sn0wpattern

Я уверен - Она танцует только для меня.

Я прихожу сюда каждый божий день, в чистилище, в преисподнюю, в сам Ад, ради одной Неё. Я прихожу к Ней каждую ночь, как на заре прихожу в церковь с четырнадцати лет. Пушистые длинные ресницы, словно своими паучьими лапками затянули меня в две чистые небесные бездны, в которые ведут все дороги, по какой бы я не уходил утром. Иду за этими драгоценными камнями в огранке молочных век, как следую за священником между скамьями. Сажусь перед Ней, как в исповедальню, закрывая за собою дверь, чтобы остаться наедине, но в этот раз не с Богом. Складывая руки в немой просьбе, я молюсь Богу о прощении, следя, как Её тело провожает лёгкая ткань.

Бесстыдница. Маленькая грешница в простом платье до пола, что так похоже на платье моей матери. Где же Она потеряла маленький крестик, что должен висеть на этой тонкой шейке? Она пытается убедить вас, что девушка здесь отнюдь не для того, чтобы услаждать и отдаваться. Но из коварного разреза платья постепенно от пальчиков миниатюрной стопы желанно, медленно, до нежной выпуклости бёдер, останавливаясь перед самой сладкой частью, появляется белая ножка. Белоснежная, как хостия в миске, что мне доверенно держать во время таинства. Я думаю лишь о том, что хостия для моей души и для души истинно верующей прихожанки одна и та же. Опуская кусочек в рот, я ощущаю, что смысл причастия потерян , ведь сейчас моя душа стремится в мирскую клоаку на встречу к юной прелестнице, о существовании которой время будто вовсе забыло. Сколько бы я не ходил сюда, Она все так же прекрасна от ночи к ночи и от первого до последнего луча равнодушно греющего солнца.

Кукла. Чистый фарфор, я клянусь вам. Этот бархат кожи создан человеком, но не от мысли, что человек способен создать нечто столь идеальное, а от того, что только человек с такой дотошностью к незначительным деталям может сотворить неповторимое воплощение Греха. Куда Богу до такой подлости; Он привык бить напролом, играя на самых простых слабостях, проверяя покорность и веру. Но не человек. Человек - создатель, но и ребёнок, а плод его рук, его детище, прекрасен лишь от невероятности самого своего существования. Ho Творение рук человеческих, неприкаянное и невоспитанное, созданное без цели, существует лишь для простого доказательства человеческих возможностей. Оно выжидает, пока кто-нибудь не применит его против самого человека... Подобно водородной бомбе. И подобно фарфоровой коже этой Куколки. Подобно Её мягким рукам. Подобно Её запаху. Подобно играющим на свету ключицам и сложным переливам на рыжих волосах.

Сколько ударов плетей мне будет стоить та секунда, что я смотрю на Тебя сейчас? Удвойте. Нет. Утройте. Ибо я не могу оторваться.

Пламя свечи игриво покачивало бедрами в такт живой музыки, играющей из дальнего угла небольшого ресторана.

В теплом неярком освещении, в окружении ненавязчивых запахов свежих цветов и специй, немного правее центра зала, сидела пара напротив друг друга. Мужчина о чем-то рассказывал спокойно и вкрадчиво, слегка улыбаясь, почему-то иногда уводил взгляд в сторону, девушка сидела, поставив обе ноги ровно на пол и подперев голову рукой, во все глаза смотрела на своего собеседника и кивала время от времени. Он был значительно старше её, это было заметно по его седине на щеках и её абсолютно ровной светящейся коже. В зале, помимо этого столика ещё были заняты два или три, официанты сновали, убирая посуду и заменяя её новой, удивительно угадывался ритм саксофона в перестуке их шагов.

Девушку восхищал человек, сидевший прямо перед ней. Почти каждый, кто приходил в этот ресторан сегодня, был на порядок интереснее внешностью и даже откровенно красивее, но вряд ли хоть один мог догнать его по уму. Стоило ему открыть рот, все мыслительные процессы останавливались и она превращалась в слух. Истории, факты, формулы, задачи, теории, гипотезы, остроумные шутки - всё лилось без единого противоречия, грамотно, тихо и уверенно, будто он повторял это тысячи раз, а до этого слышал и читал об этом в два раза больше.

Его собеседница не была откровенно глупа, ей хватало женской мудрости понять, что она уступает именно в этой стезе мужчине напротив, и была не против уступать, пока он делился с ней своим умом. В своё время она закончила посредственный университет со средними отметками, после чего устроилась на работу секретарём в компанию чуть больше средней. Ей не составляло большого труда признать свой уровень ума, и каждый день сталкиваясь с взглядом, полным чувства собственного превосходства над окружающими и ней лично, улыбаться, не зацикливаясь на чужих способах самоутверждения.

В сумочке рядом с помадой и ежедневником обязательно лежала книга, что-нибудь из классики чаще всего, с закладкой, которая каждый день упрямо перемещалась всё ближе к развязке. Но взгляды не исчезали. На планёрках её мнение тонуло в десятке других:

-- Тише-тише... Кофе, золотце.

С мужчиной напротив сейчас всё было иначе. Он был самой интересной, самой одаренной и талантливой книгой, которую она могла купить, найти в библиотеке и увидеть в музее. Наверняка он подкрашивал волосы, чтобы казаться моложе, но ей казалось это лишним: к чему это, когда под волосами скрыто буквально самое гениальное, что есть на свете? Но вслух юная секретарша только уточняла значение терминов и отзывалась на вопросы, которые он посчитал, будет уместно задать, продолжая голубыми глазами пытаться проникнуть внутрь его черепной коробки, желая воочию увидеть неповторимые вспышки нейронов. Ни одной одинаковой. Каждая из них в этот вечер принадлежит ей и это делает её самой счастливой.

Музыканты начали упаковывать свои инструменты, когда он поднял руку подзывая официанта. Манеры кавалера девушке были известны: он отработанным движением помог ей встать со стула, подал пальто и расплатился по счёту - она не пыталась тянуться за кошельком, чтобы не прерывать этот недлинный, но бесспорно красивый ритуал.

Разговор не прерывался, или так только казалось, пока они не дошли до двери её дома, в этот момент наступила тишина, и она подумала, что вся Вселенная теряет очки IQ, если он молчит.

-- Может быть мы можем продолжить нашу беседу? Мне так интересно, чем закончилась история про ...

-- Да! - пожалуй, это первый раз, когда девушка услышала, что его голос слегка дрогнул.

"Кухонька", - пожалуй, это единственное слово, которое с точностью описывало место, где так уютно закипал чайник. Гость огляделся. Его окружали полочки и очаровательные салфетки с угадываемыми цветами в кружеве, но хозяйка попросила немного времени и удалилась в комнату за стеной, из которой не доносилось ни звука.

Протянутая к закипевшему чайнику рука остановилась в нескольких сантиметрах. Он не был самым здоровым человеком в мире, но на спину никогда не мог пожаловаться, а именно спина сейчас отозвалась жуткой болью где-то чуть ниже лопаток.

"Вот это новости", - он попытался выпрямиться и тут же сложился в обратную сторону, в глазах побежали звёзды - новая вспышка боли, почти в том же месте.

"Когда же ещё, если не в этот вечер," - воздух вдруг внезапно стал слишком плотным и мужчина стал захлебываться им.

Пытаясь откашляться, он держался за стол, пот покатился градом, когда у ночного посетителя перед глазами разрослась лужа крови. Тело переставало слушаться и постепенно оседало на стол.

"Что... Эти полоски...", - взгляд упал на узор, который был у него перед лицом весь вечер,- "Платье...".

Голова резко осветилась новой вспышкой , иной, нежели в спине - голову словно тянули, он услышал безумно громкий треск, и был готов поклясться, что его источник был у него в ушах. Горло жгло, глаза закрывались, но когда этот жуткий шум затих, мужчина услышал, как очень медленно кто-то стал жевать, смакуя нечто, что он уже не видел из-под закрывающихся век.

-- Неподражаемо...Боже...Какие мозги...

Фотография: Даниил Васильев

Любляна смотрела на старую двухэтажную избу.

Слева от неё, барахтаясь и отплевываясь от песка, неустанно протягивало свои сине-зелёные руки Море, бросаясь вновь и вновь по берегу к добротным стенам. Дерево потемнело от времени и припудрилось солью с годами, а солёная слева почва своей безжизненностью выгодно выделяла правую часть двора ярко играющую всеми цветами зелёного.

Дорога к этому дому была одна и была сложена из булыжника и слухов - у семьи, живущей на окраине портового города, каждый сын был похож на прапрадеда, что жил здесь до появления каменных стен города; самые древние старухи клялись, что нет никаких внуков и сыновей, а что давным-давно хозяин дома продал душу Морскому Богу за вечную жизнь ибо сходство внуков пробуждало мурашки по всей коже. Но говорили и то, что хозяин дома был добр к путникам, которым некуда было податься, и этими словами прокладывала себе путь девушка, неловко прикрывая одеждой от посторонних взглядов разводы глубоких фиолетовых и зеленоватых оттенков на её светло-розовой коже.

Из избы вышел мужчина не старый и не молодой. Чёрное полотно волос, беспокойно подпрыгивающее на потоках морского ветра, закрыло его лицо. Нагнувшись за чем-то, он убрал за ухо исине-черную прядь и Солнце сверкнуло на его зелёных глазах. От него всегда пахло солью, если бы девушка провела языком по его плечу, то почувствовала бы вкус водорослей у себя во рту.

Она спала наверху в углу его пустого, наполненного только звуками Моря, словно ракушка, выброшенная на берег, дома . Больше молчаливый, мужчина не спрашивал её откуда и куда она, но улыбался, если ловил её взгляд на другом конце двора. Вечерами он уходил на пляж и начинал играть на лютне. Вокруг него собирались девицы и как кошки мурлыкали за ним мотивы неизвестных ей песен, бросая на Любляну неожиданно грустные взгляды. Пальцы перелетали со струны на струну, свет и тень играли в догонялки на вишневом дереве, а могучие воды успокаивались и прислушивались к мелодиям, оседавшим солёными дорожками на нежных щеках.

Её волосы отросли ниже плеч, девушку оставили ночные кошмары, с гладкой кожи ушли последние зеленоватые вспышки, забрав с собой стеснение и освободив место для желания жить. Она стала плавать в приглушённом свете рассветов. Её Море было частью больших Океанов, частью маленьких озёр, частью неугомонных длинных рек, она же, растворяясь, становилась частью всего мира. Каждая рыба видела столько земель, сколько не видел ни один человек; каждая рыба была свободнее любого из них.

Возвращаясь однажды обратно домой, она встретила его на крыльце; в длинных руках подпрыгивали плоские камушки, серые, как штаны на его длинных ногах, в тени за ним стояли вилы.

Он лишь спросил.

Вскользь, небрежно, будто мысль нечаянно сорвалась с его языка, как камушки, которые по одному падали к его стопам.

Она остановилась и замерла.

Другой? Свободной?..

По телу девушки прошла крупная дрожь. Он заметил, как с носа на крыльцо упала соленая капля, рождённая синими омутами, далёкими от моря.

-- Если решишься, то сегодня в час, когда Солнце на закате станет красным, зайди в Море, - последний гладкий камушек упал в объятья песка, ржавые вилы блеснули золотом, отражая случайно пойманный луч.

Сильный Ветер гнал прочь от Моря, он резал песчинками синие глаза и доносил до её ушей тихий хор женского плача. Шаг, за ним ещё один поперек воды, окрашенной в багрянец умирающим днём. Пальцы ног погружались в мокрый песок, с каждым новым шагом вода становилась всё плотнее, делая шаг всё меньше и меньше. Дыхание становилось тяжёлым, из горла вырывались надрывные хрипы, волны быстро поднимались по телу, пока буря брызг, подхваченная Ветром, не устремилась ей в глаза и рот и, вслед за Солнцем, девушка ушла под воду.

Руки тянулись к ногам, которые запутались в водорослях. Пальцы наткнулись на острые края чешуи на некогда нежных округлостях бёдер до самых кончиков пальцев ног, вместо которых теперь тканью трепыхался под невидимыми потоками веер хвоста. Девушка дёрнула хвостом и, оказавшись на поверхности разъяренного соленого Моря, набрала полную грудь воздуха и тут же закричала от разлившейся по лёгким огненной реки. Задыхаясь, она из последних сил пыталась звать на помощь, но кроме плача и крика отчаяния ни слова не упало с её губ.

Движения начали ослабевать, глаза слезились от беспощадного Ветра и в калейдоскопе штормовых красок последними она особенно четко увидела две равнодушные зелёные искры на фоне старого черного дома.

Штиль сменил шторм, месяц следовал за месяцем, год отчаяния шёл за годом грусти. Многогранное Море сточилось о бесконечные дни до большой лужи, свободные рыбы оказались заложницами своих вод, на дальних берегах жили те же жестокие жадные люди, что и на родных. И лишь ночами, когда Тритон начинал перебирать длинными пальцами золотые струны своей лютни, у Любляны вновь отрастали ноги, лёгкие переставал обжигать свежий воздух, язык становился послушным для слов. Тогда она, следуя мелодией, как за светлячками в полной темноте, выходила на берег, с которого так часто бросалась в ещё спящее утреннее море, садилась подле ног хозяина избы и пела песни в круге дев, чьи щеки были усеяны трещинками соленых дорожек.

Фотография: Николай Хорошков

Она была нагая.

Её тёмно-коричневые волосы, отливающие золотом, казалось, были неаккуратно запутаны с ветвями, цветами и перьями, но на деле каждая случайная деталь занимала своё место в причёске с длинными прядями, игриво прикрывающими соски. Смуглая кожа под лучами, которым удавалось пробиться в эти листвой сокрытые от глаз Бога места, сверкала будто сложенная из самых мелких алмазов, а на ощупь была нежнее любого бутона. Ноги длинные и сильные, как у молодой оленихи, бесшумно ступали по сухому мху. На руках к концу пальцев, на сгибе локтей и на коленях кожа темнела будто после долгой возни в черной жирной и плодородной земле. Тёмные как уголь зрачки бесцеремонно ощупывали его, в то время как маленький розовый язычок прикусывали ослепительно белые зубы с парой не менее заметных, хоть и небольших, клыков.

Он рассказывал о шелках и камнях, которые подарит ей.

Она лишь смеялась и глубже зарывалась в мох, на котором они провели столько времени.

Он осыпал её тело поцелуями, обещая, что никому не даст её в обиду.

Его плечи бороздили алые дорожки от её ногтей.

Тогда он обещал посадить для неё лес внутри стен своего дворца - от этих слов она сладко мурлыкала в его объятиях, но в ее больших слегка раскосых глазах он не улавливал согласия ни на мгновение.

Она уводила его за собой, он шёл и обещал ей звёзды, горы, реки, и в ответ слышал только звонкий смех, который только увлекал всё глубже и глубже в лес.

Он худел, а она хорошела. Вечерами ему казалось, что он вот-вот упадёт без сил и утонет среди опавшей хвои и мха, но после ночи с ней он припадал к её груди и набирался сил заново.

Чем дальше они уходили, тем теплее становился воздух днём. Его плащ превратился в баню, которая своим весом давила ему на плечи, затрудняя путь через низкие еловые ветви. Он скинул его и какое-то время нёс с собой, пока однажды не обнаружил, что в руках ничего нет. Так же исчезли камзол, за ним рубаха, его сапоги и бриджи. Она одела его в меха взамен той одежде; сперва рыжие шкуры раздражали, они задевали ветви, подобно плащу, но со временем он перестал их замечать, они стали облегать тело, не замедляя более шаг.

Он шёл за ней, за ночами с ней, карабкался там, где она порхала, полз там, где она проскальзывала, утопал, где она бежала не останавливаясь. Он стал использовать руки, когда она стала будто быстрее от него убегать. Ночами он больше не жался к ней от ночного холода, а сворачивался клубком, положив голову ей на живот.

В один из дней, он краем глаза увидел просвет среди деревьев.

"Опушка! Мои люди! - пронеслось у него в голове, - Камни в моей короне! Я докажу ей, что каждое свое обещание я могу выполнить!".

Он выскочил на тот же луг, что оставил за спиной, когда началась охота, но не нашёл там своего коня. Далеко-далеко за горизонтом он помнил большой каменный короб с сотней каменных комнат и тысячами ступеней, с людьми, огнём и железом. Его чёрный нос дернулся, когда он попытался фыркнуть. Он почувствовал, как кто-то нежно гладит его хвост.

Оглянувшись Лис поймал взгляд девицы.

"Нет. Я должен забрать её с собой! Клянусь, я не вернусь обратно, покуда она не согласится стать моей!" - рыжая шкурка рванула с места, устремляясь за манящим прикосновением, как и рыжий с белым кончиком хвост.

Картина: "Опушка леса", Шишкин И. И., 1879 год