Салют.
Это не про тот салют, которым мы любуемся на 9 мая и в другие хорошие праздники. Это очень красивый, зеленый велосипед с багажником и бардачком, закрепленным ремнями к задней стороне кожаного сиденья. Мне уже 10 лет, и уже год мне обещают купить велосипед. Каждый раз, как я иду куда то с мамой или папой, мы все время встречаем лихих пацанов, которые как стрижи носятся на своих великах, разбрызгивая лужи или поднимая пыль. Мама и папа при этом стараются отвлечь мое внимание от велосчастливцев, что- то говоря мне или спрашивая. Обычно такие встречи с велогонщиками заканчивались тем, что я обижался на папу и маму, ничего при этом, не говоря им. А они не понимали, отчего у меня вдруг портилось настроение, и я отказывался от лимонада или мороженого. Мои мысли были только о нем. О велосипеде. С ним открывались такие возможности и переспективы, что голова гружилась. Можно за 4 минуты доехать до магазина за хлебом и молоком. Хлеб можно зажать пружиной багажника, и никуда он не денется. А бидон с молоком повесить на правую ручку руля и так за 7 минут доехать до дома. Можно еще очень круто разогнавшись вывернуть руль, вдарить по тормозам и уйти в занос. Выполняя этот эффектный трюк, обязательно нужно увидеть восхищенные взгляды прохожих, взрослых, пацанов и особенно девчонок. Такой кайф, когда разгонишься, раскрутив педали так, что ноги не поспевают за ними и срываются с них, и вот на такой сумасшедшей скорости подлетаешь к стайке играющих в резинку девчонок и резко бьешь по педали, останавливая заднее колесо. Получается такой звук: шипение, скрежет и еле слышный визг резины по асфальту, а потом конечно и девчачий визг в несколько глоток. И вот раскручивая педали, переваливаясь телом в разные стороны и хохоча, ты уезжаешь дальше, оставив испуганных девчонок в облаке пыли, пахнущей горелой резиной.
Велосипед мне снился почти каждую ночь. Не какая то конкретная модель. В разных снах я был обладателем совершенно разных и порой фантастических разновидностей этого вида транспорта. Это были велосипеды без педалей и тормозов, и во сне с таким велосипедом я, разогнавшись по нашей дороге между спортплощадкой и женским общежитием, вдруг понимал, что тормозить просто нечем, и я лечу прямиком в огромное дерево… и просыпаюсь с криком. Как то однажды приснился велосипед яркого желтого цвета. Он был каким -то неземным, спицы были покрыты золотом, а руль был украшен черной бахромой, сидение было с какой то спинкой и больше напоминало фанерное сиденье из кинотеатра, а еще была куча рычажков и ручек на руле и раме велосипеда. И вот я еду на нем в горку, с трудом выкручивая педали…и вдруг случайно коснувшись какого-то рычажка, я верхом на велике вдруг резко взлетаю в воздух, поднимаюсь над деревьями и лечу, лечу все выше и выше. Дыхание останавливается, велосипед начинает заваливаться вправо, потом влево, а я стараюсь изо всех сил не потерять равновесие, будто знаю, что если велик наклонится до какой то критичной черты, способности лететь исчезнут и я разобьюсь о землю. Я уже так высоко, что вижу весь наш поселок, маленьких людей и грузовик «МОЛОКО». Велик, угрожающе наклоняется, я с него падаю и лечу вниз, в чей то двор. Просыпаюсь. Страх и восторг только что увиденного сна сменяется реальностью. Велосипеда у меня нет. Я снова сегодня буду клянчить прокатиться один разочек у своих друзей. Самый мой лучший и верный друг это Стас Литвинов. Он хозяин велосипеда Салют. Почему то его мама, выделила меня из остальной массы безлошадных пацанов и сказала ему:
- Стасик, ты Дастанчику всегда давай прокатиться, вы же друзья.
Это было круто. С той самой маминой фразы, Стасик всегда давал мне сделать несколько кругов по спортплощадке на своем велике. Беда была в том, что сам Стасик очень берег своего двухколесного друга, и давая мне прокатиться, всегда напутствовал.
- Только резко не тормози, покрышки сотрешь, не скачи по ступеням и бордюрам, погнешь чего доброго обод и будет восьмерка. Да и не катайся по лужам, вода может попасть в барабан и испортится ход. Не клади его на асфальт, поцарапаешь, лучше прислоняй к дереву.
Выслушав его рекомендации, я садился на его ухоженный салют, и медленно крутя педали, как бы показывая: «Видишь, я все в точности выполняю, я берегу твое сокровище» ездил, нарезая аккуратные круги по раскаленному асфальту. Но я понимал, что если я уеду далеко, исчезну из его поля зрения, то скорее всего он больше никогда не даст мне прокатиться под предлогом «мама сказала никому не давать». Приходилось наматывать плавные круги, игнорируя все возможности каскадерства, вокруг следящего за мной хозяина этого чуда.
Прокатившись и отдавая велосипед Стасику, вот только передав ему руль, сразу понимаешь, что надо было еще чуть чуть, буквально один кружок проехать еще раз… но было уже поздно, Стасик садился на своего коня и робко пытался выполнять некоторые трюки. Такие как езда без рук, когда отпускаешь руль и с вытаращенными от страха и собственного величия глазами, проезжаешь несколько десятков метров. В такие минуты мне нестерпимо хотелось крикнуть ему : «Да не ссы ты, разгонись быстрее, отпусти руль к чертям, управляй телом, ссыкун. Катаешья, как девчонка!!!» Но я понимал, что крикнув ему такое, я мог лишить себя покатушек на его велике.
Летние каникулы только начались. Так вышло, что почти у всех моих однокласников и ребят постарше появились велосипеды. Это были разные модели. Например у Андрея- корейца был Уралец, небольшой велосипед с рамой. Он был потертым и видавшим виды. Восхищал сам Андрей, он выделывал на нем такие трюки, что немногие смельчаки пытались их повторить. Например, на полном ходу он мог встать ногами прямо на раму, и придерживая руль руками, стоя на корточках носиться по аллеям.
Свой велик, он эксплуатировал нещадно: въезжал на полном ходу в холодную речку, вставал на дыбы, и вот так на дыбах, крутя педали, мог ехать достаточно долго. Любые кочки, ямы, бордюры он использовал как трамплины, высоко взлетая в воздух. Потом, правда он с молотком сидел перед лежащим великом, и исправлял восьмерки на колесах. Общеизвестно, что Уралец не был оснащен противоударными колесами, как Салют или Кама.
У Димки Шишина был велосипед «Кама». Это тоже был тот еще шедевр великостроения. Толстая рама, кожаная сидушка, удобный руль и самое главное- толстые противоударные колеса. Так же он считался сверхпроходимым. Я до сих пор не понимаю - что это значит. Мне всегда казалось, что проходимость и мощность велосипеда зависят исключительно от самого ездока. Но спорить на эту тему я не мог. Кто я был такой для них? Сначала заведи себе свой велик, а потом вякай. Димка как мой друг и ближайший сосед тоже давал иногда прокатиться на своей Каме, но с появлением у него велосипеда, наши дружеские отношения как то разладились. Он теперь больше пропадал с теми, кто гонял на великах. У них образовалась небольшая и дружная компания единомышленников. Они обсуждали тормоза, как облегчить ход велосипеда, на какой скорости допустимо входить в поворот, при этом показывая содранные колени и даже бока.
Был такой один вечер: мы сидим перед затухающим костром, ворошим золу, щупаем палочками не спеклась ли картошка в углях. Велосипеды волшебно поблескивают в траве. Кто то, Артем наверное, устанавливает еще один катафот. Я что- то рассказываю интересное. Дело в том, что среди всех наших пацанов, только я один люблю читать книги. Все мои рассказы и истории оттуда, из прочитанных книг. Но сказать вот так всем, что я как дурак, на каникулах, сам, без указки взрослых читаю книжки, это нельзя. Засмеют. Приходится привирать, что эти истории рассказаны мне моим дядей или отцом. Авторитет отца и дяди, заставляет пацанов прислушиваться к тому, что я рассказываю. Например о том, как гибли замерзая люди, поддавшись золотой лихорадке на просторах Аляски. Это рассказы Джека Лондона, но я поворачиваю историю так, будто это мой отец был в командировке проездом на Аляске, на берегу реки Юкон, и там видел все это своими глазами, а потом рассказал мне. И вот значит сидим мы у костра, я рассказываю, как аборигены севера охотятся на оленей и вдруг чей то голос пребивает меня, Андрея конечно.
- А что пацаны, поехали завтра в город на великах, а? Поедем прям по дороге в орбиту, оттуда на плодик (плодоконсервный комбинат), спрячем велики в кустах, пролезем внутрь комбината, натащим полные карманы дробленки, пару банок халвы свистнем. Как вам идея?
Моя история про охоту на оленей была тут же забыта. Стали горячо обсуждать все прелести и возможные трудности предстоящей велопоездки. Эти приключения были ярче, опасней, интересней. Это ведь целая история, - караван великов из нашего поселка. По моему кто- то даже флаг предложил присобачить к первому велосипеду в этой колоне первопроходцев.
Дальше я слушать не стал. Мне было обидно и горько. Даже картошки из костра расхотелось. Я сказал, что мне надо идти домой и вышел из освещенного костром круга. Придя домой, я не мог ни с кем разговаривать. Обида и несправедливость этой жизни душили меня. Даже с мамой я не мог говорить. Это ведь она не покупала мне велик. Да и папа тоже хорош. Столько получает, не знаю сколько, но апашка говорит что достаточно. И вообще все родственники. Неужели так трудно мне, единственному десятилетнему пацану, в этой большой семье, купить простой велосипед. Как они могут этого не видеть? Как они могут ходить на работу, разговаривать, ездить в автобусах, готовить еду, в то время как я мучаюсь и страдаю отсутствием такой остро необходимой вещи как велосипед.
Пройдя мимо ванной, в которой мама что то стирала , я сразу кинулся на кровать и открыл книжку про Тома Сойера. Но ничего не мог понять из того что читал. Перед моими глазами, мои друзья, неслись гордой велоколоной, впереди красный флаг. По асфальтной дороге они обгоняют прохожих, собак и даже автобусы. Эта картинка просто убивала меня. А я завтра буду в это время заниматься каким- нибудь упадническим и никчемным занятием. Например запускать кораблики по арыку, или как дурак лазать на деревья. Так я и страдал лежа. Подошла мама…
- Сними шорты и рубашку, надо это все постирать. – сказала она.
И тут я не выдержал. Я говорил и говорил, плакал и ругал всех, кто не мог подарить мне велосипед. Мама просто сидела рядом и гладила меня по голове. И ничего не сказала. Я уснул.
Следующий день был таким как я и ожидал. Рано утром я провожал колону наших пацанов в путешествие в город. Очень старался при этом выглядеть равнодушным и спокойным. Да они и не обращали на меня особого внимания. Они, находясь все еще здесь, возле почты, на самом деле были уже далеко. Они уже были прекрасными и быстронесущимися велогонщиками, бросившими вызов расстояниям и опасностям. Колона тронулась. Вот они исчезли из виду, последний велосипед Димки Шишина мелькнул красным и пропал за поворотом. Я остался один.
День стал вдруг таким серым, глуховатым и будто вчерашним. Я приплелся домой, строгал какие -то детали для арбалета. Потом бросив, стал мастерить батискаф. Но и это занятие вскоре наскучило. Весь день я пытался представить, как там наша колона. Доехали ли они до плодика? Смогли ли они украсть банки с халвой? Наверное халва очень вкусная, и они сидят возле какой- нибудь водопроводной колонки, запускают руки в банку, набирают пригоршнями халву, едят ее от пуза, запивают водой из колонки и собираются в обратный путь. Так прошел день. От пацанов, пустившихся в опасное путешествие, вестей не было. Наступил вечер. Родители велогонщиков уже бродили по вечерним улицам, пытаясь найти их. То и дело слышались женские протяжные голоса: Димааа! Андрюшаааа! Талгааат! Сашааа! Я был единственным человеком на все белом свете, который знал тайну исчезновения почти всех пацанов нашего поселка, обладающих великами. Тут и мне стало тревожно. Все мы знали, что городские пацаны наглее и опаснее нас, они бьют бутылками по голове, нюхают клей и даже вино пьют стаканами. Воздух у них там другой что-ли. Почему то вчера вечером и сегодня утром, такая мысль об опасности нападения городских на нашу велоколону ни у кого не возникала. По хорошему, мне надо было бы рассказать родителям пропавших, куда они делись и где их искать. Но я дал слово пацана, что никому не скажу об этом. Не далее как сегодня утром, провожая друзей в поездку, я поклялся всем уезжавшим, что об этом никто не узнает. Если я расскажу об этом взрослым, на мне, как на пацане, можно, да и нужно поставить крест. Никто со мной не будет водиться. Кому нужны предатели и крысы? Никому. Так я и мучился, вздрагивая от каждого прозвучавшего имени в темноте. Родители уже не в шутку обеспокоенные массовым исчезновением, все громче кричали имена своих детей. Не выдержав, я пришел к своему дяде, Нурлану. Он всегда выручал меня в трудных ситуациях. Я знал, он придумает, как найти пацанов, как успокоить родителей и как не подставить меня. Он спокойно выслушал, сказал чтобы я ни о чем не беспокоился и вышел из дома. Чуть позже я увидел, как отец Артема, дядя Саша, на своем такси, в которое набились отцы пропавших, выехал в сторону города. Оставалось ждать. Наступила ночь. Я заснул как убитый.
Утром едва продрав глаза и натянув трико, я помчался к Димке Шишину. Забежав во двор, я увидел его маму, она что то рассказывала своей сестре тете Тамаре. Они обе плакали при этом. Я побежал к Стасику. Стасик был дома. Он вышел ко мне, и мы пошли за гаражи. Там нас никто не беспокоил, и он мог спокойно мне все рассказать. Стасик был каким- то бледным и немного рассеянным. Когда мы уселись на ящики, Стасик сказал:
-Димку машина раздавила. И его самого и велик переехала.
- А вы?
Он помолчал немного и резко сказал: - А мы сбежали как трусы, и не знали, что надо делать.
- А Димка?
-Димка лежал на асфальте, вокруг бегали всякие дяханы и тетки. Потом приехала скорая и его увезли.
Тут он заплакал. Сидел, кривил страшно лицо, и вытирал сопли и слезы.
-Так его теперь хоронить будут?- спросил я.
Недавно, весной, у нас в поселке умер мальчик Витя. Его хоронили всей школой. Огромная толпа тетек, дядек, учителей и нас- школьников шла за автобусом, в котором на кладбище ехал в маленьком гробу Витька. Но он умер от болезни. Рак какой то. А Димка же вчера был такой живой и наглый. Спички грыз.
Позже, в обед, ситуация прояснилась. Димка был жив. У него были многочисленные переломы рук и ног, сломан позвоночник и череп. Но он был жив. Ехать к нему в больницу было нельзя. Он был в коме. Мой дядя Нурлан сказал, что кома, это когда человек просто лежит, но ничего не слышит и не чувствует, будто спит. На мой вопрос, больно ли ему, он сказал что нисколько ему не больно. И возможно он ничего не будет помнить, когда очнется. Я как то брал альбом с крутыми марками у Димки, просто посмотреть. Но так и не отдал обратно. Может он и про него не вспомнит?
Тем временем, у всех остальных участников велопробега, родители отобрали велосипеды и закрыли их под замок. В наказание. Выйдя на улицу, я увидел всех путешественников под большим кленом на скамейке возле кинотеатра. Подойдя к ним, я испытал некоторое замешательство и какую то злость что-ли. Из всех находящихся под деревом, Димка был именно моим другом. Именно со мной он проводил больше всего времени. И только велосипед Кама немного охладил наши дружеские отношения. Хотя он мог даже и не знать об этом. Возможно только я так это воспринимал. Было видно что пацанам было стыдно передо мной, за то что вчера они вот так бросили его на асфальте, переломанного и истекающего кровью, и спрятавшись в кустах наблюдали как вокруг него бегали разные люди. Рассказывать им мне было нечего. Как только я подошел к ним, беседа которую они оживленно вели, затихла.
Было очень горько и немного страшно осознавать, что Димка лежит там один в какой -то городской больнице и ничего не слышит, не видит и не чувствует. От пацанов я ушел домой. Хотел доделать арбалет, но все вокруг напоминало о Димке. Вот это его ножик. Им он стругал рогатки. А вот на скамейке он этим ножиком нацарапал- Аня дура. Он ее любил в прошлом году. Дома еще и марки его лежали в ящике стола. Я взял марки и решил отнести их ему домой. Как только Димкина мама меня увидела, то сразу закрыла лицо руками и стала плакать. А дядя Коля обнимал ее и говорил – ну все, все, хватит Таня, все… хватит. Я положил марки на крыльцо и пошел гулять один. Весь день я шаландался по окрестностям, стрелял из рогатки по бутылкам и железным банкам.
Придя домой вечером я, к своему огромному удивлению увидел маму, и сидящего рядом на стуле папу. Папа приехал без предупреждения, а я как- то даже обрадоваться не смог этому.
Увидев меня, папа вскочил, мама тоже вскочила. Они оба чему то радовались. Папа подхватил меня на руки и понес меня на веранду. Поставив меня на пол, он развернул меня и сказал: - Смотри. Я обернулся и увидел…. Его! Велосипед! Салют! Зеленый! С багажником и бардачком! На каждом колесе было по катафоту. На переднем был желтый катафот, на заднем- красный.
- Ну- сказал папа- пойдем, покажи как ты умеешь.
Я взял велосипед за ручки руля, и он с тихим волшебным звуком колес по полу покатился из веранды на улицу. Мама улыбалась, папа смеялся. Мы вышли на улицу, я вел велик, свой велик, собственный. Новый.
Выйдя за калитку, я вскочил на свой велосипед, и вдруг, повернувшись увидел тетя Таню и дядю Колю. Они стояли за штакетником и молча на меня смотрели. Я слез с велика и подойдя к папе сказал: - Давай завтра покатаемся, я устал сегодня. Папа и мама удивленно переглянулись, но ничего не сказали. Они еще не знали, что Димку задавила машина. А я не мог им объяснить, что не могу вот так кататься на велике туда- сюда перед димкиными родителями. Папа, как мне показалось даже обиделся немного. Я завел велик обратно на веранду, но отойти от него я уже не мог. Я гладил его, щелкал пальцами по спицам. Открыл бардачок, достал из него главный ключ, он так и назывался- Главарь. Этим главарем я пытался подтянуть все болты и гайки, которые и так были туго затянуты. Потом я побежал к Нурлану, выпросил у него моток синей изоленты, обмотал ей руль. Меня разрывало от побуждения что то сделать, как то украсить велик, как -нибудь усовершенствовать его технические характеристики. На улице стемнело. Ко мне подошел Нурлан и сказал:
-Пойдем на улицу, димкины папа и мама уже ушли домой. Пойдем. Ты будешь кататься, а я посмотрю, многое ли ты умеешь.
И я носился на велике по совершенно пустым улицам. Я будто летал в темноте, какие то насекомые бились мне в лицо, ветер надувал пузырем рубашку у меня на спине, даже пальцы на руле замерзли от встречного потока вечернего воздуха.
Какое то время, я не расставался со своим великом. В первое время я даже просыпался по ночам, шлепал босиком на веранду, чтобы удостовериться в его наличии. Вот он, стоит, поблескивает. Он как, и я ждет когда настанет утро и мы вместе будем носиться по дорогам, аллеям, садам и лужайкам. То я заматывал его наглухо изолентой. То мастерил брызговики из линолеума, и крепил их на крылья. Еще я делал трещотки. Делаются они так: берется кусок фотопленки, сгибается надвое и прищепкой крепится на крыле так, чтобы жесткая пленка цепляла спицы переднего колеса. Треск стоял просто волшебный. Если ехать с такой трещеткой вниз по дороге, то можно представить себя не на велосипеде, а на настоящем мотоцикле «Ява» девятой, самой последней модели.
Димка смог выздороветь только на следующий год. На велике он больше не катался, хоть я и предлагал ему взять мой и кататься сколько угодно. Я уговаривал его кататься везде, где он только захочет, делать любые трюки, вставать на дыбы, ездить без рук. Но он отказывался всегда.
Велосипед пробыл у меня всего один год, три месяца и шесть дней. В какой- то вечер, когда я катался по спортплощадке и лихо объезжал бутылки, выставленные на асфальте как препятствия, ко мне подошел пацан, старше меня года на три. До этого он молча наблюдал за мной и все время подкидывал высоко в воздух, а потом ловил какую то монету. Это был незнакомый мне пацан, не из нашего поселка. Сказал, что его зовут Сабит, что он здесь в гостях. Что он умеет выполнять трюки, какие мне и не снились. Уверенно взяв у меня из рук руль моего велика, он дал мне монету, которую подкидывал. Это был олимпийский рубль. Многие говорили, - это ценность, и есть люди которые их собирают и коллекционируют. Дав мне монету, он сказал:
-Держи крепко, не дай бог ты ее потеряешь. Смотри, показываю специально для тебя.
Сказав это, он сел на мой велик, и уехал. Я прождал его там часов пять наверное, пока за мной не пришла мама. Больше никогда в жизни я этого Сабита не видел. Как и своего прекрасного Велика «Салют». А олимпийский рубль я со злости выбросил куда то в кусты.