Андрей, конечно, предложил проводить, но после истории с косяком мне хотелось ровно противоположного — тишины и одиночества. Он сказал, что позвонит завтра. Я кивнула и пошла прочь, слыша за спиной, как закрывается дверь виллы.
Шла и думала: вот он, взрослый мужик, 37 лет, свободен делать что хочет. Не ребёнок. Но вопрос ведь не в нём, а во мне — как мне к этому относиться? Мне оно надо?! Я слишком хорошо знаю, к чему может привести подобный образ жизни… Ненавижу наркоманов.
До сегодняшнего знакомства с ним и своего переезда в Черногорию я восемь лет была в отношениях с таким же вот — марихуановым наркоманом. Все они, как один, говорят: «Марихуана — это не наркотик». Но я видела на собственном опыте, что это ложь. Сначала куришь полкосяка, потом косяк в день, потом тебе уже надо два, три, четыре… А потом кажется, что травка «уже не вставляет», и ты начинаешь искать для себя более тяжёлые допинги.
А вместе с этим — психика в клочья, эмоции на качелях: от спокойствия до истерики за десять секунд. Как у «Феррари» до двухсот. Я знаю, о чём говорю. Сначала ты ловишь его расслабленную улыбку, а через несколько часов, на отходняках, он уже орёт так, что дрожат стены. И всё это сопровождается киданием вещей, обвинениями, потом извинениями, слезами и клятвами, что «это в последний раз». А через два дня — всё сначала.
Мы расстались за год до моего переезда в Черногорию, но весь этот год, прямо или косвенно, он всё равно оставался в моей жизни. Неудивительно: познакомились в шестнадцать, встречаться начали в двадцать, прожили вместе восемь лет. И вот мне почти тридцать — я никогда не была замужем, но уже успела отмотать полный срок в тюрьме под названием «созависимые отношения».
Такие, как я, нынче зовутся «созиками» — от «созависимый». Почему именно так? А потому что тебе не всё равно. Как уже сказала ранее, мы были знакомы с шестнадцати — конечно, мне было не всё равно. Созики всегда пытаются спасти зависимых: отправить их к психологу, психиатру, в рехаб или ещё куда. Я доходила до того, что даже «сдавала» его его собственной матери: "Сделайте хоть что-нибудь, я уже не могу."
Но ей, видимо, это было неинтересно. Не скажу, что она не любила своего сына — возможно, любила, но по-своему. Просто ей было интереснее выстраивать свою личную жизнь, чем заниматься сыном.
Любовь к нему, как к мужчине, умерла ещё на втором году отношений. Но остался страх. Страх остаться одной, страх признать, что ошиблась. Последние годы мы уже тупо терпели друг друга. Я выбрасывала его вещи из дома, всякий раз, когда он приходил обдолбанный, а он возвращался обратно. Спокойно мог ударить во время вспышек ярости — а я всё равно прощала.
В последний год отношений, я уже была откровенно толстой (вес за пару лет подскочил с 56 до 75 кг), покрылась прыщами, с расковырянной кожей (дерматилломания — так это называется) и вечно красными глазами. А потом, в какой-то момент, поняла: если продолжу спасать его, закопаю себя и свою жизнь окончательно.
И тогда я пошла к психологу. На протяжении года — два раза в неделю. Сначала просто ревела навзрыд и жаловалась на то, какой он «плохой», а я «жертва». Потом мы начали работать. Она учила меня смещать фокус — не на него, а на себя. С его жизни — на свою. И через какое-то время я смогла наконец-то выйти из этих отношений.
Не скажу, что ему было всё равно или он грустил — нет. Скорее, знаете, это напоминало ребёнка, который всё время плачет, пытаясь привлечь внимание, а ты его игнорируешь. И в какой-то момент он понимает, что это бессмысленно, и замолкает. Именно так было в нашей паре.
Когда мы расстались, он ещё звонил, говорил что-то вроде: Я обдолбанный, приезжай. Или ещё какую-то хрень, которую я уже и не помню. Даже мерзко вспоминать. Но… я научилась выбирать себя. И горжусь, что в последний наш телефонный разговор, при очередной подобной манипуляции, у меня хватило храбрости ответить: Спасай себя сам.
После этого он пропал, и я его больше не видела. Ну а сама, как вы уже знаете, оказалась здесь, в Черногории.
И вот теперь вопрос: стоит ли после всего этого снова подходить к краю той же пропасти? Андрей — взрослый, умный, харизматичный. Но он курит. Пусть даже только траву. Может ли за этим стоять всё то же дерьмо, что я видела раньше?
Мысли крутились по кругу. — Он не такой, он старше, у него всё есть. Он уверен в себе, у него нет этой подростковой злости, что была у того. — А если он всё-таки такой же? Хочешь второй круг ада? — Но ведь с ним легко, он интересный, тянет к нему, как магнитом. — Легко? Пока всё красиво. А потом? Опять крики, злость, вещи в стену? — Может, он просто расслабляется так, не больше. У всех есть свои слабости. — Да, а у тебя — привычка спасать утопающих. И чем это закончилось в прошлый раз? — Но я изменилась. Я уже не та, что раньше. Я смогу поставить границы.
Я шла и спорила сама с собой на каждом шагу. То вспоминала, сколько сил ушло, чтобы вылезти из прошлого, то ловила себя на том, что мне безумно хочется верить в лучшее.
Оказавшись дома, я вышла на балкон, закурила, посмотрела на тёмную, сонную Будву. Ответа не было. Я решила, что продолжу общение и пока просто возьму на себя роль «наблюдателя». Если в нём есть гниль — она быстро проявится.
Я затушила сигарету и вернулась в комнату, где моя младшая сестра сопела, уткнувшись носом в подушку. И впервые за долгое время я почувствовала что-то, похожее на спокойствие.
— Девочки, встаааём! Хватит спать! — голос мамы вломился в сон, как сирена, без всяких «пожалуйста» и «доброе утро». Такой же громкий, уверенный и абсолютно бесцеремонный, каким он был всегда, ещё с тех времён, когда мы с сестрой были мелкими и жили в Екатеринбурге.
Дверь в нашу уже будванскую комнату распахнулась без стука — мама, как и в детстве, напрочь игнорировала факт, что мы уже взрослые и в состоянии сами решать, когда вставать. Или не вставать.
Я зажмурилась и с силой натянула подушку на лицо, пытаясь отгородиться от этого утреннего вторжения. Голова гудела глухо и монотонно, как пустое железное ведро, по которому кто-то медленно бьёт ложкой.
— Встаеееём! Время уже одиннадцать! Всю жизнь проспите! — не унимался наш «плохой полицейский» — так она любила называть себя, когда брала на себя роль домашнего диктатора.
Хочешь не хочешь, а придётся. Я осторожно приподняла подушку и косым, почти мстительным взглядом посмотрела на соседнюю кровать — там уже сидела сестра, бодренько листая соцсети.
Попытка поднять голову закончилась ощущением, будто она весит десять килограммов и держится на шее исключительно по инерции. Да, вино — напиток благородный, но в больших дозах превращается в орудие пытки.
«Срочно янтарную кислоту», — мрачно подумала я, соскальзывая с кровати. Накинула растянутое худи, которое помнило ещё мои московские ночные посиделки, сунула ноги в старые тапки и поплелась туда, где уже витал густой запах кофе. По дороге зацепилась плечом о дверной косяк — реакция еще была на уровне «автопилота».
На кухне жизнь кипела: отец разговаривал с Алисой, моей самой младшей сестрой, о какой-то музыкальной группе, мама сидела за столом, вальяжно облокотившись и с видом победителя тянула свой чёрный, крепкий, как асфальт, кофе. Увидев меня, она хищно прищурилась, как кошка, заметившая мышь, и едва заметно улыбнулась.
— Ну что, как головка? — протянула она, явно смакуя момент.
— Не спрашивай, — буркнула я, наливая себе чашку. Горячий, крепкий, как пощёчина. Сделала первый глоток, будто пытаясь оживить себя из состояния «полутруп». Руки дрожат, в висках гул. И всё же, как любой заядлый курильщик, я потянулась за сигаретой — начинать своё утро без этого было бы всё равно что пытаться дышать без воздуха.
Через час после того, как я кое-как вернулась в человеческий облик, зазвонил телефон.
— Привет, как ты? — бодрый голос Андрея резанул, как солнечный свет в глаза с похмелья.
— Лучше некуда, — буркнула я, вложив в каждое слово столько сарказма, что им можно было бы намазать целый тост.
— Так и подумал, — усмехнулся он. — Ну, собственно, для этого и звоню. Давай позавтракаем вместе?В «Розмарине». Там драники, которые лечат даже похмелье.
— Отлично. Через полчаса встречаемся там, — сказал он и отключился.
Я отложила телефон и поплелась приводить себя в порядок. Мысли отказывались анализировать хоть что-то серьёзнее, чем выбор между апельсиновым соком и бокалом шампанского. В идеале — и то, и другое.
Лёгкий гул в висках всё ещё напоминал о вчерашнем, но осознание, что в моей жизни появилось что-то, кроме бесконечных новостей о войне, — новая компания, наконец-то социализация и предвкушение свежих драников — действовало лучше любого аспирина.
Сегодня я точно не в форме для флирта, зато вполне готова просто раствориться в общем гуле голосов и запахе горячего кофе.
И всё же, где-то на краю сознания зудела мысль: интересно, каким он будет сегодня — всё таким же лёгким и обаятельным или в нём уже проявится что-то, от чего стоит держаться подальше?
Я поправила волосы, накинула лёгкую куртку и, выходя из дома, поймала себя на ощущении, будто день обещает быть длиннее, чем обычно. И, возможно, куда насыщеннее, чем я предполагала утром.
