Здесь сюсюканье про маленьких детей, поэтому если вам не по теме, то лучше пропустить. Почему «года»? Потому что речь о первом годе. Собрал вместе несколько заметок, которые я делал с рождения Артём Глебыча и до его первого дня рождения. Это вторая часть, а вот первая часть. Возможно, они дадут вам представление или воспоминание о том, каково это — быть отцом, когда ты буквально только что им ещё не был.
***
Это раньше мы с Мариной безудержно хомячили сутки напролёт, но теперь всё. Теперь мы не просто жрём как не в себя, а развиваем у ребёнка пищевой интерес. Полагаю, за первоначальным развитием последует укрепление пищевого интереса, затем поддержание пищевого интереса и превращение его в пищевое мастерство.
Пока же Артём Глебыч проявляет внимание разве что к Марининой чашке, так что, получается, мы развили питьевой интерес. Что, конечно, тоже заслуга, но какая-то странная.
Попыток мы не оставляем, поэтому с утра Артём висит у Марины на руках, а я насколько могу привлекательно ем безе. В случае с безе это просто — не приходится изображать восторг, всё происходит искренне.
— Ммм, я бы мог воздеть руки к небу и воскликнуть: «Господи, как ты сотворил такие прекрасные безе?!»
— Если бы верил в бога?
— Если бы не сам их испёк.
— Ну, знаешь, тут можно возразить, что сотворил их все-таки господь, а ты просто повторил.
***
Ходили хвастаться Артём Глебычем врачу, но та прям непробиваемая какая-то, ни разу не размазалась от умиления.
Зато в её поле зрения попала заодно и Марина. Поэтому когда мы вышли, Марина некоторое время полыхала холодным пламенем, но потом все же не сдержалась:
— Ты слышал? Она назвала меня субтильной.
— Да, но потом она назвала тебя модельной.
— Это была отчаянная попытка загладить вину за «субтильную», но поздно. Субтильная, а!
Представляю, как бы выглядело, если бы врачи в принципе не выбирали выражений. Заходишь в кабинет, врач начинает осмотр и диктует медсестре:
— Так-так... Снулый, сутулый, рыхлый, глаза как у окуня, хребтина оглобли просит, залысины землистые, конечности мосластые, дряблость скомпенсирована жирностью.
И назначает электрофорез пожизненно.
***
— Ну что, Марина, когда уже мы отдадим ребенка в детскую музыкалку?
— Никакой музыкалки! Оттуда ещё ни один ребенок не выходил нетравмированным.
— Откуда ты знаешь? Может, был мальчик, которому всё ему нравилось и он с удовольствием учился...
— ...но потом на него упал баян.
***
Кажется, за всю зиму выходил гулять с Артём Глебычем первый раз. Мы перешли на одно дневное гуляние, а папочка, видите ли, работает днём. Нашёл отговорку, тоже мне.
Прогулка начинается с борьбы — внутри схватились два демона: «надо закутать ещё сильнее» и «да тепло ему чё ты истеришь». Артём как будто чувствует это моё внутреннее противоречие, тревожно смотрит на отца из коляски и жует ворот комбинезона со вкусной железной кнопкой.
Ворот комбинезона помогает (нам обоим), поэтому через пять минут веки Артёма тяжелеют, начинают слипаться, а глаза закатываются под лоб. Комбинезон остается недожёванным. Ребенок спит.
Демоны укутывания успокаиваются, просыпаются демоны укачивания — «не тряси разбудишь» борется с «да едь себе спокойно». Мы идём в парк, но вчера всё подтаяло, сегодня подморозило, и все дорожки в округе встали раком.
Парк у нас вообще сделан таким образом, чтобы взять максимум неудобств от каждого сезона. Летом там нет тени, всё время жарко, а солнце норовит найти в коляске щель и светить ребёнку в глаз. Осенью и весной между заливными лугами газонов проходят русла грязно-песчаных тропинок.
Сейчас зима — по оттаявшим накануне тропинкам проехал трактор, сегодня всё это замерзло в форме тракторных следов. Сверху, конечно, накидали песок, чтобы было не скользко. Но теперь просто скользко с песком. А к колдобинам добавились смерзшиеся песчаные куски.
Поэтому мы возвращаемся на единственную ровную дорожку — внутри двора, вдоль здания пенсионного фонда. Да, ровная она потому что каток обычно ровный, но давайте я как-то буду дозировать требования. Не всё сразу.
Внутри двора нет ветра и очень тихо, хорошо. Только иногда каркают вороны и изредка проезжает какой-нибудь автомобиль, громко хрустя ледяной корочкой. На это у меня есть ещё один демон, один из главных — по аналогии с Вельзевулом его Децибел. Он следит, чтобы никто в округе не шумел и не будил Артём Глебыча. Децибел всегда жаждет жертвоприношений и особенно любит маленьких ультразвуковых собачек
Но вороны улетают. Машины уезжают. Собачки уходят домой. Децибел успокаивается. И тут в пенсионном фонде начинается корпоратив.
***
Полугодовалый Артём Глебович, привычно отринув игрушечное разнообразие, тянется к пластиковой бутылочке из под воды, судорожно хватает её и начинает жадно облизывать. Одновременно с этим он заливается горючими слезами.
— Тёма, ну ты же играешь с твоей любимой бутылочкой, почему ты расстраиваешься?
— Понимаешь, это же бутылочка. Сейчас-то она во рту и всё вроде хорошо, но в следующую секунду она выскользнет и укатится на другой конец коврика. Так всегда происходит, ничего нельзя удержать. Фактически, бутылочка УЖЕ потеряна. Это фрустрирует.
— Блин, мальчик рано понял жизнь...
***
Сижу вечером, напеваю Артём Глебычу «Тёмную ночь». На кухню входит Марина:
— Ох уж этот мамин мозг. Как только слышу слова «детская кроватка», сразу пробивает на слезу. Хорошо хоть редко встречается в песнях.
— Ну, как сказать «редко»...
Кроватка-а-а, детская кроватка!
Наших встреч с тобооой синие цветы...
Детская кроватка, о-о-о!
Светке Соколовой, о-о-о!
Кроватка детская, поникли лютики
Когда застыла я от горьких слов
Зачем вы детские кроватки любите
Непостоянная у них любовь...
Вставай, кроватка детская,
Вставааай на смертный бой!
Кро-ват-ка, детская кроватка!
Вот он какой, какой простой!
Детская кроватка, все, как есть, прими,
Пусть никто не понял — ты меня пойми!
***
Наблюдаем с Мариной, как Артём Глебыч неистово брыкается у меня на руках и хватает растопыренными пальцами рук растопыренные пальцы ног.
Нам незнаком трепет, скажем, наших родителей, которые с волнением пересчитывали пальчики у свежеродившегося ребенка — сходится ли число? Мы про пальцы знали железно!
Марине попался узист по имени Максим Куз — я называл его исключительно «диджей Кууз» и делал при этом рэперское движение плечами. Так вот он на каждом УЗИ трижды показывал и четырежды сообщал нам, что все ребёнковские пальцы на месте.
Казалось, говорит он при этом не с нами, а просто успокаивает сам себя: «Так, так... да, вот, пальчики в порядке, все на месте, вот на руках пять пальцев, вот на ногах... Вот в другой проекции, все нормально, все пальцы, да, да...»
Потом поглядит какие-нибудь там почки или длину бедра — и давай опять к пальцам: «Вот, вот на руках пальцы... все пять, отлично, отлично...». Как будто ребенок мог их там внутри в карты проиграть за прошедшие пять минут.
Перед очередным УЗИ мы с Мариной буквально говорили друг другу: «Ну что, пойдем пальцы считать?»
А я как раз на днях видел в интернете заметку про операцию по удалению ребенку шестого пальца на ноге. Ну и рассказываю Марине, мол, так и так, лишний мизинец — чик! — потом зашили аккуратненько и нет проблем, осталась обычная стопа.
— Не лишний, а запасной.
— В смысле, не выбрасывать его?
— Ну да. Отрезать и сохранить в заморозке.
— Вообще ты права, наверное. Представляешь, ударишься со всей силы мизинцем об тумбочку, и немного легче оттого, что если что — есть резервный.
— Ага. И прямо сейчас ему не больно.
***
Впервые кормили Артём Глебыча хурмой. Выглядим как герои фильма «Дрожь земли», которые только что взорвали гигантского подземного червя.
***
Марина читает мне пост из Инстаграма о том, что больше всего раздражает молодых мам:
— ...непрошеные советы, необходимость стричь ребёнку ногти, когда твоего ребенка трогают незнакомые люди, постоянно слетающие носки, прорыв подгузника... чего ты ржёшь?
— Восхищён внезапной универсальностью термина. Что на работе, что в интернете, что просто в общении с людьми регулярно случается то, что точнее всего можно обозначить выражением «прорыв подгузника».
***
Детская игра «Как говорит кошечка? Мяу-мяу! Как говорит собачка? Гав-гав!» зашла в тупик на лисе и жирафе. Особенно на жирафе, потому что у нас вся квартира в жирафах и, значит, скоро недальновидным родителям настанет время платить по счетам.
Но и с лисой тоже придётся повозиться. Кто знает, как ребёнок отреагирует на то, что лиса, как и собачка, делает гав-гав? Это даже у меня вызывает желание кричать, а Артём Глебович и без лисы кричит так, что в подъезде резонируют лифтовые тросы.
Надо мне своих родителей спросить, как они в детстве скрыли от меня лису? Её вообще как будто нет у меня в воспоминаниях.
А ещё жираф этот. Со мной-то понятно — отвлекли Маршаком, как и миллион других детей. Нейролингвистически запрограммировали. Десять тысяч раз прочли стишок про «рвать цветы легко и просто детям маленького роста» и всё, как будто весь жираф — это только шея. «Запомни, сынок, про шею — этого достаточно, чтобы в первом классе не опозориться!».
И вот хватит этого неведенья, я пошёл выяснять, как разговаривают жирафы.
Пока результаты такие. Самки могут негромко мычать, свистеть или реветь, маленькие жирафы могут мычать, блеять, издавать мяукающие звуки. Взрослые самцы могут издавать громкие кашляющие звуки или шипеть, ворчать, фыркать, реветь, мычать, а также издавать звуки, отчасти напоминающие звуки флейты. Короче, любой звук, который вы слышали в жизни, теоретически мог издать жираф.
Но и это ещё не всё. Большую часть общения жирафы ведут на инфразвуке — частотах слишком низких, чтобы их различало человеческое ухо. Особенность инфразвуковой коммуникации в том, что она более дистанционная — звук может распространяться на расстояние в несколько километров.
Кто знает, может быть, прямо сейчас с вами тихонько разговаривает жираф.
***
Артём Глебыч открыл в себе силу высоких частот. Несколько дней потренировал короткие взвизги и перешел к основной программе. Со спокойным, даже чуть отстраненным лицом он открывает рот и начинает вопить, останавливаясь только на набор воздуха.
Глаза при этом широко открыты — ими Артём Глебыч зорко следит. Он не желает пропустить момент, когда настанет вечернее купание, родители принесут его в гулкую ванную комнату, положат в ванну на спину и неизбежно склонятся прямо над ним. Тут-то акустическая ловушка и захлопнется окончательно.
***
В те долгие минуты, когда Марина не готовит на пару, не кормит с ложки, не вытирает пол после еды, не играет, не поёт песенки, не читает книжки, не носит на руках, не меняет памперсы, не пишет педиатру, не мажет кремом, не стирает комбинезоны, не отрезает ползункам закрытые стопы, не прёт коляску по сугробам, не укачивает и не спит — а она сейчас никогда не спит, — Марина вяжет.
Часть этих долгих минут приходится на чуткий сон Артём Глебыча, поэтому вяжет она в полутьме, лежа на боку и держа руки на весу.
Я смотрю с восхищением и на процесс, и тем более на результат, потому что такой уровень усидчивости мне в принципе недоступен. Марина берется за новые для нее дела любого масштаба и делает их так, что первый блин не выходит комом. В части случаев она, если видит, что блин начинает комкаться, просто с середины возвращается на исходную и проходит процесс сначала. Не терпит посредственности вообще. В некотором роде она умеет провернуть фарш назад.
Сегодня, например, Марина ходила очень довольная, потому что довязала первую развивающую медузу — и положила её к первому вязаному зайцу и первым вязаным пчёлам.
***
Когда я прихожу домой с работы, передо мной предстает квартира, по которой сразу видно, что одинокий родитель номер один на целый день оставался с ребенком один на один.
Повсюду валяется. На коврике среди погремушек совершенно равноправно лежат диванная подушка, дуршлаг и кастрюля. Рядом с кастрюлей лежит цельнометаллическая штука для приготовления хвороста — ей мелодично били по кастрюле, это точно. Если прислушаться, в воздухе ещё висит звон. Это звон, который не поместился в уши.
На плите как будто готовили одновременно четыре блюда, перекладывая их из одного ковшика в другой по кругу.
Стол намазан помидорами и чем-то зелёным. Под столом тоже было намазано. Но уже вытерто. Но салфетка, которой вытерто, лежит на столе.
Те игрушки, у которых есть лица, лежат с бессмысленными лицами. Пушистый медведь явно пытается заплакать от пережитого, но не может.
Посреди коврика стоит башенка из кубиков. Башенка НЕ РАЗРУШЕНА. Это может говорить о том, что кое-кто неожиданно покакал, не спрашивайте, почему. Банальная логика.
Около плиты на разделочной доске остатки фруктов. Здесь как будто проводили экстренную операцию на банане, но спасти его не удалось.
На зеркале белесые пятна — его лизали, трогали пальцами рук, пальцами ног, потом снова лизали. Хорошо понимаю — что ещё делать, когда тебя подносят к зеркалу, а там красота такая невыносимая.
У цветка в горшке оторван лист. Мячики смяты до полумячиков. Слюнявчики замерли корочками и стоят в позах современной абстрактной скульптуры.
Края книжек полурастворены слюной и топорщатся. Как во время потопа в Венецианской библиотеке, если бы там хранилось собрание сочинений Агнии Барто.
На проигрывателе для пластинок лежит зубная щетка и источает флюиды причинённых страданий. Свёрнутый конвертиком памперс схоронился среди игрушек и тоже чуть-чуть источает, но уже удовлетворенно, с достоинством.
С дальнего края коридора доносится надсадное кряхтение. По интонации я понимаю — кряхтение обращено к настольной лампе. Артём Глебыч теперь Раб Лампы. Он увидел её однажды — и пропал. Она такая плоская, круглая, смотрит сверху, в конусе исходящего от неё света ребёнок щурится и тянет вверх руку. Со стороны похоже на сцену похищения инопланетянами. Приходится спасать — подхватывать земное дитя на руки и нести в ванную.
Сейчас там будут такие брызги, что ни один инопланетянин точно не сунется.
***
Звук удара Артём Глебыча головой об пол ни с чем не спутаешь. Даже если в этот раз падение лёгкое, звук все равно слышен по всей квартире и выделяется особым тембром и вибрацией ламината.
Затем наступает полуторасекундная пауза, не прерываемая ничем, в особенности сердцебиением родителей. Хотя вру, ещё в этой тишине всегда слышен где-то за кадром хор тончайших ангельских сопрано: «Плохо-о-ой оте-е-ец!..»
И уже после этого раздается горестный рёв человека, который с младенчества и навсегда обманут гравитацией.
Недели две назад Артём Глебыч всеми силами устремился ввысь. Но стоит ему только попытаться встать, хватаясь за диван, дверцу шкафа или штаны родителя, предательская планета под ногами то встряхнёт орбитой, то устроит прецессию линии апсид. Как тут удержаться.
Мы, конечно, стараемся стабилизировать глиссаду и всячески сокращать количество аварийных посадок, но космос, как известно, не прощает ошибок. Руки родителей тянутся к поролону и скотчу, мы держимся пока, конечно, хоть и с трудом.
И если уж говорить дальше в терминах астрономии, то жизнь Артём Глебыча теперь вращается не только вокруг идола настольной лампы. Мир расширился до пылесоса и гитары. Стоит опустить ребёнка на пол в кухне — он тут же стартует в комнату, потому что там на диване ждёт гулкая дека и шесть великолепных нейлоновых струн.
Но в середине коридора стоит пылесос и Артём Глебыч каждый раз притягивается к нему согласно научному принципу: гравитация растёт с уменьшением расстояния до объекта. До гитары-то ещё ползти и ползти, а пылесос — вот он. У него кнопки, колёса, труба со щёткой, гофрированный шланг — он же сам как музыкальный инструмент! А вы ноктюрн сыграть смогли бы на шланге пылесосных труб?
Артём Глебыч припадает к пылесосу всем своим существом, исследует его, даже немножко берёт пробы — космонавты всегда так делают — но потом накапливает достаточный импульс и продолжает путь к гитаре.
Остаётся только встать у дивана, совсем немножко дотянуться пальчиками и... И тут планета опять взбрыкивает под маленькой пухлой ногой.
***
Если хотите знать, воспитание ребенка даётся нам с Мариной психологически очень легко: она неостановимо скупает всякую ерунду на Озоне, а я жру как не в себя. Стоит мне выйти из дома, маршрут всегда один — продуктовый магазин плюс все окрестные пункты выдачи.
А если кто-то захочет нас за это осудить — лучше даже не приближайтесь, а то у нас есть клеевой пистолет! И запас стержней к нему! Марина купила. Видимо, чтобы заклеить меня, когда я разойдусь по шву от очередного «чего-нибудь вкусненького к чаю».
Кстати о чае. Мне нужен был нормальный плохой чай в пакетиках. Не этот взрослый заварной с какими-нибудь цветами закатной сакуры и мерной ложечкой красного дерева, а обычный жёлтый Липтон, солома вперемешку с краской цвета лошадиного седла. Вот его, в коробке на сто пакетиков.
Оказалось, закатную сакуру можно купить в каждой подворотне, а Липтона в магазинах нет. Но Марина нашла мне его где-то на Вайлдберрис и заказала сразу две коробки впрок. Пока я год буду пить пакетики из одной коробки, вторая как раз успеет состариться и стать ещё лучше. Солома же только закаляется со временем.
И сегодня Марина азартно рассказывала мне о превратностях доставки. Раньше-то она работала в морских перевозках, а там были такие же истории, только покрупнее — типа «180 контейнеров остались в Бремерхафене, а еще 300 ящиков уехали в Питер, прикинь, а они по одной декларации и поэтому всем будет жопа, терминал выкатит такой демередж, что клиент просто взвоет!».
Нынешний масштаб — два чая, но интрига сопоставимая: две пачки сначала ехали одной посылкой, а потом прибыли на сортировочный пункт в Петербурге и, прикинь, вдруг одна пачка поехала дальше, а вторая осталась лежать. И что, и как? Я предположил, что две пачки просто плохо себя вели вместе, ржали как ненормальные и толкали другие посылки, пришлось их рассадить.
И тут же Марина рассказывает вторую историю — про детский комбинезон, который я поленился забрать в получасе езды от дома. Ей отправили его Авито-доставкой, и теперь комбинезон уже полторы недели путешествует по городу туда-сюда. Кажется, его только самолётом ещё не везли, но я верю, всё возможно. Приедет потом, весь в наклейках почт разных стран, как в стихотворении Маршака.
А главное, пока Марина это всё рассказывала, я успел поужинать. И еще съесть дополнительный бутерброд. И печенье.
***
А тем временем дома Артём Глебыч ставит эксперименты над мамой и другими предметами обихода. У маленьких детей, всем родителям известно, есть носик, глазки, ушки, пальчики и зона поражения. И если части тела как-то развиваются сами, то над зоной поражения ребенок работает каждую секунду бодрствования и иногда немножечко во сне.
Артём Глебыч ужасно любит посудомойку, например, потому что она несёт опасность — ей можно прищемить себе пальцы тремя способами, зацепиться верхней губой, ударить по подбородку дверцей и от этого упасть затылком на кафель, хватать только самые острые столовые приборы и пытаться засунуть в рот тёрку для овощей. Практически идеальный тренажер по нанесению себе урона.
Ещё ребёнок научился валяться и валяется так самозабвенно, что невозможно не прилечь рядом хоть на секундочку. Правда, мне моя гибкость не позволяет лежать на животе, на спине и на боку одновременно — а он даже не напрягается. Сын превзошёл отца — незнакомое, но приятное чувство гордости.
***
У Марины в телеграме есть мамский чат. Для мам нашего района. Она периодически пересказывает мне фрагменты из чата и я сразу чувствую, насколько там мощное биение жизни.
Интересно, бывают ли папские чаты? Наверное, нет. А даже если есть, то вряд ли там так же. Ну потому что какой может быть разговор в папском чате?
— здорова, чё как у всех?
— норм
— норм
— норм
— мой сегодня башкой с кровати упал
— жесть, и как?
— да норм
И это только первые два дня, а потом все начинают просто кидать туда мемчики.
— Марина, — говорю, — а в мамском чате кидают мемчики?
— Ммм, кажется, нет.
— Так, стоп, в смысле «нет»? А сколько там человек?
— Сейчас... девяносто два.
— О_О?! И нет мемчиков?! Марина, ты понимаешь, что это ненормально?
— Да нам как-то и не хочется...
— Что значит «не хочется мемчиков»? Всем хочется, не выдумывай! Мемчики — это счастье! Сразу надо кидать, потом захочешь — а поздно будет. Дал бог чат — даст и мемчики.
— Ч..чего?
— Это был мемчик, Марина.
***
Раньше Артёма Глебыча теперь просыпается его указательный палец. Палец немедленно начинает указывать и видно, как он тянет за собой всего остального ребёнка.
Когда пробуждение достигает определенной точки, подключается указательный палец на другой руке, что с одной стороны хорошо, но с другой сложнее — теперь пальцы тянут в разные стороны.
Только сейчас я по-настоящему начинаю понимать, сколько в нашей квартире предметов. Каждый из них магнитится к пальцу. И ещё в момент контакта палец провоцирует внутри Артём Глебыча звуки «аа» или «гхе». Мы пока не поняли, что это значит, но пылесос, вытяжка над плитой и часы — это точно «гхе».
Теперь мы с Мариной окончательно востребованы как родители — мы должны называть предметы. Называть их нужно быстро — палец требовательный, он не даёт нам отвлечься.
Иногда Артём Глебычу становится понятно, что указывать на все подряд просто тяжело, а вот родители наоборот как-то расслабились и могут лучше. Тогда указующий перст трансформируется в распростёртую длань. Длань означает массовое целеуказание. Она простирается направо и налево, вверх, вниз, по диагонали и немножко назад, подсвечивая не отдельные предметы, а целые области. Для нас это означает, что нужно не только назвать предмет, но и озвучить принцип его работы и взаимодействие с соседними.
Ещё теперь все действия обрели свой звук. «Опля», «плюх», «шлеп», «пуньк», «бумц», «топ-топ» и так далее — особенно «плюх», конечно, нравится. Называть звуки легко, тяжело остановиться. Я случайно задел Марину локтём и она машинально сказала «бум», а потом замерла на две секунды и начала смеяться каким-то тревожным смехом.
А мне понадобились ещё дополнительные две секунды, чтобы понять, почему она смеется.
***
Марина наблюдает на детском коврике копошение и нытьё: громко сопя в неудобной позе, я ловлю ноги Артём Глебыча и пытаюсь упихать их в свежий памперс. Артём вопит и перекатывается, как ртуть.
— Ну что, Глеб, скажи, входила ли победа над памперсом в твои жизненные цели?
— В цели нет, только в подвиги, причем под номером один: «Отец, разрывающий подгузник малолетнему сыну».
***
Сложно теперь представить, в каком энергосберегающем режиме мы жили до Артём Глебыча. За периодом любой активности шёл период восстановления. Я вообще никогда не был фонтаном энергии и стоило что-то активно поделать — замирал потом на полдня, а то и дольше. Поделал что-то — посидел. Побегал — полежал. Поработал — потупил. Мог потупить, даже не поработав, без проблем вообще.
А теперь вся рекреация сократилась до минимума и мигает красной лампочкой на исходе работоспособности. Ты постоянно что-то подбираешь с пола — в половине случаев это сам ребенок, двигаешь, соединяешь, готовишь, сворачиваешь кулёчком, включаешь, доливаешь, выключаешь, поправляешь, сгребаешь и разгребаешь, открываешь закрытое, задвигаешь отодвинутое, вытираешь, отодвигаешь от края, разрезаешь, очищаешь от шкурки, стряхиваешь с одежды, отковыриваешь с подошвы.
Марина в среднем пылесосит восемнадцать раз в день. По всей кухне у нас лежат дольки яблок, помидора и бананов и половина из них безвозвратно завяла — со стороны это похоже на какой-то фруктовый хоспис. Вообще непонятно, как в квартире может быть столько дел, и это очень мелкие, быстрые и легкие дела, которые лично на меня действуют, как китайская пытка водой. Кап. Кап. Кап.
Кап. Кап.
Кап.
Ребёнок берёт всю твою сосредоточенность на себе, буквально хватает тебя маленькой ручкой за ту мысль, которую ты пытаешься думать внутри головы — и рвёт на себя, как вытяжное кольцо парашюта. Так порыв ветра — хлоп! — выворачивает зонтик наизнанку и начинает хлестать тебя дождём по лицу. Артём Глебыч в этом плане — настоящий тропический ливень. Мне кажется, за последние одиннадцать месяцев я не додумал ни одной мысли до конца.
Ребёнок — это ужасно скучно. Я бы и хотел сказать, что нет, но мы здесь собрались не затем, чтобы врать друг другу в глаза. Он ноет и ползает, и ноет, и ползает, и лезет пальцами в дверцу ящика, чтобы их прищемить, и опять, и опять, и отвлекается от этого занятия, только чтобы прищемить пальцы дверью комнаты. Если подумать, мы, взрослые, делаем всё то же самое — ноем и ползаем, так что как будто смотришь на себя, просто в слегка утрированном виде. Может, именно поэтому и бесит.
Ребёнок — это невероятно весело. И невозможно понять, как это сочетается со скукой. Как будто опьянение и похмелье наступают одновременно — простите за неподобающее случаю сравнение. Он ржёт, когда ты мотаешь головой из стороны в сторону и делаешь губами бдрлбрбрблбдл. Обмазывается йогуртом, причем таким слоем, что начинает руками сгребать его с своего же лица и есть. Достаёт из пакета с продуктами пакетик кефира, отрывает от него трубочку и потом пытается присоединить трубочку обратно. А она не-при-со-е-ди-няется. Следом тянет связку бананов, растягивает её в стороны и поднимает над головой на вытянутой руке так, что кажется, это бананы держат ребёнка и растягивают в разные стороны. Двигает перед собой по комнате табуретку и слышен не только скрежет табуретки, но и как бьётся о стенки черепа мозг у соседей снизу.
Как всегда, никаких особых выводов. Возможность каждый день регистрировать всё вышеперечисленное и то, что сюда не влезло — это чертовски многое и всё, что у нас есть.
