— Провожающие, не заходим! Две минуты стоянка. Быстро, быстро! Как фамилия?
Грузная бабка впереди меня еле вскарабкалась по ступенькам. Шустро взбежал паренёк-студент. Я, поцеловав Карика, забралась следом.
— Скоро увидимся, Василёк, — крикнул он под лязганье лестницы.
— Скоро!
Проводница затолкала нас внутрь и встала у входа с фонарём в руках. Белый луч резал снег, скакал по ноздреватым сугробам. Я бросилась к окну; в полутьме вагона вокзальный прожектор шпарил в глаза. Прищурившись, я кое-как разглядела на перроне Карика — он зачем-то нагнулся, потом замахал рукой, а потом стянул перчатку, сложил большой и указательный пальцы кругляшком и приложил к сердцу, несколько раз ткнув себя в грудь. Я засмеялась и повторила жест. Карик улыбнулся, шутливо погрозив пальцем. Поезд тряхнуло. Поехали.
— Что за азбука глухонемых? — проворчала соседка, наблюдавшая за мной из-за баррикады сумок. Я промолчала: говорить с чужими не хотелось, хотелось подольше смотреть на Карика, сохранять в памяти его выражение лица — так он всё ещё будто был рядом. Но тётка с сумками перебила настроение. Взглянув на неё, я на миг отвернулась от окна, а когда вернулась — Карика уже не было, только бежали станционные дома, сугробы и вагоны товарняка на запасном пути.
Я стянула куртку и села. В груди разрасталась голодная пустота. Достала телефон из кармана кофты, повертела в руках — связи не было. Убрала в чемодан и задвинула под полку. Поезд тряхнуло, и из кармана, так и оставшегося открытыми, выскочило что-то мелкое и блестящее.
— Ой!
Я почти прихлопнула беглянку, но поезд тряхнуло снова, меня бросило в бок, и я ударилась о чужую полку.
— Стрелки переводят, — глубокомысленно изрекла соседка, помогая мне встать. — Что потеряла?
— Монетку…
Я бухнулась на колени, чувствуя, как звенит в ушах. Вот ерунда — пять копеек. Ну, уронила и уронила. Мало ли. Но в глазах встал жест Карика — сложенные кружком пальцы к сердцу. Не потеряй. Ни за что.
Забыв брезгливость, я зашарила руками по полу. Соседка посветила мне своим телефоном. Пыль, грязь, трупик таракана, чеки… Серебряно блеснуло в самом углу, сердце прыгнуло к горлу; я потянулась, схватила и выгребла в куче крошек новенький рубль.
— Нашла?
— Не та…
— Сколько потеряла-то?
— Пять копеек!
Пять копеек. Как это, должно быть, смешно. Но это были особые пять копеек — погнутые, со ржавым пятнышком на аверсе и сколом в ребре. Я выпросила их у Карика на вокзале тысячу лет назад, когда мы во второй раз расставались надолго.
Всё было слишком хорошо, он оказался слишком идеален, слишком похож на тот образ, который я выдумала — и встретила наяву. В разлуке я боялась, что и вправду выдумала Кара. Иногда страх доходил до абсурда, я постоянно писала ему, и если он не отвечал на сообщения — спал, или был занят, или просто принимал душ, — тут же начинала воображать ужасы, немели руки; мне начинало казаться, что его не существует.
Когда я провожала Кара в первую командировку на север — боролась с этими страхами, как могла, но в аэропорту не выдержала:
— У тебя есть что-нибудь особенное? Такое, чего больше нет вообще в мире? Чтобы я взглянула и уверилась, что ты настоящий. Не выдумка.
— Смешная, — вздохнул Карик. Правой рукой прижал меня к себе, левой принялся ворошить рюкзак. Протянул мне брелок из камешков янтаря: — Пойдёт? Я в Рубижовке купил у стрелочника, он сказал, сам делает. Эксклюзив.
— Нет, не пойдёт. Мало ли сколько он таких наделал.
— Так… Это? — Карик тряхнул кожаным браслетом.
— Нет. Это тоже можно запросто сплести, подделать!
— Ну я не знаю тогда, — растерялся он. Объявили самолёт, я вздрогнула, и Кар воскликнул: — Ага! Смотри… Такой штуки точно больше ни у кого.
И вынул ту монетку — пять копеек. Самая обычная, аверс и реверс, но криво погнутая, с характерным сколом и ржавчиной.
— Такого пятака больше нигде нет. Оставь себе, смотри и вспоминай меня. Я её ещё в универе совал в ботинок перед экзаменами, а потом мы на рельсы клали под поезд, перед дипломом, вот она и погнулась.
Позже я просверлила в монетке дырочку и, когда Кар уезжал, носила на шее. Слишком часто дёргала — особенно пока он лежал в коме после операции, да ещё когда уплывал дипломатом в гуманитарную миссию. Шнурок истёрся и распался у меня в руках прямо на вокзале. Я сунула монетку в карман, и вот…
— Ты чего ревёшь? — донимала соседка. — Пять копеек. Да я тебе дам пять копеек!
— Нет, нет… Это не те…
Я схватила мобильник, чтобы набрать Карика, но связи по-прежнему не было. Не было всю ночь, и с каждым километром, с каждой станцией всё сильнее сжимало горло. Что-то не так, выстукивало сердце. Что-то очень не так. Наконец, в серых предутренних сумерках, под храп и свист, телефон нашёл две полоски сигнала. Я без сил привалилась к стене и набрала Кара. Пока шли гудки, дёргала на джинсах катышки пыли: я искала монету, по всему купе, пока сонный сосед сверху не попросил не шуметь.
— Алло, — раздалось в трубке настороженно и довольно грубо.
— Карик! — цепенея, выпалила я.
— Какой Карик? Ошиблись!
Я посмотрела последний вызов — видимо, случайно набрала не тот номер. Открыла избранное. Пролистала адресную книгу… Номера Карика не было.
— Эй! Ты чего побелела вся? — подняла голову соседка.
— Ничего… нормально…
Я набрала маме. Та, несмотря на рань, взяла трубку сразу.
— Мама! Мам, всё в порядке?
— Ты чего так рано не спишь, Валька? Всё хорошо.
— Мама, Карик не звонил?
— Какой Карик?
— Мама! Мой парень… Карик… Ну мам!
— Валюш, твои парни мне не звонят. Ты что?
Я смотрела в окно. Снежная равнина и зубцы леса на самом горизонте. Телеграфные столбы: тык. Тык. Тык.
— Валь?..
Мы шутили про эту монетку: такая бесценная во всех смыслах. Что купишь на пять копеек? Но зато сколько воспоминаний… А ещё это был пароль: я показывала монетку охране, и меня пропускали к Карику на раскопки — действовало получше всякого паспорта. Однажды его друзья по монетке пустили меня в общежитие дипработников — через окно на первом этаже, в обход администратора: открыли створки, сбросили верёвку, и я взобралась. Иначе было не пробраться, да и Карику было не выйти из-за визовых сложностей. На следующее утро он улетал на четыре месяца, и мне очень хотелось его увидеть…
С каждой новой разлукой, с каждым разом ржавый пятачок обретал всё большую ценность. Кар говорил, что он у меня как намоленный. Мы шутили, что пятак этот — бесценный во всех смыслах. А теперь пятак, видимо, решил пошутить со мной.
Я зажмурилась, проморгалась, ещё раз пролистала адресную книгу. Номера не было. Я попыталась восстановить его в памяти. Первые цифры помнились, но последние путались, рябили, как палки цикория за окном. Я помотала головой. Бред, абсурд какой-то! С силой пнула по чемодану.
— Сумарь-то у тебя какой большой, — заметила соседка, выставляя на стол чашки. — Встречает хоть кто-то?
— Да, — машинально ответила я. Кару нужно было приехать в посольство Гевесты уже сегодня, поэтому он летел самолётом. Я боялась самолётов панически и ехала поездом — дольше почти на сутки, зато куда спокойней. Мы надеялись, что к моему приезду Какрик закончит формальности, и у нас будет пара дней, чтобы погулять по городу. — Жених встретит. Который вчера провожал.
Соседка, разворачивая пакет, пожала плечами.
— Я и не заметила, что кто-то тебя провожал.
— Как это? Вы ещё спросили, что за азбука глухонемых.
— Конечно! Ты руками махала — то ли крестилась, то ли бесов отгоняла.
— Это я Карику!
— Какому ещё Карику?
— Мой жених. Стоял на перроне, — чувствуя раздражение, злость и вскипающий ледяными комками страх, оборвала я. Настойчиво повторила: — Стоял на перроне.
Соседка аж перестала чистить яйцо. Посмотрела на меня. Протяжно выдохнула.
— Не было никого на перроне вчера. Ты же в Крапивинске села? Ну. Пусто.
— Да ну вас, — пробормотала я. Внутри что-то поворачивалось, какие-то винтики, какой-то кран, выпускавший наружу тайные страхи. — Как не было? Был. Был!
— Да угомонись, — примирительно велела соседка, но сама забеспокоилась ещё сильней, когда я снова бухнулась на колени и принялась искать монету. Вагон просыпался, мои поиски уже никому не мешали; я с грохотом вытащила чемодан и баулы, чьи-то ботинки, тапки…
— Ты попроси у проводницы швабру, — посоветовали сверху. Я так и сделала. Вытащила из-под полок всё, вплоть до того, что сковырнула блестевший в углу гвоздик.
Пятака не было. Как не было номера Карика в телефонной книге. Как не было обещанного звонка от него — а он клялся позвонить в девять, сразу как встанет.
Я посмотрела на часы. Восемь сорок.
Поезд остановился, и я выскочила на станцию — хоть на пять минут вон из вагона. Свежий, морозный ветер зашлёпал по лицу, приводя в чувство. Вот ерунда. Чего испугалась? Ну, потеряла пятак. Ну, стёрся номер, мало ли. Мама… Мама всегда говорила, что ей моих ухажёров не упомнить. А соседка вчера почти спала, когда я села, что она там могла разглядеть? Сейчас в девять Карик позвонит, и всё пройдёт. Пройдёт.
— Заходим, заходим! Перекурили и хватит. Или тут хотите остаться? — окликнула проводница. Меня осенило, я бросилась к ней и схватила за руки:
— Женщина, я вчера садилась в Крапивинске — помните, меня молодой человек провожал? Вы ещё сказали, провожающие, не заходим… Такой высокий, в чёрной кепке, с рюкзаком? Помните?
— Мало ли кто кого провожал. Думаете, вы одна у меня? — буркнула проводница. — Давайте, заходим!
— Но вы помните? Серая куртка, красный рюкзак…
— Не помню! В вагон!
Локомотив тяжело фыркнул, и вслед за этим из душных недр вагона раздалась знакомая мелодия. «Контрабанда мечты» Мельницы — она стояла у меня только на Карика, вечного путешественника... Я взлетела по лесенке, пронеслась через тамбур, едва не врезавшись в титан, бросилась к сумке…
— Алло! Алло, Карик! Карик, ты почему не брал трубку, я… Карик!
Ни помех, ни ответа. Мелодия оборвалась. Сердце сжалось до точки и тут же взбухло: не успела! А в следующий момент раздалось чьё-то кудахтанье:
— Алло, алло! Да, во Владимире уже! Хорошо спали, связь отличная, звони!
Я стояла, огорошенная, никак не соображая, что случилось. Непринятых в телефоне не было, но я же точно слышала «Контрабанду», точно-точно…
Тётка с боковушки опустила мобильник на стол, и музыка тут же заиграла вновь. Тётка схватила трубку и кудахтаньем зачастила:
— Забыл что-то? Чего перезваниваешь тогда? А… А! Ну ладно, скоро будем, давай!
Я опустилась на свой матрас, обхватила руками сумку. Услышала как сквозь вату:
— Племянник поставил какую-то музыку непонятную. Всё прошу, чтоб на нормальный звонок поменял.
Поезд тронулся. Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась.
— Половина пути, — вздохнула соседка, размешивая лапшу. — Ты бы хоть поела. Яичко будешь?
Меня чуть не вывернуло от запаха
Темнело. Зажгли все лампы. Я сидела в углу полки, глядя, как в чёрном стекле отражается жизнь вагона. Мы подъезжали к конечной станции, кое-кто из пассажиров уже собирался, стаскивая багаж, кто-то пил чай, с криком носились дети. Я ничего не слышала. Отражение полустанка, приправленное мелкими огоньками, напомнило крыши Самарканда. Мы с Кариком долго бродили по тамошнему базару и набрели на лоток старика, который торговал украшениями и древними монетами. Кар предложил мне заменить нашу монетку чем-то более интересным. Я отказалась наотрез, но он всё равно принялся рыться в коробке и вытянул тройной чёрный треугольник на кожаном шнурке.
— Это руна Вальнут, — сказал старик. — Для тех, кто хочет умереть в бою, чтобы попасть в Вальхаллу.
— Самое оно, — засмеялся Карик. — Сколько?
— Не покупай это, пожалуйста, — попросила я.
— Ты чего, Василёк? Испугалась? Всё это ерунда, все эти руны. Зато посмотри, как красиво!
Он обвёл пальцем узел, в который скрещивались треугольники, и чёрный металл блеснул в свете заката — глубокий, с переплетающимися внутри оттенками антрацита. Поднял руну повыше — она медленно завертелась, качаясь, как маятник.
— Это будто клубок влюблённых змей, — пробормотал Кар, разглядывая кулон. — Сколько?
— Карик, ну пожалуйста! Зачем тебе это?
— Просто красиво. Василёк, если тебе так не нравится, я не буду носить при тебе. Буду только в разлуке. Ты носишь монетку, а я буду носить этот…
— Вальнут, — подсказал старик.
— Вальнут, — повторил Карик, и я услышала его голос — здесь, в вагоне, в тысячах дней и километров от Самарканда.
— Валентина Дмитриевна! Вам особое приглашение? Сдавайте бельё, прибываем через двадцать минут!
Я вздрогнула. Звонко щёлкнула пластиковая бутылка с минералкой. За окном давно плыло Подмосковье, а в черноте впереди зажигались огни Москвы. Я вглядываясь в них, и тёмное золото холмов давило, впечатывая в мрак несущийся поезд.
Вагоны дёргались, затихая.
— Карик, пожалуйста, — шептала я, не обращая внимания на чужие взгляды. — Будь тут, пожалуйста, пожалуйста…
— Этот что ли твой жених? — вдруг захохотала соседка, я вскинула голову и, если бы не сидела, рухнула бы — такая слабость охватила всё тело: блаженная слабость и густое, валящее с ног счастье. Карик был там, шёл по перрону вместе с поездом — с громадным букетом, в своей чёрной кепке и с красным рюкзаком.
— Этот, — прошептала я, сползая с полки. Подхватила чемодан и побрела к выходу. Проводница опустила лестницу, я выбралась наружу, оглядываясь… Карик стоял в десяти шагах, вертя головой.
— Карик! Кар, я тут!
Я пролетела разделявшее нас расстояние в секунду, бросилась к нему, уже видела зелёные глаза в белёсых ресницах, веснушки, горбинку на носу… Он шагнул в сторону с удивлением и даже с негодованием:
— Осторожней! Смотрите, куда идёте!
— Карик?
Он нахмурился, вглядываясь, как вглядываются в человека, которого не могут узнать.
— Мы знакомы? Извините, я девушку встречаю…
Я перестала дышать — забыла, как это делать. Всё полетело чёрными мушками, как прах от костра. Кар побежал, не оглядываясь, к вагону, вытягивая шею, на ходу доставая телефон… Я побрела прочь на автомате, просто потому, что ноги повели к вокзалу, вслед за толпой прибывших. Около будки фастфуда ручка чемодана выскользнула из руки, чемодан бухнулся на лёд. Я опустилась следом. Слёзы закапали в порошу, застилая глаза.
Что-то сверкнуло в снегу. Я судорожно расковыряла пальцами наледь… Пять копеек. С пятном ржавчины на аверсе, со сколом и просверленной дыркой. Как? Я взяла пятак в руки, сжала между большим и указательным пальцем. В тот же миг сзади раздалось:
— Василёк! Василё-ок! Я тут, я тут, Валька! Я тебя не заметил! Ты видимо проскочила вперёд. Всю дорогу до тебя дозвониться не мог, передумал уже невесть что…
Я дёрнулась на голос. Кар бежал ко мне, поскальзываясь, улыбаясь, размахивая букетом. Я обернулась, в ужасе решив, что за моей спиной есть кто-то ещё, и на самом деле Карик бежит к этой кому-то… Но сзади было пусто. Кар остановился, подхватил меня под локоть, помог встать. Заметил в пальцах монету.
— Ой. Валя! Откуда она у тебя?
— Я… тут нашла… Карик, что за чертовщина…
— Валь, я бежал к тебе, хотел успеть к вагону и выронил её случайно. Подумал, шут с ней… А ты нашла! Вот здорово! Выходит, правда, непростая монетка.
— Карик! Как она у тебя оказалась? Она же всегда у меня была!
— Так ты её забыла вчера. Выронила, когда заходила в вагон. Я же тебе показывал в поезде: у меня, у меня! — Он ткнул себя в грудь, совсем как вчера на перроне. — Ты разве не поняла?..
Автор: Дарина Стрельченко
Пояснительная бригада:
Параллельные миры. Не случайно упоминание Крапивинска - отсылка к Владиславу Петровичу Крапивину и его циклу "В глубине Великого Кристалла". Монетка - как грань, как ребро Кристалла. В одном мире монетка есть, и Карик с Васильком вместе, в другом мире - нет монетки, и Карик совсем не знает Василька.
