Начать стоит с политики советского государства в данном вопросе.
СССР не подписывал Женевскую конвенцию о военнопленных в 1929 году. Это было связано с тем, что в документе имело место деление пленных по национальному признаку, а также льготы для офицеров (например, было денщичество), что резко расходилось с крайне интернациональной и классовой направленностью государства в тот период.
Вместо присоединения к Конвенции 19 марта 1931 г. ЦИК и СНК СССР приняли «Положение о военнопленных», целью которого было "создать для военнопленных у нас режим, который не был бы хуже режима Женевской конвенции". В целом Положение, повторявшее Конвенцию, однако имело отличия, которые касались особого положения офицеров (в Положении оно отсутствовало), наличия политических прав военнопленных пролетарских классов, также сводилось на нет национальное деление.
Таким образом, в довоенные годы СССР свою политику строил вокруг признания необходимости гуманного обращения к военнопленным, тем не менее, с учетом классового и отсутствия национального деления, что в некотором смысле резко выделяло СССР в мировом сообществе.
1 июля 1941 года было утверждено Постановление №. 1798-800с Совета Народных Комиссаров Союза ССР, в котором говорилось об отношении к военнопленным. Оно отличалось от пролетарского по духу "Положения о военнопленных" В нем говорилось, в частности:
"Офицеры и приравненные к ним военнопленные могут привлекаться к работам лишь с их согласия", тогда как по старому Положению все военнопленные привлекались лишь по собственному согласию, но денщичество также было запрещено.
Об отношении к пленным говорилось:
"Воспрещается:
а) оскорблять военнопленных и жестоко обращаться с ними;
б) применять к военнопленным меры понуждения и угрозы с целью получения от них сведений о положении их страны в военном и иных отношениях;
в) отбирать находящиеся при военнопленных обмундирование, белье, обувь и другие предметы личного обихода, а также личные документы и знаки отличия.
Ценные вещи и деньги могут быть взяты у военнопленных на хранение под официальные квитанции уполномоченных на то лиц".
На фото: разоружение пленных немцев. Под Москвой. Западный фронт. декабрь 1941г.
Из наградного листа: "В период разгрома немцев в Крыму энергично и самоотверженно выполнил задание командования и НКВД СССР по приему, содержанию и эвакуации военнопленных. За первую неделю наступления 11 по 18 апреля 1944г. организовал 7 приемных пунктов, последовательно их выбрасывал вперед за наступающими частями Красной Армии.
Установил и непрерывно поддерживал связь с соединениями Приморской армии по вопросу о направлении военнопленных в приемные пункты НКВД, не допуская их оседания в тылу.
Приняв на приемные пункты 21 684 военнопленных обеспечил их размещение, бесперебойное питание, сандезобработку, медобслуживание и охрану. Быстро подобрал личных состав приемных пунктов.
За весь период наступательных операций в Крыму не допустил ни одного случая инфекционных заболеваний среди военнопленных и ни одного побега с приемного пункта"
3 июня 1945 года он, начальник отдела по делам военнопленных при нач.тыла 4-го Украинского фронта, был награжден орденом Богдана Хмельницкого 3-й степени:
"За время работы накопил достаточный опыт по приему, содержанию и эвакуации военнопленных. Сколотил работоспособный коллектив, что позволило принять, только за период с 9 по 31 мая сего года более 93000 военнопленных.
В период массового поступления военнопленных, в короткий срок сформировал три дополнительных фронтовых приемно-пересыльных лагеря и три сборных пункта для военнопленных фронтового подчинения.
Удовлетворительно организовал размещение поступающего контингента, бесперебойное питание, содержание и его отправку в тыл страны.
Со дня окончания военных действий, отправлено вглубь страны до 15000 военнопленных без единого случая побега.
Успешно провел отбор контингента военнопленных на комплектование Чехословацких и Венгерских частей".
Необходимо сказать пару слов о национальном комитете Свободная Германия. Это политический центр немецких антифашистов, созданный на территории СССР, куда вошли помимо немецких коммунистов-эмигрантов, также военнопленные. Он был создан 12 июля 1943 года, в тот момент, когда в сознании германских солдат произошел своеобразный переворот после поражения под Сталинградом. Президентом Национального комитета был избран немецкий поэт-эмигрант Эрих Вайнерт.
Для работы специально с пленными немецкими офицерами и выходцами из военной аристократии было предложено создать специальную организацию для офицерского состава. 11–12 декабря 1943 года был учреждён «Союз германских офицеров» . Позднее в своём заявлении «Союз германских офицеров» признал программу комитета «Свободная Германия» и присоединился к нему.
На фото: группа пленных немецких генералов, попавших в плен в ходе операции "Багратион", из Национального комитета «Свободная Германия» (Nationalkomitee Freies Deutschland — NKFD) подписывает обращение к офицерам вермахта.На фото сидят слева направо: генерал-лейтенант Ганс Траут (Hans Traut — командир 78-й штурмовой дивизии), генерал-майор Гюнтер Кламмт (Günther Klammt — командир 260-й пехотной дивизии), генерал-лейтенант Курт-Юрген фон Лютцов (Kurt-Jürgen Freiherr von Lützow — командующий XXXV-м армейским корпусом), генерал-лейтенант Рудольф Бамлер (Rudolf Bamler — командир 12-й пехотной дивизии), генерал пехоты Пауль Фолкерс (Paul Völckers — командующий XXVII-м армейским корпусом).
На фото стоят слева направо: генерал-лейтенант Винсенц Мюллер (Vincenz Müller — командующий XII-м армейским корпусом), генерал-лейтенант Эберхард фон Куровски (Eberhard von Kurowski — командир 110-й пехотной дивизии), генерал-майор Александер Конрады (Alexander Conrady — командир 36-й пехотной дивизии), генерал-майор Герхард Линдеманн (Gerhard Lindemann — командир 361-й пехотной дивизии), генерал-майор Герберт Михаелис (Herbert Michaelis — командир 95-й пехотной дивизии), генерал-майор Фридрих-Карл фон Штайнкеллер (Friedrich-Carl von Steinkeller — командир танково-гренадерской дивизии «Фельдхеррхалле»), генерал-майор Готтфрид фон Эрдманнсдорфф (Gottfried von Erdmannsdorff — военный комендант Могилева), генерал пехоты Фридрих Голлвитцер (Friedrich Gollwitzer — командующий LIII-м армейским корпусом), генерал-майор Клаус Мюллер-Бюлов (Claus Mueller-Bülow — командир 246-й пехотной дивизии), генерал-майор Адольф Тровитц (Adolf Trowitz — командир 57-й пехотной дивизии), генерал-майор Аурель Шмидт (Aurel Schmidt — начальник разведки 10/9-й армии).
Примечательно, большая часть из них, несмотря на антифашистскую работу, после будут осуждены как военные преступники (Готтфрид Фон Эрдманнсдорфф и вовсе казнен в 1946). И только Рудольф Бамлер и Винценц Мюллер сделают карьеру в ГДР. Аурель Шмидт будет репатриирован в Австрию в 1948 году, не будучи осужден, но и не сделав карьеру.
Сведения о количестве военнопленных вооружённых сил Германии и союзных ей стран, учтённых в лагерях НКВД СССР по состоянию на 22 апреля 1956 года, когда репатриация даже для тех, кого осудили в СССР как военного преступника, была завершена, сообщают о 14,9 % немецких военнопленных, погибших в плену. Подавляющее большинство из них приходится на начальный этап войны, когда пленные сдавались в основном в зимнее время в годы в реально безысходной ситуации, будучи уже истощенными и израненными в боях (как это было, в частности, под Сталинградом), когда организация их пребывания в плену еще находилась в процессе становления.
Тем не менее, 85,1 % немецких пленных вернулся домой (для сравнения - из немецкого плена вернулось только 44,2 % советских военнопленных). Эти числа и приведенные выше факты не позволяют нам согласиться с утверждением о том, что Советский Союз сделал частью своей политики уничтожение немецких военнопленных. Их рассматривали прежде всего как тех, кто примет участие в послевоенном восстановлении СССР и строительстве новой, антифашистской Германии.
Итак, с официальной политикой разобрались. А как же сами люди? Это вопрос крайне сложный, однозначного ответа на который не будет, так как отношение к пленным в прифронтовой полосе зависело от целого ряда объективных и субъективных факторов: боевая обстановка, возможность пленения, личные взгляды и намерения советских бойцов и офицеров, поведение самих немцев, подразделение, в котором служил военнопленный, необходимость немцев для командования, тип военнопленного (язык, например).
В начале войны никакой ненависти и злобы не было - была надежда на солидарность немецких пролетариев в борьбе с фашизмом. Из воспоминаний Войцеховича Владимира Викторовича: "А потом был наш первый бой… Где-то в начале июля мы охраняли какой-то мост через реку, и немцы сбросили десант из 25 человек, чтобы его захватить. А нас было 120 человек, причем мы видели, как они выпрыгивали, как спускались, но наш старший лейтенант запретил нам стрелять пока они были в воздухе, видите ли по какой-то конвенции это запрещено… А ведь мы легко могли перестрелять парашютистов в воздухе, но проявили гуманность, ведь тогда мы еще не знали какие звери на нас напали… Потом их окружили и начался бой. Мы только убитыми потеряли 12 человек, причем один из них был мальчишка, который просто оказался рядом… Но девятнадцать десантников мы уничтожили, а шестерых взяли в плен. Вели они себя крайне вызывающе и нагло. Кричали «Хайль Гитлер» и выбрасывали руку в приветствии… А их не то что не расстреляли за это, но даже ни разу не ударили, просто передали воинской части. Вообще за всю войну я ни разу не видел, чтобы к пленным применялось какое-то насилие или тем более, чтобы их убивали. Я в этом бою тоже стрелял, но попал ли в кого тогда, я не знаю".
Безусловно, можно выделить тех, кто от немцев пострадал и жаждал отмщения.
Из воспоминаний Мишнаева Михаила Хаимовича: : "В сорок третьем году пленных не стреляли. А потом началось, причем с обеих противоборствующих сторон. Немцы зверели от своих поражений и отступления, мы от того, что видели сожженные и разрушенные наши села и города, убитых мирных людей. В село одно заходим - всех жителей немцы живьем в колхозном сарае сожгли, только мальчонка один сумел спастись. Еще раз говорю со знанием дела, немцы первыми начали пленных убивать. Кроме того рассказа про найденную могилу, у меня в памяти еще немало примеров, уже не говоря о том, что мы знали, как истребляли наших пленных в лагерях смерти в сорок первом году.Политработники нам постоянно говорили: «Мы самая гуманная страна, к раненым и пленным обязаны относиться с соблюдением международных норм».
Один раз среди брошенного отступающими немцами имущества я разжился фаэтоном с конем. На лесной дороге наткнулся на лежащих на обочине немецких раненых. Их было семь человек. Очень противоречивые чувства я испытал в ту минуту. Лежат передо мной враги убившие мою семью. Но они же раненые!.. Решил взять их с собой довезти, до санроты. Кто сам забрался в бричку, кому-то я помог. Еду по лесу, а навстречу комполка Пинегин-«Что же ты твою... !Ты кого везешь?! Куда?! Они ж твою семью расстреляли! Двух автоматчиков ко мне!». Я рта не успел раскрыть, как немцев повыкидывали из брички и расстреляли. Пинегин похлопал меня по плечу: «Я запишу их на твой боевой счет»... В Белоруссии, когда немцы стали массово сдаваться в плен, никто их уже не трогал".
Из воспоминаний: "Потом комдив отдал строгий новый приказ: "Пленных не трогать!", и снова все стало "по законам войны". В сорок третьем году, например, в плен не брали, "кончали" на месте. На передовой некому было конвоировать пленных, каждый боец был на счету, а зачастую просто некуда было конвоировать, так всех стреляли на месте. Как они нас в сорок первом году истребляли, так и мы их... Когда захватили плацдарм на Висле, то во второй траншее взяли несколько человек живыми в плен.
В сорок пятом году мне неоднократно приходилось участвовать в пленении больших групп немецких солдат и офицеров... Начбоепит снимал часы с одного из пленных, в него, сзади, в голову из пистолета выстрелил офицер-эсэсовец, видимо, законченный фанатик.Все пленные шарахнулись в стороны и сами вытолкнули из своих рядов стрелявшего эсэсовца, которого мы расстреляли на месте. Других не тронули..."
Из воспоминаний Биринберга Иосифа Самойловича: "На фронте, в конце войны, случалось, что солдат противника, взятых в плен, иногда до пунктов сбора военнопленных не доводили... Я помню, как в феврале 1942 года, в Крыму, наши выловили несколько немцев, которых местные крымские татары прятали полтора месяца в своих домах в Харджи-Бие. И никто даже не думал, что пленного можно спокойно ударить или застрелить. Обращались с ними как с людьми, хотя уже слышали, что фашисты творят на советской земле. В Заполярье, на Карельском фронте - такого не было, а в Германии - началось... Чаша солдатской ненависти переполнилась через край".
Но он же вспоминает о своем споре с другим фронтовиком: "Я не могу полностью поверить Рубинчику. Он преувеличивает, когда говорит, что немецких солдат в нашей дивизии в плен вообще не брали. Брали, и еще как ...
И работу переводчик всегда имел, и в большом объёме. Переводчик, кстати, не только занимался допросами. Разведка пользовалась не только данными допросов военнопленных. Ценные разведданные удаётся получать в беседах с населением, в чтении захваченных документов, газет, писем и т. д."
Но всегда могли встретится те, кого не грех назвать отморозком и садистом. Из воспоминаний Биринберга Иосифа Самойловича: "И лютовали далеко не все, хотя причины жестоко мстить были у многих. Взвод полковой разведки состоял в основном из бывших уголовников. Среди них был прославленный разведчик - герой, кавалер многих орденов Петр Зиновьев, садист, каких надо поискать. Он говорил, я почти уверен, что он лгал: - "Мой отец был генералом, а немцы батьку убили! Я им за все отомщу!".Генералов у него в роду не было, но убивал он и пленных и гражданских немцев, как говорится, налево и направо, никого не жалея, ни стар, ни млад. Стрелял в них в упор из ТТ. Без боязни многим рассказывал - "Да я его, курву, прямо в лобешник!".
Хотел он с одного немца серебрянное кольцо снять, но не смог, не слезало оно с пальца. Этого пленного он пристрелил, а кольцо срезал с пальца...
Как-то, прямо на моих глазах, Зиновьев застрелил пленного немца, молодого сапера, которого мы оставили у себя во взводе разведки денщиком на "побегушках". Шли всем взводом к передовой, немец-сапер шагал с нами , и тут Зиновьев ему в затылок хладнокровно выстрелил...
Никто не вмешивался, и политруки тоже. Хотя от наших комиссаров, я какого-то проявления жалости к немецким солдатам и не ожидал увидеть".
Самую лютую ненависть вызывали коллаборационисты. Из воспоминаний Мишнаева Михаила Хаимовича:
"Нашли свежую могилу, а в ней убитые пленные, солдаты нашей дивизии, попавшие в плен за неделю до этого. Надо было составить акт для комиссии по расследованию фашистских зверств. Пришел кто-то из военюристов, еще несколько офицеров. Для протокола был нужен представитель рядового и сержантского состава. Я попался этой комиссии на глаза, и мне сказали следовать вместе со всеми. Начали тела из могилы вытаскивать. Все трупы были изуродованы. Выколотые глаза, отрезанные уши, разможженные прикладами черепа. Звезды у некоторых на теле штыком вырезаны. Жутко было все это видеть. К чему я это рассказываю. Все эти наши ребята погибли от рук «власовцев», мы это узнали точно. Среди убитых был только один офицер, все остальные были простые русские люди, рядовые солдаты. Их убили по-зверски. Вся дивизия узнала об этом, «власовцев»в плен больше не брали. Они и сами пощады не просили, знали, что их ждет, попадись они в наши руки. Один раз был свидетелем сцены. Стоит «власовский» офицер, а вокруг него офицеры нашего, соседнего полка во главе с комполка Резником. Вдруг Резник двинет ему кулаком в рожу. Он отлетел к другому офицеру, тот тоже предателю в зубы дал. Власовец упал на землю. Резник достал пистолет и пристрелил изменника. Потом рассказывали, что «власовец», был бывшим майором РККА, сослуживцем одного из наших командиров по началу войны. Этот гад к немцам добровольно перешел, бросив своих солдат в окружении... К предателям жалости не было".
Конечно, врага ненавидели, но по большей части всегда оставались людьми. Ветеран Моргун Степан Степанович так говорит об отношении к пленным немцам:
"Я скажу – не очень... Смотрю – тут их кухня, всё это стоит. Я открываю сундук какой-то. Там хлеб и маргарин. Я беру булочку хлеба и маргарина. Тихонько закрыл, подхожу к этому немцу, отламываю горбушку, ему даю, остальное сам ем.
Ну как же его расходовать?!
Нет, я понимаю – но его там же ждут, им же надо опросить его, как говорится, все данные. Это же «язык»! А за «языков» сколько иногда борются! Их в Керчи раза два пытались разведчики дивизионные взять – и никак. Однажды вижу утром: лежит один наш убитый в фуфайке. А пленного так и не смогли взять. «Языка» добыть – было сложно очень! А тут – нА тебе, сам пришёл".
Из воспоминаний Биринберга Иосифа Самойловича: "Там же под Киркенесом произошел такой случай. Рота автоматчиков шла вперед по сопкам, имея под охраной знамя полка. Вдруг из-за поворота, за сопкой, перед нами появился отряд немцев, не успевших догнать свои части при отступлении. Расстояние между нами 20-25 метров. Командир роты Пахомов только успел крикнуть - К бо..., как пуля влетела ему в рот и убила на месте, разорвав пополам команду - "К бою!". Началась перестрелка в упор, были взяты пленные. Одному из них было лет пятнадцать - шестнадцать, он был в черной эсэсовской форме. Этот "эсэсочек" все время вырывался из рук державшего его нашего бойца, плакал и умолял - Я жить хочу! Не убивайте меня! - падал на землю, кидался то в одну, то в другую сторону, не переставая рыдать и умолять - Не убивайте! Я хочу жить! Я боюсь умирать!.. Я спросил его - Где твой патриотизм? Ты же поклялся не пожалеть жизни ради фюрера!А он ползал возле моих ног, хватался за мои сапоги и скулил - Не убивайте:
Мы пленных тогда не убивали. "Эсесочек" остался в живых. Сейчас ему, наверное, лет восемьдесят, может, еще жив, интересно было бы на него посмотреть..".
Ветеран Лейкина Татьяна Антоновна о своем отношении к пленным: "Самое ненавистное, хотелось всех уничтожить, всех победить, чтобы их не существовало! А так, когда в плен брали, судили, уже какая-то жалость была. А разве осудили их? Посидит и выйдет, и всё".
Из воспоминаний разведчика Спиндлера Владимира Михайловича: "Пленные и мирное население, которое нам попадалось - мы с ними не рассчитывались".
Тем не менее, зачастую те, кто был непосредственно в боях не испытывал бессмысленной мести.
Из воспоминаний бойца морской пехоты Гантимуровой Альбины Александровны: "Мне жалко было солдат, когда мы их брали в плен. Первого немца я взяла, один на один мы с ним боролись. У меня кстати фотография его есть, и фотография его невесты. Когда его уже допросили, его отправляли в тыл - а он же не знал, куда, и отдал мне свою фотографию и фотографию своей невесты. Я ему ноги перебила,потому что уже не знала, что с ним делать. Получилось так - он был в ячейке, а когда я перепрыгивала ячейку, он схватил меня за ногу. Я вырывалась, ему неудобно было, я по руке ему автоматом дала. Он выскочил из ячейки, и мы с ним молча боролись - я боялась голосом показать, что я женщина, он бы сразу понял, с кем имеет дело. А самое интересное - надо мной смеялись потом еще полгода: «ты когда в разведку идешь?» - «а что?» - «ты смотри, автомат с предохранителя сними». Когда я с этим немцем боролась, у меня автомат был на предохранителе. Я нажимаю на спусковой крючок, а он не стреляет. Все-таки я догадалась, и как-то у меня получилось снять автомат с предохранителя, я выстрелила и прострелила ему ноги. Он упал, ему ничего не оставалось делать. Но самое интересное, что он выскочил из ячейки без автомата. То есть он только силой должен был меня побороть. У него автомата не было, а у меня был. Я ему прострелила ноги, подползли ребята, все помогли сделать. Но все это было как во сне. Как я соображала, как все это делать - я тогда многого не знала. Притащили мы этого немца, сдали, его допросили, перевязали, и тогда он мне дал свою фотографию и фотографию своей невесты. Сказал при этом, что его уже не будет, но чтобы его невеста знала, что он ей был верен - и все в таком духе. С нами занимались все время немецким языком - как только свободное время, сразу учились. В основном военный язык - команды и все такое. Когда мы занимались, я не отставала от наших мужчин ни в чем. Потом обучали нас еще саперному делу - сначала с нами ходили саперы, а потом мы ходили уже сами.
На фото: немец, плененный ей.
Но были и трагические случаи. Мишнаев Михаил Хаимович вспоминал:
"Но был еще один случай. Меняли позицию, я зашел в немецкий блиндаж. Там лежала стопка непривычно ярко иллюстрированных журналов. Мне интересно. Пока засмотрелся, полистал, из блиндажа вышел - вокруг никого. Все ушли. Пошел дальше по лесу один. Слышу хруст веток, кто-то идет навстречу. Залег. Идет пожилой фриц, держит в руках листовку и кричит: «Плен! Плен!». Стал немец показывать мне фотографии: жена, дети, еще кто-то. Я карабин за спину закинул, идем с ним как два друга по лесной дороге: еврей и немец. Догоняет нас «студебеккер» с артиллеристами. Остановились, соскочили: «Куда ты его ведешь?». И забили немца сапогами. Я лез в эту кучу - малу, пытался немца вытащить, но мне тоже досталось ударов. Артиллеристы затащили меня в кузов машины, догонять своих, и матерились на меня всю дорогу, мол что же ты, пидорас, этих гадов жалеешь?Понимаете, в пехоте лучше относились к пленным немцам, чем те, кто видел врага только в бинокль...
Один раз только мне пришлось убить безоружного немца. Валялась куча убитых фашистов, стали их «шмонать»на предмет «ценных трофеев», как вдруг, один из убитых оживает. Встает немец, верзила двухметрового роста, весь в крови и идет прямо на меня! Я с испугу выпустил по нему очередь. Он падал и смотрел расширенными глазами на меня. Я не хотел его убивать, не хотел... Этот случай я желал бы забыть..."
Боевая обстановка и конкретные проявления зверств в том или ином районе могли вызвать ненависть и приказ "пленных не брать". Из воспоминаний Красильщикова Захара Сергеевича: "И тут мы увидели еще одну ужасную картину, которая потрясла всех. Вдоль дороги, на обочинах, лежали, один за другим, наши убитые кавалеристы. Все были застрелены в затылок. Рядом ржаное поле, и на нем, тут и там, десятки трупов наших кавалеристов, все в свежих бинтах, убиты выстрелами в спину и в голову. И тут до нас дошло, что немцы перехватили большую группу раненых кавалеристов, отходивших к своему санбату, и всех зверски уничтожили... В метрах восьмистах от места этой трагедии находился небольшой, но густой лес, и мы заметили на опушке движение вооруженной группы немцев. Я в передовом отряде был за старшего (Дмитраков оставался при штабе дивизии), и поэтому сам вышел по рации на связь с командиром дивизии и открытым текстом доложил обстановку. Комдив приказал мне прочесать лес, и сказал: "Пленных не брать!"
Отдельную неприязнь и ненависть вызывали пленные немцы, которые работали на восстановлении страны в голодные послевоенные годы. Из воспоминаний Мишнаева Михаила Хаимовича:
"Но если вы хотите чтобы рассказ о пленных был до конца объективным, расскажу вам еще одну вещь. В апреле сорок пятого, когда я вышел из госпиталя, меня, словно в насмешку, отправили дослуживать в 306-й рабочий батальон, охранять немецких военнопленных, строивших в Домодедово домостроительный комбинат. Немецкие офицеры гуляли по лагерю в чистых мундирах, с наградами и смотрели на нас с нескрываемым презрением и ненавистью. Грубого слова им нельзя было сказать, сразу нас тащили в особый отдел. Я был начальником караула. В мою смену одного из немцев неосторожно задели доской и разбили нос. Меня отправили на гаупвахту сидеть пять суток:»не доглядел». Охрану кормили баландой, ни крупинки не просматривалось в миске. А немцев кормили густой болтушкой с мясом. Некоторые из бойцов охраны, стыдясь, перелезали через проволоку на немецкую сторону, и немецкий повар, «по знакомству», наливал им в котелок варева. Начальники лагеря относились к немцам, как- будто это родня их в лагере сидит... И КВЧ и выходные, и усиленные пайки... Когда меня демобилизовали, я был очень рад, что больше не увижу эти арийские надменные лица бывших врагов..."
На фото: пленный немец на восстановлении разрушенного Сталинграда, 1947 год.