Малинур (отрывок из романа)
В полдень Кузнецов был у входа в Уссурийский цирк. Там он условился встретиться с матерью солдата, которую безошибочно узнал ещё на подходе к крыльцу по их общим чертам лица. Скромная женщина лет сорока с волнением приняла два письма. Расспросила о сыне и, узнав, что неизвестный ей таджикский Хорог находится на афганской границе, от ужаса прикрыла ладонью рот.
— Не переживайте так. Там относительно спокойно. Тем более он, пограничник, — Кузнецов хотел продолжить, что в Афганистане погранвойск СССР нет, но врать не стал. Хотя и гостайну не раскрыл тоже: — Он же на советско-афганской границе, не в самом Афганистане.
Тем не менее женщина не на шутку разволновалась. Офицер намеренно беспечно привёл ещё какие-то доводы в пользу отсутствия поводов для переживаний, но собеседница чуть успокоилась, лишь узнав, что он послезавтра улетает назад и там сможет увидеть её дитя. Заохав, она нервно начала копаться в своей сумочке и, найдя искомое, умоляюще посмотрела в глаза:
— Сергей Васильевич, а Вы сможете Ярику передать вот это? Он перед армией снял, чтобы не отобрали. Но, там же рядом война… — женщина протянула ладошку, в которой лежал такой же, как и у него, оловянный крестик на верёвочке. — Не, носить не будет, просто в кармашек спрячет, и всё. Зато мне поспокойней станет. Пожалуйста.
В этот момент послышался колокольный перезвон. Кузнецов взял крестик и, задумавшись о чём-то своём, посмотрел в сторону храма, что находился неподалёку, возле рынка.
— Скажите, — произнёс он протяжно-вопросительно, будто обращаясь к какому-то третьему участнику их беседы, — а крест… он же по крещению даётся? — Сергей пристально взглянул в глаза женщине.
Та, бедная, побледнела, укоряя себя за неуместную просьбу и теперь не зная, как себя дальше вести.
— Можно человеку, не прошедшему обряд крещения, крест подарить? — почти строго, как на допросе, спросил Кузнецов. — У Вас сын, он крещёный, или нет?
Перепуганная таким оборотом, женщина протянула трясущуюся руку и тихо пролепетала:
— Да. Он крещёный… извините меня, я понимаю. Не надо передавать, пусть действительно дома лежит… у Вас же там строго. Извините…
— Не. Вы не переживайте, я передам, — улыбнулся Сергей, поняв, что своим тоном напугал собеседницу, — просто я в силу специфики службы, хорошо разбираюсь в исламе, а вот христианских традиций почти не знаю. Ну, так получилась. А Вы, судя по всему, знаете их особенности, поэтому и решил спросить.
— Вы… мусульманин? — совсем сбитая с толку мама солдата теперь смотрела ещё более испугано.
Кузнецов засмеялся:
— Да ну, что Вы! Какой мусульманин, я же русский. Просто служу всю жизнь среди них, поэтому и знако́м хорошо с исламом.
Женщина растерянно улыбнулась:
— Ой. Извините меня. Растерялась, что-то, испугалась…, — она смущённо посмотрела в глаза. — Крестик, это символ, что человек принял веру христианскую. А принимается она через обряд крещения.
Сергей озадаченно нахмурился. Женщина стояла рядом, держа перед собой сумочку и нервно перебирая пальцами.
— Спасибо за консультацию, — после паузы поблагодарила офицер. — Если хотите, можете письмецо сыну написать, я тоже передам. Укажите только, чтобы крестик напоказ не выставлял. По уставу не положено, и сослуживцы не поймут, да и народ там местный – мусульманский, нравы строгие. Я на рынок пока схожу, можем через час, здесь же увидится.
Собеседница всплеснула руками и сразу поспешила в ближайший киоск Союзпечати за ручкой и бумагой.
Не дойдя до рынка, Кузнецов свернул в небольшой сквер на улице Чичерина и, проследовав вдоль металлической ограды, оказался у входа на территорию церкви. Эта церковь была единственная из действующих, которую он видел в своей жизни. Нет, в Москве-то он видал разные церкви, но не воспринимал их как места культа. Они казались уж слишком впаянные в окружающую урбанистику и не выглядели живыми храмами веры. А большинство, так вообще использовались под музей или другие светские учреждения.
Местная же церковь была другой. Обветшалой, в тени деревьев, будто спрятанной от всеобщего обозрения. Неоднократно Сергей слышал удары её колокола и даже колокольный перезвон, как сегодня. Этот звук всегда будоражил его, словно что-то реликтовое и запредельное, прилетающее из другого мира. В детстве, возле ворот он несколько раз видел бабок-попрошаек и калек с протянутой рукой. Впервые столкнувшись с картиной, столь чуждой мальчишескому представлению о реальности, Сергей был потрясён до слёз. Он истерично потребовал у деда отдать рубль, когда тот не нашёл в кошельке мелочи. Потом отказался от мороженого и до самого вечера не проронил ни слова. После того случая, взрослые, завидев впереди нищих, сразу брали его за руку и переходили на другую сторону улицы. Со временем, калеки и попрошайки куда-то исчезли. Мама сказала, что их вылечили и устроили на работу. Маленький Сергей почувствовал облегчение, но ходить по данному тротуару уже отказался сам. Именно поэтому он так ни разу и не рассмотрел строение в глубине сквера.
Кузнецов остановился возле открытых чугунных ворот. Сразу за ними, не на тротуаре, а внутри двора, сидел на деревянной тележке безногий старичок. Перед ним лежала засаленная кепка. «Да уж, вылечили. Прогнали просто с тротуара» — печально подумал Сергей, вспомнив мамины слова. В этот момент дед поднял голову на редкого прихожанина, и в его слезящихся глазах засветилась надежда. Кузнецова аж качнуло, деревья вокруг поплыли – это был тот же калека, что и тридцать лет назад, только совсем старый и седой.
— Подай Христа ради, мил человек, — раздался скрипучий голос, потусторонний, как и звон колокола.
Сунул руку в карман. Мелочи не было, только купюры. Нашёл рубль и положил банкноту в кепку. Старик беззубо улыбнулся и тут же спрятал деньги в карман.
— Спасибо! Храни тя Господь, мил человек. Скажи, как зовут, я помолюсь за тя на вечери, — проскрипел дедок.
Сергей назвался. Спросил, как найти кого-нибудь из местных служителей.
— Ты не воцерковленный. Не видел раньше тя в храме. Те наверно, настоятель нужен? Если он, то к пяти приходи. В шесть вечерня, он и будет. А если диакон сойдёт, то Василий в притворе был. Пойди посмотри. Нет если, значит в алтаре он. Ты только туда не суйся. Позови: «Отец Василий. Благослови» он и выйдет.
Неуверенной походкой Кузнецов направился к церкви, с каждым шагом чувствуя нарастающее напряжение. Лёгкий ветер шевелил кроны деревьев, и, казалось, листья нашёптывают ему что-то. В безлюдном сквере, кроме офицера да инвалида у ворот, никто этого слышать не мог. У паперти он остановился, посмотрел на массивные дубовые двери. «Шагай, что ты встал, спасёшься…» — шелестели высокие тополя с права. «Сумасшедший, что ты делаешь, погибнешь…» — шептали неказистые осины из-за ограды слева.
Дверь открылась с трудом, Сергей вошёл внутрь. В притворе тихо и сумрачно, никого нет. Запах… да, это он. Тот самый, что источало кадило в доме Аиши. Это был аромат ладана, что он уже слышал до этого, правда, не ведая, где и когда. Шагнул в среднюю часть церкви и замер, глядя на святые лики с иконостаса. На обоих клиросах стояли напольные лампады, возле царских врат, почти напротив амвона, ещё одна. Свечи давали неяркий свет, и нимбы на иконах сверкали, словно привычные его взгляду снежные вершины. Поразительная тишина, высокий потолок, теряющейся в темени купольного свода, аромат ладана и робкое мерцание свечей. Сергей обвёл взглядом помещение и глубоко вздохнул, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Как ни странно, напряжение спало, ему даже захотелось присесть где-нибудь у стены. В голову пришла мысль, что, окажись он здесь в детстве один, то, наверное бы испугался всей этой странной обстановки, но сейчас ему было комфортно. Храм пустовал, однако множество иконописных ликов, нереалистично выразительных и скорбных, смотрели с разных сторон, придавая месту наполненность и возвышенную значимость.
Внезапно в тишине щёлкнул засов, и с правой стороны иконостаса открылась диаконская дверь, из которой на солею пролился солнечный свет.
— Здравствуйте, — раздался с клироса молодой голос, дверь закрылась, и храм сразу погрузился в прежний сумрак и тишину.
Почти неуловимый шорох рясы, скрип напольной доски, и с амвона спустился молодой помощник священника. Парень, лет двадцати пяти, не старше. В очках, с куцей бородкой, аккуратно стриженный. Взгляд приветливый, но чуть настороженный.
— Здравствуйте, — вымолвил Кузнецов, от волнения тут же забыв, с чего хотел начать свой разговор, — …Вы, диакон Василий?
— Да, — улыбнулся парень, — Вы ко мне?
Давно Сергей так не нервничал. Именно нервничал. В горных засадах и в бою зашкаливало внутренне напряжение, но только до первого выстрела, потом срабатывали наработанные навыки и рефлексы. Мозг и тело становились слаженным механизмом, эмоции притуплялись, уступая место холодному и циничному расчёту. В нелицеприятных разговорах с руководством возникало раздражение, иногда гнев, но голова всегда работала рационально. Когда случались происшествия, а тем более обычные неприятности по службе или в личном, внутри, конечно, становилось муторно и гадко. Однако всё равно, понимание ситуации и вариантов решения проблемы, не давало растерянности взять верх и позволяло мобилизовать ресурсы для нужных действий. Сложнее получалось с Аишей и её семьёй. Но и там, Кузнецов, по крайней мере, осознал, что далеко не всё происходящее возможно сразу логически объяснить, поэтому пока нужно смириться и подождать – придёт время, и с этими «экстраординарностями», он разберётся тоже. Данное убеждение временно спасало от жёстких последствий когнитивного диссонанса, освобождая ум от бесконечных и бесплодных размышлений. Для этого он выстроил защитную стену между внятной картиной привычного мира, где жил сам, и миром иррациональным, что существовал за гранью его понимания и с которым он познакомился после встречи с Али.
По эту сторону властвовала формальная логика. Профессиональный и житейский опыт научил Кузнецова: стоит лишить серьёзную проблему эмоциональной наполненности, как она сразу превращается в цель. Вполне осязаемую и ясную. Достигаешь цель – устраняешь проблему. Цель разбивается на задачи, задачи решаются либо действием, либо сами собой. Причём второй вариант срабатывал намного чаще первого. Более того, обезоружив таким образом проблему, в подавляющем числе случаев, она исчезала, даже не проявив цели. Потому как, оказывается, кроме пустых и дешёвых эмоций, ничего в ней и не было. Взяв логикой ума под контроль естественную реактивность психики, Кузнецов до недавнего времени был лишён мук самокопания, долгих страданий, и переживаний по чему-либо. Ему казалось, что любые жизненные потрясения - всего лишь события, на которые бесконтрольно накручиваются эмоции. И чем дольше этой вакханалии потворствовать, тем сложнее вернуть себя к реальности.
С другой стороны выстроенной стены, царил мир неосязаемых предчувствий, необъяснимых ощущений, внезапных озарений и предвосхищений. Там наработанные приёмы саморегуляции не помогали, и потому он терялся, когда всё естество, лишившись опоры на логику, начинало трепетать в благоговейном ужасе перед необъяснимым.
И вот сейчас, по своей собственной воле приблизившись к границе иррациональности, Сергей натурально нервничал. От нелепой ситуации, в которой здравым смыслом даже не пахло. С какой целью он действительно сюда пришёл? Что конкретно он хочет здесь узнать? И самое главное: если узнает, что это изменит? Его глобальная проблема не разбивалась на отдельные чёткие задачи, последовательно решая которые, возможно с ней справиться. Одну задачу он всё же выделил и сегодня под утро решил: крестик нашёлся. Ну и что дальше? Четверть часа назад, внезапно сформулировал вторую. Вернее, подумал о ней ещё в Хороге, когда после общения с профессором Ердоевым, вспомнил, от кого услышал слово апостасия. Но тогда, позвонив маме, он успокоился, поэтому и признаваться в своих опасениях ей не стал. Однако сегодня, общаясь у цирка, внезапно почувствовал, что, может быть, в этих опасениях и кроется загадка его психических метаморфоз? Возможно, не решив эту – вторую задачу, он не сможет сформулировать последующие? И неважно, что он здесь узнает. В любом случае происходящие вокруг него события, уж месяц как не в ладах со здравым смыслом. Так что, хуже не будет... наверное.
— Если честно, не знаю, — не своим голосом произнёс Кузнецов, после слегка кашлянул и продолжил: — Дело в том, что… — лишь в этот момент, он увидел стоящий в углу правого клироса огромный деревянный крест размерами с человеческий рост, и распятую на нём фигуру Христа, — я хочу узнать… — слова застряли, горло сжало спазмом, будто его стянули петлёй.
Сергей попытался договорить, но вместе слов послышался хрип и невнятное сопение. Улыбка сошла с лица диакона. Он проследил направления взгляда визитёра, после чего взял его под локоть и со словами: «Давайте продолжим на улице», неожиданно решительно вывел мужчину на паперть. Повернулся лицом к входу, трижды перекрестился с поклонами и внимательно посмотрел на странного гостя. Теперь церковный служитель выглядел необычайно бледным. То ли так подействовали эмоции, то ли сам по себе он был таковым от редкого пребывания на солнце.
— Вам, наверное, лучше дождаться отца-настоятеля, — тихо произнёс диакон, — вряд ли в моих силах помочь. Да и не по чину мне это… Отец Сергий к пяти будет, я доложу о вашей просьбе.
Кузнецов округлил от удивления глаза и, когда диакон уже схватился за ручку двери, громко окликнул его:
— Подождите! Я же не успел ничего попро… — он осёкся, поняв, что не успел ничего сказать, а попросить успел точно.
Парень испуганно оглянулся, его била мелкая дрожь. Он высоким голосом вымолвил:
— Все книги и метрики хранятся у настоятеля. Его преподобие будет к вечере, — и, переменившись в лице, чуть ли не прыжками сбежал с паперти. От ворот к храму шёл старик с посохом, в светло-серой рясе и такого же цвета скуфьи. Парень остановил священника и начал ему что-то взволнованно объяснять. Тот выслушал его и успокоительно, по-отечески, похлопал по плечу. Диакон засеменил назад. Подошёл первым к Кузнецову, дрожащим голосом произнёс:
— Отец Сергий изволил раньше по делам иерейским прибыть, — и, чуть склонившись, шёпотом добавил: — К пресвитерам православной церкви обращаются… — он настороженно посмотрел на мужчину, — отец Сергий, но если не сможете, то дозволено и просто: настоятель.
Кузнецов сошёл с паперти и робко сделал пару шагов навстречу священнику. Несколько раз тихо ыкнул и окнул, проверяя работоспособность голосовых связок. Звук вроде был, однако уверенности в наличии контроля над своим телом и головой, от этого не прибавилось. Вспомнились слова Аиши про инструменты, дарованные душе в услужение. В данный момент инструменты кузнецовской души явно трепетали невообразимым образом, и воли успокоить их, ей точно не хватало.
— Здравствуйте, настоятель, — поздоровался визитёр, пытаясь скрыть волнение.
— Здравствуйте. Подержите, пожалуйста, — старый священник, тяжело дыша, протянул свой посох и трижды перекрестился, глядя на золочёный купол церкви.
Сергей принял обычную деревянную клюку, отполированную до блеска многолетним использованием. Настоятель расстегнул верхние пуговицы рясы. Также освободил ворот у подрясника и, перекрестившись ещё раз, улыбнулся:
— Прости Господи. Жарко-то как, сегодня. Еле дошёл, — после чего снял скуфью и протёр лысину платком, — Спасибо, — он забрал посох, — Вы, как я понял, ко мне?
— Да, настоятель, — голос был нормальным, и Кузнецов с облегчением вздохнул.
— Значит, дело богоугодное, коль древний поп ключ от дома забыл, и ему по жаре в храм вернуться пришлось. Не уж-то ради Вас? — старик озорно хохотнул. — Пойдёмте на лавочке присядем.
Сели в тени деревьев, Сергей назвал своё имя. Диакон принёс ключи и по велению иерея пошёл за водой. Кузнецов собрался и по-военному кратко, внятно и недвусмысленно, изложил свою просьбу. Священник с удивлением посмотрел ему в глаза. Настоятель был действительно очень стар, лет под восемьдесят, однако взгляд имел ясный и не колкий. В отличие от большинства людей этот взгляд не изучал его, не пытался подавить или что-то выразить. Он, как и у Аиши, будто изливал на него странную энергию, окутывал ей, и волей-неволей оторвать глаз от лица священнослужителя с каждой секундой становилось всё сложнее.
— Сергей, — спустя немного, задумчиво вымолвил настоятель, — скажите честно, зачем Вам это?
Кузнецов посмотрел в сторону, глубок вдохнул и медленно выдохнул. Вот как раз и тот вопрос, на который он сам пытался найти ответ: «Зачем мне это нужно?». Вопрос вполне конкретный, а кроме абстрактных размышлений, в стилистике аишиных аллегорий, ничего другого его ум до сих пор так и не родил.
— Наверное, чтобы опереться на данную информацию как на факт и потом задать себе следующий вопрос. Ну… или удовлетвориться и жить, как жил дальше.
— У Вас возникли жизненные трудности? — уточнил собеседник. — Вы, кстати, кем работаете? Женаты?
— Отнюдь. Конечно, не без трудностей. У кого их нет? Но я человек прагматичный и справляюсь с ними вполне успешно, — Сергей открыто улыбнулся. — А про работу… я служащий. Пока женат.
Священник серьёзно смотрел на Кузнецова, думая о чём-то своём. Потом повернулся в сторону, куда смотрел Сергей, и неспешно произнёс:
— Мне понравился Ваш ответ. О Боге большинство вспоминает, когда плохо. Какие они сыны, если навещают родителей, когда требуется их помощь? И что, даст отец им денег, после этого такие дети станут его больше почитать и любить? Не, опять забудут до следующей проблемы. Тяжек их путь на Голгофу. Мало кто идёт к Царствию небесному не потому, что жизнь тяжкая, горе случилось или будучи на пороге смерти, а по природной духовной потребности. И лишь единицы научаются быть по-настоящему счастливыми в миру и не впадают в зависимость от его мирских благ да горестей. Вот они-то неминуемо встречаются с Господом ещё при жизни земной.
Настоятель опять взглянул на Сергея:
— Вижу, бес в тебе бесится. Но это не страсти людские – совладал ты с ними, вероятно. Уныние, самый страшный бес. Он душу твою терзает. Уныние не от праздности, суетности или пресыщения. Другое… грех ты совершил какой-то тяжкий. Вот и рвёт бес твою душу на части, покоя не даёт. Потому что душа ведает о содеянном, и благо пока ещё бьётся с нечистым.
Священник замолчал, глядя, как подходит диакон. С благодарностью принял кувшин с водой. Предложил кружку Кузнецову, тот отказался. Выпил сам.
— Помогу Вам, — опять перейдя на «Вы», резюмировал настоятель, — хотя, признаться честно, впервые с такой просьбой сталкиваюсь. Единственно, прежде убедиться надобно, что справку о себе наводите, а не о другом человеке. Сами понимаете, вопрос сношений с церковью в нашей стране весьма деликатный. Паспорт Ваш необходим. Прости меня, Господи, — священник перекрестился и продолжил: — В какой период, думайте?
И тут, Сергей впал в абсолютный ступор. В Советском Союзе офицеры не имели паспорта, его заменяло удостоверение личности. Но это было полбеды. В документе на первой же странице указывалась его принадлежность к КГБ СССР, а на последующих и звание полковника. Подобного оборота Кузнецов не ожидал. Ведь старый священнослужитель наверняка сталкивался с работой госбезопасности в период гонений на церковь. Да и сейчас государство строго контролировало религиозную деятельность, не допуская её выхода за пределы культовых сооружений и ревностно оберегая советских граждан от влияния церковников. Более того, судя по возрасту, священник вполне мог быть и жертвой репрессий тридцатых годов. Какие бесы проснутся в нём, узнай он о принадлежности Сергея к системе КГБ? В лучшем случае сочтёт его за провокатора и прогонит. А в худшем, информация о визите сотрудника уйдёт «куда следует», и тогда положение Кузнецова станет совсем глупым – это, если мягко сказать.
— Думаю, 1947-й, через год после рождения. Наиболее вероятно - ноябрь. Тогда маму положили в больницу, и я оставался на попечение бабушки, — ответил Сергей, лихорадочно соображая, что же сказать про паспорт.
Настоятель с улыбкой взглянул на собеседника:
— В 1946-м после долгих лет тотального богоборчества, сей храм и открылся вновь. А в 1948-м, мне Господь даровал свободу и счастье быть назначенным на местный приход.
Кузнецов побледнел, понимая, что его опасения не напрасны. Он засунул руку во внутренний карман пиджака, достал документ в красной обложке и посмотрел в глаза иерею:
— Отец Сергий, я слышал про исповедь…, моя просьба и положение, сродни ей. Также как исповедь, надеюсь, они останутся втайне, — и протянул книжку священнику. — С собой нет паспорта, есть партбилет. В нём имеется фотография.
Вопреки ожиданиям, настоятель к партийной принадлежности Кузнецова отнёсся спокойно. Открыл корочки, посмотрел на фотографию владельца документа в лейтенантской форме, ознакомился с первой страницей и вернул книжицу хозяину.
— Сергей Васильевич, подождите здесь или в храме. Минуток пятнадцать. Диакон Василий позовёт Вас, как смогу что-то ответить. Не переживайте, я всё понимаю.
Спустя не более четверти часа, дверь храма открылась. Кузнецов не стал дожидаться, как вышедший диакон позовёт его, и сам направился к входу. Служитель провёл визитёра в небольшое помещение, судя по всему, являющимся чем-то наподобие канцелярии. Настоятель сидел за столом. Перед ним лежала раскрытая тетрадь, разлинованная на графы и заполненная красивым почерком.
— Вот, — священник подвинул тетрадь к вошедшему и ткнул пальцем в одну из строк.
Он наклонился ближе, не глядя на значение граф, прочёл поблёкшие от времени цифры и слова: «14.11.1948 год; Сергий Кузнецов 21.12.1946 г.р.; Василий Кузнецов 1918 г.р.; Ольга Кузнецова 1921 г.р.; Анна Кузьминична Никишина 1896 г.р.». Сергей, не чувствуя рук, зажал пальцем страницу и прикрыл тетрадь. На титульном листе была выведена надпись: «Метрическая тетрадь таинства крещений. Свято-Покровский приход Иркутской епархии Русской Православной Церкви. Город Уссурийск Приморского края. Год 1946 – 1975». Он опять открыл тетрадь. Ещё раз прочёл строку. Над графой с именем своей бабушки прочёл наименование столбца: «Восприемники».
Настоятель спокойно смотрел на Сергея. Тот сел на табуретку в углу, ощущая, как кровь отливает от лица и холодеют руки. В горле опять возникло першение.
— Почему Иркутской епархии? — сработала профессиональная дотошность, и мозг выдал первый «попавший под руку» вопрос, тем самым давая себе время вернуть самообладание.
— Как упразднили Владивостокскую в 48-м, так и состоим по чину в Иркутской до сих пор, — ответил настоятель. — Я Вас крестил.
Кузнецов это уже понял, по записи «Отец Сергий» в последней графе.
— А что означает «Восприемники»? — осипшим голосом спросил он.
— Родители крёстные, по народному. Те, кто берёт на себя обязанность воспитывать чадо в вере Христовой.
Повисла пауза. Первая реакция утихла, но горло по-прежнему зудело, язык предательски пересох, отчего дыхание стало шумным. Священник первым прервал молчание:
— Анна Кузьминична, бабушка ваша и восприемница. Мы были хорошо знакомы с ней. Она являлась прихожанкой этого храма. Царствие ей небесное, — он перекрестился. — Уступил мольбам её тогда. Видя истовую веру Аннушки во Христа, свершил таинство крещения внука без родительского позволения. И в доме её был, исповедовал рабу божию пред смертью. Слава Богу, дочь вовремя позвала, дала возможность душу облегчить матушке.
Сергей сидел, уставившись на потрёпанную обложку тетради. В голове набатом гудело: «Апостасия, апостасия, апостасия…».
— Знаю, — еле слышно произнёс он, — вчера мама рассказала.
Наместник глубоко вздохнул:
— Каялась ваша бабушка, что не хватило сил духовных воспротивиться окружению и выполнить обещание, данное пред Господом отцу своему.
Кузнецов поднял взгляд на священника. Тот продолжил:
— Тайна исповеди свята. Но, может, не зря Господь устроил нашу встречу? Ведь просила она тогда поговорить с её внуком Сергием. Аннушка уже в блаженство впадала и от умственной слабости полагала, что вы ещё мальчик и где-то рядом. Хотя до того, как слегла, рассказывала, что внук - офицер и служит далеко, в Средней Азии.
Отец Сергий по-старчески сморщился, напрягая память и формулируя последующую мысль:
— Каялась она, что не смогла по завету отца, привить веру во Христа хотя бы своему внуку, — священник встал. — Да, прости меня, Господи, если неверно понял волю твою, — он перекрестился.
Кузнецов тоже встал, сглотнул и от боли в горле чуть скривился. Посмотрел на время: обещанный матери солдата час до повторной встречи, почти закончился.
— Благодарю, отец Сергий, — не своим голосом произнёс он, — не знаю, правда, что теперь мне с этим знанием делать, но спасибо. И за бабушку спасибо. Она действительно была почти святой. Всю жизнь молилась за внука. Мне надо идти. До свидания.
Кузнецов повернулся к двери и уже почти вышел из помещения, как священник окликнул его. Офицер обернулся.
— А вы не пытайтесь понять, зачем это знание нужно, — громко произнёс хозяин. — Промысел божий за пределами понимания. Сведите ум свой в сердце, и всё вам откроется само собой.
Сергей на секунду задумался:
— Я попробую… понять, как это сделать, — и вышел за дверь.
