https://vk.com/artqot

120 лет назад, 15 июля 1904 года, в немецком городе Баденвейлере на юге Германии скончался Антон Павлович ЧЕХОВ.

Кем он был для своих современников и для тех, кто соприкасался с его творчеством позднее?

Константин Коровин. «Из моих встреч с А.П.Чеховым»:
«…Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие, - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость – всегда были в Антоне Павловиче...».

Джон Голсуорси:
«Я бы сказал, что во многих странах за последние 20 лет Чехов был самым мощным магнитом для молодых писателей. Это очень большой писатель, но его влияние оказалось в основном пагубным. Потому что метод, которым он так непринужденно пользовался, кажется легким, но в действительности он очень труден для Запада. Европа познакомилась с его творчеством в период, когда писателями овладело беспокойство и когда им очень хотелось выйти в люди, не затрачивая особых усилий. И Чехов показался именно тем, что требовалось — “кратчайшим путем”, и вряд ли будет преувеличением сказать, что большая часть его последователей так ни к чему и не пришла. Его метод был для них словно блуждающий огонек. Эти писатели, должно быть, думали, что достаточно в точности пересказать все будничные события одного дня и у них получится такой же чудесный рассказ, как у Чехова. Увы!..
Никто из русских писателей старшего поколения не обладал таким глубоким пониманием русского ума и русской души и таким интуитивным проникновением в типично русский характер, как Чехов. Его стиль похож на однообразные, ровные степи его родины. Его победа в том, что он сделал это однообразие волнующим».

Сомерсет Моэм:
«То, что я открыл при чтении Чехова, мне пришлось по душе. Передо мною был настоящий писатель – не какая-то дикая сила, как Достоевский, который потрясает, изумляет, воспламеняет, ужасает и ошеломляет, – а писатель, с которым можно быть близким. Я чувствовал, что он, как никто другой, раскроет передо мной тайну России. Он обладал широким кругозором и непосредственным знанием жизни…
Когда читаешь Чехова, кажется, что это вовсе и не рассказы. Они совершенно безыскусственны, и можно подумать, что их способен был бы написать любой, если бы не тот факт, что такие рассказы никому, кроме него, не удавались. У писателя возникло то или иное чувство, и он умеет так выразить его словами, что оно передается вам. Вы как бы становитесь его соавтором. К рассказам Чехова невозможно применить избитое выражение – кусочек жизни; кусочек жизни – это что-то отсеченное, а когда читаешь Чехова, то создается совсем другое впечатление; перед нами увиденная как бы сквозь сетку сценка, и, хотя мы видим только часть, мы знаем, что действие будет еще продолжаться».

Вирджиния Вулф:
«При первом знакомстве Чехов отнюдь не кажется нам простым, скорее он вызывает замешательство. Какой во всем этом смысл? Почему он написал об этом рассказ? – спрашиваем мы себя, читая рассказ за рассказом. Мужчина влюбился в замужнюю женщину, они расстаются, сходятся вновь, и рассказ обрывается на том, что они размышляют о создавшемся положении и думают, каким образом могли бы они высвободиться из “этих невыносимых пут”.
– Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову. – Как?
И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается”. Вот и все. Почтальон везет студента на станцию, и всю дорогу студент пытается вовлечь почтальона в разговор, но тот упорно молчит. Наконец, он неожиданно заявляет: “Посторонних возить с почтой не велено» – и потом со злобой на лице шагает взад и вперед по платформе. “На кого он сердился? На людей, на нужду, на осенние ночи?” И на этом рассказ кончается. Неужели это конец? – спрашиваем мы. И у нас создается впечатление, что мы, по-видимому, не заметили сигнала и проскочили остановку или, другими словами, что мелодия как-то оборвалась без привычного заключительного аккорда. Вероятно, только прочитав очень много рассказов, мы почувствуем… что Чехов не просто бессвязно перескакивает с предмета на предмет, но намеренно трогает то одну, то другую струну, чтобы полностью выразить свою мысль».

Бернард Шоу:
«Еще в 1889 году, очарованный рассказами Чехова, чешский писатель Кирилл Мудрый просил у него дать разрешение сделать переводы нескольких его рассказов на чешский язык. А в 1954 году писатель Иржи Марек признавался: “Впервые я узнал Чехова как автора незабываемых коротких юмористических рассказов, но только позже, когда познакомился со всем его творчеством, с его пьесами, я понял, что скрывается за его юмором, какая скорбь – и какая вера!"
Говорить, чему я у Чехова научился, было бы неуместно и нескромно. Если бы я чему-нибудь научился, то я писал бы несравненно лучше, чем пишу. Главное, мне кажется, в том, чтобы поставить перед собой высокую цель – овладеть искусством великих мастеров. До какого пункта писатель дойдет по пути к этой цели – вопрос, на который ответят другие. Но сознание, что ты направляешься к самым вершинам, всегда поднимает тебя. Творчество Чехова и является одной из тех вершин, к которым устремляется наше искусство».

Франсуа Мориак:
«Помню, что в годы моего детства и отрочества, проведенные в провинции, мы говорили о “трагизме будней”. Это и есть чеховский театр. И не являюсь ли я сам одним из персонажей Чехова, вовремя переселившимся из Таганрога в Москву?»

Кэтрин Мэнсфилд:
«Вообще, Чехова понимают очень плохо. Его все время рассматривают под каким-нибудь одним углом зрения, а он из тех, к кому нельзя подходить только с одной стороны. Нужно охватить его со всех сторон – увидеть и почувствовать его целиком… Я перечла “Степь”. Что тут можно сказать? Это просто одно из самых великих произведений мировой литературы – своего рода “Илиада” или “Одиссея”. Я, кажется, выучу это путешествие наизусть. Есть вещи, о которых говоришь – они бессмертны… Я отдала бы все, что написал Мопассан, – все до единого слова, – за один рассказ Чехова”.

Джон Миддлтон Марри:
«Чехова, его жизнь и творчество нужно изучать и изучать, потому что он единственный великий писатель среди современных прозаиков… Когда западная литература, будучи не в силах определить характер собственного недуга, с жаром бросалась из одного тупика в другой, в России неизвестный Западу Чехов ясно видел и понимал, какие избрать пути. Сегодня мы начинаем чувствовать, насколько Чехов близок нам, завтра, возможно, мы поймем, как бесконечно он опередил нас».

Лев Толстой:
«Смерть Чехова – это большая потеря для нас, тем более что, кроме несравненного художника, мы лишились… прелестного и честного человека…

Чехова, как художника нельзя даже сравнивать с прежними русскими писателями – с Тургеневым, с Достоевским или со мной. У Чехова своя особенная манера, как у импрессионистов. Смотришь, как человек, будто без всякого разбора мажет красками, какие попадаются ему под руку, и никакого, как будто, отношения эти мазки между собою не имеют. Но отойдешь на некоторое расстояние, посмотришь и, в общем, получается цельное впечатление: перед вами яркая, неотразимая картина природы. И вот ещё наивернейший признак, что Чехов истинный художник: его можно перечитывать несколько раз…

Чехов – это Пушкин в прозе...»

Сергей Довлатов о Чехове:
«Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».

https://vk.com/wall-31780354_8269

Энжел подышала на озябшие руки, расправила на коленке смятый лист бумаги, повертела в пальцах огрызок карандаша. Крошечный костерок не спасал от холода, но и не давал замерзнуть до смерти. Оставалось только дрожать и следить, чтобы сохнущие у самого огня ботинки не оплавились. Энжел натянула повыше воротник тулупа, поерзала на битом кирпиче, вжимаясь в угол между бетонных стен, на которых еще держались остатки краски. Энжел испуганно оглянулась на дверь, послушала сквозняк, тянущий из разбитых окон, посмотрела на потемневшую фреску, изображавшую Иисуса Христа, убедилась, что одна, и поднесла карандаш к бумаге.
"Привет, мам," - вывела она.
Пальцы плохо слушались от холода и травм, огрубевшая кожа мешала крепко держать карандаш, поэтому буквы получались неровными.
"Несмотря на то, что Бог покинул этот мир и нас с тобой, я поздравляю тебя с Рождеством. Наверное, я последняя на всей Земле, кто еще о нем помнит, надеюсь, мне это зачтется."
Она помнила, как каждое Рождество приходила в эту церковь с мамой. Они зажигали свечи и подолгу сидели, слушая пение хора. Веселая мать, с искрящимися в свете свечей глазами, снимала с плеч пушистый шерстяной платок и закутывала в него дочь. Энжел не мерзла, но любила ощущение мягких колючих объятий. После церкви они заходили в местную кофейню на углу, брали по чашке самого сладкого горячего шоколада и медленно пили его, сидя у окна в углу зала, глядя как снежинки пролетают сквозь свет фонаря. Энжел беспокоилась только о том, чтобы не запачкать пушистый платок шоколадом.
Сейчас ей бы очень пригодился тот платок.
Энжел покосилась на окно, сквозь которое, через остатки витража, прилетали из темноты тяжелые сырые хлопья снега. По окном было белым-бело, но здесь, в углу, пол оставался сухим.
Энжел вздохнула и продолжила писать.
"Вчера ночью я нечаянно уснула. Проснулась от того, что в ботинок вцепились зубы. Пришлось бросить обувь, бежала босиком всю ночь, кажется, обморозила ногу, болит ужасно. Вторые ботинки промокают насквозь, не знаю, получится ли найти другую обувь. Уснула, дура, от того, что переела. Нашла вчера две консервы, не иначе как рождественский подарок. Съела одну днем, а вторую вечером - не удержалась. Я уже забыла вкус тунца, а тут сразу две банки. Не знаю, за что меня так одарили, после того, что я сделала с Джеком. Я его не убивала, клянусь, он сам сорвался и разбился. Но христианин, достойный рождественского подарка, не стал бы есть родного брата, а похоронил бы его. Но, знаешь, мы тогда почти месяц ничего не находили, доедали древесную смолу, которую собрали осенью. Я плохо соображала от голода. Конечно, это выглядит как тупая отмазка, но ты, видимо, простила меня и молишься за меня, раз я нашла те банки с рыбой."

Костер щелкнул, затрещал, над огнем поднялись искры. Энжел схватила полотенце и прикрыла им пламя. Влажное от окружающей сырости, полотенце задымилось, но не загорелось. Едва переводя дыхание от испуга, Энжел убрала полотенце и испуганно выглянула в окно. В вое ветра не было слышно ни хрипа, ни голоса, но страх не покидал, сердце колотилось и колотилось о ребра.
Энжел не решалась снова разжечь огонь, все смотрела и смотрела в темноту, пока от холода не заболели глаза.
Девушка поднесла к тлеющим углям листок и разглядела неровные буквы.
"Мам, приди, пожалуйста. Мама, милая, я не могу больше, тут ничего нет, только смерть одна. Я не видела живых людей больше года, кроме Джека, он последний остался. Только мертвецы везде, ходят вокруг, зубы скалят, съесть хотят. Неделю назад так бежала от них, что поскользнулась и упала. Бахнулась головой, и палец сломала. Еле очухалась. Палец темный и очень болит, хоть я его вправила и перевязала. Если пойдет заражение, придется его отрезать. Бегу и бегу без остановки целыми днями. Заберусь куда-нибудь, чуть посплю, и снова бегу. Хочу добраться до каких-нибудь южных краев, но мне кажется, что не смогу.
Мам, ты ведь где-то ходишь там, как все они. Приди ко мне. Клянусь, я не буду от тебя убегать, я не буду сопротивляться. Христом богом тебя молю, возьми меня отсюда. Возьми меня к себе, к папе, Джеку и Люси. Я так хочу спать."
Энжел свернула лист вчетверо и спрятала карандаш в карман. Она смотрела на красные угли.
Достаточно дать им погаснуть, и она уснет, даже если вокруг будут плясать черти. Уснет и снова увидится с мамой и Джеком, попросит у него прощения.
Энжел вытерла слезы и бросила листок бумаги на угли. Листок затлел и вспыхнул. Суетливыми движениями Энжел подкинула в огонь обломки церковных лавок. Завтра поспит, днем. Минут пятнадцать.

Антон Павлович Чехов (17 января 1860 - 2 июля 1904 - общепризнанный гениальный писатель и драматург. Чехов не был святым или ангелом во плоти. Он часто пренебрегал жалобами сестры, мучавшейся от мигрени и одиночества. От своих поклонниц требовал невозможного - оставить его в покое после мгновений счастья. Тем не менее, люди к нему тянулись, как мотыльки на пламя свечи. Во многих странах его рассказы читали запоем, а в Японии после атомной бомбардировки первым спектаклем, поставленным в возрожденном театре, был «Вишневый сад».

Сам Чехов говорил, что не верит во все мистическое и потустороннее, потому что всему, с его слов, можно найти объяснение. Между тем, в его жизни было несколько случаев, которые он так и не смог объяснить.

Родился будущий писатель в Таганроге в семье купца, бывшего крепостного, владельца бакалейной лавки. Его отец торговал без особого рвения, больше интересуясь церковными службами, пением и общественными делами. У Антона не было полноценного детства: он то сторожил лавку отца, то пел в церковном хоре. Однажды когда Антон охранял лавку, на нее было совершено нападение. В торговое помещение ворвался неизвестный мужчина с ножом, который потребовал отдать ему деньги и кое-что из еды. Несмотря на то, что грабитель был в несколько раз крупнее мальчугана и держал в руках оружие, паренек набросился на него, скрутил, обезоружил и только тогда стал звать на помощь. Как сам Чехов объяснял, он побоялся быть ограбленным из-за того, что его отругает отец, а откуда у него вдруг проснулась недюжинная сила он не понимал. Не понимали этого и взрослые, которые узнали, что случилось. В криминальных хрониках того времени о преступнике писали, что «ростом он был метра под два, имел солдатскую выправку и был неимоверно силен».

Кто-то из окружения Чехова пустил слух о том, что в мальчика вселился какой-то из бесов или демонов, который дремал до поры до времени, но, почуяв опасность, проявился. В этом сплетники настолько убедили отца ребенка, что тот привел Антона в церковь для проведения ритуала экзорцизма. Впрочем, священник отказался делать ритуал, сказав, что не видит в ребенке признаков одержимости.

Второе мистическое происшествия случилось в 1888 году. Однажды ночью Антон проснулся в холодном поту и рассказал родственникам, что ему привиделся страшный сон. Будто его старший брат Николай подошел к кровати, склонился над ней, поцеловал в голову и сказал: «Ты спи, спи, а мне пора, мы больше с тобой не увидимся». Вечером того же дня пришло трагическое известие - брат писателя скоропостижно скончался.

Чехов очень сильно переживал, и вскоре после похорон уехал в Одессу, где гастролировал Малый театр. Там он познакомился с некой молодой артисткой по фамилии Панова, но роман свадьбой не закончился. Как писали историки, после страстной ночи любви, писатель буквально вытолкал ее за дверь, не дав даже полностью надеть всю одежду. Девушка была в недоумении, на что писатель изрек: «У меня было видение: если я тебя не выгоню сейчас, я не расстанусь с тобой до конца дней, а жить с тобой до старости мне совсем не хочется». Современные специалисты списали бы такое поведение на депрессию, в те же времена (во многом с легкой руки Пановой) светские круги начали сплетничать о психических отклонениях писателя.

В 1890-х годах Чехов был самым читаемым писателем в России. Вдруг он принимает странное решение: ехать на Сахалин, остров каторжан. Он едет через всю страну, изучает жизнь каторжан и ссыльных. На Сахалине Чехов даже проводит перепись населения, составляет около 10 тысяч статистических карточек. Во время переписи он знакомиться с женщиной, которая снискала славу гадалки и весьма увлекается ее пророчествами. Как минимум два раза в неделю он начинает посещать ее и просить разложить карты. Увлечения сеансами заканчиваются как только гадалка делает неприятный для писателя прогноз: она пророчит, что он обеднеет и будет проживать в нищете в разваливающемся старом доме.

Вскоре дела у писателя и вправду пошли плохо. Заказов на книги не было, все денежные сбережения были потрачены. Тогда он принимает решение на последние деньги купить имение в Мелихово. К нему переезжают жить его сестры и мать с отцом, а также младший брат Михаил. Чехов обустраивает быт с огромным энтузиазмом и даже начинает вести дневник с отчетами о состоянии природы, о визитах гостей, приездах и отъездах родных. Он также работает земским врачом и во время холерной эпидемии обслуживает 25 деревень.

Вскоре у Антона Чехова обострился туберкулез, он был вынужден сменить климат и перебраться жить в Ялту. Во время болезни он разговаривал - его домашние поначалу посмеивались над ним, а после стали записывать фразы, сказанные писателям в объятиях Морфея. Уже потом, спустя годы, стало известно, что в бессознательном состоянии он предсказал немало событий из своей жизни. В частности, описал дом в Ялте (который ему только предстояло купить), рассказал о встрече с Максимом Горьким (которая состоится спустя несколько лет), описал свою даму сердца - девушку, которую он встретит лишь через два года. Ею станет ведущая актрисой Московского Художественного театра, и с ней писатель наконец-то решится на создание семьи. «Ребенок! Ребенок будет мертвым!» - все тогда же, во время ночного видения, изрек писатель. И это пророчество сбылось: в 1902 году у беременной Книппер случился выкидыш.

В мае 1904 года смертельно больной Чехов вместе с женой поехал отдохнуть в Баденвейлер, знаменитый курорт на юге Германии. Пара отдыхала около двадцати дней, после чего однажды вечером, после ужина, Антон Павлович сказал: «Что-то плохо я себя чувствую, может пора помирать?» и велел супруге принести шампанского: «Умирать - так с весельем на душе». Не торопясь, он осушил фужер пенистого напитка, лег, повернувшись на левый бок, и вскоре умолк навсегда.

«Мистика в жизни выдающихся людей», Денис Валерьевич Лобков, 2015г.