Бездна "Подъём" вторая часть
Автор - Павел Волченко
Вот оно спасение! Всё позади,всё самое страшное осталось там снизу,на глубине,в ТЬМЕ... Но как же ошибся Дмитрий, когда узнал что самое ужасное только впереди.
Автор - Павел Волченко
Вот оно спасение! Всё позади,всё самое страшное осталось там снизу,на глубине,в ТЬМЕ... Но как же ошибся Дмитрий, когда узнал что самое ужасное только впереди.
— Эпилептик? — вздохнула заведующая. — Ну и куда мне его? Опять антиконвульсанты заказывать…
Новый дом Вите понравился ещё меньше прежнего. Двухэтажный деревянный барак угрожающе склонялся к новому постояльцу; осматривал окнами-глазницами, хмурился сурово рассохшимися наличниками. Витя прочел по слогам текст на казённой сине-белой табличке – «Дом-интернат для детей-инвалидов с нарушениями умственного развития». Вите стало страшно – захотелось убежать прочь, но ворота за спиной по-стариковски проскрипели «тут-тут-тут», закрываясь, давая понять, что Витино место теперь «тут».
Раньше у Вити был свой дом — маленький, но уютный и светлый. Воспитывала Витю бабушка. Воспитывала до тех пор, пока он однажды не обнаружил её голую и неподвижную, лежащей в ванне. Клубы пара застилали глаза, вода стекала на пол через края. Витя закрутил кран и, поборов смущение, потрогал бабушку за плечо.
— Бабуль?
Та плавно, будто нехотя, сползла под воду. На пальцах остались куски разваренной серой кожи. Мальчик просидел запертый с трупом три дня – пока соседка не забила тревогу. Дверь вскрыли, Витю забрали. Была милиция, комната с Чипполино на стене, вопросы: «Мальчик, у тебя точно больше никого нет?» Потом его определили в детдом. Там Витя на прогулке увидел дохлую кошку – в провалившемся боку меж рёбер вились личинки. Этот кишащий мир распада и разложения захватил всё внимание, погрузил в себя, поглотил. Он весь нырнул туда, в это месиво, где, к чему ни притронься – к пальцам липнет бесцветная плоть, а под ней ощутишь роение миллионов маленьких существ.
Потом были обследования, врачи, анализы, потом другой интернат, потом ещё один, похуже. Никто не хотел связываться с «пароксизмальным эпилептическим расстройством». Никто, кроме «дебилки», как за глаза называли этот новый интернат. И Вите, который уже умел читать, немного писать и даже начало таблицы умножения, было обидно до слёз.
В столовой он познакомился с Надей по кличке Сквозняк – некрасивой девочкой, похожей на акулу-молот. Лишённая напрочь резцов, она откусывала от сосиски задними, коренными зубами и с присвистом рассказывала:
— Это Вад, он главный. Не Вадик, а Вад. За Вадика он тебя в унитаже утопит.
Вад был крупный, пухлый парень гораздо старше прочих. Недостаток ума он компенсировал патологической злобой. Мелкими глазками, липнущими к переносице, он смотрел на мир как на муху, которой собирался оторвать крылышки.
Его шакалов-подхалимов – дебиловатых близнецов – все звали только по фамилии, одной на двоих – Щипки. Были они мелкие, неприятные, вертлявые, как и сама их фамилия. Мозг у них, видно, был тоже один на двоих: как только кто-то из братьев начинал говорить, другой тут же умолкал; когда один ел, второй просто сидел с открытым ртом. Они будто жили по очереди.
— Лучше ш ними не швяживаться.
— Почему?
— Они по ночам... гадошти делают.
Надя всё перечисляла клички, фамилии, имена: дистрофичная, почти прозрачная Ира-Скелетик, Миша-Экскаватор с тонкими рахитичными ножками и мощными как клешни ручищами; безымянный, кривой от полиомиелита Болтун, гидроцефал с печальным взглядом – Лёша-Башка. Имён и кличек было так много, что Витя запутался и перестал их запоминать.
— А ты? Почему «Сквозняк»?
— Дурак столь? – с присвистом отвечала Надя. — Видис, жубов нет?
Надя беззастенчиво распахнула рот, демонстрируя голые десна.
— Молочные выпали? Так отрастут.
— Не отраштут. Мамкин хахаль поштаралша.
— Но… за что?
— Шкажал, я ему вешь хер ражодрала. Я это нарочно — думала, шкорее отпуштит. А он полотенше на кулак намотал и… Штала я Надька-Шквожняк.
От этой короткой истории по Витиной шее тоже мазнуло сквозняком – от осознания, что где-то в одном мире с ним существуют такие вот дяди Толи.
После ужина был положен час просмотра телевизора. Воспитательница, чьё имя-отчество Витя не запомнил, вытолкала всех из столовой и отправила в сторону большой залы в конце коридора.
Колясочников «припарковали» вдоль стены, остальные расселись на стульях. Воспитательница подошла к телевизору, включила по-старинке, без пульта. Кнопки каналов были выжжены зажигалкой – все, кроме одной.
Показывали канал “Культура”. Пожилые тётки в цветастых блузках монотонно болтали о каком-то Шнитке и его культурном “складе”. Было скучно. Поёрзав, Витя всё же решился – встал со стула, подошёл к воспитательнице, бледной бесформенной тетке в огромных роговых очках, похожей на полярную сову; спросил:
— Извините, а можно, пожалуйста, переключить на другой канал?
— Нельзя. На других каналах сплошные...
Она зевнула, не сочтя нужным договорить – блеснули тускло золотые коронки. Витя, несолоно хлебавши, вернулся на место.
Вскоре из коридора раздались крики. Послышалось что-то вроде “...насрано!” и воспитательница грузно зашагала прочь. Тогда Витя решился – бросился к телевизору, в надежде, что успеет переключить на канал с какими-нибудь мультиками, и воспитательница ничего не заметит.
Вдруг из ниоткуда возникло препятствие — нога в грязном кроссовке, и Витя, теряя равновесие, влетел прямо в угол тумбочки, на которой стоял телевизор. Нос взорвался мокрым, красным, потекло на рубашку. За спиной захихикали – наверняка Щипки, – и тут же послышалось торопливое шарканье.
— Это ещё что такое? Ну?
Воспитательница грубо развернула его, приподняла как куклу, встряхнула.
— Кто это сделал? Ну? Кто?
Витя машинально повернул голову в “зал”, ещё не успел ни на ком сфокусироваться, а воспитательница уже вынесла приговор.
— Вадик! А ну-ка встал и вышел отсюда! Спать ложишься без телевизора, понял?
С громкими скрипом со стула поднялся Вад. Оглядел мутным взором Витю – как на таракана посмотрел, зашипел:
— Урою, стукач ссаный!
— Поговори мне ещё! — огрызнулась воспитательница.
После просмотра телевизора всех повели умываться, а после скомандовали «отбой». Из-за проблем с отоплением мальчики и девочки делили одну, общую на всех спальню. Вите досталась кровать у самой двери, так что можно было слышать, как раздражающе звенит настроечная таблица — телевизор никто так и не выключил.
Свет в коридоре погас, и спальня зажила своей жизнью. Размытые тени шастали друг к другу в кровати, шелестели одеяла, кто-то хныкал, кто-то натужно вздыхал. Вдруг на лицо Вите опустилось нечто удушливое, колючее. Его стащили на пол, принялись пинать поочередно с двух сторон, а, когда Витя перестал кататься по полу и лег смирно, принимая кару, его куда-то потащили, приподняли и швырнули. Витя подумал, что оказался вновь на своей кровати, но рядом заворочалось тяжелое, влажное, оно липло к нему мягкими боками, душило гнилостной и сортирной вонью.
— Тили-тили-тесто – жених и невеста! — по очереди напевали Щипки. — Слышь, стукач, теперь Алёна-Говёна твоя невеста!
Алёной-Говёной называли тучную парализованную девочку. От неё постоянно воняло гнилью из-за пролежней, а ещё мочой и дерьмом – она не умела проситься в туалет. Брезгливо подрагивая всем телом, Витя кое-как выбрался из продавленной панцирной сетки. Алёна проводила его тоскливым, понимающим взглядом.
— Иди, жених, подмывайся! — хохотали мальчишки.
Витя, глотая слезы, уж было шагнул в коридор, когда Надя схватила его за локоть.
— Не ходи. Шплошные... — взмолилась она.
Остальные застыли в ожидании – что будет делать новичок.
— Ну и плевать! — едва не плача, ответил Витя, вырвался из слабой девчачьей хватки.
Не хватало ещё прослыть трусом помимо стукача. Обидно было до слез – он ведь никого не заложил.
Толкнув дверь в коридор, Витя застыл. Было тихо. Лишь в телевизорной что-то тихо шуршало. Синий свет, лившийся с экрана, будто тек по полу, желая добраться до Вити. Один шаг – и экран телевизора попал в поле зрения. Ноги вдруг сделались ватными, по языку разлилась батареечная кислота: на экране копошились бесчисленные опарыши. Перетекая друг в друга, они оглушительно шуршали, шипели хищно, монотонно, и голова зудела резонансом. С той стороны экрана, сквозь занавесь белого шума на него внимательно смотрели, словно приценялись к мясу на рынке. Мелкие волоски на коже стали дыбом, во рту защекотало, засвербело в носу от телестатики. Телевизор звал к себе, манил, и Витя машинально, против своей воли, делал шаг за шагом, – так кролик ползет к удаву задними лапками, изо всех сил сопротивляясь передними. Только Витя – не кролик, и сопротивляться ему нечем. Он чувствовал: стоит приблизиться, коснуться экрана – и опарыши выплеснутся вовне, облепят его, проникнут внутрь и начнут пожирать. Утром его найдут, коснутся рукой – и к пальцам прилипнет уже его кожа.
Он едва не коснулся экрана, но белый шум, вдруг вскипевший внутри, хлынул горлом, вспенился на губах. Болезненно вывернулся язык, одеревенели конечности. Витя канул в эпилептический омут.
Очнулся он под утро — в своей кровати, наспех вымытый, видимо, нянечкой. Зубы ныли — похоже, их расцепляли ложкой. Вчерашнее происшествие можно было принять за сон, если б он то и дело не ловил на себе настороженные и удивленные взгляды интернатовцев. За спиной шипело и шелестело:
— Сплошные-сплошные-сплошные…
Стоило, однако, спросить про этих «сплошных», как интернатовцы отворачивались, уходили, а Вад и вовсе грубо ткнул его затылком в стену, процедил:
— Те чё, больше всех надо, стукач?
К Наде Сквозняк приехала мама, вырвавшаяся из наркоклиники, так что до вечера у неё ничего не разузнать. Воспитательницы отмахивались, мол, не надоедай своими глупостями. Витя попробовал пристать к Бубырю — так называли интернатовского дворника. Бывший воспитанник интерната, с жутким винного цвета родимым пятном во все лицо, он всё время истекал слюнями и пах спиртным. Зато, как рассказывала Надя, Бубырь добрый, у него в каморке можно, если что, спрятаться от Щипков с их «гадостями», иногда он даже угощал карамельками.
— Дядя Бубырь!
— Ау! — отозвался тот, далеко выпятив нижнюю губу; слюна так и ползла по подбородку.
— А что такое «сплошные»?
— Сплошные-сплошные-сплошные-сплошные… — зашуршал Бубырь, как заведенный, и во все стороны летели слюни.
— Ну, когда на телевизоре все чёрно-белое и шипит.
— А, белый шум! Это, парень, реликтовое излучение самой Вселенной! Это вот, когда ни тебя, ни меня, ни Земли, ни Бога, ничего вообще не было — было вот это вот излучение, самое древнее. А телевизоры умеют его улавливать. Эхо Большого Взрыва, когда из ничто появилось что-то.
От этой мысли Вите сделалось жутко. Неизвестное «что-то» звучало зловеще. Выходит, там, в телевизоре обитают какие-то древние, «реликтовые» — он хорошо запомнил это слово — твари, которые обосновались на всех каналах, кроме «Культуры»? И всё это происходит здесь, в приюте… У мальчика задрожали колени.
— Дальний рокот надломленной пустоты, парень, из которого родилось само Бытие! — расчувствовался Бубырь. — Так вот задумываешься и осознаешь — до чего ж мы все-таки ничтожная мелюзга. Корм для червей...
Витю трясло всё сильнее, и уже не от Бубыревских откровений. Он видел в прелой листве, которую собирал дворник, дохлую ворону, раздавленную в блин. Блестящие умные глазки давно потухли, а в надорванном брюхе копошился белый шум — пожирал то, что принадлежит ему по праву. Пустота забирала своё. И Витю тоже заберет — в этом его убеждали тихие, жадные шорохи в вороньем трупе. То были голоса сплошных, и они звали Витю с собой. И собственная плоть готова была предать его, подчиняясь зову; предательство мерцало в дрожащих членах, в паутине, облепившей мозг, в мертвенно отяжелевшем языке.
До самого ужина Витя мыкался сам не свой. Кое-как поковырял гречневую кашу, съел половину котлеты, компот забрал Вад. Когда настал «телечас», на ватных ногах шёл почти с ужасом в жуткий зал, к невыносимому экрану…
В телевизорной уже ждала Надя Сквозняк. Сделав большие глаза, она показала на место рядом с собой. Стоило воспитательнице захрапеть под нудную театральную постановку, как Надя потянула Витю в коридор. Завернув за угол, зашипела:
— Засем ты туда посёл?
— Куда?
— К телевижору! Дурак! Они тебя не оштавят! — свистела Надя.
— Кто? — с замиранием сердца спросил Витя, хотя уже знал ответ.
— Идём!
Надя цепко ухватила Витю за локоть и потащила по скрипучим коридорам интерната. Завернув за угол, они оказались у обшарпанной двери без ручки. Надя откуда-то извлекла карандаш, и вогнала шестигранный кончик прямо в отверстие.
— Помоги!
Вместе они не без труда открыли. В пустой пыльной комнате не было абсолютно ничего, кроме одинокой кровати, и на ней, скрючившись, лежало существо — мальчик или девочка, не разберешь. Комнату наполняло невыносимое шипение, словно из расстроенного радиоприемника.
— Наклониш. Шлушай.
И Витя наклонился к самому лицу существа — к его глазам, залепленным пластырем крест-накрест, к широко распахнутому рту, словно подавившемуся воплем. Из широченной чёрной дыры рта струилось шипение; в нем крошилась сухая листва, оползали песок и щебень с краёв раскопанной могилы; угрожающе шипели змеи, извиваясь кольцами. Витя отшатнулся и с немым вопросом ошалело уставился на девочку.
— Это Коля. Он не боялша, и переклюсил канал. Вот, что они ш ним жделали.
— А что у него с глазами?
— Они жабрали их. — Надя замялась, будто не зная, как лучше подать неприятную информацию, — Вить. Он шпал на твоей кровати.
В эти последние минуты до отбоя, пока интернатовцы вяло и неумело елозили во рту зубными щетками, Витя прорабатывал план. Если сплошные придут за ним этой ночью, то их надо опередить. «Лучшая защита — это нападение!» — учила его бабушка премудростям великих полководцев. Значит, нужно поразить врага раньше, чем тот нанесёт первый удар.
В постели Витя ворочался от нетерпения, предвкушая грядущую победу. Зал с телевизором на втором этаже, и окна в нем всегда открыты на ночь – для проветривания . Вряд ли старенький «Панасоник» переживет полёт с такой высоты. Главное – не взглянуть на экран. А то опять случится припадок или, того хуже, можно стать, как тот Коля, и вечно лежать в одиночке, транслируя реликтовое эхо. Решение пришло быстро: обмотав голову наволочкой в три слоя, можно обезопасить себя от кишащей в телевизоре мерзости. Одна беда — идти придется вслепую.
Больше всего в ту ночь Витя боялся, что Вад с Щипками обрушатся на него с новой карой, но те в этот раз переключились на Надю. Втроем подошли к её постели, прижали к матрасу одеялом, навалились сверху. Послышалась пара глухих ударов.
— Вот так, сука! Не кобенься! Мы же знаем, тебе нравится! — по очереди шептали близнецы.
Наконец, Надя перестала дергаться, донеслись чмокающие звуки; Вад смешно закряхтел.
Витя разрывался между страхом и благородством: хотелось спасти Надю от… чего бы они там ни делали, но тогда гнев Вада и Щипков обрушится на него, и черт знает, удастся ли ему добраться до телевизора. А что если они и вовсе выбросят его в коридор без спасительной наволочки – на съедение сплошным? Страх победил.
«В конце концов, — думал Витя, — я же их всех тоже спасаю!»
Накинув на голову наволочку, как Человек-Паук — маску, Витя перетянул её узлом вокруг шеи. Стало трудно дышать. Но телевизионное сияние всё ещё проникало через ткань и выбитую на ней синюю печать «Б.Х.Т». Осторожно шагая вперед, Витя слышал, как нетерпеливо шипят на экране сплошные — будто раскаленная сковородка с маслом, куда вот-вот швырнут Витин рассудок. Под ногами оглушительно скрипели половицы. Интересно, что бы сказала нянечка, встретив его в таком виде?
Шаг за шагом, медленно и осторожно он приближался к цели, обходил, как на минном поле, стулья, расставленные посреди зала, миновал разлапистую тень фикуса. Экран всё рос в размерах, захватывая почти всё поле зрения. Кругом были одни сплошные; их прикосновения кололи электростатикой, их шепот шуршал мушиными крыльями в ушах, их злоба клубилась в воздухе, электризуя его. Когда, казалось, Витя был уже почти у цели, в грудь ударило что-то твердое, тонкое, и он с грохотом рухнул в какую-то мясорубку из палок и колес. Что-то зацепило наволочку и сдернуло с головы; то была инвалидная коляска, которую кто-то оставил перед телевизором.
Лишившись защиты, Витя обреченно вперился в экран. Электронные опарыши играли в свою чехарду, готовые продырявить Витин мозг, как яблоко и выжрать его изнутри, подобно термитам, чтобы от легчайшего прикосновения, Витина голова осыпалась трухой, демонстрируя выеденную, как яйцо, скорлупу черепа. На языке снова плескалась кислятина, позвоночник готовился выгнуться в анатомически-невозможном пируэте, знаменуя начало приступа; за спиной уже слышались голоса — кто-то бежал на шум.
Все-таки Витя нашел в себе силы для последнего рывка. Взревев, как раненый зверь, он вцепился в края телевизора изо всех своих детских сил. Лицо почти касалось мерзости, кишащей на экране. В какой-то момент стекло, отделявшее его от космических, реликтовых опарышей, исчезло, их наглые тельца уже щекотали лицо. От дикого напряжения он захрипел, застонал – и все было кончено. «Панасоник» перевалил через подоконник и полетел на асфальт. Следом скользнул черный провод – будто хвост черта, изгоняемого обратно в преисподнюю; он выдрал из стены хлипкую розетку и мстительно чиркнул по щеке. Погибель ждала сплошных на беспощадном асфальте — под треск пластика и хлопок лопнувшего кинескопа.
Слушая ругань нянечек и рев заведующей, Витя блаженно улыбался — враг был повержен.
Почти три дня Витю держали в индивидуальном боксе, вроде того, в котором обитал Коля. Из развлечений — изорванные и изрисованные книги, найденные им здесь же. Чихвостили его последними словами. Но Витя был доволен — пускай, его подвиг не признали, но это он победил чудовище, он спас интернат от жутких реликтовых тварей, что живут в пустоте.
Выпустили Витю под вечер, на ужин. С аппетитом он смолотил целую миску сладкого риса с изюмом, и даже попросил добавки.
А, выйдя из столовой, он вновь почувствовал, как все тело превращается в судорожно дрожащий кисель. Из телевизорной слышались голоса Бубыря и заведующей:
— Боря, ну ты же немой, а не глухой! Говорю ведь – к другой розетке!
— Бу-у-бырь! — отвечал дворник, надувая пузырь из слюней.
— И не вздумай снова кнопки жечь, понял?
Широкий экран новенького, с наклейкой, телевизора в режиме настройки беззастенчиво выпускал в человеческий мир сплошных. Они лились с шипением неостановимым потоком — темной водицей с ошметками гнили, голодными опарышами, мушиным роем, ненасытной пустотой. Ноги подкосились. Витя потерял равновесие и упал бы, если бы не чья-то мягкая, податливая рука, поймавшая его под локоть. Обернувшись, он пробулькал сквозь подступающую к губам пену:
— Бабуля?
Огромная тень, пахнущая старостью, водопроводным кипятком и вареным мясом накрыла мальчика с головой, в глазах потемнело. Тело Вити выгибалось, будто через него пропускали разряды электричества, конечности выкручивались под невероятными углами; казалось, мальчик сейчас переломает себе все кости. Изо рта с шипением, как из огнетушителя, комками лезла пена. Первой подбежала заведующая.
— Дайте ему в зубы что-то, наконец, пока язык не откусил! Говорили мне, не связываться…
Алюминиевая ложка с хрустом втиснулась меж зубов.
— Сильно приложился. Тут сотряс как минимум. В скорую звоните!
— Сотряс? Куда там! Тут ЧМТ закрытая. Овощем остаться может.
— Ты-то откуда знаешь, каркуша?
— А ты с мое на скоряке поработай! Видишь, глаза на свет не реаг… А что у него с глазами? Что это?
— Никогда такого не видела. Похоже на…
— Что у него с глазами? Что с глазами?
***
Автор - Герман Шендеров
Пустота. Абсолютная пустота. Она обволакивает меня. Как густая патока. Проникает в рот, в ноздри, в уши, застилает глаза. И вот, я уже ничего не вижу, не слышу, не чувствую. Я хочу закричать, но звука просто нет. Эта пустота пожирает меня всего, без остатка. Я не чувствую рук, не чувствую ног, не чувствую себя. Вместо меня лишь пустота.
- На этом Ваш сон заканчивается? – обратился ко мне мужчина, сидевший напротив.
Я помедлил с ответом и нехотя кивнул головой. Никогда не любил психотерапевтов. Вернее не доверял. Ты приходишь к ним со своими проблемами, выворачиваешь душу наизнанку, а они с умным видом пытаются найти поломку в твоей голове. Ты предстаешь перед ними как на ладони, а они лишь хмыкают, кивают головой и что – то записывают в свой бесконечный блокнот. И вот я сижу перед ним от безысходности, рассказывая свои секреты.
Да сколько ему вообще лет? На вид молокосос какой-то, а денег дерет будто профессор. Понахапают неизвестно где свои сертификаты с лицензиями, а потом строят из себя дипломированных специалистов человеческой души.
- Значит Вы говорите, что этот кошмар преследует Вас уже месяц? – уточнил мужчина.
- Не совсем. Первый раз он приснился мне около месяца назад. Сначала это не повторялось каждую ночь, но теперь…я уже неделю не могу нормально спать. Каждую ночь я с криком вскакиваю с кровати. Я попросил жену с ребенком на время переехать к ее родителям.
- Понятно – психотерапевт сделал еще одну пометку в своем блокноте – Вы пробовали принимать какие – либо препараты для нормализации сна?
- Вы имеете в виду снотворное? Да, принимал, и если бы они помогали, меня бы здесь не было.
- Вы говорите, что впервые увидели этот кошмар месяц назад, как Вы думаете, что могло послужить причиной для его появления? Не припоминаете какое-либо событие, которое могло произвести на Вас сильное впечатление?
Этот пустой разговор начинал мне надоедать. Если бы я знал причину этих кошмаров ты думаешь я сидел бы здесь?! Да я спать не могу мудила ты очкастый! Я семью видеть не могу! Я боюсь закрывать глаза! Посмотри на мои глаза сука! Посмотри! Хватит пялиться в свой блокнот!
Мои кулаки непроизвольно сжались, зубы издали противный скрежет. Психотерапевт оторвал взгляд от своего блокнота, переведя его в мою сторону.
- Мой вопрос Вас чем-то смутил? – поинтересовался он.
- Нет. – выдохнул я – В моей жизни все было хорошо, до того момента, как я…как мне…в общем до всего этого – зло огрызнулся я.
Я не мог подобрать слов, чтобы описать свое состояние. Помните тот фильм про монстра, что приходил во снах к подросткам и убивал их там? Кошмар на улице вязов кажется. Так же и мой монстр приходит ко мне стоит только ненадолго вздремнуть.
- Доктор, я просто хочу спать. Я чувствую себя мешком, набитым опилками. Посмотрите на меня. Что вы можете обо мне сказать? Разве так должен выглядеть здоровый человек?
- Определенно нет – доктор еще раз осмотрел своего пациента. В первую очередь внимание приковывали красные глаза с опухшими мешками под ними. Растрепанные волосы темного цвета, недельная небритость, бледные губы. С виду он напоминал алкоголика, отходившего от длительного запоя. – Что ж, на сегодня мы закончили. На данный момент я могу выписать Вам рецепт на более сильный препарат. Ваш случай кажется мне весьма интересным, и я обязательно постараюсь Вам помочь. – с этими словами он поднялся со своего кресла и направился в сторону стола.
Интересный случай?! Просто интересный?! Да моя жизнь рушится у меня на глазах! Я так больше не выдержу, я схожу с ума! Ладно, мне нужно успокоиться, просто успокоиться. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вот так, теперь гораздо лучше.
- Антон, Вы слышите меня? Антон! – доктор тряс меня за плечо – С Вами все в порядке?
- А? А Вы как думаете?
- Вы не реагировали на мои слова. Я говорю – вот Ваш рецепт. Сегодня же обязательно приобретите этот препарат. Он очень сильный, будьте аккуратны с дозировкой. Я жду Вас у себя через неделю. Будьте добры, согласуйте удобное для Вас время с секретаршей. – он взял меня под руку и проводил до двери. Вот же педант.
Согласовав время с его секретаршей я направился домой. Вот вам и психотерапевты, платишь им бешеные деньги, чтобы они выписали рецепт на снотворное. Я надеюсь, что оно мне поможет.
Дорога домой не заняла много времени, или мне так показалось? Когда у тебя нет нормального сна, вся жизнь становится похожей на сон. Границы реальности кажутся такими размытыми. Временная полоса проносится какими-то эпизодами: вот я вышел из кабинета доктора, вот стою в очереди в аптеке, эти взгляды, они все смотрят на меня? Или нет? Но ведь и я сам смотрю сейчас на себя со стороны. Как такое возможно? Вот я, в смысле другой я, протягиваю рецепт, выписанный доктором, фармацевту. Она с явной неохотой направляется за препаратом. Мой вид – вот в чем суть. Я вызываю у всех отвращение. Или страх? Люди шепчутся у меня за спиной, тыкают пальцами. Фармацевт, она вернулась. Еще раз внимательно прочитала рецепт. Она явно мне не доверяет. Я бы и сам себе не доверял.
Постой, а что было дальше? Черт! Опять провал.
«Пустота» - это слово всплыло в уголках подсознания – «Пустота» - вторило оно же, но уже более убедительно – «Пустота!» - все яснее раздавалось в моей голове «Пустота! Пустота! ПУСТОТА!»
Я схватился за голову и закричал что есть силы. Мое тело пробивала дрожь. На лбу выступили капли пота. Я медленно сполз по стенке. Меня качало. Я не мог больше этого выносить. Ну почему? Почему это все происходит со мной?!
«Бум! Бум! Бум!» - еще и этот проклятый стук в моей голове – «Бум!» - стучат из стен, с потолка, отовсюду. Ну же! Соберись!
Этот стук, он не в моей голове. Кто-то долбится в мою дверь. Тут я понял, что все это время, пока я сидел на полу я кричал не переставая.
- Открывай сука! – дверь вновь содрогнулась под тяжестью ударов.
Я через силу заставил себя подняться и подойти к двери. Взглянул в глазок. Это был мой сосед по площадке Гриша. Здоровый сорокалетний детина ростом под два метра. Вид у него был явно недружелюбный. Прежде чем мой мозг успел осознать свои действия, я провернул замок и открыл дверь.
- Ты чего орешь тварина?! На часы когда последний раз смо….?! – он сразу влетел ко мне в квартиру, хотел было схватить за грудки, но остановился. – Да что с тобой тут произошло? – его тон явно переменился.
- Я…понимаешь…тут такое дело – начал было оправдываться я – а который сейчас час?
- Не прикидывайся идиотом! – он повысил свой тон. Видимо мой вопрос пришелся ему не по душе. – Еще раз устроишь такое и я даю тебе слово, в лес тебя покричать отвезу, пока могилку себе копать будешь!
Сосед ушел и напоследок хлопнул дверью. А ведь я действительно не знаю который сейчас час. Я решил было пойти на кухню, чтобы глянуть на часы и выпить препарат, как мое внимание привлекло к себе зеркало. Вернее не само зеркало, а мое отражение. Моя голова, она была вся в крови. Стройки недавно застывшей крови тянулись от висков через шею, растекаясь пятнами на футболке. Мои руки тоже в крови. Неужели это сделал я сам? Теперь понятно почему Гриша не применил рукоприкладство.
Время было около полуночи. Сколько же я так просидел в коридоре, издавая этот вопль? Самое страшное, что я не могу с точностью вспомнить во сколько я пришел домой. Ну и черт с ним! Главное принять снотворное. Мое спасение в этих маленьких белых пилюлях. Не видеть снов. Не видеть ничего. Лишь темнота.
Знаете что? Я выспался. Это совершенно невероятно, но я выспался. Я проспал около восемнадцати часов и чувство усталости, как рукой сняло. Вы никогда не обращаете внимания на свое самочувствие, когда вам хорошо. Никогда не осознаете, как же это здорово, когда тебя ничего не беспокоит. Это чувство облегчения, когда сильная боль, мучившая тебя вдруг без следа проходит. Неужели этот препарат действительно помог?
Я сходил в душ, надел в чистое белье, отмыл следы запекшейся крови. Теперь, глядя на себя в зеркало я хотя бы стал напоминать нормального человека.
На часах было половина девятого вечера. От радости я захотел позвонить жене и рассказать, что пошел на поправку. Ну и что, что с помощью лекарства? Как будто мы другие болезни подорожником лечим. Главное же что первый шаг сделан. А дальше доктор поможет, я уверен.
Черт, да где же мой телефон? Никак не могу его найти. Он точно должен быть где-то здесь. Он же был в кармане моих брюк. Был же, не так ли? Я не могу с точностью этого вспомнить. Все как в тумане. Да и хрен бы с ним. Оденусь, зайду к Грише, спрошу у него позвонить и извинюсь заодно за вчерашний инцидент. Мда, бедные мои соседи, ну и напугал же я их вчера наверно.
Я одел тапочки, открыл свою дверь и вышел в тамбур. Дверь на этаж была открыта. Только я хотел позвонить в дверь соседа, как краем глаза заметил что-то. Я устремил свой взгляд в подъезд. Вроде ничего необычного. Старая лампочка перегорела, новую до сих пор не вкрутили. Свет из тамбура напротив, аналогичного моему, проникал через дверные щели. Привычный полумрак.
Тогда почему у меня к горлу подкатывало ощущение ужаса? Появился неприятный шум в ушах. Здесь что-то неправильно. Неестественно тихо. Шум в ушах начал усиливаться. Я вышел оглядеть холл. Я опять заметил какое-то движение. В дальнем углу. Я перевел туда взгляд, но там ничего не было. Всего лишь темнота. Чем больше я вглядывался туда, тем больше мои мысли проваливались в небытие. Эта темнота, там нет ничего, вообще ничего. Это неправильно. Она словно живая. При этой мысли, я заметил как она становится больше, как начинает медленно растекаться в холле, поглощая все за собой.
Я с ужасом забежал обратно в тамбур и захлопнул дверь. Судорожно пытаюсь достать ключи из кармана спортивных штанов. Тупая привычка постоянно закрывать дверь! Шум в ушах становится невыносимым. Голова кружится. Да что со мной?! Соберись! Трясущимися руками вставляю ключ в замочную скважину, поворачиваю и…осознаю, что мои ноги подкашиваются, и я со всего маху лечу головой вниз.
Я вижу, как эта темнота начинает просачиваться через тамбурную дверь. Медленно стекает с порога и подбирается ко мне. Я не могу пошевелиться. Глаза бешено вращаются во все стороны. Я хочу закричать, но мне не хватает сил даже открыть рот. Она уже на мне. Забирает меня, мое тело, заполняет мои ноздри. Я хочу вдохнуть, но не могу. Легкие уже горят от недостатка кислорода. Больно, как же больно! В последнее мгновение я смог открыть разомкнуть зубы и закричать что есть силы. Крик вышел недолгим. Оно проникло внутрь, заполняя там все. Последнее, что я услышал, была ругань моего соседа. А потом пустота. Мое тело растворяется в ней. Я растворяюсь в ней.
Я с криком вскочил с кровати, сбрасывая с себя пропитанное потом одеяло. Сон? Это был очередной сон? Я ощупал себя, ущипнул и стал успокаиваться. Сердце стало приходить в нормальный ритм. На часах было 10.00 утра.
Проходя мимо зеркала краем глаза я заметил что-то неладное. Я подошел к нему и стал всматриваться в отражение. На мне была вчерашняя одежда, та самая которую я одел после душа. И она была испачкана в крови. Явно не моей, на мне не была ни единой царапины. Как такое может быть? Ведь я помню, как расцарапал сам себе голову. Или это было не со мной?
Стоп, что с моим лицом? Глаза – чем больше я смотрю в них, тем больше проваливаюсь куда-то. Они затягивают меня. Они шепчут мне…Да кто они?! Как глаза вообще могут шептать?! Я встряхнул головой и, вновь взглянув на отражение, оцепенел от ужаса. Это уже были не мои глаза. Эти глазницы – они были пусты. Но нет, глаза там не просто отсутствовали, там была тьма, всеобъемлющая, всепожирающая. Туманом она клубилась у краешков глаз, чуть прикрывая темные трещины, расползшиеся вокруг них. Мое отражение – оно улыбалось, искренней неподдельной улыбкой. Его рука медленно поднялась и указала на входную дверь.
От оцепенения меня пробудил раздавшийся стук в дверь. Я снова посмотрел на свое отражение, но ничего, что я видел несколько мгновений назад там уже не было. Обычный невыспавшийся я, с красными уставшими глазами, щетиной на пол лица и в обычной чистой майке.
Стук снова повторился. Кто же так настойчиво тарабанит в мою дверь? Неужели опять Гриша решил напомнить кто здесь главный? Я посмотрел в глазок. Около двери стояли двое полицейских и Гришина жена. Я невольно взглотнул и открыл дверь.
- Старший следователь Кравчук, – представился один из них, показав удостоверение – Вы Матвиенко Антон Геннадиевич?
- Все верно – робко произнес я – А в чем собственно дело?
- Ваш сосед – следователь указал на дверь квартиры, где жил Гриша – Сухарев Григорий Николаевич вчера пропал. Как сообщила его жена, Григорий Николаевич около десяти часов вечера услышал Ваши крики в подъезде и решил поинтересоваться, что у Вас происходит и при необходимости оказать помощь. Покинув свою квартиру Григорий Николаевич в нее больше не вернулся. Когда в последний раз Вы его видели? – следователь внимательно смотрел мне в глаза.
- Разрешите мы пройдем? – бесцеремонно влез второй полицейский и не дождавшись моего ответа, прошел в квартиру.
- Ну так что? Когда в последний раз Вы его видели? – повторил свой вопрос следователь.
Меня снова прошиб холодный пот. Значит это был не сон? Все что мне якобы приснилось не было сном. Тогда где мой сосед? Что мне делать? Если расскажу правду, подумают, что сошел с ума, если не расскажу посадят. Сука! Да что же это происходит?! Сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
- Что с Вами? Вы меня слышите? – лицо следователя маячило перед моими глазами.
Я лежал на полу, из носа шла кровь. Я слышал их голоса, как в дурмане.
- Ну что у тебя? – подошел второй полицейский.
- Да он неадекват какой-то. После моего вопроса его всего затрясло, и он свалился на пол. Бормотал что-то себе под нос, хер что поймешь. А у тебя?
- Ничего, чисто. Что делать будем?
- Да его в таком состоянии везти опасно. Вызывай скоряков, пусть осмотрят, а там и решим. Мутный он какой-то. В отделение точно везти надо.
- Ненадо скорую! – неожиданно для себя вскочил я – со мной все в порядке! – я снова стал ясно соображать.
- Вот и ладненько – обрадовался следователь – собирайся, с нами поедешь.
- Куда?
- На кудыкину гору – огрызнулся второй – Реще давай!
Я взял свои документы, оделся и вышел в сопровождении двух полицейских. Меня усадили на заднее сидение «бобика».
Всю дорогу я слушал их несвязное бормотание. Они издевались надо мной? Их голоса – они шептали, но губы их не двигались. Как такое возможно? И снова появился этот шум в ушах. Он все нарастает! Я заткнул уши. Не могу больше это слышать! Они шепчут мне. Они зовут меня. Громче. Громче! ГРОМЧЕ! Я увидел свое отражение в стекле – оно улыбалось мне….
И снова я кричал. Кричал, что есть силы, лишь бы не слышать этих голосов. И они кричали мне в унисон. Их крики разрезали пространство. Я больше не сопротивлялся им, я наслаждался их криками. Они были слаще любой мелодии, которую я когда-либо слышал в своей жизни. Мое тело, нет, вернее сказать все мое естество, трепетало от их криков. Я упивался ими. А затем тишина. Давящая своей пустотой и отчаянием.
Я очнулся в луже крови. Нет, не моей. Это была их кровь, тех кто пытался меня увезти. Недалеко валялся перевернутый «бобик». Зеваки уже окружили место происшествия и снимали меня на телефон. Это не я. Это не мог быть я! Я не мог сотворить такое! Все опять как в тумане! Черт! Доктор….точно! Доктор сможет мне помочь! Этот мозгоправ должен знать где поломка! К дьяволу его запись! Либо сейчас, либо никогда.
Я растолкал толпу зевак и что есть мочи побежал, пытаясь удерживать ясность в своем сознании. Проходящие мимо люди в ужасе сторонились меня. Здесь поворот, еще немного, вот уже здание. Вваливаюсь в здание, сношу с ног пытавшегося меня поймать охранника и забегаю в лифт.
Этажи медленно ползли вверх. Отражение в лифтовом зеркале улыбалось мне еще шире. Со злости я ударил по нему кулаком и осколки зеркала ливнем усыпали пол.
Вот он, девятый этаж, я выбегаю в холл, сворачиваю налево, пробегаю по коридору и…натыкаюсь на дверь с надписью «служебное помещение». Ничего! Никакого кабинета психотерапевта! Это невозможно! Я не псих! С силой дергаю дверь и прохожу в комнату.
Внутри ничего нет. Лишь темнота. Дверь за спиной резко захлопывается. И снова пустота. Абсолютная пустота. Она обволакивает меня. Как густая патока. Проникает в рот, в ноздри, в уши, застилает глаза. И вот, я уже ничего не вижу, не слышу, не чувствую. Я хочу закричать, но звука просто нет. Эта пустота пожирает меня всего, без остатка. Я не чувствую рук, не чувствую ног, не чувствую себя. Вместо меня лишь пустота.
- Никогда! Слышишь?! Никогда больше не ослабляй его ремни! - строго отчитывал молодого врача профессор. – Его не просто так стягивают ими на кушетке! Даже смирительная рубашка не помогает.
- Да профессор, – испуганно сказал молодой врач, держась за рваную рану на руке – я виноват – слезы катились из его глаз.
- Тебе что, никто не рассказал кто он такой?! Матвиенко Антон Геннадиевич, 1979 года рождения, обостренная шизофрения. Он зверски убил свою жену, ребенка, родителей жены, соседа и наряд полиции, пытавшихся его задержать. У всех жертв были вырваны глаза. Он все бормотал о голосах, о том что это не он, а его отражение. Даже галоперидол на него с трудом действует. Не смотри на меня такими испуганными глазами! Теперь будешь знать. – профессор посмотрел на рану от укуса на руке его подопечного практиканта – Не бойся, безумие от укуса не передается. Иди промой и перебинтуй рану. Твое желание помочь пациенту похвально, но не стоит пренебрегать техникой безопасности с такими пациентами, как Матвиенко.
Он сжал руку крепче и направился за аптечкой. Его пугал вовсе не укус. Перед его глазами стояло выражение лица Антона, с которым он провожал врача, когда два огромных санитара скрутили его на кушетке с наполовину разорванными ремнями. Эта безумная улыбка, расплывшаяся на его лице. И тогда, всего лишь на секунду, ему показалось, что вместо глаз у Антона были черные дыры, с окружавшими их черными трещинами на коже.