Поломойка-ядерщик
Книги не всегда держали меня рядом. Иногда отпускали бороздить по полкам с игрушками или кормами для животных. Маленькие отдельчики, где ты продавец-одиночка, позволяли общаться с людьми. Покупатели становились приятелями, а технический персонал торгового центра – источником последних новостей.
Это сейчас чистота площадей супермаркетов отдана на откуп громоздким машинам и гостям из ближнего зарубежья. В нулевых санитарией занимались болтливые тётушки или студентки на подработке. Последним было зазорно мочить руки в грязной воде и махать шваброй в людном месте, поэтому молодёжь встречалась нечасто.
Ко мне в отдельчик по перемене, согласно штатному расписанию и графику уборки, заглядывали две дамы. Одна из них гордо возила тряпкой по полу, часто останавливалась перевести дух, сыпала новостями и неизменно выуживала сведения из меня, чтобы дальше разнести их по другим продавцам.
Тётя Оля, тогда все женщины старше сорока казались мне тётями, разбиралась во всём и сразу. Будучи ЗОЖницей, воспитанной на псевдомедицинской литературе нулевых, она щедро сыпала советами по приёму витаминов и с видом профессионала пыталась определить все сидевшие во мне болезни по группе крови. Тётя Оля была предприимчива и активна. Нет, она не пошла учиться тому, что поднимало её авторитет в собственных глазах. Тётя Оля сделала грязное дело семейным. Работая в трёх местах и приткнув по этой же схеме сына, она зарабатывала поболее нефтяников, ломающих спины на буровых.
«А что, — глядела тётя Оля на меня, опершись на швабру, — утром веничком помахали, пришли домой, отдохнули, туда-сюда, к обеду я здесь, а к вечеру подъезд намываю. Как сыр в масле. И заметь, пять лет в университетах не горбатилась».
Отсылка к университету меня забавляла. Тётя Оля знала, что я училась на заочном, и наставляла, как тогда казалось, на путь истинный. В нулевые, как и раньше в советские, рабочий класс сидел-таки на своей Фудзияме. Сварщик был предел мечтаний. Им платили.
Лишь через несколько лет, я узнала, кому посвящалась фраза про универ. Эту тётю, вроде Наташу, имя пропало в недрах несущественных фактов, я записала в алкоголички. Худая как жердь, она могла полностью спрятаться за черенком с перекладиной. Тётя Наташа, в противовес тёте Оле, молчала, ибо не владела той палитрой чувств, которые оставляла напарница, часто хмурилась и прятала глаза. Я думала, скрывает синяки и другие следы чрезмерного распития, поэтому не старалась заглянуть в душу. Да и тётя Наташа не оказывала знаки внимания. Изредка она оживала, кидала пару слов, а затем спохватывалась и пряталась в панцирь.
Я и не вспомнила бы о тете Наташе по прошествии лет. Слишком незначительной казалась её фигура. В отличие от тёти Оли, перешедшей в разряд матери моей подруги и помощницы в поисках жилья, тётя Наташа канула в Лету, едва я сменила место работы.
Каково же было удивление, когда через десять лет я узнала в профессоре физики ту самую поломойку. С гордостью рассказывая журналисту о пути «выживальщика», она улыбалась с экрана телевизора. Тетя Наташа не просто махала шваброй, она несла на хрупких плечах загибающуюся науку: преподавала, а в перерывах между лекциями бегала через дорогу, разделявшую её жизнь на хлеб и дух, из корпуса университета в торговый центр.
Тётя Наташа могла уйти в бизнес, встать за прилавок, найти себе множество других применений, но осталась верна делу, проложив дорогу будущему страны.
