Дафну Дюморье принято относить к числу британских королев детектива, либо снисходительно называть «романтической романисткой» — вероятно, потому, что в ее книгах почти всегда присутствует выраженная любовная интрига. В действительности же в активе Дюморье есть и исторические романы, и готические новеллы, и сентиментальные пьесы, а в целом ее проза тяготеет скорее к жанру психологического триллера.

Книга «Берега», в оригинале озаглавленная «The du Mauriers» и впервые опубликованная в 1937 году, незадолго до сенсационной «Ребекки», стоит в творческом наследии автора особняком. С одной стороны, она отвечает потребности изобразить в красках историю своего рода, которую Дюморье, очевидно, испытывала: из-под ее пера в разное время вышли самостоятельные биографии отца, деда и прабабки. С другой, написанные в форме романа «Берега» представляют собой попытку автора осмыслить собственную судьбу, проанализировав опыт предшествующих поколений, и, хотя не являются в строгом смысле беллетризованной автобиографией, сочетают в себе все черты этого сложносоставного жанра.

1. Тема семьи и рода

Как драматург в экспозиции пьесы представляет основных действующих лиц и пунктирной линией намечает сформировавшиеся между ними отношения, так и создатель автобиографии обычно предпочитает начать разговор с читателем с краткой справки о своих матери и отце, бабушке и дедушке, старших братьях и сестрах. Использование этого приема обусловлено не только желанием отдать дань уважения родне: оставаясь более-менее константной, именно семья способна взять на себя функцию материала, скрепляющего сюжет и композицию, которые вполне могут развалиться под напором многочисленных новых знакомств, ожидающих автора на протяжении жизни.

В беллетризованных мемуарах тема рода приобретает особое звучание и часто отвечает за художественную составляющую текста. Писатель может соблюдать документальную точность лишь в том, что касается его личного опыта, но стоит ему ступить на территорию предков, как он тут же оказывается вынужден реконструировать события, опираясь на семейные предания и свидетельства очевидцев, то есть интерпретировать и домысливать.

Пример: «Дикие лебеди» Юн Чжан

Книгу «Дикие лебеди» Юн Чжан написала под впечатлением от многочасовых бесед с матерью, которая, впервые приехав в Европу, в подробностях поведала дочери о том, как отдала жизнь Коммунистической партии, не забыв и о бабушке Юн Чжан, в свое время познавшей все прелести беспощадного матримониального этикета дореволюционного Китая. Дополнив воспоминания матери рассказом о собственной юности под обжигающими лучами звезды по имени Мао, писательница в 1991 году опубликовала автобиографический роман, который на ее родине до сих пор продают из-под полы.

2. Портреты современников

Большая заслуга писателей заключается в том, что они любят дружить с другими писателями и так называемыми деятелями культуры. Ну или хотя бы иногда проводить с ними время. Такая дружба, а также влюбленности, сплетни, ссоры неизменно находят отражение в автобиографиях — в особенности беллетризованных: в художественном произведении протагонист окружен не затмевающими его, но яркими персонажами, что позволяет автору создать как общий конфликт, так и ряд частных. При этом всегда нужно помнить, что, рисуя портреты современников, писатель не стремится к объективности и с легкостью может ввести аудиторию в заблуждение, пойдя на поводу у личных симпатий и антипатий.

Все как в «Полночи в Париже» Вуди Аллена: нарочито брутальный Хемингуэй, назойливая, гнусавая Зельда Фицджеральд, карманный Тулуз-Лотрек и теплый, ламповый Париж чудовищно раздражают и возмущают, если не принимать во внимание тот факт, что кумиров прошлого мы видим не сквозь призму истории, а глазами главного героя фильма Гила Пендера — парня хорошего, но поверхностного, если не сказать глуповатого.

Пример: «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя

Собственно, именно «Праздник» Хемингуэя служил для Аллена одним из источников вдохновения во время работы над сценарием «Полночи в Париже». Но если живой классик по указанным выше причинам сдобрил сюжет фильма щедрой порцией клюквы, то классик мертвый оттенял свои наблюдения за современниками иронией куда более деликатной и тонкой: чего стоит только Фицджеральд, который у Аллена представлен картонным смазливым денди, а у Хемингуэя — ни много ни мало трагическим коротконогим гением.

3. Психологизм

Впервые начав ходить на индивидуальную психотерапию, человек, как правило, удивляется тому, что говорить ему во время сеансов предлагается не столько о насущных проблемах, сколько о делах давно минувших дней: ранних страхах, тревогах, обидах. Многие психологические проблемы решаются путем скрупулезного анализа предшествующего опыта.

Работая над автобиографией, писатель нередко хочет не только донести до аудитории правдивые обстоятельства своей жизни, свести личные счеты с врагами или воссоздать в памяти то, что казалось давно забытым, но и добиться психотерапевтического эффекта. Он стремится добраться до самой сути явлений, а собственные реакции на них разобрать на винтики и шестеренки. Язык такой автобиографии зачастую чрезвычайно пластичен, выразителен, богат на тропы.

Вместе с тем фигурирующие в ней личности из окружения автора как бы размываются и кажутся сошедшими с полотен не Люсьена Фрейда, а скорее Моне или Сера: литератору важно не описать в деталях родню, друзей и знакомых, а передать свое впечатление от них.

Пример: «Память, говори» Владимира Набокова

В первой же главе книги «Память, говори» Набоков пишет: «Я изучаю мое младенчество (что представляет собой наилучшее приближение к изучению собственной вечности) и вижу пробуждение самосознания как череду разделенных промежутками вспышек». Из таких вспышек, по сути, и состоит эта автобиография, которая охватывает почти полувековой период — от рождения писателя до 1940-х годов, когда он вместе с семьей перебрался из осажденной гитлеровскими войсками Европы в США, — и повествует о том, как из любимца матери — восприимчивого, болезненного мальчика — вырос сноб и сухарь, который за три года учебы в Кембридже ни разу не посетил местной библиотеки.

4. Ностальгия

Курт Воннегут однажды назвал роман Германа Гессе «Степной волк», содержащий немало завуалированных автобиографических элементов, книгой ностальгии и был чрезвычайно меток в этом определении. Редкий автор пишет воспоминания о своей жизни, находясь в доме, в городе или даже в стране, где прошло его детство. Хотя исключения, конечно, существуют: так, Сельма Лагерлеф принялась за мемуары после того, как переехала обратно в свою родовую усадьбу Морбакка, которую выкупила на деньги, полученные вместе с Нобелевской премией.

В целом же добровольная или вынужденная эмиграция для писателя — обычное дело. Однако даже искренне считая себя человеком мира, он часто оказывается бессилен перед щемящей тоской по родной улице, наглому соседскому коту и бабушкиным пирогам. В результате острое чувство ностальгии часто является и поводом для создания автобиографии, и движущей силой сюжета.

Пример: «Лето Господне» Ивана Шмелева

Сначала горячо приветствовавший революцию 1917 года, а потом в ужасе бежавший от произвола советской власти за границу Иван Шмелев писал свой opus magnum в Париже. Рожденное среди домов-исполинов со скошенными углами, ночных кафе и шумной суеты городской жизни «Лето Господне» стало не только выдающимся примером беллетризованной автобиографии, но и своеобразным памятником уютной, патриархальной России, где пекли кулебяки на четыре угла, купались в проруби и всем двором резали капусту для закваски.

5. Герой-маска

Жанр беллетризованной автобиографии уже сам по себе подразумевает известные отступления от действительного хода событий, однако некоторые авторы идут дальше и создают alter ego для себя и для фигурирующих в книге людей из своего окружения, делая таким образом границу между реальностью и вымыслом еще более зыбкой. При этом вряд ли можно утверждать, будто писатель предпочитает скрываться за вымышленным именем просто потому, что боится честно сказать: да, это я в детстве стрелял из рогатки по голубям, в отрочестве подворовывал деньги из отцовского кошелька, а в юности давал девушкам обещания, которые и не думал сдерживать.

Как правило, понять, что под протагонистом автор подразумевает самого себя, не составляет труда — особенно для тех, кто и так более-менее знаком с его биографией. Другое дело, что введение в повествование героя-маски дает практически безграничную свободу: в угоду художественному замыслу часто приходится изрядно приукрашивать самые будничные происшествия, а быть пойманным на лжи мало кому захочется.

Пример: «В дороге» Джека Керуака

Основной для книги Керуака послужили заметки, которые он делал во время автомобильных путешествий по Америке вместе со своим другом Нилом Кэссиди в 1940-е годы. Позже Керуак особенно и не скрывал, что в образе Сэла Парадайза вывел самого себя, а под именем Дина Мориарти — Кэссиди. Аналогичный творческий прием был вообще характерен для американских писателей, в чьих произведениях приоритетное внимание уделялось сексу, наркотикам и условному рок-н-роллу: все понимают, кто прячется под маской Генри Чинаски и из чьей биографии почерпнуты приключения Рауля Дюка. Генри Миллер и вовсе не утруждал себя изобретением псевдонима.

6. Интрига

На сегодняшний день не существует универсального, общепринятого свода правил, который бы обязывал писателей делать сюжеты книг исключительно непредсказуемыми, — не то «Атлант расправил плечи» и «Щегол» просто не добрались бы до аудитории. Вместе с тем писатели в большинстве своем все-таки стремятся к тому, чтобы их романы и рассказы не только поднимали важные философские проблемы и затрагивали неискоренимые социальные конфликты, но и, что называется, читались на одном дыхании.

Беллетризованная автобиография также стремится создать интригу: мало кому интересен просто набор приукрашенных фактов, изложенных в прихотливой последовательности. Важно, чтобы читателю до последних страниц не давал покоя вопрос «Что здесь происходит и кто все эти люди?».

Пример: «Алмазный мой венец» Валентина Катаева

Хотя сам Катаев кокетливо утверждал, что «Алмазный мой венец» — всего лишь «свободный полет <…> фантазии, основанный на истинных происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся в <…> памяти», его книга представляет собой исключительно захватывающий roman clef — роман с ключом, в котором под вымышленными именами зашифрованы несколько десятков исторических личностей. Разгадывать, кому Катаев подарил кличку Командор, а кого ласково назвал синеглазкой, не менее увлекательно, чем пытаться вычислить убийцу в классических детективах Агаты Кристи.

7. Исповедальность

С помощью автобиографии писатель порой хочет не просто описать свои поступки и мысли за определенный период времени, но и дать им оценку с точки зрения глобальных представлений о добре и зле. Источником таких представлений — особенно если речь идет об авторах XVII–XIX веков — часто становится религиозное знание, а само жизнеописание напоминает исповедь: облегчая душу, литератор как бы отдает на суд читателя свои многочисленные прегрешения, а читатель берет на себя роль если не священника, то хотя бы беспристрастного, молчаливого слушателя.

В то же время важно понимать, что исповедальный характер повествования отнюдь не требует фактографической точности: религиозный опыт всегда субъективен, а существование высшего разума недоказуемо. Более того, человек склонен как преувеличивать, так и преуменьшать влияние своих действий на других людей. Поэтому автобиография, создатель которой живописует свои духовные искания, всегда подразумевает допущения и погрешности.

Пример: «Исповедь» Жан-Жака Руссо

Приверженец деизма — религиозно-философского воззрения, которое называет Бога первопричиной сотворения мира, но отрицает его вмешательство в повседневную жизнь человека, — Жан-Жак Руссо неоднократно выступал с критикой института Церкви: по его мнению, испокон веков клерикалы цинично манипулировали естественной потребностью человека верить в бессмертие души. Соответственно, христианские догматы и ритуалы он отвергал. Однако в своей «Исповеди» Руссо с таким упоением бичует себя за малейшие проступки и обнажает до того постыдные эпизоды своей биографии, что каждая книга этого воистину монументального труда могла бы начинаться с фразы: «Отец мой, я согрешил».

Автор текста: Мария Смирнова
Источник: https://daily.afisha.ru/brain/2583-drugie-berega-kak-ustroen...

Другие материалы:

• «Хайнлайн на нудистских тусах регистрировался под фамилией Монро» — переводчик культового фантаста

• История Нэта Кинга Коула — джаз, эстрада и расовые предрассудки Соединенных Штатов

• От «Зловещих мертвецов» до «Чужих» — 9 хоррор-сиквелов, превзошедших оригиналы

• Стихи поэтов Серебряного века — для детей

• Российская фантастика — изданная с 11 по 24 июня 2023 года

• От ученого до секс-магната — 10 биографических кинодрам

• Случай на мосту между жизнью и смертью — об одном известном рассказе Амброза Бирса

• Каким видят будущее писатели — 5 романов от современных классиков

• Боевые дельфины и киты-разведчики — как морских животных используют в военных целях

• История постсоветской поп-музыки в песнях — Кар-Мэн «Лондон, гудбай!» (1991)

• История спагетти-вестерна — от Серджио Корбуччи и Серджио Леоне до Квентина Тарантино

• Вселенная Роберта И. Говарда. Часть 1: Кулл из Атлантиды, король Валузии

• Саша Чёрный — поэт, сатирик, эмигрант

• Классика научной фантастики — Джон Уиндем. День триффидов

• Акула пера — как Хантер Томпсон стал заложником "Страха и отвращения"

• Последняя поп-икона нулевых — как Эми Уайнхаус меняла музыку и погубила себя

• Промежуточные итоги — 10 лучших игр первой половины 2023 года

• Кто скрывается под маской — самая полная история культового жанра слэшер

• Технологии как угроза — 12 книг в духе сериала «Черное зеркало» (6 фантастических + 6 нон-фикшн)

• Не только Индиана Джонс — 7 легендарных героев, которые возвращаются на экраны

• Процесс идет — 140 лет со дня рождения Франца Кафки

• Сериалы июля — новые сезоны «Ведьмака», «Пищеблока», «Чудотворцев», «Благих знамений» и много чего ещё, в том числе новинки

• Мамины дочки в Голливуде — краткий обзор главных женских архетипов в кино

• Из чего сделаны Malchiks — два «Заводных апельсина»: Кубрика и Бёрджесса

• Стартовали съемки фильма «Волшебник Изумрудного города» — доступны первые кадры

• «Тот самый Мюнхгаузен» — отрывки из биографии немецкого барона

• Какие проблемы Америки распиливает «Техасская резня бензопилой» — в классической франшизе и новом фильме Netflix

Всю жизнь он шокировал и удивлял окружающих: своим противоречивым характером, скандальными произведениями и необычными увлечениями. Он коллекционировал бабочек и увлекался футболом, сочинял шахматные задачи и вел эпатажные лекции по всемирной литературе. На весь мир Набокова прославила книга о нимфолепсии «Лолита», она же принесла ему финансовую независимость и лишила Нобелевской премии.

«Надменный щеголь»: детство и юность Набокова

Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю), однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля — в начале XX века разница была не 12, а 13 дней. Владимир Набоков любил подчеркивать:

«В самом последнем из моих паспортов в качестве «даты рождения» указано «23 апреля», что является также датой рождения Шекспира».

Набоков был из аристократической семьи: отец — Владимир Набоков происходил из старинного дворянского рода, был одним из лидеров Конституционно-демократической партии. Мать будущего писателя — Елена Рукавишникова — дочь богатого золотопромышленника. Набоков был у них первенцем, позже у Владимира и Елены родилось еще четверо детей: Сергей, Ольга, Елена и Кирилл.

Дети получали всестороннее домашнее образование. В семье разговаривали на трех языках: русском, английском и французском, поэтому с раннего детства будущий писатель «начал читать по складам английские книжки раньше, чем выучился писать по-русски». Художник Мстислав Добужинский, учитель Марка Шагала, давал Владимиру Набокову уроки рисования. Он также увлекался теннисом и шахматами, много времени проводил в обширной родительской библиотеке, которая насчитывала более 10 тысяч томов.

В семь лет Владимир Набоков увлекся энтомологией:

«Все, что я чувствовал, завидя прямоугольник обрамленного солнечного света, подчинялось одной-единственной страсти. Первая моя мысль при блеске утра в окне была о бабочках, которых припасло для меня это утро».

Родилась эта страсть, как вспоминал Набоков, с «пустячкового случая»: наставник показал мальчику на бледно-желтую бабочку, ее поймали в фуражку и заперли в платяном шкафу. Бабочка должна была за ночь умереть, однако на следующее утро она вылетела в открытое окно. Насекомое так понравилось Набокову, что он «стонал от желания, острее которого ничего с тех пор не испытывал». После этого случая Владимир Набоков нашел ночницу, которую мать усыпила для него с помощью эфира. Этот зародившийся в детстве интерес к энтомологии Набоков пронес через всю свою жизнь.

Когда будущему писателю было одиннадцать, родители отдали его в недавно открывшееся в Петербурге Тенишевское училище. В своей автобиографии «Память, говори» Набоков писал:

Меня обвиняли в нежелании «приобщиться к среде»; в «надменном щегольстве» (главным образом французскими и английскими выражениями, которые испещряли мои русские сочинения, что было для меня только естественным); в отказе пользоваться грязными мокрыми полотенцами в умывальной; в том что при драках я пользовался наружными костяшками кулака, а не нижней его стороной, как принято у русских забияк. Один из наставников, плохо разбиравшийся в играх, хотя весьма одобрявший их группово-социальное значение, пристал ко мне однажды с вопросом, почему, играя в футбол, я всегда торчу в воротах, «вместо того, чтобы бегать с другими ребятами». Особой причиной раздражения было еще то, я приезжаю в школу и уезжаю из нее в автомобиле, между тем как другие мальчики, достойные маленькие демократы, пользуются трамваем или извозчиком. Один из учителей, скривившись от отвращения, внушал мне как-то, что я, на худой конец, мог бы оставлять автомобиль в двух-трех кварталах от школы, избавив тем самым моих школьных товарищей от необходимости смотреть, как шофер «в ливрее» ломает передо мной шапку. То есть школа как бы позволяла мне таскать с собою за хвост дохлую крысу, но при условии, что я не стану совать ее людям под нос.

Летом 1914 года Владимир Набоков написал свое первое стихотворение, его создание он сравнил с «потрясьеньем от чуда… когда сердце и лист были одно». Через два года умер дядя Набокова — Владимир Рукавишников. Он оставил племяннику многомиллионное состояние и усадьбу Рождествено. Тогда же на собственные деньги Владимир Набоков издал свой первый поэтический сборник, в него вошло 68 стихотворений. Позже Набоков никогда его не переиздавал и вспоминал о книге как об «исключительно плохой».

Директор Тенишевского училища, В.В. Гиппиус… принес как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно его разнес при всеобщем, или почти всеобщем, смехе. <…> Его значительно более знаменитая, но менее талантливая кузина Зинаида, встретившись на заседании Литературного фонда с моим отцом, который был, кажется, его председателем, сказала ему: «Пожалуйста, передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет», — своего пророчества она потом лет тридцать не могла мне забыть.

Владимир Набоков, «Другие берега».

Начало скитаний

После революции 1917 года Набоковы навсегда покинули Петербург, семья перебралась в Крым и поселилась в Гаспре. Крым показался Набокову чужим:

«Все было не русское, запахи, звуки, потемкинская флора в парках побережья, сладковатый дымок, разлитый в воздухе татарских деревень, рев осла, крик муэдзина, его бирюзовая башенка на фоне персикового неба; все это решительно напоминало Багдад».

В январе 1918 года он выпустил единственный сборник стихотворений, написанный в соавторстве. В альманах «Два пути» вошли 12 произведений Набокова и восемь — его одноклассника Андрея Балашова.

В Гаспре они прожили около года, в 1918 году отца Набокова назначили министром юстиции и перевели в Симферополь, семья переехала в Ливадию. В ноябре этого же года отец познакомил сына с художником и поэтом Максимилианом Волошиным, он стал наставником будущего писателя: они много беседовали о поэзии, Волошин открыл для Набокова метрическую теорию Андрея Белого и опубликованный в 1910 году сборник «Символизм». В следующие два года Набоков писал более сложные и замысловатые стихотворения, применяя к ним исследование Белого о ритмах:

Задумчиво и безнадежно
распространяет аромат
и неосуществимо нежно
уж полуувядает сад…

В Крыму писатель вел альбом «Стихи и схемы», в который помещал свои сочинения, шахматные задачи, заметки. К стихотворениям Набоков рисовал диаграммы. Например, диаграмма «Большой медведицы», если соединить все пиррихии в стихе, образует созвездие.

Еще в Гаспре Набоков познакомился с композитором Владимиром Полем. По его просьбе он написал цикл стихотворений «Ангелы». В него вошло девять стихов — в соответствии с ангельской иерархией. В крымский период Набоков подготовил свою первую статью, посвященную бабочкам Крыма, исследование он опубликовал в 1920 году в Англии.

В конце марта 1919 года Набоковы уехали из Ливадии, а 15 апреля, до захвата Крыма большевиками, — навсегда покинули Россию. На корабле «Надежда» они отправились в Константинополь. На греческий берег Набоков спустился в день своего 20-летия. В первый же день семья посетила центр Афин, Акрополю Набоков посвятил несколько стихотворений. Но в целом Греция разочаровала писателя:

«Два проведенных в Греции весенних месяца я посвятил, снося неизменное негодование пастушьих псов, поискам оранжевой белянки Грюнера, желтянки Гельдриха, белянки Крюпера: поискам напрасным, ибо я попал не в ту часть страны».

Уже в мае Набоковы перебрались в Лондон. В Англии они сняли комнаты на Стэнхоуп-Гарденз, 55. Уезжая из России, они смогли вывезти некоторые драгоценности — и жили на деньги от них. 1 октября 1919 года Владимир Набоков поступил по совету Глеба Струве в Кембриджский университет.

Сначала он слушал лекции по зоологии, Набоков вспоминал:

«Целый семестр я препарировал рыб, пока наконец не сказал своему университетскому «тютору» (Э. Гаррисону), что это мешает мне писать стихи, и спросил, нельзя ли мне переключиться на русскую и французскую филологию».

В Кембридже Набоков продолжил писать русские стихи, начал творить на английском: в Trinity Magazine напечатали его большое стихотворение «Дом». Занялся Владимир Набоков и переводами. Во время учебы он основал Славянское общество (позже оно переродилось в Русское общество), играл в теннис, был голкипером в кембриджской команде по футболу.

«Папы больше нет»: главное потрясение в жизни Владимира Набокова

Спустя год жизни в Лондоне, Набоковы переехали в Берлин. Владимир Набоков остался в Англии: хотел закончить учебу. В Берлине его отец вместе с Иосифом Гессеном организовали газету «Руль». В ее первом номере, который вышел 27 ноября 1920 года, напечатали рассказ Ивана Бунина и стихотворение молодого Набокова. Он подписался псевдонимом Cantab. А с января следующего года «Руль» стал печатать произведения Набокова с подписью «Влад. Сирин». Этот псевдоним Владимир Набоков взял не случайно, в русском фольклоре Сирин — мифическая райская птица:

«Я прочел где-то, что несколько веков назад в русских лесах обитала великолепная разновидность фазана: она осталась жить в народных сказках как жар-птица, и отблески ее великолепия сохраняются в замысловатой деревянной резьбе, украшающей крыши деревенских изб. Эта чудо-птица настолько поразила воображение, что трепетание ее золотых крыл стало душой русского искусства; мистицизм трансформировал серафима в длиннохвостую птицу с рубиновыми глазами, золотыми когтями и невообразимыми крыльями; ни один народ в мире не любит так сильно павлиньи перья и флюгера».

Такая подпись появлялась под большинством его произведений.

В этот период Владимир Набоков иногда приезжал в Берлин. В марте 1922 года, когда писатель приехал на пасхальные каникулы к родителям, умер его отец. Его убили во время выступления в Берлинской филармонии экс-министра иностранных дел Временного правительства Павла Милюкова. Террористы выстрелили Набокову-старшему в позвоночник, легкое и сердце. Он умер мгновенно. Владимир Набоков записал в своем дневнике:

Эту ночную поездку я вспоминаю как что-то вне жизни, чудовищно длительное, как те математические задачи, которые томят нас в бредовом полусне. Я глядел на проплывающие огни, на белесые полоски освещенных тротуаров, на спиральные отражения в зеркально-черном асфальте, и казалось мне, что роковым образом отделен от всего этого, что фонари и черные тени прохожих — случайный мираж, и единственное, что значительно и явственно и живо, — это скорбь, цепкая, душная, сжимающая мне сердце. «Папы больше нет».

Уже в апреле Набоков был вынужден вернуться в Кембридж — там предстоял последний семестр:

«Мне подчас так тяжело, что чуть не схожу с ума, — а нужно скрывать. Есть вещи, есть чувства, которых никто никогда не узнает».

В мае начались экзамены, а 17 июня Владимир Набоков получил степень бакалавра второго класса. Через четыре дня он уехал в Берлин.

Смерть отца потрясла Набокова. Он стал угрюмым и депрессивным. Еще будучи студентом, он познакомился с двоюродной сестрой своего друга, Светланой Зиверт. Ей он посвятил строки:

«Мечтал я о тебе так часто, так давно, / За много лет до нашей встречи».

Вскоре после переезда в Германию, Набоков сделал Зиверт предложение, она вспоминала, что юноша был так подавлен, что она не смогла ему отказать.

«Вещественная нищета и духовная нега» Набокова в Берлине

В Берлине Набоков стал зарабатывать репетиторством: он давал уроки французского и английского, обучал теннису и боксу. В 1922 году издательство «Гамаюн» заказало Набокову перевод «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Писатель сохранил кэрролловский юмор и иронию, но, как он обозначил во вступлении, «Алиса стала Аней, зажила новой жизнью»: он привнес в произведение русский колорит и изменил имена. Доводилось Набокову ради заработка составлять и «коммерческие описания каких-то кранов». Об этом периоде он писал:

…я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать.

Владимир Набоков, «Другие берега».

В начале 20-х годов XX века Берлин был центром русской эмиграции: всего в этот город перебралось более 300 тысяч русских писателей, дипломатов, художников, политиков. В столице Германии было около сотни русских издательств и множество книжных магазинов. Берлин называли литературной столицей русской эмиграции. В литературную среду попал и Владимир Набоков.

В апреле 1922 года он присоединился к содружеству писателей и художников «Веретено», для альманаха группы писал стихотворения. После он вместе с Леонидом Чацким и Глебом Струве организовал тайный литературный кружок «Братство круглого стола». В него входили Сергей Горный и Владимир Татаринов, Сергей Кречетов и Владимир Амфитеатров-Кадашев. Самым близким другом Набокова в этот период был Иван Лукаш. Как отметил в книге «Владимир Набоков: русские годы» Брайан Бойд, «никогда больше и ни с одним писателем у Набокова не будет такого тесного контакта в работе, как с задиристым Лукашем». И действительно, вместе они работали над сценариями пантомим «Агасфер», «Синяя птица», «Вода живая», «Locomotion».

В ноябре 1922 года вышла первая берлинская книга Владимира Набокова — перевод «Николы Персика» Ромена Роллана, через пару месяцев он издал сборники стихотворений «Гроздь» и «Горний путь». Примерно в это же время родители Зиверт расторгли помолвку между Набоковым и их дочерью: будущий брак им казался провальным из-за неустроенности писателя.

8 мая 1923 года Набоков встретил Веру Слоним: «Я познакомился со своей женой, Верой Слоним, на одном из благотворительных эмигрантских балов в Берлине». Два года они переписывались, а 25 апреля 1925 года тайно — поскольку родители Слоним были против их брака — поженились. Вскоре после свадьбы Владимир Набоков завершил свой первый роман «Машенька». Он вышел в берлинском издательстве «Слово» в феврале 1926 года под его уже постоянным псевдонимом «Сирин».

Герой мой не очень симпатичный господин, зато среди других лиц есть милейшие люди. Я знакомлюсь с ними все ближе, и уже мне начинает казаться, что мой Ганин, мой Алферов, танцовщики мои Колин и Горноцветов, мой старичок Подтягин, киевская еврейка Клара, Куницын, госпожа Дорн и т. д. и — least but not last — моя Машенька, — люди настоящие, а не выдуманные мной. Я знаю, чем пахнет каждый, как ходит, как ест, и так хорошо понимаю, что Бог — создавая мир — находил в этом чистую и волнующую отраду. Мы же, переводчики Божьих творений, маленькие плагиаторы и подражатели его, иногда, быть может, украшаем Богом написанное; как бывает, что очаровательный комментатор придает еще больше прелести иной строке гения.

Владимир Набоков в письме к матери от 13 октября 1925 года.

Этот роман принес Набокову известность — о нем заговорили как об одном из самых талантливых писателей молодого поколения.

В течение нескольких лет Набоков написал романы «Защита Лужина» о гениальном шахматисте: «Кончаю, кончаю… Через три-четыре дня поставлю точку. Долго потом не буду браться за такие чудовищно трудные темы, а напишу что-нибудь тихое, плавное. Все же я доволен моим Лужиным, — но какая сложная, сложная махина», — писал Набоков матери.

В 1933 году нацисты пришли к власти, обстановка в Германии накалялась. Своеобразным откликом на политические и общественные события стал роман «Приглашение на казнь», в котором главного героя осуждают на смерть за непохожесть на других — «гносеологическую гнусность». В 1934 году у Набоковых родился сын — Дмитрий. Через два года Веру Набокову — еврейку по национальности — уволили с работы: в стране обострились антисемитские настроения. А в 1937 году вся семья и вовсе была вынуждена покинуть страну.

Сначала они поселились в Париже. Здесь Владимир Набоков дописал один из своих самых знаменитых романов — «Дар». Частично произведение появилось в парижском альманахе «Современные записки», полностью его удалось опубликовать только в 1952 году. В предисловии к английскому изданию Набоков писал:

Я жил тогда в Берлине с 1922 года, т. е. одновременно с юным героем моей книги. Однако ни это обстоятельство, ни то, что у меня с ним есть некоторые общие интересы, как, например, литература и чешуекрылые, ничуть не означает, что читатель должен воскликнуть «ага» и соединить творца и творение. Я не Федор Годунов-Чердынцев и никогда им не был; мой отец не был исследователем Средней Азии (которым я сам еще может быть когда-нибудь буду). <…>
Она [книга «Дар»] была и останется последним романом, написанным мной по-русски. Ее героиня не Зина, а русская литература. Сюжет первой главы сосредоточен вокруг стихотворений Федора. Во второй литературное творчество Федора развивается в сторону Пушкина, и здесь он описывает зоологические изыскания отца. Третья глава оборачивается к Гоголю, но настоящий ее стержень — любовное стихотворение, посвященное Зине».

После трех лет во Франции Набоковы бежали в Америку на последнем рейсе пассажирского лайнера Champlain.

Главная книга — «Лолита»

В 1940-х годах Набоковы часто переезжали в поисках работы и жилья. Они побывали в Нью-Йорке, Пало-Альто, Мидлтауне, Кембридже и других городах. Какое-то время Владимир Набоков еще надеялся печатать свои произведения на русском, но вскоре был вынужден публиковаться исключительно на английском:

«Личная моя трагедия — которая не может и не должна кого-либо касаться — это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка…»

Еще в Европе он начал работу над романом «Истинная жизнь Себастьяна Найта». Это было первое большое произведение на английском языке. Набоков опубликовал его в 1941 году в американском издательстве New Directions. Его друг, влиятельный литературовед Эдмунд Уилсон, отзывался о романе:

«Просто удивительно — ты пишешь такую великолепную англоязычную прозу и так разительно отличаешься от других англоязычных писателей… Все это на высочайшем поэтическом уровне — как оказалось, ты превосходный английский поэт. Роман восхитил и воодушевил меня как ни одна другая новая книга уж и не упомню за сколько времени».

В Америке Набоков стал преподавать: он вел курсы русской и мировой литературы в колледже Уэллсли и Корнеллском университете, Гарварде. Он читал студентам лекции о Пушкине и Лермонтове, Достоевском и Тургеневе, Гоголе и Толстом. Своеобразный взгляд на литературу и писателей прославил его среди студентов: его выступления собирали полные лекционные залы.

Во время отпуска, путешествуя по Америке, Владимир Набоков начал работу над своим самым скандальным романом — «Лолитой». Он писал его около пяти лет: собирал материал, удлинял рукопись:

«Гумберт Гумберт написал ее в тридцать раз быстрее меня. Я перебелил ее только весною 1954 года в Итаке, жена перестукала ее на машинке в трех экземплярах, и я тотчас стал искать издателя».

Как говорил автор, это «книга, рассказывающая о печальной судьбе ребенка: вполне обыкновенной маленькой девочки, захваченной отвратительным и бессердечным человеком».

Роман удалось напечатать не сразу, американские издательства отказывались брать на себя ответственность. Он был опубликован в 1955 году в Париже в «Олимпии Пресс», где печатали авангардные эротические произведения. Вокруг «Лолиты» вскоре разгорелся скандал: критики спорили о культурной ценности произведения, обвиняли его в порнографичности, а автору приписывали «атрофию нравственного чувства». «Лолита» даже оказалась в центре судебного разбирательства, а тираж на время арестовали. Однако в 1958 году роман все-таки издали в Америке.

Шум вокруг романа принес известность его автору: книга долго не покидала верхние строчки списков бестселлеров, а права на экранизацию «Лолиты» стоили 150 тысяч долларов. Сам Владимир Набоков называл этот роман своим любимым:

Мне кажется, что всякий настоящий писатель продолжает ощущать связь с напечатанной книгой в виде постоянного успокоительного ее присутствия. Она ровно горит, как вспомогательный огонек газа где-то в подвале, и малейшее прикосновение к тайному нашему термостату немедленно производит маленький глухой взрыв знакомого тепла. Это присутствие книги, светящейся в неизменно доступном отдалении, удивительно задушевное чувство, и чем точнее совпала книга с ее умозрительными очертаньями и красками, тем полнее и ровнее ее свет. Но как бы книга ни удалась в целом, есть у автора, там и сям, любимые места, заветные закоулочки, которые он вспоминает живее и которыми задним числом наслаждается с большей нежностью, чем остальными частями книги. <…> И когда я вспоминаю «Лолиту», я всегда почему-то выбираю для особого своего услаждения такие образы, как учтивый Таксович или классный список учеников Рамздэльской школы, или Шарлотта, произносящая «уотерпруф», или Лолита, как на замедленной пленке подступающая к подаркам Гумберта, или фотографии, украшающие стилизованную мансарду Гастона Годэна, или Касбимский парикмахер (обошедшийся мне в месяц труда), или Лолита, лупящая в теннис, или госпиталь в Эльфинстоне, или бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, «серой звезде», столице книги, или, наконец, сборный звон из городка, глубоко в долине, доходящий вверх до горной тропы».

Успех «Лолиты» принес Набокову и финансовую независимость. В 1960 году вместе с женой он переехал в швейцарский городок Монтрё. В этот период Набоков переводит на английский язык «Евгения Онегина» Александра Пушкина с комментариями, дарит англоязычным читателям перевод «Героя нашего времени» Михаила Лермонтова и «Слова о полку Игореве». В 1962 году Набоков издал антироман «Бледный огонь»: произведение, которое состоит из поэмы выдуманного писателя, комментариев к ней, предисловия и именного указателя. Набоков, заигрывая, называл роман «совершенно простым»:

«Эта книга гораздо веселее других, в ней запрятано много изюминок, и я надеюсь, кто-нибудь их обнаружит».

В 1967 году в нью-йоркском издательстве «Федра» вышел перевод «Лолиты» на русский язык. Набоков занимался им сам.

В 1977 году Владимир Набоков упал во время любимой охоты на бабочек — на высоте 1900 метров он поскользнулся и полетел со склона. Переломов не было, но какое-то время писатель провел в больнице и пережил операцию. 2 июля 1977 года Набоков скончался от осложнений. Его похоронили на кладбище в Кларане, недалеко от Монтрё.

Последний роман «Лаура и ее оригинал» писатель не успел завершить — он написал завещание, в котором просил жену сжечь рукопись. Вера Слоним не стала этого делать, как не сжег произведение и сын Набокова. В ноябре 2009 года «Лаура и ее оригинал» вышел на английском языке, в том же году появился русский перевод.

Источник: culture.ru

• В лапах у Винни-Пуха и собственной жены — две беды Алана Милна

• Роберт Блох — великий и ужасный, в России не известный

• Маргерит Дюрас: «Женщина — это пролетариат»

• Рэй Брэдбери — живая машина времени

• Курт Воннегут — канарейка в шахте

• Лазарь Лагин — раб волшебной лампы (о жизни и книгах автора «Старика Хоттабыча»)

И.Бунин

С высоты опыта и прожитых лет, Иван Алексеевич оценил старания молодого поэта, даже выслал экземпляр своей книги. Завязалась переписка, молодой поэт в одном из ответных писем назвал Бунина: «единственным писателем, который в наш кощунственный век спокойно служит прекрасному».

Поэту на тот момент исполнилось 22 года и настоящее имя его было… Владимир Набоков.

В.Набоков в юности

В 1926 году, в дарственной надписи экземпляра своего первого романа «Машенька», Набоков робко пишет  Бунину:  «Не судите меня слишком строго, прошу вас».

В 1929 году, в сборнике «Возвращение Чорба», Набоков уже осмелеет до надписи: «Великому мастеру от прилежного ученика».

Поздравительная телеграмма на присуждение Бунину Нобелевской премии гласила: «Я так счастлив, что вы её получили!» (1933 год).

Чествование И.Бунина в честь получения Нобелевской премии. Стокгольм 1933 г.

А потом… потом случилось то, что, наверное, не могло не случиться. На ум приходит строчка из стихотворения С.Маршака: «Однако За время пути. Собака Могла подрасти!»

Набоков рос и совершенствовался, как писатель, ну и взрослел, как человек. Скажем, к 1936 году, Владимиру Владимировичу Набокову уже 37 лет – зрелый, состоявшийся мужчина, автор семи романов, среди которых знаменитые: «Защита Лужина» и «Приглашение на казнь».

Напряжение увеличивалось и из-за попыток эмигрантского сообщества определить, кому из писателей принадлежит первенство на литературном олимпе.

Характерно воспоминание о встрече писателей, которая произошла  в 1936 году и инициатором которой (по воспоминаниям Набокова) был Иван Алексеевич. По словам того же Набокова: «К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом». Что интересно, Бунин вообще отрицал сам факт существования данного совместного обеда, даже в воспоминаниях не желая находиться рядом с Набоковым.

Вот еще одно воспоминание о встрече (из письма Набокова З.Шаховской): "Накануне нашего отъезда среди ералаша укладки явился к нам Лексеич Нобелевский".  Он уже даже не Иван Алексеевич!

Имели место и иные факты взаимной неприязни, кому интересно, отсылаю к книге Максима Д.Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества».

В.Набоков в зрелые годы

Наконец, в 1951 году, на вечере, посвященном восьмидесятилетию Бунина, когда Набокову предложили прочесть что-нибудь из юбиляра, он ответил устроителям: «Как Вы знаете, я не большой поклонник И. А. <…> Вы говорите, что ему 80 лет, что он болен и беден. Вы гораздо добрее и снисходительнее меня — но войдите в мое положение: как это мне говорить перед кучкой более или менее общих знакомых юбилейное, то есть сплошь золотое слово о человеке, который по всему своему складу мне чужд, и о прозаике, которого я ставлю ниже Тургенева?»

Вот так-то! От «Великого мастера» до «не большой поклонник» и «ставлю ниже Тургенева». От «прилежного ученика» до «человеке, который по всему своему складу мне чужд».

Что еще сказать, Бунин умер в 1953 году в возрасте  83 лет.

Набокова не стало в 1977 году (78 лет), 8 (восемь!) раз он номинировался на Нобелевскую премию по литературе, но так и не получил.

P.S. Автор, конечно, не Бунин и не Набоков, но тоже пробует себя в писательском деле. Людям, вроде, нравится. "ИСТОРИИ НА ПЕСКЕ"