В полночь город затихает, превращаясь в бетонное кладбище. Мой ломбард — самый тихий склеп в этом некрополе. Сегодняшний клиент не вошёл. Он материализовался из темноты, будто тень, научившаяся носить ботинки. Молодой парень, лет двадцать пять, но с глазами старика, в которых догорала какая-то далёкая, грязная война. На шее — армейский жетон. На руках — выцветшие татуировки. Он не сел. Остался стоять посреди комнаты, напряжённый, как взведённый курок.
— Говорят, ты можешь вынуть это, — сказал он вместо «здравствуй». Его голос был хриплым, как будто он им давно не пользовался.
— Я могу вынуть что угодно, если у этого есть цена, — ответил я, протирая стекло на витрине, где вместо побрякушек лежали пустые флаконы. — Что принёс?
— Память. Одну ночь. Из «песочницы».
Я поднял на него глаза. «Песочница». Так они называют свой ад, чтобы было не так страшно.
— Ты хочешь продать страх? — усмехнулся я. — Глупец. Страх — честная эмоция. Он не врёт. Он — единственное, что держит тебя в границах этого мира. Зачем тебе от него избавляться?
— Я не сплю, — отрезал он. — А когда засыпаю, я снова там. Я слышу их. Я чувствую запах. Я хочу, чтобы это кончилось. Сколько?
Я посмотрел в его выжженные глаза.
— Забвение стоит дорого. Но ты, похоже, готов. Садись.
Он сел в кресло. Не расслабился. Даже в мягком бархате он сидел так, будто под ним мина. Я надел на него шлем, приладил контакты. От его кожи пахло тревогой и табаком.
— Думай об этом. Не сопротивляйся. Позволь ему всплыть.
Аппарат загудел. В запахе озона на этот раз была примесь другого. Запах раскалённого металла, пороха и чего-то сладковатого, медного. Запах крови.
Ночь. Горячий, сухой ветер несёт пыль. Я — это он. Я лежу за остовом сгоревшего БТРа, вжимаясь в землю. Сердце колотится о рёбра, как пойманная птица. В ушах свистит. Воздух рвут трассеры — красные стежки смерти. Где-то рядом кричит Серёга. Кричит недолго. Крик обрывается на высокой ноте, переходя в булькающий хрип.
Страх. Он не в голове. Он в кишках. Он скручивает их в ледяной узел. Он парализует. Хочется зажмуриться, стать камнем, врасти в эту проклятую землю.
Но я поднимаю голову. И вижу его. Он бежит прямо на меня. Совсем мальчишка, с чёрными, горящими ненавистью глазами. Он вскидывает автомат.
Время растягивается. Я вижу, как пуля входит ему в грудь. Слышу мокрый хлопок. Вижу, как его глаза на секунду становятся удивлёнными. А потом — пустыми. Как у дохлой рыбы. Он падает в пяти шагах от меня.
Но страх не уходит. Он становится другим. Он превращается в ужас. Ужас от того, что я сделал. Ужас от того, что я — живой, а он — нет. Этот ужас будет со мной всегда.
Я стою над креслом. Парень смотрит прямо перед собой. Его лицо — гладкое, спокойное. С него стёрли все эмоции, как ластиком. Напряжение ушло из плеч. Он расслабился. Впервые за много лет.
— Всё? — спрашивает он. Голос ровный.
— Всё. Ты больше ничего не боишься.
Он встаёт. Проводит рукой по лицу. Улыбается. Пустой, мёртвой улыбкой манекена.
Он не спрашивает про деньги. Ему не нужны деньги. Ему нужно было это.
Он поворачивается и уходит. Уверенной, твёрдой походкой. Не оглядываясь.
Я остаюсь один. Внутри меня всё ещё грохочет бой. Руки мелко дрожат. Адреналин. Чужой страх. Это не эйфория, как от радости. Это — удар хлыстом. Он отрезвляет. Он заставляет чувствовать себя живым.
«Лот #2. Продан Страх. Цена: бесплатно. Состояние: отличное, почти нетронутое».
А ниже, для себя, ядовитыми чернилами:
«Побочный эффект: без страха нет тормозов. Нет сомнений. Нет совести. Он больше не боится убивать. Он больше не боится умирать. Я не избавил его от монстра. Я просто отпустил монстра с поводка. Ждите новостей».