Проклятое призвание. 55. Синяя папка
Остался у меня на память от тебя
Портрет твой, портрет Работы Пабло Пикассо.
Евгений Осин
Очнувшись от своего творческого запоя, я обнаружила, что за окном идет снег. И это было так странно, странно. С неба падали белые хлопья, похожие на мокрые перья из залитой чаем подушки. Было холодно. И пусто. Я чувствовала себя усталой и равнодушной.
Кто-то как будто просто взял и выключил все эмоции.
Все, что я чувствовала когда-то.
Мокрые хлопья летели на черные ветви яблонь и кусты смородины, голую промерзшую землю, недостроенный сарайчик для хозяйственных надобностей. Супруг крестной не любил заниматься дачей. Я вспомнила этого холодноватого, замкнутого, словно застегнутого на все пуговицы человека и не в первый раз подумала, не пожалела ли крестная о своем решении выйти за него замуж. Была ли она счастлива в этом доме или только играла в счастье?
Как же мне это было понятно – вечно играть на публику, изображать то, чего нет, примерять роли, не чувствуя ничего… И при этом порой заигрываться, как Гурмыжская в «Лесе», «играешь-играешь роль, ну и заиграешься», теряя чувство реальности, переставая понимать, где вымысел, а где действительность.
Наверное, периодическая дереализация – это тоже одна из тех монет, что приходится платить за возможность заниматься искусством…
Я включила телефон. Мессенджеры были переполнены сообщениями. В соцсетях висел с десяток посланий от каких-то неизвестных персонажей, желающих познакомиться – сгоряча всех отправила в бан. Мне бы тут с теми, что уже есть, разобраться.
Не стала разбирать почту – это занятие на час, а то и больше.
Зафиксировала только вчерашнее сообщение от Вика: «Зайдешь сегодня?»
Как сомнамбула, собрала рисунки, карандаши и прочее, оделась. Выбралась на холодную пустую улицу. Мир, припорошенный снегом, изменился необычайно. Он был уже настолько иным, словно не наступало другое время года, а я попала в параллельное пространство.
Зашагала к остановке пригородного автобуса.
Белое к белому. Белое к серому.
Известняк под снегом казался грубее, тяжелее, основательнее. В пейзаже ощущалась безысходность. В крошечном старом городе оставалось не так много жителей, но я не сомневалась, все они сильны духом.
Чтобы жить здесь, нужно быть крепким человеком.
Словно в трансе, я ждала автобус. Воздух пропитался тоскливой обреченностью. В разговоре старушек на остановке чудилось зловещее: у одной умер муж, у другой был при смерти.
«Только не умри раньше меня, – мелькнула невольная мысль. – Я не хочу тебя хоронить. Делай что хочешь, только живи».
Наконец подошел автобус. Мы загрузились в его теплое, дышащее ветошью и коровьим молоком тело и направились в сторону областного центра.
Я даже не стала заходить домой. И почему-то не подумала, что буду делать, если его не окажется на месте. Ноги сами понесли по адресу, который был слишком хорошо знаком. Здесь тоже все было усыпано снегом – и магически преображено его мокрой прелестью. Природа надеялась на обновление. Мне тоже хотелось верить в чудо.
Вик был дома. Одно из потрясающих преимуществ фрилансера – большую часть времени ты все же дома, а не где-нибудь еще.
Он встретил меня в тех же светлых штанах и футболке, в которых я видела его в последний раз. Я знала, что он привязан к вещам, вернее сказать, не выбрасывает их, пока не придут в негодность. Наверное, в том числе поэтому ему было сложно и от меня избавиться – сказывался консерватизм натуры.
– Ты звал…
– Да вот, хотел отдать тебе кое-что.
– Отдать?
Кажется, последними шмотками, осевшими на территории друг друга, мы обменялись уже довольно давно.
– Угу. Да пройди ты, не стой на пороге.
Для Вика это почти вежливость. В недоумении я раздеваюсь и прохожу в комнату.
Он роется в бумагах. Достает пластиковую синюю папку. С одной из таких он ходил на учебу, я помнила.
Я открываю ее.
Собранье пестрых зарисовок предо мной…
Оказывается, он долгие годы хранил все это.
Я сажусь на кровать, начинаю рассматривать.
Интуитивно я чувствую, что все это гораздо лучше того, что показывал мне Вик в прошлый раз, но в то же время понимаю, что совершенно необъективна.
Это рисунки разных лет. Мои портреты.
Нета за компом. Нета с карандашом в руке. Нета на ступенях академии – вид снизу. Так, как он запомнил, когда стоял там. Нета идет по улице – юная, раскованная, светящаяся от счастья. Падают листья – он знал, как я обожаю осень. Нета сидит в кресле, забравшись с ногами. Нета пускает мыльные пузыри. Нета показывает язык.
Нета издевается над этим миром – ведь если принимать его всерьез, остается только заплакать.
О боже, боже.
Сколько же ты думал обо мне.
Все время думал и все время возвращался.
Как же много я для все-таки значу, мой вечный враг и соратник.
Почему мы все-таки не смогли, не выстояли, не сумели?..
Я листаю страницы.
Постепенно характер рисунков меняется. Романтическая идеализация куда-то уходит. Растрепанная девица, валяющаяся на кровати, не слишком привлекательна. Одеяло свисает до пола, валяются разбросанные книги и карандаши, на грязном ламинате несколько пустых кружек из-под чая.
Нета уткнулась в рисунок. Близоруко щурится. Тонкие губы сложены в жесткую ниточку. В глазах нет нежности, только сосредоточенность и воля. Никакой женственности. Эта иссушенная мумия мало напоминает девушку с первых рисунков.
Нета орет. Рот непропорционально увеличен. Весь мир состоит из ее крика. В манере художника что-то от Дали, какое-то фантастическое правдоподобие.
Нета спит. Или может быть, дрыхнет? Лицо лишено всякого выражения. Оно преувеличенно тупо, как у крестьянской бабы. Как он подглядел такое? Неужели я правда так ужасно выгляжу?
Этот нос – разве он так велик? Губы так тонки? Кожа напоминает цветом холодный труп?
Рисунки все больше приобретают характер шаржа. Это карикатуры. Злые, сочные, едкие карикатуры.
Вик всегда умел высмеивать. Был у него такой талант.
Нет, нет, я не настолько изменилась. Настроение эскизов менялось вместе с деградацией наших отношений. Чем больше мы скандалили и ругались, чем больше ненавидели друг друга, тем мерзотнее я выглядела в его глазах. Может быть, он даже рисовал, чтобы не выяснять отношения лишний раз… Выплескивал таким образом накопившиеся горечь и обиду…
В углах листов – даты. В первые годы рисунков очень много. Поначалу он рисовал меня почти каждый день. Потом все реже. Позже – какими-то наплывами, по серии раз в несколько месяцев. И наконец, за последние два года – почти ничего… Всего шесть эскизов… И те сделаны явно без старания и в спешке…
Да ну к бесу. Надо завязывать.
– Я тебя поняла, – я сдержанно улыбаюсь. – Я заберу. И да, это лучше, чем дамы в шляпках.
– Тебе правда нравится? – приподнимает он бровь.
– Даже очень. Здесь много интересного. И эволюция весьма показательная. Но я не думаю, что есть смысл говорить об этом.
– Я тоже так считаю.
Я аккуратно складываю рисунки в синюю пластиковую папку. Я знаю, что она будет со мной всегда, до самой смерти. Но едва ли мне захочется показать кому-то ее содержимое.