Beskomm

История религии начинает свой рассказ с цивилизаций Древнего мира – Египта, Месопотамии, Древней Греции и Рима. Если даже и рассказывается о более ранних формах религии, то вся информация укладывается в пару страниц. О религиозных представлениях неолита и палеолита подробнее мы можем узнать не из религиоведения, а, например, из археологии, культурологии, этнографии, фольклористики. Специальной дисциплины по возникновению религии или по ранним формам религии нет. Также нет научной литературы по этому вопросу, не считая советских авторов. Однако советские авторы не сильно приветствуются в современных университетах, хотя к экзаменам почему-то нужно готовиться именно по их работам. К слову сказать, с советского времени наука наверняка расширила знания в этой области, поэтому хорошо было бы дополнить этими знаниями изыскания советского времени, однако современным ученым это почему-то не интересно.

В основном научном журнале нашей страны по религиоведению «Государство, религия, церковь в России и за рубежом» так и написано: «Главным направлением журнала является исследование современных процессов. Это, однако, не означает, что Редакция не будет уделять внимания сюжетам, посвященным религиозной истории, анализу священных текстов или реконструкции религиозных практик» [1]. О происхождении религии, о её корнях – ни слова. Журнал не ставит своей задачей просвещение людей по поводу происхождения их заблуждений, донесение населению научного взгляда на происхождение и развитие религии.

Более того, в университетах религия преподаётся как явление общества, которое ещё не раскрыто. Несмотря на многочисленные труды, которые существуют с 19-го века, а в 20-м веке положения этих трудов подкрепились научными данными, основная мысль в современном преподавании религиоведения такова: религия – слишком многофакторное явление, все аспекты которого ещё не изучены, следовательно ещё не поняты, и что такое религия – мы сказать не можем. Современные религиоведы делают упор на то, что у них есть только некие факты, которые им удалось узнать, но теорию, связывающую эти факты воедино – лишь предстоит создать.

Впрочем, находятся и новые осмыслители, которые объявляют религию вовсе не явлением общества, а лишь побочным эффектом от процессов мозга. Например, Паскаль Буайе в своей знаменитой книге отбрасывает все материалистические гипотезы возникновения религии, несмотря на тонны доказательств во всей культуре человека, и оставляет в конце книги только свою: он пишет, что для того, чтобы быть религиозным, нужен лишь обычный человеческий мозг. Однако так можно сказать обо всём в жизни человека. Естественно, что без мозга человек не мог бы верить, ведь он не смог бы жить. Это объяснение не приносит никакой пользы науке, так как ничего не объясняет. Но Паскаль Буайе знаменит, поэтому к нему прислушиваются. Его идеалистические представления о религии становятся известны всему миру, в то время как о материалистическом происхождении религии массам населения никто не рассказывает.

Продолжаются споры и вокруг определения религии. Снова, несмотря на то, что религии неоднократно давались определения, современные религиоведы пытаются их переосмыслить и приписать к религии все общественные явления, которые кажутся им более-менее похожими по некоторым признакам. Нужно ли говорить, что определение – это не набор признаков, а одно постоянное качество, которое не меняется со временем и не зависит от обстоятельств? Таким качеством религии является вера человека в то, что некое сверхъестественное существо или сила имеет влияние на его жизнь[2]. Именно из этого представления человека и исходит всё то, что мы считаем неизменными атрибутами религии: культ, поклонение, молитвы/обращения, нормы поведения человека в религиозных группах и т.д.

Если же пытаться описать религию через её признаки, которые могут быть различными в разных культурах, то можно столкнуться как раз с тем, что таким путём нельзя найти верное определение. Например, в буддизме нет особого сверхъестественного существа, но на этом основании нельзя считать, что буддизм не религия – ведь в этом веровании есть некая сверхъестественная сила, которая якобы и контролирует жизнь человека, и буддисты живут, ориентируясь на неё.

О возникновении других сверхъестественных представлений также ничего не преподаётся. Все столь любимые современным обществом псевдонаучные представления типа магии, эзотерики, астрологии и прочего ведовства неразрывно связаны с ранними формами религии. Если бы наука рассказывала людям больше о материалистическом происхождении этих сверхъестественных представлений, возможно, в обществе было бы больше критически мыслящих людей.

Таким образом, огромный пласт знаний, который помог бы людям осознать корни их современных сверхъестественных представлений, в том числе и религии, наукой почему-то замалчивается. Эти знания не только не доносятся до широких масс населения, но не рассказываются даже студентам-религиоведам. Получается, вместо того, чтобы распространять научное, материалистическое знание, современное религиоведение помогает массам населения сохранять идеалистическое представление о мире: общественные явления, в том числе религию, познать нельзя, можно познать только её отдельные аспекты, причём связь между ними объяснить невозможно.

Однако это, конечно же, ошибочно. Любые явления, происходящие в обществе, всегда связаны с другими. Познание материалистического мира, в том числе и процессов, происходящих в обществе, возможно. Да, мы не имеем на данный момент исчерпывающего знания о нём, но мы никогда не будем иметь исчерпывающее знание. Здесь нельзя путать абсолютную истину с относительной. На каждом этапе познания мы узнаём некую информацию о различных сторонах предмета нашего изучения, и если в последующем эта информация не изменяется, а остаётся такой же, то можно сказать, что мы достигли здесь некого абсолютного знания. Но в то же время все стороны этого предмета мы не изучим до конца, так как все явления (особенно общественные) постоянно находятся в состоянии изменения, следовательно, по отношению к нему в совокупности наше знание будет являться относительным.

Так и в религиоведении – мы уже накопили достаточно знаний о религии, есть научные гипотезы о её происхождении, подтверждённые исследованиями, поэтому нельзя сказать, что раз мы не изучили всю-всю религию до конца, то не можем выносить о ней свои суждения.

Первейшая задача науки – рассказывать людям, как устроен мир на самом деле, и религиоведение не должно быть исключением. Изучение религии в современном мире, конечно, важно, однако нельзя забывать рассказывать людям и о том, как она возникла, нужно давать людям достоверную, научную информацию, чтобы они могли сделать действительно честный выбор между научным и религиозным мировоззрением.

Поэтому я считаю, что наряду с популяризацией таких наук, как физика, химия, история, биология и других, надо рассказывать как можно шире и о происхождении религии. Нужно, чтобы люди знали, как возникли их современные сверхъестественные представления, на чём они базируются, в чём их суть. Цикл моих статей посвящён раскрытию именно этого вопроса. Но свой рассказ я начну с возникновения человека как общественного существа, так как самый первый базис религии, основа, на которой она возникает – это человеческое общество.

Продолжение следует...

О. Елисеева

источник

Примечания:

[1] http://www.religion.ranepa.ru/

[2] Разумеется, определения религии различны в разных науках, однако основное качество религии именно таково, и другие науки в своих определениях исходят из него.

СОЛДАТЫ И ЗЕМЛЯ

Большинство солдат — из крестьян. Всякий крестьянин знает, как угнетали и угнетают народ помещики. А в чем сила помещиков?

В земле.

У помещиков десятки миллионов десятин земли. Поэтому миллионам крестьянских семей ничего не остается, как идти в кабалу к помещикам.

Никакие «свободы» не помогут крестьянам, пока помещики владеют десятками миллионов десятин земли.

Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу. Надо, чтобы все земли в государстве перешли в собственность всего народа. А распоряжаться землей должны местные Советы крестьянских и батрацких депутатов.

Как добиться этого? Надо немедленно устраивать по всей России, в каждой без исключения деревне Советы крестьянских и батрацких депутатов по образцу Советов рабочих и солдатских депутатов в городах. Если сами крестьяне и батраки не объединятся, если сами не возьмут собственной судьбы в свои собственные руки, то никто в мире им не поможет, никто их не освободит от кабалы у помещиков.

А чтобы сами крестьяне на местах могли немедленно взять всю землю у помещиков и распорядиться ею правильно, соблюдая полный порядок, оберегая всякое имущество от порчи, — для этого надо, чтобы солдаты помогли крестьянам.

Крестьяне, солдаты, рабочие — огромное большинство в государстве. Это большинство хочет, чтобы все земли немедленно перешли в руки Советов крестьянских депутатов. Никто не сможет помешать большинству, если оно хорошо организовано (сплочено, объединено), если оно сознательно, если оно вооружено.

Солдаты! Помогите объединению и вооружению всех рабочих и всех крестьян!

Солдаты! Объединяйтесь сами крепче и теснее сливайтесь с рабочими и крестьянами! Не давайте вооруженной силы отнять из ваших рук!

Тогда и только тогда народ получит всю землю, народ избавится от кабалы у помещиков.

В.И. Ленин, Сочинения, Изд. 4, Том 24, с.111-112

И.В. Сталин о роли интеллигенции в социалистическом переустройстве общества (Часть 2)

После установления Советской власти сама постановка вопроса о социальной природе интеллигенции и её взаимодействии с рабочим классом претерпела радикальную перемену. Она утратила прежний, чисто теоретический и общеполитический характер и превратилась в одну из важнейших и актуальных политических проблем социалистической революции. Известно сколь трудно складывались отношения Советской власти и интеллигенции в период Гражданской войны. Тем не менее, именно в это время В.И. Ленин сделать важный шаг в деле приближения интеллигенции к пролетарской власти. В конце 1918 г. он предложил перейти от политики нейтрализации к политике прочного союза со средним крестьянством. То есть самого массового и политически значимого слоя мелкой буржуазии - того слоя общества, к которому по своим социально-политическим настроениям и взглядам была близка или принадлежала большая часть интеллигенции. Необходимость этого шага В.И. Ленин обосновал в ноябре 1918 г.: «Уметь достигать соглашения с средним крестьянством – ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту – это задача момента…»[26]. Обычно, цитируя В.И. Ленина, здесь обрывают его мысль, вольно или невольно, «урезая» её и искажая, если не формулировку, то содержание новой формулу диктатуры пролетариата. А Ленин, закончив эту фразу, продолжал: «То же относится и к кустарю, и к ремесленнику, и к рабочему, поставленному в наиболее мелкобуржуазные условия или сохранившему наиболее мелкобуржуазные взгляды, и ко многим служащим, и к офицерам , и – в особенности – к интеллигенции вообще» [27]. Следовательно, положение В.И. Ленина о возможности и желательности установления политического соглашения, союза мы вправе распространять не только на среднее крестьянство, но и на все, перечисленные им социальные слои и особенно на интеллигенцию.

Так был совершен политический поворот в отношении интеллигенции, в принципиальном отношении не менее важный, чем в отношении среднего крестьянства.

Отныне ленинская формула диктатуры пролетариата учитывала интеллигенцию в качестве союзника. Это был большой и качественный шаг вперед по сравнению с периодом установления советской власти. Но он также свидетельствовал о том, что интеллигенция в целом продолжала рассматриваться как часть мелкой буржуазии. Иначе говоря, её пролетарская природа отрицалась. Далее признания её потенциальным союзником пролетариата в социалистической революции и призыва реализовать этот потенциал, В.И. Ленин не шёл. Политически эта установка была верна, поскольку соответствовала реалиям времени. Но, вместе с тем, отрицание пролетарской природы основной массы интеллигенции ставило определенные преграды на пути признания её способности быть не только союзником, но и опорой советской власти. Фактически устанавливалась некая политическая дистанция между революционной властью и интеллигенцией, преодоление которой требовало от большевиков серьезного переосмысления всего комплекса вопросов, связанных с определением её социальной природы роли в социалистической революции. Впрочем, в разгар гражданской войны и иностранной военной интервенции эта проблема не была актуальной. Очевидно поэтому в отличие от аграрно-крестьянского вопроса, вопрос об интеллигенции в это время не занял в политике большевистской партии того места, которого он, в принципе, заслуживал. Показательно, что В.И. Ленин не часто обращался к этой проблеме в принципиальной постановке её. А когда обращался, то, высказывая мысли и оценки, перекликавшиеся с предупреждением К. Маркса о том, что интеллигенция будет служить рабочему классу только в том случае, если он будет достаточно грамотен, активен в деле управления и т.д., иначе она сядет ему на шею. Так, на XI съезде РКП(б) В.И. Ленин говорил, что если победитель по уровню культуры стоит ниже побежденных, то победа неизбежно обернется для него поражением. Большевикам же - «тому слою коммунистов, который управляет» - не хватает «культурности». Отсюда, по его мнению, проистекала угрозу термидора[28]. Дефицит культуры в управлении могла восполнить только интеллигенция. Поэтому было крайне важно, чтобы она приняла социалистическую революцию как дело, в успехе которого заинтересована. В такой постановке вопроса звучало отрицание некоторых основополагающих установок периода борьбы за власть и её упрочение, например надежды, проводить социалистические преобразования, используя методы запугивания интеллигенции или обеспечения её добросовестности в работе и политической лояльности с помощью высокой зарплаты. Однако и на добровольное принятие основной массой интеллигенции ценностей социализма в условиях сурового революционного времени рассчитывать не приходилось.

В.И. Ленин понимал это и считал, что в рамках переходного от капитализма к социализму периода проблема преодоления дефицита культуры может быть решена лишь частично. Вместе с тем, он был уверен, что даже частичное решение её способно обеспечить успех социалистической революции. Об этом он писал И.И. Скворцову-Степанову (15 ноября 1922 г.), который успех социалистической революции связывал с наличием массы «хороших спецов разнообразнейших «категорий», видевших свою задачу в «укреплении и развитии диктатуры пролетариата». Соглашаясь с необходимостью обеспечения первого условия (нужна масса таких «спецов»), В.И. Ленин возражал по поводу второго: «таких спецов мы долго не получим», их не будет до тех пор «пока все спецы не станут коммунистами. Между тем «проваливаться» пролетарская революция вовсе не должна. Достаточно меньшее условие: именно первое (наличие массы «спецов». – В.С.). Второе не губит нас… Второе условие дотянется до конца диктатуры, а потому не есть условие диктатуры»[29]. Такие представления о социальной природе интеллигенции и её способности участвовать в социалистической революции определили всю политику большевистской партии в отношении её на последующие 10 лет. В это время в отношении интеллигенции «старой формации» проводилась политика разгрома активных вредителей, расслоения нейтральных и привлечения лояльных. Одновременно набирал силу процесс создания кадров рабоче-крестьянской интеллигенции.

В феврале 1931 г. И.В. Сталин, выступая на 1-й конференции работников социалистической промышленности, по-новому сформулировал задачу обеспечения процесса социалистического строительства должной интеллектуальной базой. «Ни один господствующий класс не обходился без своей собственной интеллигенции. Нет никаких оснований сомневаться в том, что рабочий класс СССР также не может обойтись без своей собственной производственно-технической интеллигенции». «Наша страна, - говорил он, - вступила в фазу развития, когда рабочий класс должен создать себе свою собственную производственно-техническую интеллигенцию», состоящую из людей, «которые способны понять политику рабочего класса нашей страны, способны усвоить эту политику и готовы осуществлять её на совесть» [30]. В отношении представителей «старой» интеллигенции, он предлагал учесть происшедшие за последние годы позитивные изменения в её настроениях и «проявлять к ним больше внимания и заботы, смелее привлекать её к работе»[31]. Об этих переменах И.В. Сталин рассказывал Г. Уэллсу во время беседы с ним 23 июля 1934 г. После Октябрьской революции, говорил он, «мы всячески стремились включить техническую интеллигенцию в это строительство, подходили к ней и так, и этак. Прошло не мало времени, прежде чем наша интеллигенция стала на путь активной помощи новому строю. Ныне лучшая её часть – в первых рядах строительства социалистического общества» [32]. Сказанное о технической интеллигенции, в принципе, относится ко всей массе её. Возникли условия для переоценки социальных возможностей интеллигенции в социалистическом обществе, а, значит, и изменения политики советской власти к ней и ее положения во власти. Теоретическая и политическая разработка этих вопросов осуществлялась в процессе осмысления грандиозных социально-политических перемен, происходивших на стадии развернутого наступления социализма по всему фронту. XVI съезд ВКП(б) констатировал, что теперь «социалистические отношения в СССР начинают опираться не только на социалистическую промышленность, но и на быстро растущий социалистический сектор в сельском хозяйстве, представленный совхозами и колхозами. Поэтому теперь «по-новому ставится… вопрос об опоре советской власти в деревне. Отныне… деревня делится на две основные части: на колхозников, являющихся действительной и прочной опорой Советской власти, и на неколхозников из бедноты и середняков, пока еще не желающих войти в колхозы»[33]. Эту мысль И.В. Сталин повторил на объединенном заседании Политбюро ЦК и ЦКК ВКП(б) 27 ноября 1932 г., говоря о коренных переменах, произошедших в деревне вследствие коллективизации сельского хозяйства: «колхозное крестьянство есть союзник рабочего класса. Громадное большинство этого крестьянства является опорой советской власти в деревне»[34].

Эти новые оценки говорят о том, что на данном этапе революции классовая борьба за социализм велась уже не только против остатков эксплуататорских классов; своим острием она все больше направлялась против последнего, но очень прочного убежища капитализма – против мелкобуржуазной психологии, силы стихийной, а потому очень мощной. Соответственно, центр тяжести этой борьба перемещался в плоскость борьбы за социальные слои, группы, за личности. При этом классовый характер этой борьбы, естественно, не утрачивался, а сама она могла временами принимать очень острые формы (что не равнозначно ее усилению). Требование к носителям власти в этой ситуации возрастали и менялись. Крестьянин-единоличник, не желающий расставаться со своим хозяйством, уже не удовлетворял новым требованиям, поскольку мелкобуржуазная, частнособственническая психология в нем оказывалась сильнее потенциального «влечения к социализму», социальной предрасположенности к нему и, в результате, в практическом плане он объективно оказывался защитником мира строго, а не строителем нового мира. Революция сделала «шаг вперед» и при этом «перешагнула» через часть своего авангарда, отставшего от требований жизни, оказавшего в «обозе» и утрачивавшего положение опоры советской власти. В персональном плане ситуация, конечно, временная, поправимая вступлением в колхоз.

Думается, что тоже можно сказать и об интеллигенции. В ходе социалистического строительства возросла не только её роль в экономической и общественно-политической жизни общества, но и требования к интеллигенции со стороны власти. Часть её, быстро увеличивающаяся, оказалась, с точки зрения интересов социалистической революции, на «высоте» своего социального положения и предназначения, часть «плелась в обозе». О тех, кто вел борьбу с советской властью здесь речь не идет, поскольку отношение к врагу выявленному решался в совершенно иной плоскости. К середине 1930-х гг. в положении интеллигенции в советском обществе произошли серьезные перемены. Завершался процесс превращения её в социалистический по своему характеру и положению в обществе социальный слой. Слой «старой» интеллигенции, в независимости от политических взглядов отдельных его представителей, пройдя трудный процесс адаптации к новым социально-экономическим и политическим условиям, в массе своей стал не за страх, а за совесть служить делу социализма. Дело не меняет и признание того, что какая-то часть их субъективно оценивала свою работу как служение не социализму, как таковому, а своей, ставшей социалистической, родине. Их удельный вес в массе интеллигенции неуклонно и быстро сокращался. Одновременно ряды интеллигенции стремительно росли за счет молодых кадров - выходцев из рабочих, крестьян и той же интеллигенции. Формирующаяся новая советская интеллигенция свое происхождение, свой профессиональный рост, улучшение своего материально-бытового положения связывала с советской властью. Создавались предпосылки для новой постановки вопросов о месте и роли интеллигенции в социалистическом строительстве и её месте во власти.

Появилась возможность сориентировать политику советской власти в отношении интеллигенции на её авангард, а также прочнее связать его с властью. Важным этапом в этом процессе стал период между 1931 и 1936 гг. В «Директивах к составлению второго пятилетнего плана народного хозяйства СССР (1933 – 1937 гг.)», принятых XVII конференцией ВКП(б) (январь-февраль 1932 г.), говорилось, что «основной политической задачей второй пятилетки является окончательная ликвидация капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию… превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества»[35]. Таким образом, о социальной структуре существующего советского общества сказано очень обще, обтекаемо, вопрос о социальной структуре бесклассового общества не раскрыт, роль и место интеллигенции ни в нем, ни в процессе его становления никак не обозначен.

Прошло 2 года. Вопрос об интеллигенции занял одно из центральных мест в беседе И.В. Сталина с Г. Уэллсом. Рассуждая о проблеме интеллигенции в социалистической революции, И.В. Сталин не противопоставлял её и рабочий класс, как силы стоящие в социалистической революции по разные стороны баррикад и не отрицал, что интеллигенция может внести в борьбу против капитализма большой вклад. Он не называл ее пролетариатом умственного труда, но мысль о внутренней близости её и рабочего класса проходит красной линией через все его рассуждения, в которых они рассматриваются исключительно с точки зрения их способности вести борьбу с капитализмом. Иначе говоря, антикапиталистический (а, значит, и социалистический) потенциал интеллигенции, принимается им как очевидный факт. В этом отношении показательно, что, отвергая предположение о способности производственной интеллигенции самостоятельно ниспровергнуть капитализм, И.В. Сталин ничего не говорил о том, что подобное стремление запрещено её социальной природой. Аргументируя свою точку зрения, он говорил о причинах, не связанных с ее социальной природой: о невозможности интеллигенции развить свою собственную политическую волю, о её сильной духовной привязанности к буржуазии и зависимости от «интереса хозяина», о недостаточности наличных у нее сил для решения такой задачи[36].

Прошло еще 2 года и в 1936 г. на VIII съезде Советов СССР И.В. Сталин в докладе «О проекте Конституции Союза ССР» обосновал свою точку зрения на социальную структуру общества победившего социализма, в котором сохраняются социально-классовые группы со своими особенностями и интересами - рабочий класс, крестьянство и интеллигенция. Главную тенденцию их развития он усматривал в стирании граней между ними, исчезновении прежней классовой исключительности и их сближении, в падении и стирании политических противоречий между ними[37]. Это положение, как и отмеченное выше положение «Директив» XVII партконференции, соответствовало мысли К. Маркса, высказанной им в работе «Гражданская война во Франции», о том, что «с освобождением труда все станут рабочими, и производительный труд перестанет быть принадлежностью известного класса»[38]. Но оно было развито с точки зрения детализации этого процесса и социальных механизмов его обеспечивавших, а также эволюции социальной структуры социалистического общества. Признание свершившегося факта превращения пролетариата в рабочий класс лишал практического смысла выяснение вопроса о пролетарской природе интеллигенции прежней Российской империи. Этот вопрос, оставаясь важным в теоретическом отношении и сохраняя политическую актуальность для коммунистического движения в капиталистических странах, применительно к СССР он переходил в разряд тех, которыми занимается историческая наука. Возможно, поэтому И.В. Сталин никогда не говорил об интеллигенции, как о пролетариате умственного труда, хотя, судя по всему, был близок к такой оценке.

Для анализа социальной структуры СССР после победы социализма (над капитализмом!), само определение классов, справедливое для рабовладельческого, феодального и буржуазного обществ, а также для переходного от капитализма к социализму периода, должно быть уточнено, поскольку исчезала основополагающая причина для их вычленения и противопоставления – разное отношение к собственности на средства производства. Соответственно исчезала прежняя основа, объединявшая пролетариев физического (рабочий класс) и умственного (интеллигенция) труда - отсутствие у них частной собственности на средства производства. Вместо неё появлялась новая основа, объединявшая советский рабочий класс и советскую интеллигенцию - совладение социалистической (общенародной) собственностью. При тождестве рабочего класса и интеллигенции с точки зрения их отношения к средствам производства, оставалось различие, связанное с выполнением разных функций в общественном производстве материальных и духовных ценностей. На первый план выходила задача правильного учета функциональных различий и положения в общественном производстве его совладельцев, находящихся в социальном родстве.

Расширение социальной базы советской власти, новые представления о социальной структуре общества победившего социализма неизбежно должны были отразиться на эволюции государства и политического режима. Свою мысль о развитии советского государства И.В. Сталин сформулировал так: «расширение базы диктатуры рабочего класса» означает не её ликвидацию, а «превращение диктатуры в более мощную систему государственного руководства обществом»[39]. Поскольку под пролетариатом понимались только наемные работники, занятые физическим трудом, т.е. рабочие, а сам пролетариат обрел собственность на средства производства, постольку замена термина «диктатура пролетариата» термином «диктатура рабочего класса» указывала на эволюцию государства, а не на его внутреннее перерождение. Итак, диктатура пролетариата, превращающаяся благодаря росту социалистического сектора в экономике в диктатуру рабочего класса, которая в свою очередь, благодаря расширению социальной базы советской власти, в т.ч. и за счет интеллигенции, превращающаяся в иную систему государственного руководства обществом. И.В. Сталин обозначил причины и тенденцию развития диктатуры пролетариата, не конкретизировав содержание этого процесса и не предложив возникающей системе названия, отражающего существа происходящих перемен. Возможно, эти вопросы находились в стадии осмысления. В данном случае важно отметить, что, говоря о диктатуре класса, И.В. Сталин имел в виду сущность государственной власти, а не политический режим. Говоря же о политическом режиме, он указывал на то, что «проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии»[40].

Формула власти также претерпела изменения: в виду того, что абсолютное большинство крестьян стало колхозниками, то СССР провозглашался государством, в котором у власти стоят рабочие и крестьяне, а «государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу, как передовому классу общества»[41]. Предложения пополнить эту формулу интеллигенцией И.В. Сталин отклонил, объяснив это свое мнение тем, что «интеллигенция никогда не была и не может быть классом, - она была и остается прослойкой, рекрутирующей своих членов среди всех классов»[42]. Если мы учтем, что в данном случае речь у Сталина идет не об определении социальной природы интеллигенции, а о её способности быть самостоятельным классом, о её функциональной роли в обществе того времени, то сформулированное положение, думается, следует признать верным и не противоречащим представлениям К. Маркса и Ф. Энгельса об интеллигенции, как части пролетариата, а не самостоятельном классе. В отказе признать интеллигенцию как особый класс нет, естественно, ничего уничижительного для её достоинства, ничего принижающего её роль в революции и обрекающее её на участь неполноценной части социалистического общества. Ведь социализм ознаменовал начало угасания существовавших социальных классов, начало процесса их сближения и исчезновения, формирования бесклассового общества. Социалистическая интеллигенция, поднимавшаяся из всех слоев трудового народа, имевшая тесную связь с ними и жившая с ним одной социально-политической жизнью, фактически превращаясь в интеллектуально наиболее развитый слой общества (не думаю, что для данного случая уместен термин «элита»). Слой, а не класс! Слой функционально связанный со всеми социальными классами и слоями общества и работающий вместе с ними на общее благо.

Переосмысление социальной природы интеллигенции в социалистическом обществе и её роли в его развитии должно было найти свое отражение и в расширении возможностей её участия во власти. Первые шаги в этом направлении были сделаны в мае 1934 г. по инициативе И.В. Сталина[43]. Есть основание для предположения, что одна из причин предложенной И.В. Сталиным реформы избирательной системы, нацеленной на определенную демократизацию советского государства в рамках сохранения диктатуры рабочего класса, состояла в стремлении обеспечить интеллигенции более широкие возможности вхождения в органы советской власти и, благодаря этому, повысить её политическую роль в государстве и обществе[44]. Выборы по округам, всеобщие, равные, тайные не только усиливали советскую власть за счет притока свежих и грамотных во всех областях знания сил, но и повышали её ответственность перед государством и обществом. Вместе с тем интеллигенция, сотрудничая с рабочим классом и крестьянством в деле управления государством и разделяя с ними всю полноту ответственности за принимаемые решения, лишалась приятной возможности быть по отношению к работе органов государственной власти сторонним критиком. А выборы, производимые на альтернативной основе, могли проявить и показать действительные политические настроения интеллигенции, меру её лояльности, степень усвоения различными слоями её идей и ценностей социализма.

О том, что мысли И.В. Сталина шли именно в этом направлении, свидетельствует его выступление 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда, посвященном «Краткому курсу» истории ВКП(б). Здесь, в узком кругу идеологически наиболее подготовленной части партийного актива, в преддверии XVIII съезда ВКП(б), он поделился своими мыслями относительно повышения роли интеллигенции в социалистическом обществе и необходимости изменения отношении ней. И.В. Сталин говорил, что «Краткий курс» «имеет своей целью политически подковать и поднять теоретический уровень», прежде всего, партийных кадров, занятых вне узкопартийной сферы деятельности, а также беспартийных интеллигентов, которые по его оценке, «не хуже партийцев». Поэтому, имея в виду как партийную, так и беспартийную интеллигенцию, И.В. Сталин заявил: «Интеллигенция должна у нас быть солью земли. Раньше издевались над интеллигенцией, что она считает себя солью земли, а на самом деле – пустышка, потому, что она служила не земле, а небу, не народу, а эксплуататорам… Все наши кадры – это интеллигенты, и они должны стать солью нашей земли, и они могут стать. Это единственная интеллигенция». Далее он отметил, что допускавшаяся прежде недооценка работы с ней обернулась репрессиям в отношении части её: «то, что одно звено этих кадров интеллигенции нам испортили иностранные разведки – это не случайность. Мы политическим воспитанием этих самых кадров нашей интеллигенции и аппарата государственной власти не занимались… у нас было этакое дурацкое пренебрежительное отношение к интеллигенции. Все мы лезли к станку, к рабочим, забывая, что мало найдется среди рабочих людей, которые бы нашли у себя свободное время стать теоретиками или усвоить теорию… Вы лезли туда с пропагандой и забывали, что у вас под рукой миллионы людей, сотни тысяч коммунистов. В аппарате работает интеллигенция, это бывшие рабочие, бывшие крестьяне, наши люди, которые стали образованными, которые ведь тоже управляют вместе с нами страной… а мы их недооцениваем, пренебрежительно относились, считаем чужими. Вчерашний рабочий у станка способный человек, пользующийся уважением стахановец, стоит ему пойти в школу, получить образование, как на него начинают плевать… это дикое, махаевское, я бы сказал, хулиганское отношение к нашей интеллигенции… мы часть этой интеллигенции забросили, не стали её политически подковывать и сделали добычей всех этих разведок…»[45]. И.В. Сталин, следовательно, признавал ответственность власти за происшедшее с этой частью интеллигенции, не оправдывая её поведения и не отрицая правильности принятых к ней репрессивных мер, и, вместе с тем, предлагал политические меры, призванные предотвратить повторение подобной ситуации.

Ярким свидетельством того, какое значение роли интеллигенции в процессе социалистического и коммунистического строительства придавал И.В. Сталин, служит отчетный доклад ЦК ВКП(б) XVIII съезду ВКП(б) 10 марта 1939 г. В третьей части его («Дальнейшее укрепление ВКП(б)») раздел «Некоторые вопросы теории» начинался с констатации факта отсутствия в партии «полной ясности» и наличия «некоторой неразберихи» «в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение». «Я имею в виду, - продолжал И.В. Сталин, - вопрос о государстве вообще, особенно о нашем социалистическом государстве и вопрос о нашей советской интеллигенции». Далее он отметил, что в партии все ещё существуют взгляды «враждебные к советской интеллигенции и несовместимые с позицией партии», попытки переносить на неё «взгляды и отношения, которые имели своё основание в старое время»[46]. Он говорил, что невозможно не видеть и не учитывать того, что в ходе социалистического строительства в результате «мучительного процесса дифференциации и разлома старой интеллигенции», а также «бурного процесса» формирования «новой интеллигенции», в корне изменившей «по образу своему и подобию» «весь облик интеллигенции», «создалась… новая советская интеллигенция, связанная с народом и готовая в своей массе служить ему верой и правдой». «В итоге, - продолжал он, - мы имеем теперь многочисленную, новую, народную, социалистическую интеллигенцию, в корне отличающуюся от старой, буржуазной интеллигенции как по своему составу, так и по своему социально-политическому облику… Для новой интеллигенции нужна новая теория, указывающая на необходимость дружеского отношения к ней, заботы о ней, уважения к ней и сотрудничества с ней во имя интересов рабочего класса и крестьянства» [47]. Так политически высоко вопрос об интеллигенции в марксизме-ленинизме ещё не поднимался. Признание интеллигенции полноценным членом социалистического общества дало И.В. Сталину основание провозгласить установление не только социальной однородности, но и морально-политического единства советского общества[48].

Подготавливал ли И.В. Сталин формальное включение интеллигенции в формулу власти? Доступные историкам материалы архива Сталина пока что не дают возможности ответить на этот вопрос. Может быть, осуществить эту работу планировалось в ходе подготовки новой программы ВКП(б)? Начавшаяся Вторая мировая, а затем и Великая Отечественная войны, острые послевоенные проблемы замедлили работу над новой программой партии. Тем не менее, политика ВКП(б) и Советского государства в отношении интеллигенции в послевоенные годы дает достаточно оснований говорить о том, что в её основе лежали те оценки и мысли, которые И.В. Сталин развивал в конце 1930-х годов. Достаточно указать на огромные финансовые и материальные средства, которые были направлены на развитие школы, высшего образования (например, МГУ им. М.В. Ломоносова), науки, культуры, искусства, а также на улучшение материального положения тех отрядов интеллигенции, от которых в то время в наибольшей мере зависел прогресс СССР в области науки, технике, культуры, жизни советских людей и функционировании социалистического общества.

Смерть И.В. Сталина и радикальное изменение новым партийным руководством во главе с Н.С. Хрущевым политического курса и теоретических ориентиров привели к фактическому отказу от проведения классово-выдержанного курса в области социально-политических отношений (при демонстрации формальной верности ему). В частности, был положен конец разработке теоретических проблем участия интеллигенции в социалистическом преобразовании общества с марксистских позиций. О том, чтобы интеллигенции стать «солью земли» речи уже не было. При увеличении количественных показателей, характеризующих ее материальное и духовное благополучие, началась затяжная полоса относительного, но от этого не менее опасного, снижения темпов улучшения ее материального положения, а, значит, общественного признания её роли в социалистическом обществе. Процесс этот был для всех очевидным, для интеллигенции болезненным, а для социалистического общества крайне опасным. В материальном отношении эта тенденция проявлялась, например, в замедлении роста заработной платы у основной массы её по сравнению с рабочими и колхозниками. Фактически, в отношении умственного труда перестал действовать принцип оплаты труда по его количеству и качеству. В морально-психологическом отношении она проявлялась в падении престижа многих профессий, связанных с интеллектуальным трудом. В этой ситуации используемый в отношении интеллигенции термин «слой общества» все больше воспринимался её представителями как признание их социальной неполноценности, как проявление недооценки их роли и труда государством. В общественно-политическом отношении эта тенденция проявлялось в необходимости «записываться в очередь» на вступление в КПСС, возникавшей в результате бюрократического «регулирования социального состава партии».

В.А. Сахаров

Примечания и окончание здесь

И.В. Сталин о роли интеллигенции в социалистическом переустройстве общества (Часть 1)

Вопрос об интеллигенции, её месте и роли в социалистическом переустройстве общества является одной из важнейших теоретических, политических и исторических проблем социалистической революции. В истории Великой Октябрьской социалистической революции он оказался, пожалуй, даже более сложным, чем аграрно-крестьянский вопрос, хотя и менее острым. Очевидно, связано это, прежде всего, с трудностью установления её социальной природы, с неоднозначностью ее социального положения, противоречивостью политического поведения. Со сложностью её структуры, а также эволюции в ходе развития капитализма и в процессе социалистических преобразований. Данной проблеме посвящена обширная и разнообразная литература и, тем не менее, многие важные грани её изучены очень слабо, или не изучены совершенно. Между тем, без правильного суждения о них невозможно ни верно осветить исторический опыт большевистской партии в области социалистических преобразований, ни правильно понять и оценить его. Важнейшее значение в данном случае приобретает правильная оценка социальной природы интеллигенции и её способности участвовать в социалистической революции.

И.В. Сталину в этих исследованиях, как правило, отводится роль главного злодея, допускавшего в отношении интеллигенции все мыслимые ошибки и в меру своих огромных возможностей изничтожавшего отечественную интеллигенцию, прежде всего и в основном, лучших представителей её. Конечно, от политических врагов ничего иного, кроме такой ахинеи, ожидать не приходится. Они делают «свое дело». Жаловаться на это нет смысла, а бороться необходимо. В научном плане наиболее эффективным способом борьбы является установление истинного положения дела. В данном случае мне хотелось бы привлечь внимание к вкладу И.В. Сталина в разработку проблемы вовлечения интеллигенции в процесс социалистического строительства. Эта проблема выводит нас также на одну из важнейших и почти неизученных граней деятельности самого И.В. Сталина в качестве теоретика и практика социалистической революции. Понять систему взглядов И.В. Сталина на эту проблему и правильно оценить его вклад в её разработку можно только в том случае, если мы будем рассматривать эти вопросы в историческом аспекте, как фазу развития марксистской мысли относительно участия интеллигенции в социалистической революции.

Известно, что тезис о необходимости установления политического господства пролетариата для обеспечения победы коммунистической революции восходит к «Манифесту Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, что позднее К. Маркс, как синоним термина «политическое господство» пролетариата, ввел термин «диктатура пролетариата»[1]. В «Манифесте» и в последующих работах К. Маркса и Ф. Энгельса это положение получило определенную проработку с точки зрения социальной сущности власти. В частности было установлено, что мелкобуржуазные, полупролетарские элементы буржуазного общества способны принимать участие в пролетарской (коммунистической, социалистической) революции, что делало их естественными союзниками пролетариата, который в свою очередь был заинтересован в получении помощи от них, особенно со стороны «крестьянской войны» [2]. Этот союз, обеспечивавший победу в революции, превращался в настоятельную политическую потребность. Таким образом, пролетарская революция в реальности оказывалась движением широких слоев трудящегося и эксплуатируемого народа, направленным против капитализма и возглавляемого пролетариатом. Не обошли основоположники марксизма своим вниманием и проблему участия интеллигенции в пролетарской революции.

Характеризуя в «Манифесте» социальную структуру буржуазного общества, К. Маркс и Ф. Энгельс, с одной стороны, никак не выделяют интеллигенцию в особый слой или класс общества, противостоящий другим классам. С другой стороны, интеллигенция не попадает ни в класс буржуазии и, как таковая, не фигурирует в качестве её союзника в борьбе против пролетариата и социалистической революции. Не оказывается её и среди промежуточных, средних, мелкобуржуазных, полупролетарских слоев (мелкие промышленники, торговцы и рантье, ремесленники и крестьяне, в социальном отношении стоявшие выше пролетариата и служившие тогда основным источником его рекрутирования)[3]. Получается, что самостоятельным классом интеллигенция не является, среди врагов пролетариата она не обретается, среди его потенциальных союзников – тоже. И, тем не менее, социальная природа интеллигенции в «Манифесте» определена достаточно точно и ясно. Ключ к её пониманию К. Марксом и Ф. Энгельсом заключен в следующем положении: «Буржуазия… врача, юриста, священника, поэта, человека науки… превратила в своих платных наемных работников»[4]. Интеллигенция, являясь отрядом трудящихся, работающих по найму, полностью подпадает под определение пролетариата, имеющееся в «Манифесте»: «Пролетариат, класс современных рабочих, которые только тогда и могут существовать, когда находят работу, а находят её лишь до тех пор, пока их труд увеличивает капитал». Пролетарии вынуждены «продавать себя поштучно», они «представляют собой такой же товар, как и всякий другой предмет торговли»[5]. Оказавшись в положении наемных работников, вынужденных продавать свою способность к труду ради обеспечения своего существования, интеллигенция, как таковая, с неизбежностью становится пролетариатом, точнее, особой частью его - пролетариатом умственного труда . Мало кому удавалось вырваться из пролетарского состояния. Целому слою сделать это совершенно невозможно. В качестве наемных работников интеллигенция, как и рабочий класс, противостоят и крупной буржуазии, и мелкой буржуазии, как хозяевам средств производства и произведенного с их помощью продукта.

Примечательно, что подход к интеллигенции как пролетариату умственного труда К. Маркс и Ф. Энгельс демонстрируют и тогда, когда развивают аргументацию против критиков коммунизма: «Все возражения, направленные против коммунистического способа присвоения и производства материальных продуктов , распространяются так же и на присвоение и производство продуктов умственного труда (выделено нами. - В.С. )»[6]. Констатировав этот упрек, они не только не возражают против него, но и соглашаются: да, такое распространение принципа производства и присвоения материальных продуктов на продукты умственного труда имеет под собой основание. Но оно может быть основательно только при условии глубинного социального родства между, во-первых, условиями производства «продуктов» физического и умственного труда, и, во-вторых, их производителями . Такого родства, которое не отменяется очевидной разницей в их положении в системе общественного производства[7]. Рабочий класс и интеллигенцию объединяют также источники рекрутирования (мелкобуржуазные слои города и деревни) и перспективы развития: они (как и буржуазия) растут и крепнут с развитием капитализма, в то время как «все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности»[8]. То же нужно сказать и о характере и направленности борьбы, которую рабочий класс и интеллигенция ведут с буржуазией. Поскольку у пролетариев (как физического, так и умственного труда) нет собственности на средства производства, то «завоевать общественные производительные силы они могут «лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом»[9].

Правда, в «Манифесте коммунистической партии» о том, что интеллигенция является пролетариатом умственного труда прямо не говорится. Возможно, потому, что в нем внимание сосредоточено на пролетариях физического труда – рабочем классе, призванном начать сокрушение капиталистического строя, который к тому же, виду необеспеченности своего существования, быстрее поднимается до осознания необходимости начала этой борьбы и быстрее организующемся для её ведения. Именно они должны были начать выполнение исторической миссии пролетариата как «могильщика капитализма». Что касается пролетариев умственного труда , то процесс их политического созревания для участия в социалистической революции был значительно более медленным, а её участие в ней особое значение приобретало не на фазе борьбы за власть, а в период её организации и использования в интересах осуществления социалистических преобразований. На это указывают намеченные в «Манифесте» первые мероприятия революционного правительства, многие из которых не могут быть проведены без участия интеллигенции[10]. Однако, на пути признания различными слоями интеллигенции своего пролетарского настоящего или будущего стояли серьезные препятствия: материальное и культурное превосходство над рабочими, порождавшее психологические и идеологические предубеждения. Трудно было интеллигенции осознать свое родство с пролетариями физического труда, если оно только что рождалось и в полной мере заявить о себе должно было лишь в более или менее отдаленном будущем. В этих условиях и рабочему классу трудно было увидеть свое социальное родство с интеллигенцией.

Указание на социальное родство наемных работников (пролетариев) физического и умственного труда при капитализме, естественно, не означает смешивания их в одну неструктурированную социальную массу, игнорирования их разных функций и места в системе общественного производства, разницы между трудом физическим и умственным, разницы в структуре их знаний, в уровне культуры и образе жизни. К. Маркс и Ф. Энгельс не упрощали проблему социального родства пролетариев физического и умственного труда капиталистического общества. Они отмечали противоречивость их социального положения. С одной стороны, указывалось, например, на то, что интеллигенция, наряду с мелкими рантье входит в средний класс. Однако в данном случае важно учесть, что её уподобление рантье основано на близости размеров доходов, а не способов их получения, что занимает важное место в ленинском определении класса. А, с другой стороны, отмечалось, что люди интеллигентного труда «не принадлежат» к рабочему классу в «точном смысле этого слова». Данная оговорка указывает на относительность, не принципиальность существующих между ними социальных отличий. Кроме того, К. Маркс и Ф. Энгельс часто говорили о политическом противостоянии, и даже отчужденности интеллигенции и рабочих. О том, например, что интеллигенция продаётся буржуазии, служит ей, укрепляет её господство (впрочем, это справедливо и в отношении рабочих), что они склонны пренебрегать интересами основной массы народа, и могут подвести революционеров в минуту опасности.

И, тем не менее, К. Маркс и Ф. Энгельс указывали на необходимость их взаимодействия и приходили к выводу, что люди интеллигентного труда будут служить рабочему классу. И снова условие: будут служить, но только в том случае, если рабочий класс, будет достаточно грамотен и активен в деле управления и т.п. Иначе, предупреждали они, интеллигенция сядет ему на шею[11]. Последнее, впрочем, не исключает «родства» и не предполагает обязательной вражды между ними.

По оценке К. Маркса и Ф. Энгельса, между рабочим классом и интеллигенцией есть социальные различия, возможны неантагонистические противоречия, обусловленные факторами, имеющими исторический, т.е. преходящий характер, и, следовательно, могущие преодолеваться в ходе социалистической революции. Из сказанного следует важный для нас вывод: понять пролетарскую сущность интеллигенции, правильно оценить её возможности в социалистической революции можно только в том случае, если подходить к этим вопросам конкретно-исторически, правильно учитывая уровень и особенности развития капитализма в той или иной стране, социально-экономическое и политическое положение интеллигенции, а также степень зрелости и стадии развития социалистической революции. Такой подход К. Маркс и Ф. Энгельс демонстрировали в последующих своих работах не раз. Так, например, К. Маркс высказывал предположение о неизбежности нарастания относительного обнищания интеллигенции, что проявится в увеличении числа «плохо оплачиваемых художников, музыкантов, адвокатов, врачей, ученых, учителей, изобретателей и т.д.»[12]. Ф. Энгельс высказывал уверенность, что «в ближайшие 8 - 10 лет к нам придет достаточное количество молодых специалистов в области техники и медицины, юристов и учителей, чтобы с помощью партийных товарищей организовать управление фабриками и крупными имениями в интересах нации. Тогда, следовательно, взятие нами власти будет совершенно естественным и произойдет относительно гладко»[13]. А, говоря о распространении коммунистических идей, он ставил «на одну доску» пролетариев физического и умственного труда, их и только их : «наши идеи распространятся повсюду как среди рабочих, так и среди учителей, врачей, юристов и пр. Если нам придется взять власть завтра, нам потребуются инженеры, химики, агрономы. Что ж! Я твердо уверен, что многие из них будут с нами»[14].

Предельно определенно свои взгляды на социальную природу интеллигенции Ф. Энгельс высказал в приветствии международному конгрессу студентов-социалистов (19 декабря 1893 г.): «Пусть ваши усилия приведут к развитию среди студентов сознания того, что именно из их рядов должен выйти тот пролетариат умственного труда, который призван плечом к плечу и в одних рядах со своими братьями рабочими, занятыми физическим трудом, сыграть значительную роль в надвигающейся революции», ибо для её победы «понадобятся… врачи, инженеры, химики, агрономы и другие специальности, ибо дело идет о том, чтобы овладеть управлением не только политической машиной, но и всем общественным производством, а тут уж нужны будут отнюдь не звонкие фразы, а солидные знания»[15]. Данное положение не может быть расценено как случайная оговорка, поскольку оно находится в полной гармонии с идеями, которые они с К. Марксом развивали, начиная с «Манифеста коммунистической партии». Следовательно, включение интеллигенции в состав пролетариата, как составной части его, является одним из принципиальных для марксизма положений. Конечно, эта оценка не может распространяться на ту, меньшую часть интеллигенции, которая, получая особенно высокие доходы, имеет возможность приобщиться к эксплуатации пролетариев.

Наша интеллигенция, даже марксистски ориентированная, с негодованием относилась к попыткам обозначить социальную природу интеллигенции буржуазного общества как пролетариата умственного труда. Преодолению сильного социального чванства не помогали и ссылки на авторитет К. Маркса и Ф. Энгельса. Может быть, нынешнее унизительное и бедственное положение российской интеллигенции, почитаемой «хозяевами» страны как «быдло», «маргиналы» и, в лучшем случае, «электорат», поможет ей правильно оценить реальность своего социального бытия. Поможет увидеть то, что есть. Что основная масса её , не связанная своими функциональными обязанностями непосредственно с властными структурами или крупным капиталом и не получающая от них в виде «зарплаты» и всякого рода дополнений к ней «приличное» содержание , а также не продающая на рынке, как «свою частную собственность», себя или результаты своего труда , являет собой обыкновенных пролетариев, хотя и умственного труда.

К сожалению, мысли К. Маркса и Ф. Энгельса о пролетарской природе интеллигенции социал-демократами не были восприняты в полной мере[16]. Сказанное относится и к молодым российским марксистам. В.И. Ленин и его сторонники – большевики – восприняли идею диктатуры пролетариата, как политической власти, позволяющей ему «подавить всякое сопротивление эксплуататоров». Они восприняли её как руководство к действию и включили в Программу РСДРП[17]. Говоря о диктатуре пролетариата, Ленин особое внимание сосредотачивал на проблеме вовлечения в революцию крестьян. Именно на базе этих представлений В.И. Ленин в 1905 г. (книга «Две тактики социал-демократии в демократической революции») дал свою формулу диктатуры пролетариата: «Пролетариат должен совершить социалистический переворот, присоединяя к себе массу полупролетарских элементов населения, чтобы сломить силой сопротивление буржуазии и парализовать неустойчивость крестьянства и мелкой буржуазии»[18]. Вопроса о включении интеллигенции в формулу диктатуры пролетариата он не ставил, однако и не исключал такой возможности. Так, ссылаясь на опыт парижской Коммуны и её оценку К. Марксом, он писал: «нельзя сомневаться в том, что, при известных условиях, переход того или иного слоя трудящихся на стороны пролетариата отнюдь не невозможен», но для этого требовалось принятие им точки «зрения пролетариата»[19]. С такой трактовкой диктатуры пролетариата, как классового союза, возглавляемого рабочим классом, большевистская партия вступила в борьбу за установление Советской власти, брала власть и начинала строить Советское государство. Нельзя не обратить внимания на то, что в ленинской формуле диктатуры пролетариата социально-политическое положение интеллигенции сколь-либо определенным образом не обозначено ни среди врагов, ни среди союзников, ни среди колеблющихся. Различные части её могли обретаться среди всех политических сил участвовавших в борьбе. Само по себе это не удивительно, тоже можно сказать о любом другом социальном классе или слое. Но это обстоятельство не снимает задачи дать определенный ответ относительно её социальной природы.

Тот факт, что В.И. Ленин, в отличие от К. Маркса и Ф. Энгельса, не ассоциировал интеллигенцию с пролетариатом, думается, не случаен. Дело, видимо, не в неведении и не в несогласии с ними, а в том, что вопрос о социальной природе интеллигенции был в это время для российских марксистов политически неактуальным. Перед страной стояла задача свершения не социалистической революции, выдвигавшей вопрос о социальной природе интеллигенции на первый план, а буржуазно-демократической революции, в которой для большевиков было важно социальное положение интеллигенции и её политические настроения, а не её социальная природа. Кроме того, главным вопросом этой революции был аграрно-крестьянский, который, естественно, заслонял собой проблему отношений с интеллигенцией. Перспектива социалистической революции, в лучшем случае, представлялась как вероятное развитие победившей буржуазно-демократической революции, а, значит, проблема участия интеллигенции в пролетарской революции ещё не представлялась актуальной. Это обстоятельство также не могло стимулировать форсирование их теоретической и политической разработки.

Другая причина, крылась, думается в самой российской интеллигенции, которая перспективу улучшения своего материального положения, повышения социального статуса, политических условий жизни связывала с развитием капиталистической экономики и буржуазной демократии. Это побуждало её политически ориентироваться на господствующие слои, коим она служила, а не на пролетариат, в социальном родстве с которым находилась. К этому же подталкивал её присущий ей уровень образования, культуры. В результате она, в массе своей, ещё не могла увидеть свой «завтрашний» - пролетарский - день в истории и, следовательно, понять свое историческое предназначение – быть в авангарде борьбы за социально-политический прогресс. Отсюда её поддержка буржуазно-демократической революции, победа в которой, казалось, снимала те проблемы, которые мешали ей занять должное положение в политической, социальной и экономической областях жизни. Отсюда её неприятие социалистической революции, которая воспринималась как угроза её «заслуженному» и «законному» положению в обществе, со стороны «социальных низов», не способных к самостоятельному историческому творчеству и не «ломающих шапку» перед ней, а желающих быть ей «ровней» и даже заставить «служить» себе. На поверку выходило убогое противопоставление «головы» «рукам» в процессе расширенного воспроизводства условий жизни-деятельности общества. Если такое противопоставление исходит от пролетариев физического труда, то это можно хотя бы объяснить недостаточным уровнем специальных знания и общего уровня культуры, но в случае с интеллигенцией речь, пожалуй, должна идти о социальном снобизме, с точки зрения социалистической революции, вредным и опасным.

Сближение буржуазно-демократической и социалистической революций, произошедшее в 1917 г. в России, необходимость решать в ходе Великой Октябрьской социалистической революции задачи, нерешенные февральской революцией, предельно «спрессовали» историческое время. В результате для интеллигенции осложнилась задача самоопределения по отношению к ценностям капитализма и социализма, к перспективам развития России по пути капитализма и социализма, а большевики лишились возможности проведения более или менее продолжительной и систематической работы по вовлечению её в политическую армию социалистической революции. Все это затрудняло российским социал-демократам и рабочим увидеть в интеллигенции, если не нынешних, то потенциальных пролетариев умственного труда, а ей самой - осознать себя таковым. В этих условиях вопрос об интеллигенции решался В.И. Лениным по аналогии с мелкобуржуазными слоями, т.е. с ними необходимо было налаживать деловое сотрудничество, но в политическом отношении они подлежали нейтрализации. Положение интеллигенции в системе тех взглядов и оценок, которые развивал В.И. Ленин, лучше всего, по нашему мнению, передается термином «попутчик». Но попутчик, даже не союзник! От него можно ожидать всего, что угодно.

Позднее И.В. Сталин, указывая на эту проблему, говорил, что интеллигенция, кормившаяся у имущих классов и обслуживавшая их, вызывала «недоверие, переходящее нередко в ненависть, которое питали к ней революционные элементы нашей страны, прежде всего рабочие»[20]. Между прочим, с констатацией этого факта у И.В. Сталина связана очень важная для нас постановка вопроса о влиянии активности и массовости участия интеллигенции в революции на способность её проявить свою социальную природу и в меру своих сил облегчить трудный процесс социалистического переустройства общества. Поскольку к пролетарскому движению, говорил он, примкнула меньшая часть интеллигенции, то она «не могла изменить физиономии интеллигенции в целом»[21]. Как видно, И.В. Сталин это, потенциально возможное, изменение социально-политической «физиономии интеллигенции» не связывал с каким-либо социальным перерождением её. Он ставил её в зависимость от занятой ею политической позицией, с массовостью её участия в социалистической революции на стороне пролетариев физического труда и их союзников. В общем и целом, здесь присутствует мысль, которую мы встречаем у К. Маркса и Ф. Энгельса – позиция интеллигенции в социалистической революции зависит от конкретно-исторических условий, в которых развивается данная революция и от ее жизненного положения. Поэтому крайне актуальна задача вовлечения основной массы интеллигенции в социалистическую революцию с самых ранних фаз ее развития.

Разрабатывая программу действий большевистской партии в период непосредственной подготовки к взятию власти (работы «Государство и революция», «Удержат ли большевики государственную власть?» и др.), В.И. Ленин рассматривал интеллигенцию как силу, участвующую во власти в качестве исполнительницы политической воли пролетариата, не противоречащей ее собственным коренным интересам.

Хотя перспектива развития этих отношений представлялась отнюдь не в мрачных тонах, максимум, на что он рассчитывал - лояльное отношение интеллигенции к новой власти и социалистическим преобразованиям: «Эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать ещё лучше завтра, подчиняясь вооруженным рабочим»[22]. Вопроса о социальной сущности интеллигенции как таковой В.И. Ленин не касался, но отмечал, что большинство служащих (не связанных с «угнетательским аппаратом») занятых как в государственных, так и в финансовых и экономических органах, принадлежащих капиталу, «сами находятся в пролетарском или полупролетарском положении». Поэтому он надеялся, что с этой частью интеллигенции деловое партнерство в ходе практической работы будет установлено без особых проблем, их привлечение на сторону социалистической революции, полагал В.И. Ленин, будет решено быстро и безболезненно за счет перевода их в разряд госслужащих («огосударствления»)[23]. Сопротивление «высших служащих, которых очень немного и которые тянут к капиталистам», придется сломить[24]. Как известно, в реальности все оказалось намного сложнее. В общем и целом, положение, в котором оказались большевики, решая проблему привлечения интеллигенции на сторону советской власти, вполне соответствовала тому, которое предвидели К. Маркс и Ф. Энгельс, а позиция, занятая В.И. Лениным - той, о которой писал Ф.Энгельс: «Конечно, нам не хватает ещё техников, агрономов, инженеров, химиков, архитекторов и т.д., но на худой конец мы можем купить их для себя так же, как это делают капиталисты, а если несколько предателей – которые наверняка окажутся в этом обществе – будут наказаны как следует в назидание другим, то они поймут, что в их же интересах не обкрадывать нас больше»[25].

Продолжение следует…

В.А. Сахаров

источник

Примечания:

1 К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. 2-е изд. Т.4. С.446; Т.28. С.42;

2 См.: Там же. Т.4. С.465-466; Т.7. С.86, 265-266; Т.8. С.211, 607; Т.29. 37; Т.44. С.33;

3 Там же. Т.4. С.431, 449-450;

4 Там же. С.427;

5 Там же. С.430;

6 Там же. С.440;

7 Там же. С.440, 443;

8 Там же. С.434;

9 Там же;

10 Там же. С.446;

11 Там же. Т.2. С.461; Т.4. С.57, 467; Т.9. С.464; Т.23. С.209; Т.33. С.3;

12 Там же. Т.26. Ч.1. С.206;

13 Там же. Т.38. С.163;

14 Там же. Т.22. С.564;

15 Там же. Т.22. С.432;

16 Данное положение также относится к оценке социалистического потенциала российского

крестьянства, сохранявшегося благодаря сельской общине;

17 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов,

конференций и пленумов ЦК (1898-1986). Т.1. - М.: Политиздат, 1983. С.61. (Далее:

«КПСС в резолюциях и решениях…»);

18 Ленин В.И.Полн. собр. соч. Т.11. С.90;

19 Там же. Т.7. С.270;

20 Сталин И.В.Вопросы ленинизма. 11-е изд. - М.: Госполитиздат, 1952. С.647;

21 Там же;

22 Ленин В.И. Указ. соч. Т.33. С.101. См. также: там же. Т.34. С.311-312;

23 Там же. Т.34. С.307-308;

24 Там же. Т.34. С.308;

25 К.Маркс, Ф.Энгельс. Указ. соч. Т.37. С.380.

Беседа со Сталиным

Уже несколько месяцев я готовилась к отъезду из Советского Союза. Мне хотелось увидеться с товарищами из руководства партии, жившими во Франции или прибывшими туда из латиноамериканских стран.

Прежде чем покинуть СССР, я хотела попрощаться с И. В. Сталиным.

Он принял меня вместе с Маленковым и Берией. Со мной на встрече присутствовал Игнасио Гальего.

Беседа была исключительно сердечной. Я поблагодарила Сталина за солидарность Коммунистической партии и народов СССР с антифашистской борьбой испанского народа. За братское гостеприимство, оказываемое советскими людьми эмигрантам из моей страны.

Во время беседы были затронуты различные темы. Война шла к победному завершению, к окончательному разгрому нацистских агрессоров. Новые перспективы, хотя еще не совсем определенные, открывались перед народами.

Сталин интересовался, как разворачивается борьба трудящихся и различных политических сил в Испании, политикой нашей партии.

Мы подробно проинформировали его, он слушал с большим вниманием. Когда зашел разговор о партизанской борьбе, которую испанцы ведут в Испании, об их участии в движении Сопротивления во Франции, он спросил, думаем ли мы, что наша долгая и героическая борьба в эти последние годы войны должна быть как-то отмечена.

- Да, - сказали мы, - по нашему убеждению, своей борьбой и сопротивлением испанские антифашисты заслужили право занять место за столом Победы.

Мы надеялись, что поражение Гитлера приведет к падению Франко, но это не могло произойти автоматически. Нам понадобится международная политическая и иная помощь. По нашему мнению, следовало бы снабдить легким оружием наших партизан во Франции и в самой Испании.

Сталин внимательно слушал нас. Затем встал, принялся расхаживать со своей неизменной трубкой в руке, снова сел напротив нас.

- Товарищ Долорес, - сказал он, - знайте, что мы, как всегда, готовы оказать вам помощь, в которой вы нуждаетесь. Можете рассчитывать на нас. Испанские антифашистские бойцы - наши союзники.

Мне хотелось как можно скорее сообщить столь важные известия нашим товарищам из руководства партии и, разумеется, главе республиканского правительства в эмиграции доктору Негрину. Срочной телеграммой я попросила его дождаться моего прибытия в Париж. Негрин ответил, что будет ждать меня.

Я попросила у генерала де Голля соответствующие визы, которые он предоставил без промедления.

Но тут возникли другие сложности. Как попасть из Москвы в Париж в разгар мировой войны? Гражданская авиация не функционировала. Военная - зависела от английских властей. А те предпочитали, очевидно, чтобы я находилась подальше от границ моей страны, и чем дальше, тем лучше.

О всех этих затруднениях я размышляла, наблюдая падающий снег через двойные оконные рамы моей московской квартиры.

Советские товарищи предложили нам длинный, но более или менее осуществимый маршрут: Иран, Египет, где была надежда найти какой-либо вид транспорта, чтобы добраться из Каира во Францию. Мы согласились. Важно было выехать, и выехать как можно скорее. Со мной в путешествие отправилась моя дочь Амайя и молодой товарищ Иrнасио Гальеrо, который мог оказать мне эффективную помощь.

Сталин назвал нас леваками

В середине 1948 года мы получили приглашение приехать в Москву для беседы в ЦК КПСС. Нам не терпелось узнать тему предстоящей дискуссии.

В Москве выяснилось: нас примет Сталин. Это еще больше усилило интерес к ожидаемой беседе.

В кабинете в Кремле нас встретили Сталин, Молотов и Суслов. После очень теплых приветствий, начались расспросы о том, как идут дела в партии.

Сталин попросил объяснить, почему мы, испанские коммунисты, не ведем работу во франкистских массовых организациях, и прежде всего в профсоюзах.

Мы сослались на враждебность, которую испытывают трудящиеся к «вертикальным» франкистским профсоюзам, рассказали о героической партизанской борьбе.

Сталин, который, очевидно, имел более полную, чем мы, информацию о том, каковы намерения западных правительств в отношении «демократизации» франкистского режима и сохранения его в Испании в своих интересах, стал делиться с нами опытом КПСС, большевиков, приобретенным в ходе долгой борьбы в условиях царизма. Даже во времена наиболее жестоких «столыпинских» репрессий большевики никогда не отказывались от работы в массовых организациях, руководимых реакцией. На этих примерах он дал нам понять, что борьба будет длительной и надо быть готовыми к ней.

Мы не были полностью согласны; снова говорили о нашей партизанской борьбе, выразили мнение, что положение в Испании иное, что рабочие нас не поймут, если партия начнет работу в «вертикальных» профсоюзах.

Сталин очень спокойно - он держал перед собой блокнот и, слушая нас, что-то в нем рисовал - сказал, что наша позиция - левацкая. Он посоветовал нам использовать партизанскую борьбу для поддержки политической борьбы и для обеспечения безопасности товарищей.

Видя, что мы не совсем согласны с этим, он стал расспрашивать нас о Висенте Урибе, Антонио Михе и других руководителях. Беседа приобрела более широкий характер. Нас пригласили выпить чаю с пирожными и конфетами. Прощаясь, Сталин· пожал нам руки и рекомендовал набраться «терпения».

- Ну что же, - добавил он, - если вашим партизанам нужна помощь, мы вам ее предоставим. Потому что все говорит о том, что вы, испанцы, - большие храбрецы.

Возвратившись в свою резиденцию, мы продолжили дискуссию между собой. Анализировали, развивали идеи, высказанные Сталиным, хотя он и не настаивал на них. Долго, до самого вечера, мы обсуждали этот вопрос и пришли к заключению: Сталин прав. Коммунисты должны действовать там, где есть рабочие, народные массы, даже если во главе рабочих организаций стоят фашисты, реакционеры. Ведь мы поддержали такой подход на VII конгрессе Коминтерна. Нам была хорошо известна работа Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». В результате обсуждения мы пришли к выводу: необходимо менять тактику.

То, что вопрос этот был нелегким, мы убедились по возвращении в Париж. Собрали Политбюро. Товарищи, выслушав наш доклад, высказали свои сомнения. Возникли длительные, острые дебаты. Не просто было менять тактику. А партизанская борьба? Если предстоит долгая борьба, надо набраться терпения, пойти на свертывание партизанской борьбы и вывести из нее товарищей, которые подвергаются наибольшей опасности. В конце концов мы решили широко обсудить эту проблему в партии.

Долорес Ибаррури, Воспоминания, Книга 2