"Страсти Христовы" (Мария Магдалина)
Мой новый рисунок на деревянной доске путем выжигания (пирография). Давно возникла в моей голове идея такого рисунка, не икона, я в этом не шарю, а вот образ прощения в виде такой метафоры из фильма, меня зацепила!
Его ранами мы были исцелены
«Это фильм о любви, надежде, вере и прощении. Он умер для всего человечества, пострадал за нас всех. Настало время вернуться к этому основному посланию. Мир сошёл с ума. Мы все могли бы чувствовать немного больше любви, веры, надежды и прощения», - Мэл Гибсон
Фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы» вызвал у кинокритиков множество споров ещё до своей премьеры. Большое количество людей не согласны с подобной интерпретацией событий, которые были описаны в Библии.
«Страсти Христовы» Мела Гибсона изображают последние часы жизни Иисуса перед распятием. Главную роль в фильме исполнил Джим Кэвизел, Майе Моргенштерн досталась партия Девы Марии, а Моника Беллуччи сыграла Марию Магдалину — глубоко верующую деву, последовательницу Иисуса, присутствовавшую на его распятии и при воскрешении. Роль Марии Магдалины — одна из самых сложных в актерском арсенале Беллуччи. Переполненная милосердной скорбью и глубокой сердечной болью героиня стала своего рода эмоциональным отражением зрителя, следящего за непростой судьбой Иисуса. Беллуччи с ее проникновенным взглядом и уникальной особенностью создавать настроение в кадре стала идеальным кандидатом на роль Марии Магдалины.
Сценарий фильма был написан Мелом Гибсоном и Бенедиктом Фицджералдом на основе четырёх канонических евангелий: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна.
Гибсон – большой хитрец. Он все сделал так, как надо. С одной стороны, он взял тему заранее обреченную на интерес к ней со всех сторон – католиков и протестантов, православных и иудеев, атеистов и киноманов, евреев и антисемитов, гурманов и вовсе неразборчивых. С другой – он сразу отвел от себя все обвинения в богохульстве, святотатстве и кощунстве, сделав подробную, почти ученическую экранизацию Евангелия. К тому же он снял картину на тех языках, на каких говорили реальные прототипы его фильма, – арамейском и латыни. Гибсон прекрасно понимал, что недовольными и обиженными останутся многие, но его совесть будет чиста. Он истинный католик, известный в Голливуде своим религиозным усердием, а то, что папа Гибсона высказался против евреев – так сын за отца не отвечает. На всякий случай Гибсон собственноручно прибил в кадре ладони Христа (Джеймс Кэвизел) гвоздями к кресту (руки мы видим в кадре, правда, сам Гибсон остается за кадром), чтобы никого даже столь формальным и примитивным способом не обвинить в убийстве – ни евреев, ни римлян.
Однако обиды не заставили себя ждать. Обиделись голливудские продюсеры-евреи, поклявшиеся оставить впредь режиссера без работы за оголтелый антисемитизм. Успели обидеться неевреи, усмотревшие в картине нарочитое смакование кровавых деталей. Что до неприглядной роли евреев в смерти Христа, тут, откровенно говоря, возразить нечего. В Иудее действительно жили евреи, и было бы странно, если бы Христа распял кто-то другой. Правда, непосредственно убили Христа все-таки римские легионеры, поэтому наступит еще момент, когда обидятся итальянцы. Насчет кровавых деталей… Перед нами – последние двенадцать часов жизни Христа, выписанные с тщательностью художественного биографа-анатома. Если бы две тысячи лет назад существовало документальное кино, "Страсти Христовы" вполне могли бы за него сойти. Возможно, ревностный католик Гибсон преследовал вполне благородную цель – напомнить нам об истинных мучениях Христа. Ведь за пеленой лет страдания Сына человеческого стали вызывать достаточно умозрительное сострадание, с икон смотрит на нас измученный, но чистенький Христос, на известных картинах крест свой на Голгофу он несет хоть с трудом, но стойко. В фильме же на протяжении двух часов мы видим нечеловеческие издевательства, тело Христа растерзано плетьми с металлическими крючьями на кровавые лохмотья, лицо – кровавое месиво, один глаз вытек, другой заплыл, примерно полфильма Христос восходит на Голгофу – падая истерзанным телом в грязь, не в состоянии встать, получая очередные страшные побои римских стражников.
Вот тут-то, думается, и кроется главная причина неприязни к фильму.
Не кажется ли вам странным факт, что появившаяся порядка тридцати лет назад рок-опера "Иисус Христос – суперзвезда" ("Jesus Christ Superstar"), мгновенно ставшая хитом, не вызвала и малой доли тех нареканий, что выпали сейчас на долю "Страстей Христовых"? А скандально-крамольное "Последнее искушение Христа" Мартина Скорсезе, что ни говорите, все-таки по части скандального накала куда как уступает фильму Гибсона? Или "Евангелие от Матфея" Пьера Паоло Пазолини, пропитанное марксистскими идеями? Никому из перечисленных режиссеров такой скандал и не снился. Причем во всех предыдущих случаях возмущались церковники, а теперь возмущение – сплошь светское. Почему, интересно?
Желая того или не желая, Гибсон столкнул миф и реальность, ввел их в противоречие друг с другом. За многие сотни лет, что прошли с момента распятия Христа, образ Сына человеческого приобрел черты мифологизированного персонажа. Для мифа нет ничего страшнее, чем попытка смахнуть с него пыль времени, разогнать облако несуразиц и стереотипов, клубящееся вокруг него, оставив лишь то, что хочется называть реальностью. Миф и реальность не могут существовать вместе, кто-то один непременно должен победить. Эта борьба, как правило, болезненна для тех, кто привык к мифу. В конкретном случае с фильмом Гибсона все предельно ясно. Подобно археологу, он попытался оживить события 2000-летней давности, не привнося в рассказ ничего от себя. Но пока Христос оставался давно уже обезличенным Мессией, все были довольны. Как только из Мессии потекли кровавые слюни, на кончике носа замерла кровавая слеза, а окровавленные руки беззащитно и жалко затряслись от боли и слабости, он стал раздражать. Но Спаситель не может, не должен раздражать, его нельзя видеть в грязи и без глаза – вот что вывело из себя многочисленных ревнителей мифа. Пока толпа, распявшая Христа, была безликой, тупой и неблагодарной толпой, мы не имели к ней отношения. Как только толпа собралась из раз, два, три, четыре, сто, тысяча – но отдельных людей, каждый отдельно отвратительный в своей низости, вдруг вспомнили, что эти люди – евреи. Начались обвинения в антисемитизме.
"Страсти Христовы" оказались фильмом не про страсти и даже не про Христа. В большей степени он оказался фильмом про тех, кто пришел этот фильм смотреть. Пришли – и выяснили, что никто не хочет знать, как было на самом деле, всем хочется сказки. Боль и страдания, как правило, грязны, а нам хочется чистенького Спасителя, этакой расплывчатой фигуры в глубине веков с нимбом над головой. Хитрый Гибсон устроил нам проверку на веру. И прошли ее далеко не все.
Поэтому-то скандал вокруг "Последнего искушения Христа" кажется теперь невинной перепалкой между Скорсезе и церковью. Люди готовы простить вольную интерпретацию мифа, отход от всех канонов, наличие разнообразных трактовок образа, но только не игру в раздевание. Придумывай что хочешь, верти-крути, только не трогай всерьез. Гибсон, как ни кощунственно звучит, раздел Христа, раздел любимый многовековой миф, попытавшись влезть поглубже в клубок страстей Христовых тире человеческих. За что и получил – то ли суперрекламу, то ли анафему. Как бы там ни было, "Страсти Христовы" за прокат во много раз окупились – фильм с бюджетом 25 млн. долл. собрал 370 млн.
И пускай старания Мэла Гибсона до сих пор вызывают незатихающие споры, «Страсти Христовы» остаются событием, достойным уважения и самого пристального внимания.
Прости нас, Господи, ибо не ведаем, что творим.
