и «медведь», и «голый», а serkr переводится как «шкура» и «рубашка».
Но не будем уходить далеко в тайны лингвистики.
Сложный ряд ассоциаций, связанных с этим словом, включает в себя безумие в бою, налитые кровью глаза, нечеловеческую силу и воспоминания о викингах. Именно у этого далекого от мирной жизни народа много веков назад появились воины, которые наводили ужас на войска противника и внушали опасения даже своим сородичам. Это были бойцы, посвятившие себя Одину, верховному богу скандинавов. Берсерки с презрением относились к мешавшим в бою щитам и кольчугам и сражались в одних лишь рубахах или вообще обнаженными по пояс. В сражении они отличались большой силой, быстрой реакцией и нечувствительностью к боли. Берсерк, потерявший в бою ногу, мог продолжать сражаться, опершись обрубком конечности о камень.
Голыми руками:
Историки поздней античности сообщали о том, что атаке звероподобных воинов не всегда мог противостоять даже сомкнутый дисциплинированный строй солдат. Не случайно они входили в состав охраны римского императора Траяна, который знал Толк в воинской подготовке, так как сам прославился огромной физической силой и невероятной выносливостью.
Северные летописцы тех лет часто описывали случаи, когда потерявшие оружие берсерки начинали рвать врагов голыми руками, как неистово сражались, получив смертельные раны, как благодаря нечеловечески быстрой реакции уклонялись от ударов. Современные же исследователи пытаются найти разгадку этим способностям, перебирая одно объяснение за другим.
Все дело в мухоморах:
Чем же можно объяснить уникальные качества, которые отличали воинов-берсерков? В чем причина так называемой ярости берсерка, чему обязаны своей репутацией скандинавские воители в шкурах?
Возможно, все дело в грибах. Точнее — в мухоморах. А еще точнее — в мускарине, яде, которой содержится в этом красивом, но ядовитом грибе. Химическая субстанция под названием мускарин вызывает у человека состояние, похожее на опьянение, а также приступы бешенства, галлюцинации. Выходя из этого состояния, человек испытывает сильную усталость. Действие яда продолжается около 20 часов, после чего приходит глубокий сон, в который берсерки часто погружались после боя.
Профессор психиатрии Ханскарл Лейнер из немецкого городка Геттингена утверждал, что мухомор использовался племенами, живущими на субарктических и арктических пространствах, для «экстатических практик». Однако точных доказательств тому, что сила берсерков появлялась благодаря наркотическому опьянению, нет.
Болезнь Пагета:
Представители медицины, задумавшиеся над феноменом, известном в медицине как синдром берсерка, видят ответ на него в болезни Пагета. Профессор Д.Л. Байок, занимавшийся этим вопросом, пишет: «Обычно человеческий скелет полностью обновляется за восемь лет. Однако болезнь Пагета повышает темп разрушения и восстановления, что уродливо меняет структуру костей, и те становятся значительно толще, чем прежде. Особенно заметны последствия синдрома Пагета на черепе, кости его становятся более толстыми».
И действительно, воины, «рожденные в медвежьих рубашках», отличались отменной крепостью своего костяка.
В одной из саг исландского поэта Эгиля, где он описывает самого себя, говорится, что он человек вспыльчивый, злой и непобедимый в бою. Столь же неприятными для нашего современника, но полезными для мужчин тех лет качествами обладали отец и дед поэта. Согласно некоторым историческим документам, кости Эгиля были настолько крепкими, что после смерти его голову не смогли расколоть даже топором. История, правда, умалчивает, кому так досадил несчастный поэт, что его тело не пощадили и после кончины, но факт остается фактом — череп убиенного был феноменально крепким. Можно предположить, что род Эгиля страдал от болезни Пагета.
Наконец, уникальные возможности берсерков объясняют внутренними резервами человеческого организма, которые обычные люди использовать не умеют. Сторонники этой гипотезы считают, что берсерки могли концентрировать энергию. Среди их доводов — неуязвимость берсерков. А если уж кому и посчастливилось покалечить озверевшего воина, то раны он не замечал и на волне своего гнева держался до окончания битвы, активно отправляя врагов в царство мертвых.
Избегать ран берсеркам помогало расторможенное сознание, благодаря которому значительно возрастала скорость реакции. Оставаться же невредимыми после удара они могли, применяя метод, напоминающий восточную «железную рубашку», при котором крепкие кости и развитые мускулы, защищенные и усиленные с помощью концентрации внутренней энергии, давали потрясающий результат, делая тело воина практически неуязвимым для клинка.
Транс против оружия:
А есть ли в культуре других народов упоминания о воинах, отличающихся беспримерной храбростью и нечувствительностью к боли? Оказывается, есть. Например, у зулусов, африканского народа численностью около десяти миллионов человек, обитающего в основном в Южно-Африканской Республике, существует техника воинственной пляски, называемая гийей. Она содержит комплекс боевых приемов. Этот своеобразный танец прекрасно описал Г. Р. Хаггард, автор полуфантастических романов, который значительную часть жизни провел среди зулусов: «Начались пляски… Воины напоминали больших, свирепых птиц, бросающихся на добычу. Вытянув ассегаи (копья. — Прим. ред.) и подняв щиты, они словно летали взад и вперед, сопровождая каждое движение таким резким шипением, какое могли бы издавать тысячи змей… Затем каждый воин поочередно делал прыжок вперед; пробежав несколько шагов, он как бы бросался в атаку, взвивался на пять футов в воздух, кидался на землю, вскакивал, просовывал голову между ног — словом, пребывал одновременно всюду и везде».
Весьма напоминают берсеркерство такие элементы боевого искусства балийцев (народ в Индонезии, живущий на острове Бали. — Прим. ред.), как амок и пупутан. Как танцевальный вид транса, пупутан требовал длительного времени для вхождения. Дальше его нужно было только поддерживать ритмом шагов, барабанным боем и выкриками. Последний пример массового пупутана балийцы продемонстрировали голландцам в 1906–1908 годах. Но это не спасло остров от завоевания. Как ни крути, а огнестрельное оружие значительно упростило дело истребления собратьев по планете, даже введенных в боевой транс.
Амок же напоминал скорее буйное помешательство. В таком состоянии сражающийся не замечал даже смертельных ран. Правда, выход из этого состояния не предусматривался. Вступивший в «смертельную пляску» воин был обречен на смерть от морального и физического истощения.
«Золотая серия» библиотечки газеты «Тайны XX века», «Загадки истории», 2011г.
Как я это делаю (или ответ на комментарий, который ответ на комментарий, который ответ на пост "Шизофрения")
Визуализация.
Не то что понимается под этим у "гуру" нью-эйджа, "коучей" и Акатош знает кого ещё.
Просто воображение объектов и сплошной обман мозга..
У меня было куча времени на тренировку визуализации. Целый час в транспорте. Два года так проездил. Исключая выходные дни конечно.
Есть такое упражнение - вращать воображаемую палочку на внутреннем фоне зрения. Палочка мне быстро наскучила и я представил спичку. Вращать спичку тоже надоело и я стал прорабатывать её текстуру: Весь этот матовый блеск дерева, следы пропитки, спичечную головку с её порами и блеском маленьких кристаллов.
Потом я начал прорабатывать коробок с картинкой и спичками внутри. Я доставал их, зажигал и визуализировал пламя.
От пламени был логичный переход к зажигалке. "Фёдор" если интересно.
Зажигалка довольно сложная. У меня уходила вся концентрация на то чтобы вертеть и зажигать её.
Однажды, когда я открыл глаза и вышел из транспорта, зажигалка не пропала из поля зрения. Она висела перед глазами как послеобраз на сетчатке, только в полном 3d (и её можно было вертеть как угодно).
Убрать зажигалку можно было только не думая о ней (не думай о белой обезьяне, ага).
Как я выяснил позже, эффект достигается примерно через 15 минут полной (или около того) концентрации на визуализируемом объекте.
Полная концентрация - это когда не осознаёшь фон зрения и окружающие звуки слышатся как бы издалека. Даже информация о положении тела куда -то "проваливается".
Такие упражнения развили представление объектов в поле зрения (и были найдены ещё два уровня визуализации). Улучшили концентрацию и (как ни странно) подтянули представление звуков до приемлемого уровня.
Представление музыки это отдельная песня (ба-дум-тс). Когда ты слушаешь воображаемую музыку, ты испытываешь драйв. Но не драйв слушателя, а драйв музыканта. Сам творишь ритм и можешь начать под него дёргаться. )
Изменение видимых объектов - ещё одна вариация визуализации.
Кажется я читал подобное в книгах Кастанеды.
Мне удалось поймать момент перехода, от того что померещилось, к реальному объекту.
И научиться откатывать этот эффект назад.
Очень сложно объяснить словами, так как в языке нет этому названия. Похоже на компьютерную программу, где каждому образу объекта назначена его ячейка - определитель. При ошибочном распознавании объекту будет назначена другая "ячейка".
Вот эту то адресацию и можно изменить. И снова увидеть ворону вместо чёрного пакета. )
"Мозговое радио", как я это назвал.
Когда отключаешь все мысли и сидишь в тёмной комнате, тишина начинает звучать.
Она как бы приобретает звуковой объём.
И если вслушиваться в эту тишину, как будто ты пытаешься понять о чём идёт тихий разговор, можно услышать обрывки фраз или даже целые предложения. Будто ухо пытается настроиться на чей то телефонный разговор, но никак не может найти нужный и перебирает всех кто на линии.
Я так и не нашёл этому применения. Возможно там реально можно связаться с каким то абонентом. )) Кто знает?
Существуют ли гориллы - дервиши?
Британские ученые задались этим вопросом. Поводом для исследования стали наблюдения за обезьянами, получающими удовольствие от вращения.
На самом деле, это не праздный вопрос. Что такое человек? Один из возможных вариантов ответа - это существо, которое стремится к обретению измененных состояний сознания. Среди способов - не только религиозные мистические практики, но и алкоголь, наркотики и т.д.
Руководитель исследований - доктор Адриано Ламейра, адъюнкт-профессор психологии в Университете Уорика - отмечает:
"Все человеческие культуры нашли способ уклониться от реальности с помощью специальных ритуалов, практик или церемоний. Эта человеческая черта - стремление к измененным состояниям - настолько универсальна, исторически и культурно, что возникает интригующая гипотеза о том, что это нечто потенциально унаследованное от наших эволюционных предков.
Если бы это действительно было так, это имело бы огромные последствия для того, как мы думаем о современных человеческих познавательных способностях и эмоциональных потребностях.
Что мы хотели попытаться понять с помощью этого исследования, так это то, можно ли изучать вращение как предчеловеческое поведение, с помощью которого предки человека могли бы автономно подключаться к другим состояниям сознания. Если все человекообразные обезьяны стремятся к головокружению, то наши предки, скорее всего, тоже так поступали.
Обезьяны делают это целенаправленно, почти как если бы они танцевали. Параллель между тем, что делают обезьяны и тем, что делают люди, не случайная.
Может быть, такое поведение обезьян связано с их психическим здоровьем: все, за кем наблюдали ученые были, в основном, невольниками, которым, возможно, было скучно, и они пытались каким-то образом стимулировать свои чувства. Но это также может быть игровое поведение. Если вы думаете о детской игровой площадке, то почти все оборудование для детской площадки — качели, горки, карусели - все они предназначены для того, чтобы нарушить ваше равновесие и вызвать реакцию тела и разума.
Есть несколько интересных параллелей, которые следует исследовать дальше, чтобы понять, почему люди мотивированы участвовать в таком поведении. Вполне может быть, что мы искали изменяющих сознание переживаний еще до того, как стали современными людьми".
Комментарий
Казалось бы, это какая-то ерунда, не заслуживающего внимания. Но все иначе, чем кажется.
Вообще, люди естественно-научного, "технического" склада ума, особенно в России, с упоением концентрируются на различных железках, естественно-научных принципах и т.д. В итоге получается отличное железо, которое непонятно кто, как и для чего должен использовать.
На Западе этот вопрос разработан лучше. Есть специально обученные для этого люди и т.д. Но все это делается как-то очень механистично.
Гораздо выше всех перечисленных страт общества в социальной табели о рангах стоят те, кто управляет людьми. Те, кто хочет посмотреть что это такие на нижних этажах иерархии - тех, кто управляет отдельными людьми, - посмотрите классический американский фильм Glengarry Glen Ross. Но высший ранг таких людей - те, кто управляют всем обществом.
Рекомендую к прочтению интереснейшую статью А.Е. Кудиновой, посвященную проблемам информационно - психологической войны, тому, как ее ведут против целых государств, религий и т.д. В ней Кудинова просто и понятно объясняет, почему "серьезная информационно-психологическая война — это в каком-то смысле и есть симбиоз древней магии и современных технологий. Пока мы этого не осознаем, сражаться и побеждать невозможно. Фактически все направления информационно-психологической войны связаны со снятием любовных чар. Направления отличаются друг от друга только тем, как именно снимаются любовные чары."
В США давно и настойчиво осуществляют эту программу - синтеза древней магии и современных технологий.
Жак Аттали не без основания называет США "интеллектуальной провинцией Европы". Но в вопросе изучения и управления измененными состояниями сознания эта провинция далеко ушла от своей метрополии. (Почему так - могу высказать несколько гипотез, но наверняка сказать не готов.) Наверное, отрыв возник еще на заре движения хиппи. (Вообще, само возникновение хиппи - это не проба пера подобных технологий использования измененных состояний сознания для социального проектирования?)
Не так давно набрел на интересный портал - Aneon - научный куратор которого - Институт комплексности Санта-Фе. Psyche - ответвление этого портала, занимающееся вопросами психологии. Так вот, эти порталы регулярно публикуют интересные околонаучные материалы (эссе ученых, обсуждение различных современных теорий ведущими учеными и т.д.), посвященные измененным состояниям сознания.
Вообще, доказывать большую разработанность темы в США - это ломиться в открытую дверь. Вспомним мультики навроде "Душа". Или серии мультфильмов - самоучителей Нетфликс, посвященных медитации.
Налицо гигантская разность "научных потенциалов" совокупного Запада и Росси по теме. Вы думайте, что это ерунда? А на Ваш взгляд, то, что произошло с Украиной, произошло, в том числе, не благодаря этой разнице потенциалов? Если кто-то, назовем его А, может переформатировать сознание народов, хоть в какой-то степени, а кто-то другой, назовем его Б, яростно отрицает даже возможность этого, то кто в итоге победит?
Что касается горилл - "дервишей". С одной стороны, выглядит это все так, что они действительно ловят измененные состояния сознания.
Можно шире поставить вопрос - является ли это свойством любого сознания - искать таких состояний? Некоторые современные американские теории сознания отвечают на этот вопрос положительно. Постараюсь позже рассказать о таких теориях.
С другой стороны, те же дервиши - не с бухты барахты ныряют в такие состояния, а для того чтобы что-то из них извлечь. Как-то изменить себя через прохождение через эти состояния. Поэтому в этом плане гориллы - наркоманы а не дервиши.
Слышал истории о собаках - алкоголиках и о козле, которого деревенские мужики научили курить, он потом по деревне ходил и просил у курящих сигареты - губы трубочкой вытягивал. Чем горилла - "дервиш" от них отличается? Так можно дойти до заявлений о том, что гуси зикры танцуют.
Взято из тг-канала https://t.me/IngeniumNotes
Консилиум
— Вечер вторника, как всегда, чертовски хорош, — Аннушкин аккуратно кладёт на край пепельницы тлеющую сигару и правой рукой бережно разгоняет перед собой плотную дымку. Вторая его ладонь спрятана в карман пиджака от “Бриони” в благородную полоску, и Аннушкину лень её вынимать.
Он стоит у самого окна спиной к присутствующим, собравшимся на консилиум. В отражении стекла краем глаза видит их размытые сидящие силуэты. Впереди, за панорамным стеклом, чуть дальше отражений — оживленный мегаполис.
Большие осколки Луны сегодня нависают над городом особенно низко. Обломки спутника, словно гигантские фонари, подсвеченные закатным солнцем, упираются в небоскребы. На их ярком фоне мелкими мошками бесконечно снуют космические челноки.
— Есть какая-то крышесносная магия во всем этом, не находите? — не поворачиваясь, спрашивает зачарованный красочным пейзажем Аннушкин у коллег. Абсолютно разных, не ладящих между собой, людей, которые сейчас мирно попивают кофе за большим конференц-столом. Между прочим, очень хороший венерианский кофе.
Над столом проворно лавируют роботы-летуны, похожие на металлических блестящих мух размером с кошку. Подливают сливки и всячески прислуживают гостям.
— «Крышесносная магия», Валентин, это то, как ты смог развести руководство клиники на этот кабинет! — Самый молодой его коллега Эдик Лавов, которого коллектив называет Зигмундом за увлечение фрейдизмом, отодвигает серебряную чашечку и к ней тут же подлетает робот-официант, чтобы подхватить и унести в посудомойку на кухню. — Лучший кабинет в клинике. Не то, что у нас.
— Разве я не заслужил, Зигмунд? — Валентин Аннушкин разворачивается к коллегам и с довольной улыбкой возвращается к столу.
Аннушкину, и вправду, выделили гиганский кабинет размером во весь верхний этаж Первой психиатрической больницы Земли.
Кабинет великолепен. Словно ангар для межгалактических кораблей, он бесконечно уходит вдаль и вширь, а одну из стен его заменяет стекло, в котором центр столицы виден как на ладони.
Блестящий зеркальный пол и раскинутые на нем раритетные шкуры вымерших животных. Столы и стеллажи из доисторического эвкалипта. Мягкие диваны, обитые кожей рептилий. Видеопроекции пальм и поля для гольфа. Роскошь. Великолепие. Высший класс.
— Да и посудите сами, — подсаживается Валентин к столу, закидывает ногу на ногу и рассматривает носок идеально начищенного ботинка из крокодиловой кожи, — нашему красавцу Зигмунду этот кабинет для работы не подходит, ведь он у нас специалист большей частью по спальням и массажным кабинетам. Рейлю, доброму нашему мыслителю, по душе лишь бревенчатые срубы в лесу и размышления под треск поленьев в камине. Ну а Темнов вообще аскет, любитель берлог и темных тесных подвалов. Так кому, как не мне, аристократу от макушки до кончиков ногтей, нужно было получить эти апартаменты?
Валентин прав, и троица согласно молчит. Да и что говорить, если по сути именно он их и собрал в единую команду, и, положа руку на сердце, они все еще зависят от него.
***
Профессор Валентин Михайлович Аннушкин работает в этой лечебнице очень давно. Настолько давно, что уже и сам не помнит, с какого года.
Его ценят. На его счету тысячи возвращенных к нормальной жизни пациентов, считавшихся безнадежными сумасшедшими.
Как только появились первые ошеломляющие результаты, новости мегаполиса взорвались восторженными отзывами. Клиентура множилась, клиника богатела. Возрастали аппетиты Министерства здравоохранения. Разросся штат, следом зарплата, регалии, кабинеты, и так виток за витком в геометрической прогрессии.
И вот Аннушкин, пока была возможность, пристроил к себе сначала своего наставника, учителя и почти отца — седого полного старика Иоганна Рейля, добродушного профессора, любителя задушевных бесед и адепта дружеской опеки над всем и вся. К Рейлю тянулись поговорить пожилые пациенты, и самые закрытые интроверты вылезали из своих скорлупок. Человек он был неконфликтный, общительный, но боязливый.
Потом как-то так само собой получилось, что пристроился и Темнов, по большей части практик в насильственных экспериментах над буйными. Темнов имел свою теорию о резекции лишних сегментов головного и спинного мозга. Жалость была ему неведома, и Рейль очень опасался Темнова. Одним только шрамом, шедшим по всей голове от макушки через переносицу до подбородка, Темнов внушал ужас и отвращение. Его редко видели в отделениях, всё чаще в экспериментальных лабораториях по локоть в крови или в кабинете у Аннушкина.
— Зачем вы наняли этого страшного человека, Валя? Он же режет людей по-живому! — трепетал Рейль и Валентину в очередной раз приходилось напоминать старику, как когда-то Темнов спас Аннушкина из астрокатастрофы после столкновения двух челноков и тот поклялся отплатить Темнову добром за добро.
– Нет, это решительно невозможно. Темнов останется здесь, — и полемика сводилась на нет.
Темнов возникал там, где более этичные психиатры не могли справиться с психопатами. Особенно с теми, кто был не нужен ни родным, ни правительству. Они шли под скальпель во имя развития науки. Порой даже не зря.
Зигмунд же появился в клинике случайно, и Валентин Михайлович никак не мог припомнить тот день, когда голубоглазый психоаналитик, с хорошо подвешенным языком, поигрывая бицепсами, с ходу охмурил весь женский персонал клиники и завладел сердцами почти всех пациенток.
Он шептал на ушко очередной своей протеже, как именно в человеке выделяются гормоны пролактин и метастин, которые улучшают внешность, самочувствие и приводят к общему расслаблению. И про свою методику близости, что существенно снижает тревогу и уровень артериального давления, а также приводит к росту клеток в гиппокампе головного мозга. Протеже таяла и была готова тут же пройти лечение.
Он помог в выделении гормона кисспептина и увеличении роста нужных клеток всей женской половине клиники, однако сон некоторых особ был окончательно разрушен и они кружили вокруг Зигмунда голодными чайками. Больные требовали его к себе для лечения. Младший женский персонал соревновался и дрался за дежурство в его смены.
Неотразимость, сексуальность и шарм вкупе с методологией тезки Фрейда пропитали часть клиники порочностью и потянули к больнице состоятельных кумушек, изголодавшихся по глубокому контактному психоанализу личных проблем.
***
И вот теперь они вчетвером зависли над загадочной дилеммой: какое лечение выбрать для новой интересной пациентки с патологией восприятия окружающей действительности.
Встреча за встречей приносили лишь массу новых вопросов и отмахнуться от них не позволяла резолюция сверху, гласившая: принять личное участие, установить диагноз, найти медицинский подход.
— Валентин Михалыч, — Зигмунд поглядывает на свои «ролексы», — может, уже продолжим? Хотели ж еще пару вопросов обсудить…
Аннушкин вздыхает, даёт команду летунам и те мгновенно разлетаются по укромным местам.
— Какие вопросы?
— Я хотел бы попробовать единоличную стимуляцию чувствительных точек на пациентке…
— Глупости! Опять вы, Зигмунд…
— А я, Вэл, уже поднимал вопрос о своем назначении Председателем консилиума и поднимаю снова, — Темнов привычно давит и, готовый к возражениям, предостерегающе поднимает руку. — Признайтесь, ни один из вас не в состоянии принять твердое окончательное решение насчет этой пациентки. Тут нужен человек уверенный, решительный, смелый…
Ему не терпится вскрыть свежую черепную коробку.
— Такой, как ты, хочешь сказать? — прерывает его Зигмунд.
— Да, такой, как я.
— Темнов, мы прекрасно знаем ваши эксперименты. И если вам дать волю, вы замучаете пациентку насмерть. Будете препарировать ей мозг, ломать её, подавлять волю…
— Это всё ваши измышления и зависть к моим смелым новаторским методам. Ваши опыты, Зигмунд, приносят больным не меньше страданий, чем мои…
Оба профессора вскакивают и вот-вот начнут петушиные бои. Шрам Темнова багровеет. Вид его устрашающ. Тогда Аннушкин прекращает это:
— Не забывайте, что это я наладил контакт с пациенткой. Именно я смог её разговорить и заставить приходить на сеансы снова и снова. Со мной, а не с вами, она общается каждую неделю. Кто, как не я, в таком случае должен быть во главе исследований с правом окончательного решения?
Собравшиеся шумят и добряк Иоганн Рейль откидывается в кресле и звонко стучит авторучкой по графину:
— Тихо, тихо, господа! Можно, Валя, я выскажусь на правах самого опытного? — Аннушкин кивает. — Вы все перегибаете палку, когда требуете себе исключительного права в вынесении заключения консилиума…
Валентин слегка морщится от фамильярности, но молчит.
— Да, у каждого из нас, здесь присутствующих, — Рейль обводит стол рукой, — сложился свой взгляд на этот захватывающий интересный случай и у каждого есть свои методы лечения. У некоторых – очень радикальные и даже слишком … эм-м… не…не…
Он мнётся,с опаской глядя на Темнова, и мысленно подобрав дипломатично нейтральное сравнение, тут же с воодушевлением продолжает:
— Неэтичные, так сказать. На которые я никогда не дам своего согласия! Но в тоже время я за обсуждение, за голосование по каждому конкретному вопросу. За равные права… Вспомним золотое правило: «Заключение консилиума выносится путем голосования, при этом принимается решение, за которое проголосовало большинство членов консилиума. Рекомендации консилиума обязательны для лечащего врача, а лечащий врач назначается Высшей психиатрической комиссией», — и Рейль указательным пальцем показывает на потолок…
— Да боже мой, всё это мы проговаривали и в прошлый раз, — перебивает нетерпеливо Зигмунд. Он поправляет шейный платок и посматривает на наручные часы. — Если не придем к единому мнению и не наберем кворум, то мы просто должны попробовать на ней все свои методы лечения. Ну кроме хирургических опытов, конечно. Разве нет? Что-то да сработает. Она вообще сегодня придет?
— Она обещала, — Аннушкин тоже в волнении смотрит на часы, на которых длинная тонкая стрелка всё никак не хочет касаться двенадцати, — с минуту на минуту.
Но вот тяжелая дверь открывается, и все четверо синхронно поворачиваются и смотрят, как вплывает миниатюрная девушка в закрытом сером платье и приветливо кивнув, задерживается у порога.
***
— Вы пунктуальны, голубушка. Проходите, деточка, — воркует Рейль и вскакивает навстречу в порыве галантности.
— Мы вас очень ждали, Елена Николаевна. Садитесь в это удобное глубокое кресло, — Аннушкин привстает со своего и, на правах хозяина кабинета, указывает ей место напротив себя, потом широко улыбается и взмахом руки подзывает коллег ближе. Рейль и Зигмунд тут же сдвигаются по левую руку от Валентина, а Темнов пересаживается по правую.
Пока Елена усаживается, все разглядывают пациентку, отмечая изменения в образе. Её новую стрижку с короткой челкой, отчего гостья кажется старше и серьезнее. Её платье, созданное защитить от нескромных взглядов, но не скрывающее прелестей изгибов. Макияж, едва заметный, некричащий, однако не ускользнувший от пытливого взгляда Валентина.
Она больше не выглядит студенткой, диссонирующей простоватым видом с великолепием его окружения, как показалось в первую встречу. Отныне она органично вписывается в обстановку и интерьер.
«Ей на пользу наши встречи», — радуется Аннушкин и делает отметку в записях.
— Хорошо выглядите, Елена Николаевна, — тут же первым выдает комплимент Зигмунд и садится так, чтобы рельефнее проступали бицепсы и грудные мышцы .
— Как себя чувствуете? — расплывается Рейль.
— Прекрасно. А вы?
— И у нас всё хорошо, — торопится ответить за всех Аннушкин.
— Это хорошо, — улыбается гостья и раскрывает блокнотик, — Валентин Михайлович, вы не против, если и я буду делать пометки?
— Ну что вы, Елена Николаевна, я только за. Несомненно нужно фиксировать то, что вам пригодится в выздоровлении. О чем вы сегодня хотите пообщаться? Хотите обсудить вашу избирательную слепоту и ваши временные иллюзии?
— Что же я по-вашему опять не вижу, Валентин Михайлович?
— А что вы сейчас видите?
— Я вижу вас.
— Всех видите или снова лишь меня одного?
— Одного.
— Интересно, — подается вперед Рейль, а Зигмунд поворачивается на крутящемся кресле вокруг оси и хмыкает. Достаточно громко. Гостья это слышит, щурит глаза и спрашивает:
— Сейчас тут кто-то еще есть, Валентин Михайлович, кроме вас?
— Все те же самые, Елена Николаевна. Ваша любимая команда мозгоправов, утвержденная Высшей психиатрической комиссией для проведения проверки, постановки диагноза и назначения лечения вашей персоне. Профессор психиатрии Иоганн Рейль, психоаналитик Эд Лавов, он же Зигмунд, профессор психосомнолог и хирург Темнов, ну и я, ведущий профессор психиатрии Аннушкин, конечно, ваш верный слуга.
— Хм. Всё та же компания, — улыбается Елена и все без исключения собеседники делают какие-то короткие записи в своих бумагах. – Значит персоны снова в сборе.
— О боже, сколько можно? — чуть слышно ворчит и закатывает глаза злодей Темнов, и Аннушкин отмечает, что тот крупно на развороте первого листа делает рисунок глазного яблока, от которого тянется нить к схематическому облаку, похожему на мозг, а рядом появляются записи, в которых Валентин читает «предложить препарирование зрительных нервов. Надрезать…».
— Кстати, о временных иллюзиях. Вы хотели мне рассказать об этом мире, — просит девушка, и Аннушкин делает пометку в графе “стремление к выздоровлению”. — Это будущее?
— Это настоящее, — Аннушкин театрально обводит рукой периметр окна, где громоздятся небоскребы и снуют космические лайнеры. И видя её непонимающий, почти слепой взгляд, снисходительно произносит: — Двести двадцать первый век. Век межгалактической стройки и всеобъемлющего космического пилигримства.
— Вам комфортно в нем? Опишите мне его, — просит Елена и Валентин сначала скуп, а потом распаляется, с жаром расписывая жизнь мегаполиса:
— Прекрасно! Беззаботно! Идеально! Ведь что такое комфорт? Это отсутствие ощущения разлада с собой и с окружающим миром. Гармония — вот что окружает меня!
Он взахлеб рассказывает о всех благах цивилизации: о своем автоматизированном загородном доме у самого водопада, о большой квартире на трехсотом этаже небоскреба, о новеньком космическом челноке для полета в отпуск, о роботах-помощниках, об искусственной жене с новой оперативкой.
— Вся работа нашего высокоразвитого цивилизованного общества сводится лишь к тому, чтобы адаптировать страдающие мечущиеся души к стандарту идеала расслабленного существования и самосозерцания, — профессор начинает оперировать пространными выражениями, словно лектор перед аудиторией школяров, и остальные мужчины откровенно зевают.
— А в каком мире ваша светлая головка, дитя? — поспешно прерывает Аннушкина Рейль.
— Земля. Россия. Двадцать первый век, — она пожимает плечами и улыбается, когда в ответ слышит испуганный вздох. — Вам ведь знаком этот век, Валентин Михайлович?
— Только по школьной истории. Что же занесло ваше сознание в такие темные времена? Расскажите мне о них.
Она рассказывает. Аннушкин отмечает в блокноте: «Дереизм. Уход от реальности», а про себя думает, что всё это он уже где-то то ли видел, то ли слышал. И что она хороший рассказчик. Но вот описываемый допотопный век уж слишком безрадостен и уныл.
— Ваш Рейль говорил вам, откуда взялось его имя? — вдруг перескочила она с описания своей окружающей действительности, кишащей распрями, войнами, санкциями и другими атавизмами прошлого, изжитыми в нынешнее время, на старика Иоганна.
Рейль напрягся и снял очки с переносицы. Его рот удивленно открылся.
— А что не так с моим именем?
— Оно немецкое. В восемнадцатом веке так звали врача, который и придумал термин «Психиатрия».
— Так что же? — удивленно и слегка игриво-возмущенно воскликнул Рейль. — У потомков того Рейля был какой-то патент на это имя и запрет для следующих поколений? — он хмыкнул, — Просто родителям приглянулось именно это имя и уж в нашем-то двести двадцать первом веке мы можем себе позволить называться так, как хотим, и выбирать себе не только имя, но и фамилию при рождении.
— А может, вы слышали это имя, когда учились в Медицинском?
— Ну да, мы, психиатры слышали это имя, когда учились в Медицинском. И еще много других известных имён.
— Например, Зигмунда Фрейда?
— Всенепременно Зигмунда Фрейда, — Лавов белозубо лыбится, словно собеседница призналась ему в чувствах.
— Скажите, Валентин Михайлович, вы помните, как учились в Медицинском?
— Помню, — и профессор рассказывает про Академию на самом Большом Осколке Луны. Про то, что пришлось учиться почти целую вечность, а потом возвращаться на Земную практику и как с непривычки было тяжело снова осваивать земное притяжение.
— А вы, Елена, учились когда-нибудь? Наверное, на историческом? — спрашивает Валентин и Елена рассказывает про их древние Мединституты с кафедрой психиатрии.
— Так значит, мы коллеги? — улыбается Аннушкин.
— Коллеги, — соглашается она. — Выходит, что сейчас здесь пять специалистов по расстройствам психики. Осталось только понять, кто из нас, Валентин, вам друг, а кто враг.
— Это несложно, я отвечу, — Аннушкин удивлен вопросу, но ему интересно продолжить игру. — Врагов у меня нет. Вы — наша пациентка, и значит, не можете быть моим другом, как и я вам. У нас сугубо профессиональные отношения. Но мне вы очень симпатичны. Возможно, после вашего полного излечения мы можем подружиться.
— С Лавовым мы люди разных поколений. Прости, Эдик…
Эдик, подумав, кивает. Его с Аннушкиным тоже связывает только работа.
— Остаются Темнов и Рейль. Рейль мне как отец. Он мой учитель и наставник. И да, конечно, он друг. А Темнов…
— Темнов спас вам жизнь. Вы говорили в прошлый раз. Как это было?
— Я вынес Вэла из горящего челнока при аварии, — вмешивается Темнов. — Еще когда мы оба учились на Большом Осколке. Не стоит и вспоминать.
— Так Темнов вам друг? Или вы просто обязаны ему теперь по гроб жизни?
— Да, думаю, друг.
— А вы Темнову друг?
— У тебя у самой-то есть друзья? — грубо вмешивается в разговор Темнов, и Елена даже не видя никого, кроме Аннушкина, понимает, что говорит с ней Темнов.
— Таких, как вы, нет. Слишком близких.
— О чем ты?
— О том, что вы настолько вклинились в его жизнь, что вытесняете из нее самого Аннушкина. Постепенно. И не так страшен болтун Рейль или сексоголик Зигмунд, которые тоже замещают Валентина в его многоликости. Страшен садист Темнов, темная сущность, которая вложила в голову чувство безраздельной благодарности за якобы спасение и потихоньку продвигает свое желание мучить и пытать.
— Я – болтун? — чуть не плачет Рейль и на него страшно глядеть: старик смертельно обижен.
— И что ужасного в сексе? — недоумевает Зигмунд .
— Ты больная, — зло говорит Темнов и его шрам снова багровеет, — То, что ты сейчас говоришь, это настоящий бред шизофреника. И я вскрою твою маленькую черепную коробочку в поисках лишних извилин. Чего бы мне это не стоило.
***
— Валентин Михайлович, вы действительно попали в аварию. Но не на космическом челноке. На обычной машине. И никто не спасал вас. Не считая скорой, которая успела вас отвезти в больницу. В обычную Московскую больницу. Вас прооперировали, однако обширная травма мозга стала вызывать галлюцинации и множественное раздвоение личности. Вы стали нападать на людей. Вернее не совсем вы, а ваш Темнов, созданный метамофозами сознания. Вас пришлось поместить в клинику. Но я готова попробовать за вас побороться.
— Это я создан метаморфозой сознания? — кипятится Темнов. — Меня достало слушать этот психический бред.
— Конечно же это бред, как я мог на это повестись. — Рейль обиженно сопит. — А ведь я к ней так тепло относился.
— Мне тяжело к вам пробиться сквозь многоликость. Но, общаясь с вами, я поняла, что существенные проблемы у вас лишь от одной личности. От Темнова.
— Вот же тварь, — сжимает кулаки Темнов, и Аннушкин делает предостерегающий знак девушке.
— У нашей клиники нет никаких проблем с доктором Темновым. У нас всё нормально. А вот у вас, явно, нет.
— Валентин Михайлович, не закрывайтесь от меня, пожалуйста. Просто пообещайте мне пока не давать Темнову принимать ответственных решений и не подпускайте его близко к себе.
— Что если это вы, Елена Николаевна, воображаете себя психиатром двадцать первого века, а меня своим больным?
— Ну что ж, вполне альтернативная история. Только вот такая смена ролей не вредит ни мне, ни вам, ни остальным окружающим. Я ни на кого не нападала, никого не калечила. И значит, при всей своей равнозначности моей версии болезни и вашей, уделить внимание нужно вашей.
— Почему? Потому что в вашей версии в том самом допотопном двадцать первом веке Темнов, вернее я, на кого-то нападал?
— Да.
— Ну так оставьте меня здесь, в моем мире. Здесь я ни на кого не нападаю. Не лечите меня. И позвольте нам вылечить вас и перетащить из вашего века в наш.
— Но ведь это же все нереальное вокруг вас. Всё — ваша фантазия. Красивая яркая фантасмагория. Игра мозга. Я же даю вам шанс вернуться в реальный мир.
Разговор вырулил совсем не туда, куда планировал Аннушкин. Он молчит. Разглядывает свои бумаги и не знает, вносить туда записи про свою мнимую болезнь или не стоит.
***
— Что-то я подустал сегодня, — Валентин встает, идет к окну, за которым сусальные обломки купаются в глубокой темноте над неоновыми лоскутами города.
Берет остаток потухшей сигары с края пепельницы и нюхает её. Никотин и космическая синева — вот, что ему надо.
— Я вам рассказывал откуда у меня сигары, Елена Николаевна?
— У вас их нет.
— Мне достали их с Перна. Их скручивают вручную пернянки из листьев табака, когда-то вывезенного с Земли. Представляете, на Земле табака больше нет, а там, далеко-далеко от Земли теперь он растет…
— Давайте я приду к вам в следующий раз, если вы устали, и мы продолжим наш разговор, Валентин Михайлович, — Елена поднялась, и все сидевшие тоже встали.
— Вы хотите лишить меня всего этого, — тихо с обидой произносит Аннушкин, еще раз глубоко втягивает в себя терпкий аромат табака и кладет сигару обратно на край пепельницы.
— Она не ценит всё, что мы для неё сделали, — трясет нервно седой головой Рейль.
— Чего лишить, Валентин Михайлович? Иллюзий? Перн — это выдуманная планета Маккефри. Вы нюхали сейчас свои руки, и кабинет с окном, и запах сигары лишь иллюзии, — Елена Николаевна смотрит на Аннушкина, а тот с удивлением на неё.
— Предположим, я поверю в сказанное вами, и вы вернете меня в ваш ужасный двадцать первый век. Что мне делать в вашем реальном мире?
— Жить. Приспосабливаться к условиям…
— Ну а там я хотя бы психиатр?
— Нет. И даже не врач. Хотите поговорим об этом в следующий раз, когда я приду? — Она торопливо встаёт и поворачивается к дверям.
Как только она оставляет незащищенной спину, Темнов, как дикий зверь, бросается на девушку и хватает её правой рукой за запястье, а левой обхватывает голову и пытается сдернуть с позвоночника.
— Больная тварь, — орёт он в бешенстве в самое ухо девушки.
Елена кричит что есть мочи. Одновременно из-за стола к ним кидаются Аннушкин, Рейль и Зигмунд, а из дверей – санитары.
Аннушкин наваливается на Темнова и пытается ослабить его хватку, отжимая пальцы. Рейль же по-стариковски комкает бумагу и запихивает в рот Темнова так, что тот давится и из глаз его брызгают слезы.
— Пропади ты пропадом, страшилище! – шепчет в исступлении Рейль, а Зигмунд, прижавшись к стене спиной и выкатив глаза, лишь смотрит на начавшуюся заваруху.
***
Вбежавшие санитары сбивают психопата с врача, заламывают ему руки. Поднимают Елену Николаевну и оттаскивают от нее задыхающегося пациента с набитым бумагой ртом. Силой разжимают челюсть. Вытаскивают бумагу. По подбородку его пенится слюна. Он жадно глотает воздух, кричит: «Я свой, свой, пустите меня. Я врач. Я врач.»
Аннушкина насильно заворачивают в смирительную рубашку и укладывают на мягкий клеенчатый пол.
— Может, стоит его загрузить? — заглядывает еще один санитар с шприцом, наполненным антипсихотиком.
— Нет, нет. Это собьет терапию. Пусть просто полежит часок. Потом развяжите.
— Еле-е-ена… Ни-ко-о-олаев-на! — кричит, задыхаясь, Аннушкин что есть мочи, — простите Его, он не хотел… Не бросайте меня. Мне без вас не справиться.
Он упирается лбом в мягкий серый мат. «Она придет еще. Она не может не прийти. Чертова врачебная этика о доверии пациента».
Слышит, как возвращаются её шаги. Как она дышит тяжело рядом, потом наконец выдыхает, с минуту молчит и отвечает уже абсолютно спокойно:
— Я приду как обычно, Аннушкин, на следующей неделе. В то же самое время.
***
А потом Елена Николаевна уходит. И он лежит еще долго щекой на матах в скрученном состоянии, пока вывернутые руки не затекают.
Тогда он переворачивается лицом к потолку. Дышит прерывисто, насколько позволяет ему туго спелёнутое тело. Пытается выровнять дыхание.
Оглядывает знакомые серые стены тесного карцера в поиске привычных ориентиров. Находит приметную трещинку в потолке. Цепляется за неё взглядом, не мигая.
Вытягивает силой мысли оттуда за тонкую еле различимую металлическую лапку одного из своих летунов-роботов, а следом за ним и весь остальной рой. Летуны начинают кружить и все тянутся-тянутся из трещины. Набирают массу.
Потом вытаскивают за собой, как вуаль, полотно фантастически яркого космического мира. Карцер начинает расползаться в стороны и преображаться.
Лампочка под потолком расширяется, потом раскалывается на привычные успокаивающие лунные обломки и повисает над Аннушкиным.
Дышится легче и Валентин освобождает руку, чтобы дотянуться до ближайшего скола. Трогает пальцем краешек, и обломок покачивается, расходясь в воздухе вибрациями, словно кругами по воде.
Тогда Аннушкин поворачивается, облокачивается на руки и встает осторожно, чтобы не задеть головой и не расплескать лунный свет.
— Консилиум переносится на следующую неделю, коллеги, — говорит он негромко своим постоянным спутникам, тут же отделяющимся от него. Все трое молча отходят и в подавленном состоянии усаживаются за развернувшийся конференц-стол.
Валентин Михайлович одергивает полы пиджака, пятерней проводит по шевелюре и платком из кармана утирает лицо. В отражении панорамного окна его фешенебельного кабинета на него снова смотрит и утирает подбородок утонченный аристократ в дорогом костюме. Аннушкину он нравится.
Рейль смущенно вытирает салфеткой очки, не смотря на Темнова. Зигмунд ослабляет вороничок и галстук, всё еще подрагивая от испытанного испуга. А мрачный Темнов с виноватым видом рассматривает свои ногти.
— Ну-с, друзья, — ободряющим тоном говорит Аннушкин присмиревшим товарищам. — Не продолжить ли нам обмен мнениями о состоявшейся встрече, пока рядом нет больной? Я готов к свободной дискуссии.
Все оживляются. Валентин щелкает пальцами летунам и те суетливо бросаются за чайными приборами. Потом идет к столику у окна, берет свежую сигару, с наслаждением взатяг нюхает её, отрезает кончик маленькой гильотиной и прежде чем поджечь, поворачивается к коллегам с вопросом:
— Кстати. У кого какие предложения, чем займемся до следующего вторника?
Автор: Воля Липецкая