День победы
Сегодня мне приснился парад 9 мая. По красной площади маршируют десантники, военная техника. За ними идут ветераны второй мировой войны, держат за руку своих внучат.
Затем бессмертный полк с фотографиями погибших.
И вдруг на мавзолей ленина заходит бенедиктов, соловьев, и ведущий программы суд времени, забыл как его зовут.
И говорят нам стыдно что мы русские.
Победа была 70 лет назад, и выходит за 70 лет нам нечем больше гордиться. Никаких достижений, не было за эти 70 лет. Давайте снимем с себя розовые очки, и посмотрим реально на вещи - что мы русские, уже не те. Мы ничего не можем, можем только гордиться тем, что было давным давно.
Давайте уже прекратим праздновать этот день победы, и будем думать о будущих свершениях.
А если мы зацикливаемся на прошлом, то ничего не добьемся в будущем.
Ну все согласились.
Иду я на следующий день по Москве и вижу в одном из ресторанов, сидят эти люди пьяные и веселые, что то отмечают.
Я подхожу спрашиваю что вы отмечаете?
-Мы отмечаем великий день в истории, как 70 тысяч евреев одержали победу над пятью тысячами персов. Мы в этот день накручиваем бигуди, делаем друг другу обрезание и едим кошерное мясо.
-А когда произошла это победа?
-Полторы тысячи лет назад…
-ЧТОООО???
-До нашей эры
-Ахуеть блять...
А еще это персы их победили и они празднуют что в живых половина осталась
Фотографии Великой Отечественной войны. 1945 год
Первый белорусский фронт. На подступах к Берлину. Город кюстрин.
Берлинский тюрьма моабит
Бои в будапеште
Бои на улицах берлина
Бойцы 1 мсд переправляются через реку
Раздача еды жителям берлина
Брандербургские ворота
В атаке танковый десант
Военкор
Возвращаясь к мирной жизни. Берлин
Войска первого белорусского фронта
Жуков на командном пункте
Жители Белграда встречают советских воинов
Жимели берлина идут на разборку завалов
"зубы дракона", на подступах к берлину
Ломая сопротивление берлинского гарнизона
В поверженном рейхстаге
Опознание тел детей геббельса
Экипа т34 159 танковой бригады
Финал. Солдат сметает со ступеней рейхстага коробки от немецких наград
Уличные бои
Бои в будапеште
Улица города пилау
Уборка улиц
Зенитки на крыше рейхстага
Солдатские байки.
Фронтовики вернулись с войны. Много они не жили. После войны лет десять, не больше. Это те, кто был на передовой или в лагерях в Германии. По вечерам они собирались во дворах. Играли в домино, пили пиво и не только, и трепались. Мы, ребятишки, крутились вокруг пап. Друг друга они звали по отчеству, мы что-то слышали, что-то запоминали. Отсюда солдатские байки.
Иваныч
Я попал в оккупацию в 41 году. Помню, шли мы ночью в конце сентября по дороге к Москве. Кто бывал на фронтовых дорогах, тот прекрасно знает, что это такое. Вокруг завалы и развалы, трупы лошадей, нестерпимо пахнет мертвечиной, не видно ни зги. Я держусь за хлястик впереди идущего солдата. Мне восемнадцать, я в полку. Хочется есть, спать, я коченею. Уже холодно, с утра ледок в лужицах. И вдруг объявление: «Привал, двадцать минут». Я ухожу под какую-то елку, падаю и закрываю глаза. Очнулся, полка нет, весь ушел. Выхожу на дорогу, куда идти – ничего не знаю. Постоял, подумал, сориентировался и пошел, вроде бы, туда. Уже брезжить стало, впереди танки брошенные, а поперек грунтовая дорога, вроде как, почище. Вот на нее я и свернул. Уже брезжить стало, выхожу я на поле, окаймленное дальше лесом. На поле, на возвышение мельница, вокруг амбары, виден дом, из дома дым. Хутор. Смотрю я на это видение беззвучно, уже замерз - шевельнутся не могу. И тут от дома отделяется дед, и бежит ко мне.
- Сынок. Да ты что. Кругом немцы. – и волокет меня за собой.
А я идти уже не могу. Заволакивает меня дед в баню, банька с вечера, видать, топилась. Прибегает бабка и начинают меня раздевать. Дед хватает всю мою одежку, винтовку, и уносит к себе под стреху. Я сижу на скамье в одном исподнем, ручьи грязи по мне текут, спать клонит. Только-только оставили меня отогреваться, застрочил мотоцикл, и я слышу разговор. Приехал немецкий офицер на мотоцикле и двое с ним.
- Кто есть мельник?.. Я, вашество… Мельница на ходу?.. Так точно… Ты есть один?.. Бабка есть …Нет, это не то. Где твой рапотник?..Сейчас будет.
Забегает ко мне дед, хватает меня, идет и бормочет: «Запомни. Ты мой племянник, Ваня Зайцев. Сидел в лесу, прятался от красных. А сейчас вышел». И подводит меня к немцу. Немец как увидел меня, вытаскивает пистолет из кобуры: «Это большевисткий зольдат, я его застрелю». Тут бабка ему в ноги, дед в ноги , давай просить, умолять. Немец засмеялся, сунул пистолет в кобуру.
- Почему такой слабый? Его кормить надо. У тебя есть дом?
- Так точно, перед вами. Вон он стоит.
- Нужен хороший комнат. Я оставляю тебе свой зольдат. Он настоящий мюллер, то ест, мельник. Он тебе будет помогать. Нужно, чтоб мельница всегда рапотала. У немецкий армий самозаготовка. Нужно очень много мука. Твои русские тоже приедут. Им тоже нужна мука. Ты с помола будешь иметь немецкий паек.
Офицер сел в коляску, немчик сзади спрыгнул и мотоцикл укатил. Дед повел немца в дом. Звали его Курт. Веселый, русый, голубоглазый улыбчивый немец. В одной руке он держал винтовку, в другой походный ранец. Было ему лет двадцать. Бабка снова затащила меня в баню и принялась отстирывать. Принесла мне чистое, какие-то обносочки и я не помню, как в чистом увела меня в дом. Дом у деда был просторным – три комнаты и большая кухня. Когда меня завели туда, там было целое веселье. Стол был завален закусками и заедками: огурчики, помидорчики, квашеная капуста, грибочки, сало, хлеб и литр самогона – это дед выставил. Немец тоже в грязь лицом не ударил, развернул свой паек: круг краковской колбасы, бекон, мармелад, конфеты, бутылка вина. Меня усадили за стол, налили стакан самогона и я упал. Спал я тридцать шесть часов. Под пуховым одеялом на перине (еще б так поспать). Очнулся – бабка сразу меня за стол. Тут уж я все подмел. Повела она меня на мельницу, а там уже вовсю работа. Мельница, как мне объяснили, шатровка, на деревянном основании, может поворачивать голову под ветер. Жернова уже установлены под муку, производительность пятьдесят пудов в сутки. К шатровке примыкает сарай, там склад муки и т.д.
Подъехала немецкая машина. Курт - куль на голову - пошел разгружать. Я тоже решил не отстать. Но Курт был много сильнее меня. Он смеялся над моим бессилием. Смеялся и немецкий водила. Мне казалось, что хребет у меня лопнет.
- Ничего, - заметил дед. – Скоро отъестся, вас догонит.
Мельница заработала. Работы было немного. Я стал знакомиться. Деда звали Петр Гаврилыч, сухонький, седенький, лет под семьдесят, бабку - Марь Иванна, на пять лет моложе, покрупнее. Потом меня стали учить работать, где засыпочный лоток, жернова, двухступенчатая передача. Потом Курт вывел меня на улицу, прислонился к стене и закурил, потом разговорились. Поскольку я ничего не понимал и он тоже, нашелся немецко-русский разговорник. И я задавал вопросы: кто командир полка, номер части, а Курт меня поправлял, потом бабка увела меня в дом, а Курт остался при деде. Часиков в восемь – уже темно – дед с Куртом вернулись, плотно поужинали и отправили меня в ночную на мельницу. Дали мне в руки керосиновую лампу, одели потеплее и иди, «рапотай». Я ночь отстоял. Замерз, правда, страшно. Но мешки вынес в сарай. Часиков в девять меня сменили, а я пошел спать. Меня опять накормили до отвала и я плюхнулся под пуховое одеяло на свою перину.
Через пару дней со мной заговорил дед: «Тебе надо в Гаврилово, в полицию. Там работает мой родственник, старший полицай. Обратись к нему. Тебе нужен аусвайс. Пропуск, то есть. Завтра и поедешь».
Я прибыл в Гаврилово. Старший полицай сумрачно оглядел меня и процедил: «Никакой ты не племянник. Солдат красной армии, ну да ладно. Сделаем тебя Ваней Зайцевым. Но имей в виду, лишнее сболтнешь – расстрел. Шаг влево, шаг вправо - тоже расстрел. Здесь партизаны вздумают объявиться. Не вздумай связаться. Помни, что за тебя старики отвечают. Сейчас я тебе выпишу направление, пойдешь в администрацию, напишешь заявление, оформят тебя вольнонаемным, помощником мельника. Будешь получать немецкий паек».
Я вернулся на мельницу. Паруса непрерывно крутились, пошла работа – я днем, немец ночью, он днем, я ночью. Пока зерно возили немцы, но вот октябрь, немцы где-то открыли свой помол, бабы повезли свое зерно. Нам стало еще веселей. Приезжала баба – лошадь с телегой, привозила восемь мешков зерна – это четыреста килограмм, сама сверху – уже пятьсот, я разгружал. Если была оборотная мука – грузил, но так бывало редко. Обычно баба рассупонивалась. Выпрягала лошадь, привязывала ее к коновязи, воды в поилку, овес в кормушку и садилась, ждала. Ждала в сарайчике. Помню, как в первый раз меня зажала. Дело было ночью. Ей было под тридцать. Всю ночь провалялись в копне сена. Наутро счастливая поехала домой. И в самом деле, я с нее ничего не взял. Обычно нам что-то везли, чтобы побыстрее, тут очередь была. Картошечку, яички, сало, иной раз. Дед приказал – брать все. (ну как все, если подружка подмахивает). Потом уж я не стеснялся. У немца тоже были подружки. Время шло, мы с Куртом стали закадычными друзьями. Чирикали мы уже на русско-немецком. Особо ему нравились наши пайки. Их выдавали раз в неделю. В пайке были по две пачки сигарет, маргарин, сало, килограмм колбасы, мармелад, баночка сардин, сахарин. Курт сразу ставил себе сигареты на карман. Дед курил махру, я вообще не курил. Но Курт очень гордился тем, что у него шесть пачек сигарет. Кроме того, приторговывать начал. Мы с дедком гнали самогон, была оборотная мука. На столе появилась колбаса, сало.
Зима приближалась быстро. Нас поставил дед на распил дров и на их расколку. Тут были лесины брошенные из леса. Как их только дед натаскал. Я махаю топором, Курт относит дрова. Курт махает топором, я ношу. Заложили всю сарайку. Вот уже середина ноября и ударили страшные морозы. Все замерзло и застыло в морозе. Мельница остановилась. Мы с Куртом в избе. Дом рубленый «в лапу». Тут тепло. У деда две печки. Первая – заводная. Ее топят на зиму всего раз, чтобы труба раскалилась и пошла тяга. Потом зажигают главную печь. Она соеденина с заводной кирпичным дымоходом. Дымоход по стенке через весь дом. Все тепло остается в дымоходе, он и греет.
Курт показывает мне открытки Германии. Вид с воздуха. Как же все красиво, какие нарядные дома, какие чистые ухоженные дороги, а люди, а какие машины…
- Господи! Да вы же богатый народ. Зачем мы вам, нищета?
- Это не я, - смеется Курт, - это фюрер.
Доносится весть – немцев под Москвой погнали, мы в тылу. Мы сидим дома, нос не высунуть и вдруг приезжает машина – там девять солдат. Командует унтер-офицер, встречает его Курт. Унтер прыгает:
- Замерзли страшно, теперь мы у вас жить будем. Ротный разрешил.
Дед молчит, ухмыляется, немцы обмороженные с оружием вваливаются к нам. Тут тепло и немцы размякают. Командует Курт:
- Все шинели на улицу, чтобы все ваши вши сдохли. Готовьте баню, топите от души. Все пойдете в санпропускник. Там и побреетесь. Курить в доме запрещено. Оружие в угол. Где спать будете?..
Спать решили на циновках, подушки и солдатские одеяла привезли с собой. Намылась солдатня от души. Вечером накрыли праздничный стол. Стол битком и четверть самогона в центре.
- Ужас, что делается, - говорил унтер. – Столько обмороженных и все в Германию. Там руки-ноги отрезают. Но это лучше, хоть живыми останутся. А тут потери под Москвой, горючего не хватает. Мы жили в палатке, работал нагреватель-дизель - все ерунда. Генерал – мороз. Быррр…
Всю зиму фронт был без движения. Немцы ездили в Гаврилово, привозили оттуда хлеб, картошку, разные крупы, мясо. Марь Иванна, которую все звали мамой, не отходила от печи и два солдатика с ней. На завтрак ведро картошки, на обед ведро, да на ужин ведро. Это, не считая прочего. Спали по четыре в каждой комнате, трое в бане. Вечерами играли в картишки. Впервые увидал порнушные карты, немцы это любили. Прошла зима, наступила весна. Немцы стали собираться. Но прежде чем,дед потребовал, чтобы из леса завезли лесины и вскопали огород – двадцать соток. И унтер принялся исполнять. Загнали в лес машину, насобирали лесин, привезли, а потом перекопали огород. И засеяли. Картошкой, свеклой, Марь Иванна там ковырялась. А потом расставание. Немцы чистенькие, отглаженные, наутюженные кланялись нам, обещались, в случае чего, вернуться. Мы их провожали и немцы уехали.
Чуть позже появились кабаны. Жрать в лесу стало нечего, вот они и явились на наш огород.
- Пойдем на охоту, - объявил Курт. – Собирайся… Что взять?.. Возьми топор, я винтовку. Сегодня ночью.
Это ерунда, что ночь темна и ничего не видно. Все видать, если присмотришься. Мы уже часа два ждали в ночи кабанов, как вдруг показались. Впереди самка и кабанята за ней. В картошке раздалось тихое хрюканье. Курт быстро сделал четыре выстрела, там завизжали и бросились в лес. Я с топором, Курт с последним патроном тихо приближались. Самка лежала готовая, чуть дальше поросенок. Я побежал на хутор, привез телегу. Вдвоем кое-как погрузили тушу – килограмм сто будет - поросенка и поехали назад. Там уже дед точил ножи, Марь Иванна грела воду. Разделывали туши до обеда. Мы головы свинячьи разрубили и в огромные кастрюли на печь. Там они варились и томились. Приехали полицаи – кто стрелял? Показали им наши трофеи. У тех аж глаза заблестели. Но оторвать от немца свинину – не моги. Сели на телегу и уехали. Потом Марь Иванна вытащила из печи все кости, кости в печку, бульончик в тазики и в подпол. Там у деда ледничок был. А почки, сердце и печень в суп, а оставшиеся туши дед повесил коптить. Королевский холодец был с хреном.
Лето 42 года без подвижек. Война шла где-то на юге. Опять завертелось колесо, повезли зерно немцы. Оказывается, они сделали упор на мельницы – не хватало горючего. У меня было две бабенки, одна молоденькая, лет семнадцать, другая постарше, лет тридцать , но с детьми, на разъезде в Битово. Похаживал я к обеим. Святое дело – всем надо. Курт тоже не отставал. Вообще, нас путали. Оба русые, оба голубоглазые, на братьев похожи. Как-то не заметил я, что выучил немецкий язык, на равных с немцами чирикал. Но вот 43 год. Большое весеннее наступление. Прибегает Курт, глаза квадратные.
- Собирайся, Ваня. Уходим, получен приказ. Ты со мной. Я тебя уже в списки внес.
Я к деду. Тот говорит: «Не вздумай. Немцы тебя в армию запрут. Против своих будешь воевать. Собирайся, сегодня ночью уйдем. У меня здесь в лесу заимка, верст десять будет. Там тебя спрячу».
И точно. Набили мы один мешок сухарями, другой солониной и ночью ушли. В ту же ночь оказались на месте. Дед говорит: «Оставайся здесь, я вернусь через недельку. Надо узнать, что в деревне делается. Ты сиди здесь, не дергайся» - и ушел.
Неделю я его ждал, что только в голову ни лезло, но вот, наконец, появился. Сел на пенек, раскурил козью ножку.
- М-да, милок. Вчера вызывали. Был в особом отделе. Кричали на меня. Фашистским холуем называли. Свояка, полицая арестовали. А он по заданию сверху полицаем был. Про тебя спрашивали, обещались расстрелять. Только молчал я, а когда следак мне револьвер в нос сунул, тогда ответил.
- Я в первую германскую своих не бросал, два креста заработал. А ты бросил, позорно бежал, а теперь вернулся. На солдатских кровях. А почему ты не на передовой. Почему там револьвером не машешь. Почему здесь махаешь. – Тот аж взбеленился, но тут появился начальник, вежливый такой, пасть ему закрыл – Сколько вам лет, дедушка… Мельница на ходу?.. Идите, работайте… вот и весь разговор. Но тебе еще посидеть придется. Сейчас, пока у нас передовая, но вот она уйдет, займемся тобой».
И снова ушел, и еще неделю я просидел. Но вот появился: «Собирайся, уходим». В ту же ночь я уже в бане, грязь течет по мне ручьями. Потом за столом в чистом, на столе самогон. Вот что шепчет мне дед: «Тут медсанбат устроился, в нем похоронная команда. Каждый день копают могилки, народ все ранетый, инвалиды. Я к ним подполз с литром самогона, разговорились. Они: ой, да пожалуйста, у нас на все случаи справки есть с печатями. Какую надо? Ты вот здесь напиши свое настоящее имя и год рождения и будет тебе документ… А куда я с ним?.. А тебе только на фронт. Нельзя тебе в другое место. Расстреляют».
Документ мне выправили, не документ, собственно, а справка. Дескать, подобран на поле боя в бессознательном состоянии, из батальона ополченцев, записано со слов, проходил излечение по контузии в таком-то госпитале. Подпись начальника и печать.
- Вот эта справка, «Записано со слов».
- А как ты хотел? Сейчас многие ходят по такой справке.
- Когда собираться?
- Завтра и собирайся. Команда выздоравливающих выйдет завтра часов в десять утра, на разъезде Битово будут к одиннадцати. Там примкнешь. Начальнику команды скажешь, что приболел… Да не бойся ты, что будут брюзжать. На фронт идешь, не в тыл.
Вечером укладывали вещи. Провожали меня старики, говорили добрые слова. Слегка прослезились и я пошел с вещмешком за плечами. В Битово я был после десяти. Команда из двенадцати человек со старшиной прошла мимо, я выпрыгнул из кустов и присоединился.
- Откуда такой? – недовольно сказал старшина.
- Приболел, - ответил я. – Из предыдущей команды.
- У меня в маршрутке только двенадцать отмечено. В Можайск, в штаб армии. Может ты шпион?
Я растерялся.
- Ну, какой он шпион? – ухмыльнулся сержант. – Погляди на него, пацану двадцать. Он же не тянет на штабиста. Он рядовой.
- Ну, хорошо, - неуверенно ответил старшина. – Становись в строй. Отмечу тебя в поминальнике.
Мы дошли до первого заградпоста. Нас тут же ухватили и доставили в штаб стрелковой дивизии. А там только нас и ждали. Тут же всех определили кого куда. Я попал в полковую артиллерию подносчиком снарядов, поскольку здоров был, поднакачался на дедовских харчах. Никто никаких вопросов не стал задавать, выписали красноармейскую книжку по справке. Первый бой – мы немцев накрыли. Через три дня новый бой – нас немцы накрывают. Я видел сам, как батарея разлетается вдребезги – не хочу вспоминать.
В сорок четвертом я уже командир расчета, в сорок пятом командир взвода.
Конец войны – в Берлине. Я в составе десантно-штурмового батальона, катим 76 мм пушку по улицам Берлина. Десантники - смелые и жестокие люди. С ними вместе факельщики. Все движутся по стенке, амбразуры закидывают гранатами, забивает огнемет. Мы ведем огонь по любой огневой точке. В эфире непонятно что – мат, перемат. Никто не знает сколько рейхстагов в городе, все спрашивают. Нет карты Берлина. Работают немцы, дают ложные координаты, там ловушки. Если в окне белый флаг, это одно, Если стрельба – это страшно. Врывается десантник - граната вперед, а там дети. Я до сих пор слышу отчаяный крик детей – mamochku getotet. Вот и вся победа.
Я три года после этого спать не мог. Потом, вроде, прошло. И теперь вспоминая войну, вспоминаю только хорошее. Хутор, Петра Гаврилыча, Марью Ивановну, доброго Курта, работу на мельнице, немецкие пайки, хороший стол, охоту на кабанов, шесть пачек сигарет, самогон, веселую бабу на сеновале. Эх, пожить бы еще так.
© Хусым
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Мемуары моего прадеда. Часть 14. Строгая телеграмма.
Пост не форматный, прошу отнестись с пониманием.
Часть 1. http://pikabu.ru/story/memuaryi_moego_pradeda_chast_1_detstv...
Часть 13. http://pikabu.ru/story/memuaryi_moego_pradeda_chast_13_vazhn...
Продолжение:
Часть 14. Строгая телеграмма.
В 11-м Отдельном Гвардейским краснознаменном батальоне связи и управлении 3-го ГСМК было III автомашин разных марок, в том числе двадцать "Виллисов" - взвод подвижных средств связи, десять бронемашин, три бронетранспортера для корпусного знамени и его охраны, три танка командования и звено самолетов связи. Все эти транспортные средства надо было обеспечить горюче-смазочными материалами, запчастями, техобслуживанием.
Шли случаи, когда рота подвоза ГСМ корпуса не обеспечивала подвоз горючего, приходилось начальнику ГСМ батальона самому ездить за горючим на армейские базы. А однажды и мне самому пришлось ехать за горючим, так как машины управления корпуса стояли без горючего, и не было на месте моего Красильникова. Начальник штаба генерал Сидорович меня вызвал и предупредил, что скопилось много машин, цистерн на дороге, не могут пробиться в тыл, так как отдельные группы немцев из леса обстреливают дорогу.
Пришлось мне взять несколько броневичков; которые своим пулеметным огнем по опушке леса обеспечили движение наших машин, а за ними двинулась целая колонна машин и цистерн из других частей.
Таких случаев, когда немецкие подразделения, а то и части, оказывались у нас в тылу, было много. Происходило это потому, что после прорыва обороны противника наш механизированный корпус стремительно развивал наступление в глубину, а стрелковые части не успевали закреплять успех, так как двигались в основном пешком, и немцы успевали за корпусом опять сомкнуть свои боевые порядки.
Был даже такой случай, когда наш корпус, действуя по тылам противника, израсходовал горючее, вынужден был перейти к круговой обороне, вел бой в окружении. И только прорвавшийся к нам 3-й танковый корпус обеспечил нас горючим и с боями мы совместно вышли из окружения.
Марши совершались двумя эшелонами. Первый эшелон - часть машин штаба корпуса и часть машин батальона связи - вел обычно начальник оперативного отдела полковник Федоров, а второй эшелон - остальные машины штаба корпуса, бронетранспортеры со знаменем и батальон связи - вел я по другому маршруту спустя два часа после выхода первого эшелона.
Как я проводил марш?
Обычно выстраивал машины в колонну. Замыкала колонну техническая летучка. Выставлялась охрана, и личный состав ложился отдыхать. Сам же я с двумя автоматчиками заранее выезжал по указанному в приказе маршруту, намечал по карте рубежи коротких остановок для подтягивания колонны (обычно в укрытых с воздуха местах), проверял состояние переправ, искал, если требовалось, объезды, броды и т.д. Затем возвращался и в назначенное время начинали движение. Все знали свои места в колонне, соблюдали дистанцию между машинами, знали сигнализацию по колонне и двигались, как правило, на больших скоростях. Были случаи, когда наша колонна прибывала в новый район раньше первого эшелона.
Когда вышли в Прибалтику, я заметил, что немцы ни разу не бомбили с 4 до 6 часов утра. Поэтому я давал людям выспаться и в 4 часа утра на больших скоростях, от рубежа к рубежу колонна без потерь от ночных бомбежек, с меньшим расходом горючего прибывала в новый район. Колонна же Федорова обычно совершала марш ночью, двигалась медленно с частыми остановками, часто подвергалась ночным бомбежкам. Только под утро прибывали в назначенный район, усталые, грязные, не выспавшись, с большим перерасходом горючего. Понятно, почему начальники отделов штаба корпуса просились и предпочитали совершать марш в колонне батальона связи.
Но однажды генерал Обухов решил отдохнуть на старом КП и рано утром быстро добраться до нового района. И поехал он по нашему маршруту. На одном из рубежей регулирования я остановил свой "Виллис", вышел на дорогу и смотрю, как машины одна за одной, соблюдая дистанцию, принимают вправо. Жду прибытия ремонтной летучки, замыкающей колонну. Вдруг вижу, приближается чей-то "Виллис" и останавливается возле меня. Я подхожу и вижу - в машине генерал Обухов. Уж он меня отчитал! Спросил сурово, почему я нарушил приказ и только под утро веду свою колонну? Я начал объяснять все преимущества движения в это время, сознался, что я уже давно практикую такие марши и ни разу не подвергался бомбежке, что у меня весь личный состав выспался, горючее не перерасходую, так как двигаюсь на больших скоростях и т.д.
Обухов, не дослушав меня, сказал, что если все будут нарушать приказ, то, что же будет за армия? Отчитал и обещал по прибытии в новый район строго меня наказать.
Взыскания я не получил, но с этого времени пришлось движение начинать строго по приказу.
Моего любимого начальника штаба генерала Сидоровича неожиданно переводят в 5-ю танковую армию на должность начальника штаба. На его место прибыл полковник Петровский. Я еще об этом не знал, но вечером приходит ко мне офицер и подает мне записку, в которой - перечень продуктов и спиртного. Офицер говорит, что начальник штаба полковник Петровский просит выдать эти продукты для гостей из Москвы (к нам в корпус часто прибывали представители Ставки Верховного командования, которые присутствовали при прорывах обороны противника и важных боевых операциях). Я этому офицеру говорю, что по этой бумажке я продуктов выдавать не разрешу. Если ему уж очень необходимо, то выдам только по письменному приказанию начальника штаба корпуса.
Офицер ушел. Вскоре раздался звонок, начальник штаба говорит, что он здесь новый человек и пока не поймет, почему мы не можем покормить гостей, и почему он должен писать письменное приказание на выделение продуктов, и почему обеспечивает продуктами батальон связи, а не АХО? "Вы еще мне не представлялись, но завтра придете представиться, и обо всем поговорим. А сейчас я с письменным приказанием посылаю к Вам офицера и прощу выдать продукты, так как надо покормить гостей".
На следующее утро я пришел представиться новому начальнику штаба. Состоялась длительная беседа, я объяснил все "почему" и рассказал, как в результате проверки госконтроля были удержаны определенные суммы с офицеров и генералов корпуса.
Полковник Петровский был удивлен и возмущен и спросил: "Как же быть, ведь мы и в дальнейшем должны будем кормить различных представителей". Я предложил поговорить начальнику штаба с заместителем командира корпуса по тылу, чтобы он запросил специальные лимиты продуктов на эти нужды. На счастье, такие лимиты вскоре были выделены, и я, в первую очередь, легко вздохнул, не пришлось ломать голову, как списать израсходованные для этой цели продукты.
В начале 1945 года вызвал меня командир корпуса и спрашивает, есть ли у меня знакомые в Генштабе? Я сказал, что нет, а в чем дело? Обухов мне сказал, что получены телеграммы из Генштаба, и меня отзывают в Москву. О первых двух он мне не говорил, но третья пришла очень строгая, надо донести об исполнении.
Я вспомнил, что уезжая в 5-ю ТА, генерал Сидорович обещал меня отозвать меня к себе, но почему через Генштаб, не знаю, о чем и сказал генералу Обухову. Виктор Тимофеевич Обухов сказал, чтобы я срочно сдал батальон, Белов скажет кому, и немедленно выехал в Москву. При этом просил, чтобы я держал связь, дал мне свой московский адрес. Если будут трудности, без стеснения обращаться. "Меня не будет, передайте жене (она часто приезжала в корпус и все мы ее знали)". Затем он расцеловал меня, прослезился и мы расстались.
Белов сказал, чтобы батальон я сдал Смяткину (начальнику связи одной из бригад), он уже здесь.
Я хотел построить личный состав батальона, как это положено, но Белов возразил, сказал, чтобы передал обязанности устно и быстро выезжать.
Смяткина я встретил в штабной машине. Он был очень рад новой должности. Сразу же после устной сдачи батальона на радостях приказал принести водки и закуски. Я его предупредил, чтобы был осторожен, что за все незаконные расходы с него удержат стоимость, причем в многократном размере. Смяткин же и слушать не желал.