С шести лет я готовился к этому.
У чукчей так принято. Мы с малолетства не выпускаем лук и стрелы из рук. Детьми бегаем за оленьими упряжками с камнями на ногах. Я спал стоя, хотя сперва мне можно было опираться на ярангу – мой дом, любимый дом, в котором я рос с пелёнок. Но это нельзя было назвать спокойным сном, никто не желал мне сладких снов. Напротив, стоило мне закрыть глаза я весь превращался в уши, потому что где-то в темноте поджидали взрослые. Они подкрадывались. Тихо-тихо, как это могут только чукчи, чьи ноги с рождения укутаны в мягкие оленьи шкуры. На самом деле, не обязательно было даже спать. Нас учили быть бдительными, ведь если ты не будешь чутким, как дикий северный олень, то тебя ужалит тлеющая палка. Возможно, это будет кончик металла, раскаленный на костре - маленький и безжалостный. Смешно, так я мог бы описать всю мою деревню. Маленькие и безжалостные.
Борьба на льду, игры на выносливость, скорость, ловкость. Нас учат отличать съедобные травы от ядовитых. Учат запасать мясо на время долгой зимы – это целая наука. Убить моржа, расчленить его на шесть частей, зашить аккуратно шкуру и оставить в яме, вырытой на идеальную глубину. Ловить рыбу. Всему учили. Особенно смеху. Уныние порождение злых духов, а значит наш щит – это веселье.
Каждый день приближал меня и моих друзей к последней проверке. Последнее испытание. После которого мы уже не будем детьми, но будем равными с теми, кто нас воспитывал. Все взрослые уже знают, что это будет. Но мы не спрашивали, нам и не ответят. Мы тихо перешептывались вечерами у костра, гадая, что же это может быть, пока не придёт время идти спать. Но вы помните, это сложно назвать сном. Кстати, шаги отца я всегда безошибочно узнавал, когда мне удавалось их услышать. Сквозь дрёму я вспоминал, как он подходит ко мне и целует в лоб, а мама крепче прижимает меня под шкурами. Я совсем маленький и мне так тепло и спокойно, потому что мой отец меня защитит. И маму. И сестру. Иногда я так хочу туда, обратно под одеяло к маме.
Алэлэке и Имрын уже прошли обряд. Теперь они ходят, раскрыв плечи и выпятив грудь, как куропатки, но немы как хариусы. Значит и я скоро вернусь из леса другим человеком – взрослым. И наконец-то высплюсь. Я высплюсь, но не у мамы под боком. Я выберу себе невесту и нам будет теплее вместе. Но все помнят - Кмоль не вернулся. Он не прошёл испытание.
Даже если я останусь один на льдине, я выживу. Мне никто не станет помогать. Никто не протянет руку, если я буду тонуть. Мы живём в мире, где рассчитывать можно только на себя. И я выживу.
Прошло уже много времени. Имрын с невестой отстроили свой яранг. Алэлэке утонул в трясине. И сегодня, когда все пошли на охоту, отец позвал меня в лес за ягодами и монялом, если повезёт встретить недавно пообедавшего оленя.
Я всегда слышу его шаги по-особенному, хоть наша обувь ничем не отличается друг от друга. Пока мы шли по тропинкам, что знали наизусть, я впервые заметил, как вырос. Шаг моего отца уже не был моими двумя, теперь я шёл с ним след в след, как учили.
Он резко вскидывает руку вверх. Я останавливаюсь. Отец медленно оглядывается, стараясь разглядеть что-то, что я ещё не заметил. Его взгляд заходит мне за спину и замирает. Один счёт. Два счёта. Его лук в руках принимает стрелу на бок и выжидает с напряжением, указывая прямо мне на грудь.
Я оборачиваюсь медленно, превращаясь в слух и зрение. Больше нет меня, здесь только ветер. Я вглядываюсь, солнце слепит, но, если я закрою глаза, баюн получит лёгкую добычу. Протягивая руку к ножнам, я чувствую, как нечто назревает вокруг, как собирающиеся тучи перед грозой.
Шелест.
Еле уловимый.
Как хлопок ресниц моей любимой Окко-н.
"Будь бдителен, сын, ты один, даже когда держишься за знакомую ладонь."
Я падаю ниц, наплевав на скрытность. Стрела отца пролетает выше моей головы. В лёгких нет места для воздуха, и я боюсь шевельнуться. К моему лицу протягивается варежка, вся в заплатках, как на моих штанах.
— Вставай, сын. Твой труд вознаграждён. Ты сделал свой шаг во взрослую жизнь.