Геббельс

Магда:

11 ноября 1901 года в Берлине родилась редкая в те времена безотцовщина. Мать дала девочке вычурное имя Йохана Мария Магдалена Беренд. Вскоре после рождения ее удочерил молодой конструктор Оскар Ричель (предполагают, что он был биологическим отцом Марты). В 1906 году Августа Беренд вышла замуж за еврейского фабриканта Рихарда Фридлендера, дочери досталась фамилия нового мужа матери.

В 1919 году Магда Фридлендер поступила учиться в дорогой пансион в городишке Хольцхаузен.

Зимой 1920 возвращаясь в лицей после рождественских каникул, Магда познакомилась в поезде с серьезным немецким коммерсантом Гюнтером Квандтом.

4 января 1921 года, 39-летний Гюнтер Квандт и 19 летняя Магда Фридлендер сочетались узами брака, двое сыновей предпринимателя были чуть младше новой супруги отца.

В ноябре этого же года на свет появился Харальд Квандт.
В 1927 году прибывшая с мужем в Нью-Йорк, Магда произвела фурор в высшем свете города «желтого дьявола». Любви немецкой прелестницы добивался племянник 31-го президента США Герберта Гувера.

Магда мечтала блистать в обществе, ослеплять своей красотой мужчин, а ее супруг хотел только одного работать. Молодая женщина нашла утешение в объятьях уроженца Роменского уезда, Полтавской губернии, еврейского студента Хаима Арлозорова.

Узнав об измене, взбешенный муж задумал выкинуть гулящую женушку на улицу без содержания, но не тут-то было. Магда показала муженьку украденные у него письма от женщин с «низкой социальной ответственностью» и пообещала предать их огласке.

4 июля 1929 года по обоюдному согласию сторон суд расторг их брак, в виде отступных Магда получила, поместье, 50 000 марок на аренду жилья, 20 000 на непредвиденные расходы и ежемесячную дотацию в сумме 4 000 марок.

Теперь молодая «разведенка» не таясь, носила на точеной шее подарок любимого – богатую золотую цепочку со звездой Давида.

1 сентября 1930 года Магда вступила в «Национал-социалистическую рабочую партию», где она ошеломляюще мощно раскрутила барабан судьбы, выйдя 19 декабря 1931 года замуж
за гауляйтера Берлина – Йозефа Геббельса.

После разрыва отношений с Магдой, Хаим давний участник сионистского движения стал в Палестине видным руководителем партии «Рабочих Земли Израильской».

16 июля 1933 года в Тель-Авиве Арлозорова застрелили двое неизвестных, его сестра Лиза не сомневалась, что брата заказал колченогий демон Геббельс.

Йозеф:
К началу 1924 года, тщедушный, болезненный, никем не признанный бумагомаратель Йозеф Геббельс прибывал в состоянии хаоса, брожения и безверия.

22 февраля 1925 года он стал членом НСДАП, и уже в августе 1926 получил от фюрера предложение возглавить отделение партии в гау (округе) Берлин-Бранденбург.

Геббельс блестяще организовывал пропагандистские мероприятия на, которых сравнивал Гитлера с богом, проведением, святым и называл его спасителем Германии. Не мудрено, что скоро он вошел в круг лиц приближенных к «Зверю из бездны».

Став рейхсканцлером Адольф Гитлер назначил верного Йозефа, рейхсминистром народного просвещения и пропаганды. На этой должности «князь лжецов» развернулся в полную силу.

Германская социальная среда пропиталась ядом антисемитизма. Пресса, кино, реклама, театр, литература убеждали немцев, что в их бедах виноваты евреи.

В учебных заведениях сжигали книги «вредных» для ума авторов. Немцы словно враз оглупев забыли слова сказанные Генрихом Гейне: «Это была лишь прелюдия, там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей».
Летом 1930 года Магда в берлинском «Дворце Спорта» (Berliner Sportpalast), затаив дыхание слушала маленького невзрачного человечка, который на удивление сильным и резким голосом выливал ушаты грязи на евреев и коммунистов.

Как потом вспоминала ее мать: «Дочка была в восторге, как темпераментная женщина она поняла, что обязательно должна поговорить с глазу на глаз с оратором, от слов которого бросает то в жар, то в холод».

Не случайно командиру СА в Восточной Германии Вальтеру Штенессу приписывают такую характеристику данную Геббельсу: «Это мышь, которая вытянувшись на задних лапах, постоянно все вынюхивает, но когда разевает пасть – это тигр, рыкающий и ужасающий, - невольно мы восклицаем: ай да, маленький доктор».

Когда через неделю она как бы случайно столкнулась с Геббельсом на Вильгельмштрассе, «крошка Цахес» был ослеплен ее красотой. Увидев возбуждение в глазах «недорослика» Магда пришла «добровольцем» в берлинский отдел НСДАП. Однажды Геббельс вызвал ее к себе в кабинет и приказал заняться его секретным архивом.

Очень Скоро в его дневнике появилась запись: «Вечером пришла Магда Квандт. И осталась. Она расцвела во всей своей охмуряющей белокурой красоте. Прекрасная женщина! Сегодня я блуждаю, как во сне. И ей, и мне надо еще немного повоспитывать себя, тогда мы будем сказочно подходить друг к другу. Я прекращу все истории с женщинами и посвящу себя ей одной».

19 декабря 1931 года состоялась свадьба Квандт и Геббельса, фюрер был на ней свидетелем. Гитлера тянуло к этой женщине, Лени Рифеншталь вспоминала, что после брачной церемонии Магда сказала ей: «Я люблю своего мужа, но моя любовь к Гитлеру сильнее, для него я готова пожертвовать своей жизнью. Только тогда, когда я поняла, что Гитлер не может любить никакую женщину, а только Германию, я дала согласие на брак с доктором Геббельсом, так как теперь я могу быть ближе к фюреру».

Как оказалось еще до знакомства с маленьким и ущербным зверенышем, Магда мечтала принадлежать настоящему Зверю. Находясь рядом с Гитлером, она вплоть до падения Рейха не теряла надежды заменить фюреру Германию.

Гитлер ее боготворил, с ней у него была «платоническая близость», а с Евой Браун как говорят физическая.
Исполняя долг немецкой женщины, Магда родила мужу пять дочек и одного сына. В честь любимого фюрера имена детей начинались с «H»:
1932г. – Хельга;
1934г. – Хильде;
1935г. – Хельмут;
1937г. – Хольде;
1938г. – Хедду;
1940г. – Хайде.

Пока Магда рожала, Геббельс направо и налево ей изменял, бурный роман у него случился с чешской киноактрисой Лидой Бааровой. Понимая, что на этот раз дело зашло слишком далеко, Магда попросила Гитлера вернуть мужа в лоно семьи.

Во время беседы с фюрером «верный Йозеф» умолял вождя позволить ему уйти в отставку и поселиться с Лидушечкой на маленькой, заброшенной ферме. В ответ Гитлер проорал, что Геббельсу подобает думать о Германии, партии, детях, жене, а не о противоестественном похотливом влечении к грязной славянке. Раздавленный истеричными завываниями фюрера, Геббельс попытался застрелиться но его охранник «чудесным образом» выбил пистолет из руки шефа в момент выстрела. В тот же день Баарову выслали в Чехию.

В семье Геббельсов воцарился хрупкий мир, «маленький докторишка» ушел с головой в «работу». С дьявольской улыбкой на устах он все чаще повторял в разговорах одну и ту же фразу: «Бог Саваоф всегда тайком учитывает мнение Люцифера».

Выступая публично оратор Геббельс словно околдовывал молодых немцев, вместе с вздохом детей он словно невидимый аспид вползал в каждую немецкую семью.

После начала войны с СССР, Геббельс рассказывал немцам о России – тюрьме народов, в которой правят бал «грязные» и «неполноценные» славяне.

В 1942 году он писал:
«Народы СССР живут в таких скотских, примитивных условиях, что нам это просто трудно представить. Недавно в Берлине и других крупных городах демонстрировалась передвижная выставка «Советский рай», где делалась попытка на основе оригинальных материалов показать, как выглядит на самом деле жизнь в СССР.

Нормальные, наивные люди с трудом верили своим глазам. Часто можно было видеть посетителей-гражданских, собиравшихся группами и горячо обсуждавших этот вопрос, пока немногочисленные ветераны Восточного фронта, находившиеся в отпуске по ранению, не подтверждали им: действительность в так называемом «раю для рабочих и крестьян» еще непригляднее, чем то, что представлено на выставке.

Стоит отметить, что кампания против Советского Союза не породила каких-либо приятных впечатлений о коммунистическом строе. Наши солдаты не увидели никаких признаков того, что теория и практика большевизма хоть в чем-то совпадают. Ни один из них не вернулся с Востока коммунистом. Маски сорваны. Большевизм теперь не представляет для нас угрозы».

Однако поражение в Сталинградской битве чрезмерно потрясло немцев. Служба безопасности докладывала, что 70% немцев считают «Сталинград» переломным этапом войны на Востоке, но появились и такие, кто уверен - «проклятый» город на Волге, это начало конца III Рейха.
Геббельс как мог, укреплял в немцах веру в прозорливого и непогрешимого фюрера, с 1944 года, «гений пропаганды» убеждал народ в том, что чем хуже дела у вермахта на фронте, тем ближе Германия к победе.
Однако яростный натиск победоносной Красной Армии уже нельзя было остановить.

Фанатизм сильнее жалости:
В сравнении с паникующими нацистскими бонзами Магда сохраняла олимпийское спокойствие, об этом свидетельствует тот факт, что 1 февраля 1945 года она купила в берлинском магазине мод: бархатную шляпку, шелковый тюрбан и меховую шапку из норки.

20 апреля Гитлеру исполнилось 56 лет, союзники поздравили фюрера авианалетом, а Геббельс с пафосом заявил, обращаясь к немцам: «Могу только сказать, что наше столетие во всем его мрачном величии сумело приобрести в лице фюрера единственного достойного представителя».

В Берлине знали, что Восточный фронт рухнул. В целях безопасности Гитлер предложил Геббельсам вместе с детьми перебраться в фюрербункер, они приняли предложение вождя.

В ночь на 29 апреля 1945 года в бункере состоялась бракосочетание Адольфа Гитлера и Евы Браун, после бокала шампанского, фюрер завизировал политическое завещание, назначив Геббельса своим приемником.

30 апреля Гитлеру сообщили, что русские танки замечены недалеко от Рейхсканцелярии (Вильгельмштрассе 77). В три часа пополудни, попрощавшись с адъютантами и прислугой, чета Гитлер удалилась в покои, в 15:30 Адольф и Ева Гитлеры совершили самоубийство.

На фоне шекспировских страстей кипящих под сенью свастики старшая дочь Геббельса, Хельга написала и передала через доктора Гельмута Кунца (штурмбанфюрер СС), письмо своему другу Генриху Лею (сын руководителя Германского трудового фронта, Роберта Лея):
Мой дорогой Генрих!
Я, может быть, неправильно поступила, что не отправила тебе того письма, которое написала в ответ на твое. Я, наверное, должна была его послать, и я могла бы — передать с доктором Мореллем, который сегодня уехал из Берлина. Но я перечитала свое письмо, и мне стало смешно и стыдно за себя.

Ты пишешь о таких сложных вещах, о которых нужно много думать, чтобы их понять, а я со своей вечной торопливостью и папиной привычкой всех поучать отвечаю совсем не так, как ты, наверное, ждешь от меня. Но теперь у меня появится время обдумать все; теперь я смогу много думать и меньше куда-то торопиться.

Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией канцлера. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься ещё ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты. Не знаю, можно ли оттуда звонить.

Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно, и мы сможем подождать, пока что-то решится. Я слышала, говорили, что самолеты все ещё взлетают, и папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим, на юг.

Я буду думать над твоим письмом и буду писать каждый день, как ты это делал для меня во время той болезни…

Мне бы хотелось улететь! Здесь повсюду такой яркий свет, что даже если закрыть глаза, то все равно светло, как будто солнце светит в голове, и лучи выходят прямо из глаз.

Наверное, от этого света я все время себе представляю тот корабль, на котором вы плыли в Америку: как будто я с вами: мы сидим на палубе — ты, Анхен и я и смотрим на океан. Он вокруг, он повсюду, он очень светлый, мягкий и весь переливается. И мы качаемся на нем и как будто никуда не движемся. А ты говоришь, что это только так кажется; на самом деле мы очень быстро плывем к нашей цели.

А я спрашиваю тебя — к какой цели? Ты молчишь, и Анхен молчит: мы обе ждем ответа от тебя.

Только что заходил папа, спросить, как мы устроились, и велел ложиться спать. Я не легла. Потом мы с ним вышли из спальни, и он мне сказал, чтобы я помогала маленьким и маме.

Он мне сказал, что теперь многое изменилось, и он очень на меня рассчитывает. Я спросила: «Ты будешь мне приказывать?» Он ответил: „Нет. Больше никогда“. Генрих, я не победила! Нет, это не победа. Ты был прав: нельзя, глупо желать победить волю родителей. Можно только оставаться самим собой и дождаться. Как ты был прав!

Я прежде не могла выносить его взгляда, этого его выражения, с каким он выговаривает и Гюнтеру, и герру Науману и мне! А теперь мне стало его жалко. Лучше бы он накричал.

Я пойду спать. Пусть он думает, что я подчинилась. Анхен бы не одобрила. Но ты все понимаешь, все, все! Мне так грустно. Лучше бы мы остались наверху. …

…Приходила Блонди. Она привела щенка. Ты помнишь Блонди? Она внучка Берты. Блонди, наверное, как-то отвязалась, и я ее решила отвести вниз... Папа не велел туда ходить без разрешения.

А я, решившая быть послушной..., я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень её не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя странно.

За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла.

Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.
Здесь, внизу, все выглядит странно; иногда я не узнаю знакомых мне людей: у них другие лица и другие голоса.

Помнишь, ты мне говорил, что после той болезни ты не мог никого сразу узнавать? Я тогда не могла тебя понять, а теперь понимаю. Я тоже как будто чем-то переболела. Если бы можно было поплавать с Людвигом! Я забыла тебя спросить, сколько живут дельфины!

Я тебе признаюсь: я написала рассказ про Людвига, как он спас одного мальчика. Это не совсем все, как было; есть и мои фантазии. Мне так хочется тебе его показать. Я в этом рассказе думала над каждым словом. Я завтра тоже буду писать только важное, а то, наверное, тебе будет скучно читать про то, как я тут ничего не делаю, и мысли все разбежались.

Мне почему-то хочется просто сидеть и писать тебе, просто так, обо всем: я представляю себе, что мы как будто сидим в нашей беседке, в Рейдсхольдсгрюне и разговариваем. Но я это вижу недолго — опять корабль, океан…

Мы не плывем, никуда не движемся, но ты говоришь, что это не так. Откуда ты это знаешь? Если бы я могла показать тебе рассказ, ты бы сказал, есть ли у меня способности или нет? И что важнее: талант или опыт, знания? Что интереснее в пересказе?

Папа мне говорил, что в моем возрасте исписал ворохи бумаги, но все зря, потому что в таком возрасте нечего сказать и нужно помнить — из „Фауста“: …кто мыслью беден и усидчив, кропает понапрасну пересказ заимствованных отовсюду фраз, все дело выдержками ограничив».

А я сейчас вспомнила другие строчки: «Когда всерьез владеет что-то вами, не станете вы гнаться за словами…» Я написала рассказ, потому что очень люблю Людвига. Я его люблю больше почти всех живых существ на свете, хоть он всего лишь дельфин. Он ведь тебя вылечил.

Опять заходил папа. Он сказал, что все с нами будет хорошо.
Мама плохо себя чувствует; у нее болит сердце, и мне приходится быть с маленькими. Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из «Фауста»; они слушали внимательно, с серьезными лицами. Хайди ничего не понимает, думает, что это английская сказка.

А Хельмут спросил, может ли и к нам тоже прилететь Мефистофель. И знаешь, что мы все начали после этого делать? То есть это, конечно, я предложила, а они поддержали. Сначала я думала, что это будет просто игра, развлечение для маленьких. Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится.

И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. При папе я не смогла молиться. Нет, он ничего не сказал, даже не усмехнулся. Он так смотрел, словно и сам хотел помолиться с нами. Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда — в вере.

Помнишь, Генрих, это был тот вопрос, который ты мне задавал в последнем письме: верю ли я в бога? В том письме, которое я не отправила, я тебе легко ответила, что не верю. И вот теперь я уже твердо повторю: я не верю. Я это навсегда тут поняла. Я не верю в бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? То есть искушение. И что здесь оно грязное. Я же молилась, потому что… мне захотелось… умыться, вымыться даже или… хотя бы вымыть руки. Не знаю, как еще это объяснить.

Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что, когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.

23 апреля.

Нас не выпускают гулять в сад. Очень много раненных осколками…
…Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.
Сегодня мама привела нас к герру Гитлеру, и мы пели Шуберта. Папа на губной гармошке пробовал играть «Соль минор» Баха. Мы смеялись. Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.

Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что, если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы. Я стояла у двери и не могла себя заставить отойти.

Я подумала: а какая же от нас польза? Я бы все равно осталась с папой и мамой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Мне тяжело на них смотреть.Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю…
…(несколько раз, очень тщательно зачеркнуто). 25 апреля.

В этот же день Магда написала письмо старшему сыну Харольду Квандту:
«Они слишком хороши для той жизни, которая наступит после нас, и милостивый Господь поймет меня, если я сама позабочусь о них и избавлю от этой жизни».

2 мая 1945 года в воронке недалеко от Фюрербункера советские солдаты нашли обгоревшие трупы мужчины и женщины.

Вот что потом об этом вспоминал американец, старший лейтенант, разведуправления штаба 2-й Гвардейской танковой армии, 1-го Белорусского фронта, Никлас Григорьевич Бурлак:
2 мая 1945 года. Находка на территории рейхсканцелярии:
- Что будем делать, товарищ майор? — спросил я.
- Продолжать поиск, — твердо сказал Заботин.
В 7.00 майор Заботин остановился возле обгоревшей пары: трупов полной женщины и тощего мужчины. Я тоже подошел к ним.
- Они? — спросил меня Заботин.
- Кто? — не понял я.
- Фюрер и Ева?
Я долго всматривался в обугленные трупы. Потом вспомнил о Блонди и вслух произнес:
- А где собака?
Присмотрелся внимательнее к мужчине и чуть ли не крикнул:
- Геббельс!
Я обошел вокруг и, на этот раз не удержавшись, крикнул:
- Магда и Геббельс!
Подошли наши товарищи, тоже стали вглядываться.
- Посмотрите, — продолжал я тем временем, — у него ортопедическая обувь и вместо кости железка. А профиль: яйцеобразный череп.
- У Магды партийный значок, — произнесла Ана Липко. — Мы его видели крупным планом в хронике, которую нам показывали.
- Это точно Геббельс и Магда! — сказал капитан Троев.
- Никому ничего не трогать! — приказал майор Заботин. — Никлас, пройдите по Зеленому выходу и дайте открытым текстом: «Обнаружили Геббельса и его жену Магду! Ждем ваших указаний». Повторите это несколько раз.
- Есть!

Сбоку от женщины нашли старинный золотой портсигар с монограммой «A. Hitler. 1943», этот портсигар со слов, плененных сотрудников Рейхсканцелярии фюрер за считанные дни до самоубийства подарил обожаемой им Магде Геббельс.

Из показаний врача рейхсканцелярии Гельмута Кунца от 7 мая 1945 года:
«Когда мы вышли из рабочего кабинета, в передней в этот момент сидели два неизвестных мне военных лица, один в форме «Гитлерюгенда», форму второго не помню, с которыми Геббельс и его жена стали прощаться, причём неизвестные спросили: «А вы как, господин министр, решили?» Геббельс ничего на это не ответил, а жена заявила: «Гауляйтер Берлина и его семья останутся в Берлине и умрут здесь».

Простившись с указанными лицами, Геббельс возвратился к себе в рабочий кабинет, а я вместе с его женой пошли в его квартиру (бункер), где в передней комнате жена Геббельса взяла из шкафа шприц, наполненный морфием, и вручила мне, после чего мы зашли в детскую спальню, в это время дети уже лежали в кровати, но не спали.

Жена Геббельса объявила: «Дети, не пугайтесь, сейчас вам доктор сделает прививку, которую сейчас делают и детям, и солдатам». С этими словами она вышла из комнаты, а я остался один в комнате и приступил к впрыскиванию морфия, сначала двум девочкам старшим, затем мальчику и остальным девочкам, имена их я не знаю. Впрыскивание делал в руки ниже локтя по 0,5 кубика для того, чтобы привести их в полусонное состояние. Процедура впрыскивания продолжалась примерно 5 минут, после чего я снова вышел в переднюю, где застал жену Геббельса, которой заявил, что нужно обождать минут 10, пока дети заснут, и одновременно я посмотрел на часы — было 20.40 1 мая.Спустя 10 минут жена Геббельса вошла в спальню к детям, где пробыла минут пять, каждому из них вложила в рот по раздавленной ампуле цианистого калия. (Цианистый калий находился в стеклянных ампулах, которые содержали 1,5 кубика.) Вернувшись в переднюю в удручённом состоянии, она заявила: «Всё кончено».

Затем я с ней направился вниз в рабочий кабинет Геббельса, где мы застали последнего в очень нервозном состоянии, расхаживающим по комнате. Войдя в кабинет, жена Геббельса заявила: «С детьми всё кончено, теперь нам нужно подумать о себе», на что Геббельс ответил ей: «Нужно торопиться, у нас мало времени». Дальше жена сказала: «Умирать здесь, в подвале, не будем», а Геббельс добавил: «Конечно, мы пойдём на улицу в сад». Жена ему бросила реплику: «Мы пойдём не в сад, а на Вильгельмштрассе, где ты всю свою жизнь работал».

Во время беседы Геббельс поблагодарил меня за облегчение их судьбы, попрощавшись со мной, пожелал успеха в жизни и счастливого пути. После этого я направился к себе в госпиталь»…

По другой версии Магда попросила умертвить детей Гельмута Кунца, но тот отказался, закричав в ответ, что недавно потерял во время авианалета двух дочек.

По неподтвержденным данным ампулы с ядом в детские рты вложил приближенный к Генриху Гиммлеру оберштурмбаннфюрер СС, Людвиг Штумпфеггер.

На этом историю можно было бы, и закончить, но она получила неожиданное продолжение через тринадцать лет после окончания войны.

В 1958 году в Мюнхене слушалось дело «Об умерщвлении шестерых малолетних детей супругов Геббельс», среди десятков журналистов выделялся американский репортер с измученным лицом, его звали Герберт Линц. Перед началом процесса он получил разрешение на интервью с Гельмутом Кунцом, который 29 октября 1955 года вернулся в ФРГ из советского плена.

После того как они остались наедине, корреспондент назвал «интервьюируемому» свое истинное имя Генрих Лей. Схватив за горло напуганного Кунца, он прошептал ему в ухо, что его интересует правдивый рассказ о смерти его любимой девочки Хельги Сусанне Геббельс.
Чтобы освежить память штурмбаннфюрера, Линц-Лей показал Кунцу составленный советскими военными патологоанатомами протокол осмотра тел детей Геббельсов.

В свидетельстве говорилось, что на лице старшей дочери, Хельги были выявлены множественные гематомы, ушибы и ссадины.
После этих слов Кунц тяжело задышал и стал говорить…

1 мая 1945 года, когда тела Магды и Йозефа Геббельс догорали в воронке, мертвая Хельга ожила. Она не поверила, что ее родители мертвы, девушка стала бить по щекам сестер и брата, девочки задышали, а Хельмут открыл глаза. Штумпфеггер и Кунц предложили Мартину Борману взять детей с собой в прорыв, но личный секретарь фюрера прошипел, что эти ублюдки ему живыми не нужны. Штумпфеггеру не пришлось повторять дважды, он с размаху ударил Хельгу, а потом повторно вложил ей под язык капсулу с цианидом, то же самое он проделал и с остальными детьми.

13 марта 1970 года председатель КГБ СССР, Юрий Владимирович Андропов отправил генеральному секретарю ЦК КПСС секретное донесение:
«В феврале 1946 г. в г.Магдебурге (ГДР) на территории военного городка, занимаемого ныне Особым отделом КГБ по 3-й армии ГСВГ, были захоронены трупы Гитлера, Евы Браун, Геббельса, его жены и детей (всего 10 трупов). В настоящее время указанный военный городок, исходя из служебной целесообразности, отвечающей интересам наших войск, командованием армии передается немецким властям.
Учитывая возможность строительных или иных земляных работ на этой территории, которые могут повлечь обнаружение захоронения, полагал бы целесообразным произвести извлечение останков и их уничтожение путем сожжения.
Указанное мероприятие будет произведено строго конспиративно силами оперативной группы Особого отдела КГБ и должным образом задокументировано».

5 апреля 1970 года захоронение было вскрыто, останки изъяты и кремированы, а пепел развеян над Эльбой.