Зоя (2)
Они обошли еще двух девушек из числа гостей Болонкиной – Катю Еремину и Ольгу Вожеватову. Ольга не сказала ничего нового, только подтвердила, что Зоя действительно тянулась к иконостасу, это она видела своими глазами. А вот что она оттуда сняла, не знает, ее в этот момент страстно прижимал к себе в танце Дима Стычкин. Катя же сказала, что вообще не видела, как Зоя снимала икону, и обратила на нее внимание только тогда, когда увидела, что та застыла неподвижно посредине горницы. Уходя, Серафим спросил Катю:
- А вы знаете, почему Виталий пришел позднее, чем все остальные? Он же всех пригласил.
- Он сказал, что его на работе задержали, вызывали в комсомольскую ячейку… Что-то там по общественной работе.
Павла Гудкова они подкараулили около ворот трамвайного депо, где тот трудился механиком. Увидев Колю в милицейской шинели, Павел весь подобрался и сделал неуверенный шаг назад, неловко прижав локоть к телогрейке.
- Мы по поводу того вечера у Клавки Болонкиной, – быстро сказал Коля.
Павел облегченно выдохнул и перевел взгляд на священника.
- Да я не знаю ничего особо, только то, что все знают. Ну, взяла икону да окаменела.
- Почему Виталий пришел позже остальных? Он говорил? – спросил Серафим.
- Да, он сразу сказал что опоздает. Муж его сестры кровлю латал, просил подсобить.
Коля бросил:
- Ладно, это все. А то, что из депо вынес, верни.
Павел повесил голову, и все так же неловко прижимая локоть к боку, двинулся обратно к воротам.
- Показания расходятся. Кому-то Виталий сказал про ячейку, а кому-то – про крышу и сестру, – сказал Коля.
- То-то и оно… – протянул священник. – Надо идти к Виталию. Он знает явно больше остальных.
Виталия нашли у тетки – они с матерью переселились к родственнице на время, пока не решится с окаменевшей Зоей. Заметно пьяный, он сидел за столом в горнице и курил папиросу за папиросой – в консервной жестянке копилась гора окурков, дымный воздух двигался пластами.
- Что празднуешь? Или, может, горюешь? – усмехнулся Коля.
- О, милиция! – развязно произнес Виталий и откинулся на стуле. – Здравия желаю!
- Который день пьет, – тихо прошелестела тетка из угла – она подшивала разноцветные кусочки к лоскутному одеялу. – Угомонили бы его!
- Жалуются вот на тебя, гражданин Болонкин! – Коля повернул стул спинкой вперед и подсел к столу.
- Тетка… Да она так… Мы с теткой Любой в полном согласии живем, – Виталий затушил папиросу в жестянке. – Ну, че пришел-то?
- Мы хотели у вас узнать… – начал было Серафим, но тот фыркнул, и не глядя на него, глумливо сказал:
- У «нас» они узнать хотят…
Коля обернулся к тетке:
- Гражданочка, выйдите, пожалуйста. Ненадолго.
Когда за ней закрылась дверь, священник растерянно помолчал, потер бородку, продолжил:
- Почему вы пришли позже остальных? Вы же сами позвали гостей к определенному времени. Почему вас не было?
- Я свояку крышу помогал чинить… Не думал, что там так надолго, – хмуро ответил Виталий, глядя в стол.
- А девушки, которые были в гостях, говорили, что тебя в комсомольскую ячейку зачем-то позвали. Мол, ты им лично это сказал, – отозвался Коля.
- Путают они что-то. Я чинил крышу.
Коля неторопливо встал со стула, подошел вплотную к Виталию и резким сильным движением взял его за горло. Приподнял, впечатал в стену и придушенно прошептал:
- Где ты, сука, был?
Забегал, засуетился священник:
- О господи, твоя воля, Николай, отпустите его, задушите же!
- От... от...пусти! – прохрипел Виталий, царапая жилистые Колины руки. – У сестры был!
- Где ты был?! – взревел Коля, костяшки его пальцев побелели. – Где ты был, падали кусок?!
- У Аг… Агнессы! – жадно хватая воздух, наконец, выдавил Виталий.
Коля швырнул его на стул, снова присел рядом:
- У какой Агнессы?
- На 14-м проезде живет… Жила…
- Любовь что ли твоя? – разочарованно протянул Серафим.
- Точно не любовь, – твердо сказал Коля. – Я знаю ее... Ну как знаю, по слухам. Она немолода уж сильно, ей лет восемьдесят, наверное, скоро стукнет.
- Не стукнет, - проворчал Виталий. – Померла она. Генка, вальцовщик наш, предложил залезть в ее избу. Говорит, день назад похоронили, скоро дом опечатают, а там и родня, может, какая приедет. Ну мы и пошли… Полазили, не нашли нихрена. Шмоток немного, посуда, краски засохшие в баночках, кисти… Вот и все. Ну барахло прихватили, убогонькое, но кто-то да купит. Пальто там, воротник молью поеденный…
- Что ты приволок из этого барахла в Клавкин дом? – подался вперед Коля.
Виталий глубоко вдохнул, вынул новую папиросу, и вдруг лицо его плаксиво сморщилось:
- Я не знаю, что это такое было! Доска, спереди коричневая, как ну… как будто от старости вся забурела… На базаре есть один… Который старину покупает. Он еще когда говорил, что у некоторых старинных икон поверх состав какой-то, он от времени темнеет, и не видно что нарисовано. Но его могут снять знающие люди, и там будет картинка.
- И вы эту доску нашли в доме Агнессы? – спросил Серафим.
- Да, я нашел. Пол там у нее плох совсем был, половица под моей ногой треснула, я смотрю, там тайник – что-то завернуто в кожаный футляр. Генка сказал, ему это барахло задаром не нужно, а я подумал, может, древность какая, раз Агнесса ее хранила. Ну и взял.
- И принес в дом матери, -– констатировал Коля.
- И принес. Я думал, это икона или что-то вроде того – она выглядела такой старой. Поставил прямо в футляре на мамкин иконостас, задвинул только на самый край. А Зоя увидела, решила, что я от нее что-то прячу, она все ревновала меня, дура стоеросовая, етить ее. Я пошел с парнями дернуть, а она полезла, вынула эту доску. И застыла!
- А икона Николая-чудотворца, была она?
- Была. Я сам ее спрятал потом, когда стало понятно, что Зоя окаменела, и сам слух этот пустил – мамке сказал, что она сняла икону с Николаем, мол, решила с ним как с парнем потанцевать, а уж матушка по всему городу разнесла. Я не знаю, не знаю, что это за доска! Просто мазня какая-то коричневая, не видно ни-че-го!
Виталий обхватил голову руками и всхлипнул. Отец Серафим озадаченно смотрел на него, подергивая себя за бородку.
- Ну и ну… – протянул он.
Коля наклонился к Виталию и тихо сказал:
- Никому не рассказывай про эту доску, пусть все продолжают думать, что у Зои в руках Николай-чудотворец. Понял?
- Понял…
На улице Коля с удовольствием вдохнул свежий холодный воздух – в доме тетки висело нестерпимое амбре из перегара и папиросного дыма.
- Нужно осмотреть дом этой Агнессы, – произнес Серафим очевидное.
- Нужно, – кивнул Коля. – А знаете, ее ведь за ведьму считали, Агнессу-то.
- Да? – с интересом спросил священник, семеня рядом. – А ну-ка, расскажите.
- Длинная история, в Куйбышеве многие про Агнессу знают… Ее отец был богатый промышленник, еврей-выкрест. А Агнесса мало того что невеста с хорошим приданым, так еще и красавица, каких мало, среди евреек часто такие бывают – большие черные глаза, длинные кудрявые волосы, фигура дай боже, и спереди, и сзади… От женихов отбою не было. Да и набивались тоже все не простые, с деньгами, с титулами – капитал к капиталу. Отец все ждал, выбором не теснил ее. Она и выбрала, да такого, что отец сначала из дому выгнал, грозился наследства лишить. Вышла Агнесса замуж без отцовского благословения, как в романе, за сына учителя гимназии, у которого из имущества блоха в кармане да вошь на аркане. Но смазливый и неглупый был, надул чего-то в уши ей, она и поплыла. Отец через какое-то время остыл, махнул рукой, мол, черт с ним, с этим отпрыском учителишки. Дочь-то единственная, и внуков хочется понянчить. Зажили они, купил он им хороший дом, голодранца этого в контору к себе пристроил. Забеременела Агнесса, ну отец и успокоился – все как у людей. А что зять бедный, так ничего, вон в конторе шустрит, в делах быстро разобрался, капиталы приумножит, а не на ветер пустит.
Так бы и жили припеваючи до самой Великой Октябрьской революции, да только стала Агнесса замечать, что благоверный ее странно себя ведет. Говорит, в конторе засиделся, драгоценному тестю помогал, а от самого духами пахнет, да глаза маслено блестят. Ну и решила она за ним проследить, наняла шпика какого-то. И вот в означенный день шлет он ей записку – мадам, мол, узрел вашего мужа, входящего в нумера госпожи Вильон, где, как известно, встречаются такого рода парочки; изволите ли самому войти в номер? Агнесса подобрала юбки да и кинулась в гостиницу, решила застукать муженька самолично. Когда распахнула дверь, картина ей предстала почти такая, какой она и боялась – ее голый муженек на кровати с батистовым бельем, а с ним… С ним тощий молодчик с усишками щеточкой. Агнесса не в лесу росла, и о мужеложцах слышала, но такого она, конечно, не ожидала. Грохнулась в обморок прямо на пороге, а когда спешно приехал вызванный врач, то оказалось, что у мадам на юбке – преогромное кровавое пятно. В общем, скинула она, а муженек сбежал, говорят, аж в Сибирь куда-то, так боялся гнева тестя.
Долго она не могла оправиться, болела сильно, подурнела, красота поблекла. Про мужчин и слышать не хотела, нашла компаньонку себе, старую деву лет пятидесяти, и жила с ней и целым выводком болонок. Когда произошла революция, отец ее подался в Англию, а она ехать отказалась. Считала, что наша власть крестьян и рабочих ненадолго. А потом поздно стало – особняк реквизировали, она из Самары уехала в Петербург со своей компаньонкой. Может, затеряться хотела в большом городе, где ее никто не знал, скрыть происхождение. Дальше ее приключения я не знаю, знаю только, что компаньонка ее сдала, донос какой-то написала, что Агнесса классово чуждый элемент. Потаскали ее на допросы, но интереса она большого не вызвала, отделалась испугом. Долго скиталась по знакомым, то там, то сям жила, и наконец скосил ее от такой жизни тиф. Попала в больницу, где лечил ее врач Егранцев Василий Викторович. Умный, интеллигентный, с таким обхождением, к какому она и привыкла, ну Агнесса и прониклась. Стали они жить вместе, притерлись, Агнесса пирогами на базаре торговала, он лечил. И вдруг как гром с ясного неба – арест мужа. И оказалось, что зовут ее муженька вовсе не Василий Викторович, а Юзефович Роман Ильич, и служил он в войсковых соединениях атамана Анненкова, который лютовал при подавлении крестьянского выступления в Славгородском уезде. И свидетели против него нашлись – на допросах показали, что именно Юзефович лично расстрелял 15 человек крестьян, а жене одного из них проткнул живот штыком и подвесил за косу – несколько часов мучилась.
У Агнессы что-то в голове после того замкнуло, корежило ее, что с таким извергом как с мужем жила. Вернулась она в Самару, то бишь, Куйбышев уже, перед Преображенской церковью встала на колени, и при куче зевак поклялась, что жизнь положит, чтобы отомстить такому Богу, который допускает это все и жизнь ее превратил в такой кошмар. Поселилась она у бабки Матрены, та вроде знахарка была, травами лечила, Агнессе дом ее потом перешел. Устроилась в морг санитаркой, и все книги какие-то искала, да на кладбище как ворона торчала. Люди идут на погост родных проведать, а она там крутится, и чего надо, непонятно, не было у нее там родных похоронено. Ходит от могилы к могиле, что-то в землю сует. Ну и поползли слухи, что колдует она, народ-то темный.
Когда Коля закончил свой рассказ, они уже подошли к трамвайной остановке, и Серафим задумчиво протянул:
- Да, непростая судьба…
- Мы непременно в ее дом наведаемся, - сказал Коля. – Наверняка какие-то ответы там есть.
Перед тем как распрощаться, священник удержал его за рукав и сунул сложенный вдвое маленький лист в линейку.
- Николай, я знаю, вы не верующий, но все же возьмите. Что-то нехорошее грядет, предчувствие у меня… Это молитва, если что – читайте в качестве защиты.
Коля помедлил, взял лист и сунул в карман шинели.
***
Дома Коля с облегчением стянул сапоги в сенях, прошел на кухню и обнял сзади Нину, которая мешала картошку на сковороде.
- Ты где был? Пришла со смены, думала, ты после дежурства дрыхнешь, а тебя и нет.
- Да так, по делам тут…
Коля спохватился, что не приготовил надежной лжи – ему совсем не хотелось говорить, что он помогает священнику с Зоей. Он жевал хрустящую жареную картошку, с удовольствием запивал холодным молоком и слушал веселую болтовню жены. Вся эта история с ненормальной Зоей, ощущение нечистоты после допроса Виталия, его мутные пьяные глаза – все отступило, когда Нина улыбнулась, и на ее щеках обозначились уютные лукавые ямочки.
Краем глаза он увидел в сумерках движение на дворе соседа, присмотрелся, встал, подошел к окну. Иван Иваныч, сидя на своей инвалидной тележке, делал что-то странное, сгибая и разгибая спину. Коле показалось, что он копает снег, но, всмотревшись в темноту, чуть разбавленную светом тусклого фонаря, он понял, что сосед бьет поклоны. Перед ним на палке торчал рогатый череп какого-то животного, и Иван Иваныч, совершая ладонью мелкие движения около лица, кланялся так низко, что касался лбом утоптанного снега.
- Ты чего там? Остынет же! – недовольно произнесла Нина.
В этот момент сосед замер, обернулся и посмотрел прямо на Колю, ощерившись в кошмарной улыбке. Он взял свои деревянные опорки с ручками и вышел со двора; Коля наблюдал за ним с колотящимся сердцем. Вскоре послышался стук в дверь и такой знакомый добродушный голос Иван Иваныча произнес:
- Нинуль! Ты дома? Дай чей пару кусков сахара в долг!
Нина вскочила со стула, полезла в шкафчик. Она уже двинулась в сени, когда Коля опомнился и схватил ее за руку.
- Стой. Не открывай!
- Это почему? – с веселым недоумением спросила Нина.
- Просто не открывай. Послушай меня.
- Ты с ума что ли сошел? Это же Иван Иванович!
Нина рванула руку, но Коля не выпустил, оттеснив жену к печке.
- Стой, я сказал! – с неожиданной грубостью и злобой крикнул он.
Нина испуганно смотрела на него, сжимая сахар в руке. Коля подошел к входной двери, вынул из шинели листок с молитвой, которую ему дал Серафим,.
- Это ты, Иван Иванович?
- А то кто ж! Коль, вы что там, уснули что ли? Открывайте!
Коля помедлил пару секунд и сказал:
- А если не откроем?
- А куда ж вы денетесь! – прежним веселым тоном ответил сосед. – Рано или поздно откроете, каждый дом будет открыт для него.
Коля перевел дыхание и начал читать с листа, спотыкаясь на незнакомых старославянских словах.
- Откроооете! – донеслось из-за двери. – Все двери откроете! Потому что Зоенька устала держать, шибко устала. Скоро выпустит!
Коля затараторил молитву, смысл которой от него ускользал, и за дверь послышался стук деревянных опорок Иван Ильича о крыльцо. Заскрипел снег, лязгнула калитка, и все стихло.
- Что это было? – изумленно спросила Нина, подходя ближе.
Она держала ворот платья в горсти, на виске ее часто билась голубая жилка.
***
Коля так торопился увидеться с отцом Серафимом, что на очередное ночное дежурство пришел в дом Болонкиной аж за целый час. К своему удивлению он застал в горнице неизвестного ему врача в белом колпаке и белом же халате и секретаря райкома Картузова. Картузов, держа в горсти каракулевую шапку пирожком, краснел и злился.
- А что вы знаете? Что?! – кричал он на врача, крепкого высокого мужика чуть за сорок. – Я уже эти отговорки месяца два слушаю! «Неизвестный науке случай!» Что я должен начальству доложить, что у нас тут божье чудо в Куйбышеве приключилось?
Врач сложил пробирки с Зоиной кровью в саквояж, выпрямился и заорал в лицо Картузову:
- А я вам что, прорицатель Заратустра?! Откуда я знаю, что с ней! У нас тут, знаете ли, не каждый день девки каменеют! Все анализы у нее в порядке! Вон, спрашивайте у попа, зря что ли вы его позвали!
Врач мотнул головой на церковные книги, которые отец Серафим сложил стопкой на столе. Картузов побагровел еще больше, задохнувшись от возмущения:
- Да вы… Да я вас… Да как вы смеете..!
Врач плюнул, чертыхнулся, накинул пальто и, с размаху отворив дверь, вышел, звеня своим саквояжем со склянками.
- Вы посмотрите, что делается… Здравствуйте, товарищ…– растерянно сказал Картузов, быстро сунул Коле руку и вышел следом.
Коля раздул огонь в печке, поставил чайник. Налил чаю, отсев подальше от Зои к окну. По-прежнему неподвижная, она ни капли не изменилась с его прошлого дежурства, и, стоя все в той же неудобной позе, обнимала свою загадочную доску. Но теперь Зоя пугала его еще больше, и он старался не смотреть на нее.
Отец Серафим привел с собой мальчишку лет пятнадцати в кепке с треснувшим козырьком и растоптанных сапогах.
- Это Петр, пономарь. Будет помогать мне читать… Не бойтесь, я согласовал.
Коля махнул рукой и, понизив голос, рассказал про соседа и его жуткую молитву на огороде.
- Эка беда… – протянул священник, дернув себя за бородку. – Не спит нечисть-то, и до вас добраться хочет. Эка беда…
Пономарь Петя хрустел сухарями и с удовольствием запивал их сладким чаем, ничуть не беспокоясь насчет неподвижной Зои. Отряхнув подол рубахи от крошек, он подошел к живой статуе, поводил ладонью у нее возле лица, потыкал в щеку пальцем.
- Не балуй, отрок! – сурово сказал отец Серафим, но Петя и не подумал отойти.
Он присмотрелся к доске, отодвинул пышные складки Зоиных рукавов и воскликнул:
- Батюшка, тут написано что-то!
Отец Серафим подошел, пристально осмотрел доску и сказал:
- Ну и дураки мы с вами, Николай. Не догадались рукав отогнуть.
- А что это значит? – спросил Коля.
Под тканью обнаружились цифры, написанные через точку – 3.7, а так же непонятный символ, представлявший из себя крест с перекладиной, росший из восьмерки, которая лежала на боку.
- Что сей странный крест означает, не знаю, – сказал священник. – А вот насчет цифр могу предположить. Смотрите на нижнюю часть доски – видите, выемка по всему низу выточена?
- Ну?
- Я подобное видел на иконах, которые стояли на тябловых иконостастах. Знаете, что такое тябло?
- Нет.
- Это деревянный брус, в который вставляют иконы. Иногда внутри бруса есть направляющие, и бороздка на иконе позволяет держаться более плотно.
- То есть Зоя все-таки держит в руках икону?
Серафим вздохнул, помедлил с ответом.
- Я думаю, что да, это все-таки икона, если можно так назвать. А цифры – номер ряда и последовательность в ряду. Только вот для какого иконостаса и для какой церкви она предназначена… И самое главное – почему именно Зоя..? Виталий ведь тоже ее держал в руках.
Коля озадаченно смотрел на священника, не поспевая за его ходом мыслей. Тот вдруг встрепенулся и начал суетливо расстегивать верхние пуговки на Зоином платье.
- Отец Серафим… – начал Коля.
Священник вынул из-за ворота неподвижной Зои крестик и радостно воскликнул:
- Вот оно! Как же я сразу не подумал! Она крещеная! Вот почему!
Коля закатил глаза:
- Да вы хоть что-нибудь можете объяснить?!
- Что-нибудь могу, – с готовностью кивнут священник. – Но сначала сходим в дом Агнессы, после того озвучу вам мои подозрения и умозаключения.
***
Дом чокнутой Агнессы находился на выселках: с одной стороны его подпирал жидкий лесок, а с другой – редкие развалюшки самостроя и производственных помещений на горизонте. Старый бревенчатый пятистенок, покосившийся на один бок, смотрел слепыми окнами, наглухо занавешенными изнутри темными занавесками. Коля толкнул дверь и она, жалобно скрипнув, беспрепятственно отворилась. Пройдя полупустые темные сени, они оказались в сумеречной, бедно обставленной горнице. Вместо кровати стояла неширокая лавка, заваленная сальными одеялами в обожженных дырах, несколько простых глиняных плошек и мятых кастрюль жались к краю стола. На колченогой табуретке валялось выцветшее протертое пальто и полинявшая косынка, в углу покоился пыльный булыжник размером с кошку.
- Да, небогато жила, – протянул священник, внимательно глянув на булыжник.
Под потолком на веревке висели пучки трав и высушенные шкурки каких-то мелких животных – то ли землероек, то ли кротов. Но пахло в избе приятно – сеном и ладаном. В треснувшем полу зияла дыра, очевидно, тот самый тайник, откуда Виталий добыл загадочную доску. Коля обошел горницу, отодвинул занавески, заглянул в сени. Отец Серафим внимательно осмотрел сухие шкурки, кинул взгляд на красный угол – икон в доме не было.
- Дом как дом… – пожал плечами Коля. – Черт знает, откуда она эту доску взяла. Ищи концы… Надо на базаре спросить, она там одно время ошивалась, шепталась с одним пройдохой, Тимкой Квасом. Он все что хошь достать может.
- Боюсь, что доску ей достал не Тимка Квас.
- Где-то ж она ее взяла…
Отец Серафим промолчал, нагнулся, исследуя доски пола. Встал на колени, прильнул глазом к щелям, провел пальцами. Вдруг вскочил с горящими глазами, прыгнул на одну доску – раздался тихий скрип и звон, похожий на отпущенную пружину.
- А ну-ка, Коля, встань туда…– Серафим ткнул пальцем на участок пола в метре от себя.
- Сюда..?
- Нет, чуть дальше… Видишь, там пятно протертое.
Коля встал на доску, которая в одном месте белела выскобленным пятном. Тут же раздался хруст, металлический лязг, и из середины пола выскочил искусно прилаженный квадратный кусок дерева, открывая вход в подпол.
- Есть! – воскликнул священник. – Булыжник ей нужен был, чтоб нажать сразу с двух сторон, одна же жила.
В открывшийся провал вела хлипкая дощатая лестница, на которую отец Серафим ступил первым. Спускаясь за священником по угрожающе скрипящим перекладинам, Коля почувствовал, как в нос шибанул тошнотворный гнилой запах.
- Фонарик надо было захватить, – запоздало спохватился он – в подвале царила кромешная тьма, слабо прошитая жидким лучом света из горницы.
- Не надо, – сказал Серафим.
Он указал на керосиновую лампу на углу верстака, примыкавшего к лестнице. Серафим поболтал лампой – внутри плеснуло, достал из кармана рясы зажигалку, сделанную из гильзы, и поджег фитиль.
Теплый круг света вырвал из мрака самый обычный подвал, оказавшийся мастерской: на верстаке были свалены кисти, палитры и бутылочки с разного рода жидкостями – прозрачными, желто-маслянистыми, мутно-белыми. Поблескивали в свете лампы молоточки, гвозди, резаки. На дальнем конце верстака лежали шприцы с бурыми ошметками в колбах, пара скальпелей. Отец Серафим взял со столешницы маленькую записную книжку, полистал. Коля заглянул через его плечо: старомодным угловатым почерком строился небольшой столбец из имен.
- «Ковалев Виссарион 1865-1929… Детциг Герда Генриховна 1835-1940…» - прочел вслух священник. – Список усопших...
Он полистал книжицу – остальные листы были пустыми – и сунул ее за пазуху.
- А это зачем? – прошептал Коля, удивленно глядя на скальпели и шприцы.
- Смотри, – священник указал в глубине подвала на низкую тумбу около верстака с тарелкой, наполненной, как показалось сначала Коле, короткими сушеными колбасками. Но приглядевшись, он чуть не вскрикнул – это были ссохшиеся человеческие пальцы, и в мягком свете лампы стали отчетливо видны сине-коричневые ногти. Рядом с тарелкой лежали фаланги, почти лишенные плоти, а возле тумбы стояло жестяное ведро, наполненное тошнотворной серо-черной массой, источавшей невыносимую кислую вонь.
(Продолжение - часть 3)