Ещё в допетровские времена многие иностранные путешественники отмечали любовь местных жителей к рыбе. Из неё делали различные блюда, а также солили и сушили впрок. В 1639 году Адам Олеарий писал голштинскому герцогу:  «Ежедневная пища их состоит из каши, репы, капусты и крупной, большею частью солёной рыбы, которая иногда, по причине малого её соления, очень воняет, но которую тем не менее они охотно едят».

Рыба была популярна и потому, что в некоторые постные дни допускались послабления. В «Лете господнем», описывая Чистый понедельник, Иван Шмелёв упоминает рыбные блюда: «В передней стоят миски с жёлтыми солёными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, – такая прелесть... А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу... А миндальное молоко с белым киселём, а киселёк клюквенный с ванилью, а…великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками…» Алексей Толстой в «Князе Серебряном» также упоминает калью: «Никогда так не удавались им лимонные кальи…» Этот суп готовили на густом бульоне с добавлением огуречного рассола. В качестве основы использовали жирную рыбу либо икру. Иногда в калью добавляли утиное мясо или курицу. Калья считалась дорогим блюдом, подавалась по праздникам, а специалистов по её приготовлению называли «калейщиками».

Некоторые считают калью отдельным блюдом, некоторые – разновидностью ухи. Разновидностей ухи было огромное количество. До наших дней дошли, например, рецепты двойной и тройной ухи. Сначала бульон варится на мелкой рыбёшке, которую позже выбрасывают, и варят дальше, добавив более крупную рыбу, например, щуку. В тройную уху на третьем этапе добавляли ещё более дорогую рыбу, например, осетра. Самая дорогая дореволюционная уха варилась из стерляди. Александр Дюма, путешествовавший по России в 1850-х, писал: «Россия похваляется своей национальной кухней и блюдами, которые никогда не будут позаимствованы другими народами, потому что готовятся из таких продуктов, какие можно найти только в отдельных краях этой обширной империи, и каких нет больше нигде. К таким блюдам, например, относится стерляжья уха. Стерлядь водится только в водах Оки и Волги. Русские без ума от супа из стерляди. Стерлядь … может жить только в тех водах, где она появилась на свет. Поэтому её живьём доставляют в Санкт-Петербург в воде из Оки или из Волги; если за время доставки стерлядь засыпает, как кобыла Ролана, что имела один недостаток; была мертва, то такая рыба больше ничего не стоит. Куда ни шло возить живую рыбу летом, когда вода, защищённая от солнца, сохраняет нужную температуру и может быть освежена или заменена такой же речной водой, взятой про запас в охлаждаемых емкостях. Но зимой! Зимой, когда 30 градусов мороза, а рыбу везти семь-восемь сотен верст…  понятно, куда серьёзней.

При помощи обычной печи нужно не только не дать воде замёрзнуть, но и поддержать температуру, среднюю между зимней и летней, то есть 8-10 градусов выше нуля. Словом, до постройки железной дороги, русские вельможи любители стерляжьей ухи, держали специальные фургоны с печкой и живорыбным садком, чтобы стерлядь с Волги и Оки возить в Санкт-Петербург; обычно хозяин показывает гостям живую, плавающую рыбу, которую через четверть часа они едят в виде ухи». На самом деле стерлядь, почившая по дороге в столицу, тоже стоила денег, но гораздо меньше, чем живая. Цена рыбы прямо зависела от региона. В Астрахани, где активно вылавливали стерлядь, цена была достаточно демократичной, и позволить её себе хотя бы время от времени могли многие. По дороге в столицу цена многократно возрастала, и стерлядь была доступна только состоятельным людям.

Многие любили пироги с рыбой или рыбными субпродуктами. Упомянутая Шмелёвым вязига – хорда (спинная струна осетровых рыб). Вязигу готовили как самостоятельное блюдо, а также использовали в качестве начинки для пирогов.  Пирог из рыбы назывался рыбник. М. М. Пришвин в книге «За волшебным колобком» (1908) писал: «Там у меня сложено всё: и перемена белья, и кусок рыбника из сёмги, поднесённой мне поморами, и пять просфор из Голгофского скита, и бутылка коньяку, и пустые патроны, удочки, блесны Кулебяка представляла собой пирог, в котором начинка лежала слоями, разделёнными тонкими блинчиками. Один из слоёв часто был рыбным.

Другое популярное рыбное блюдо – тельное. Рыбёшку мелко рубили, делали фарш, добавляли лук, зелень, обваливали в муке и варили, предварительно обернув полученную смесь в марлю или салфетку. Готовое тельное разрезали на несколько частей.

С. Ф. Светлов в своих мемуарах описал столичный быт конца 19 века. «Торжественнее всего празднуются именины… Обед проходит по большей части в семейном кругу; гости собираются уже вечером, часам к восьми-девяти. Прежде всего угощают чаем с печеньем, вареньем, лимоном, сливками, кому что угодно; затем начинается игра в карты, музыка и пение, танцы под рояль. Часов в двенадцать или в начале первого идут ужинать. На стол ставят водку, вина (портвейн, мадера, сотерн, красное вино) и закуски (селедка, сардины, семга, икра, колбасы, сыр, омары, анчоусы и пр.)…  На первое блюдо подается обыкновенно рыба (отварная форель или лососина под соусом с гарниром, холодная осетрина с ланшпиком, с приправой из соусов или из хрена с уксусом); на второе блюдо подается жареная дичь (рябчики, индюшки или цыплята), на третье — или мороженое или фрукты. Ужин запивается красным вином, пивом, лимонадом. Светлов был чиновником среднего звена. Ланшпик одни описывают как бульон, выпаренный до состояния желе, другие как бульон очищенный и охлаждённый до состояния студня. Готовили его и из мяса, и из рыбы. Из кулинарной книги Е. А. Авдеевой: «Из оставшегося из-под рыбы бульона приготовляют ланшпик, так: бульон процедить через салфетку в кастрюлю, прибавить немного уксуса и поставить вскипеть, в тоже время, взяв желатина, положить его в холодную воду и размочить. Когда бульон хорошо прокипит, тогда вынуть желатин из холодной воды, опустить в бульон, размешать лопаткой и прокипятить. Затем сделать “оттяжку”, то есть сделать бульон чистым и прозрачным как вода. Для этого взять цельные яйца, положить в маленькую кастрюлечку вместе с шелухой, влить немного воды и разбить все вместе проволочным венчиком. Когда собьется все в пену, тогда прибавить еще воды, размешать и влить в кипящий бульон и скорее (быстро) при этом размешать бульон венчиком. Дать вскипеть, и отставить на край плиты, чтобы кипело с одного края не шибко. Так бульон будет кипеть и очищаться постепенно. Когда яйца осядут на дно (пена) и бульон очистится, сделается прозрачным, тогда его надо процедить через салфетку».

С. Н. Дурылин в своих мемуарах пишет о московских ценах 1890-х годов. «Легко было и соблюдать посты в прежней Москве, если белуга стоила 18 копеек фунт, а осетрина – 20, а более обычные сорта рыбы – судак, лещ – были нипочем. Сомовину – хоть и жирную – многие не ели, брезговали, доверяя деревенской молве, что сомы, случается, утаскивают и пожирают детей; в малом уважении была и зубастая щука, ее покупали неохотно. Селёдка, при штучной продаже, самая лучшая, голландская или королевская, стоила 7 копеек, были и за 5 и за 3 копейки. Астраханская вобла стоила копейку штука». Его современник  М. П. Новиков в книге «Пережитое» описывает в том числе быт фабричного рабочего: «Работа в фабрике была сдельная. Мне в месяц приходилось от 11 до 13 рублей. Присучальщику – от 12 до 17 рублей, а прядильщику – от 17 до 27 рублей… Все были на своих харчах, артели почему-то не было, и было всем много хлопот самим готовить горшки и носить в кухню. Харчились по-разному, на 5, на 6, на 7 рублей со всем, с чаем. Кроме хлеба и чёрной каши с маслом, варили щи, суп, кто с мясом, кто с селёдкой, кто со снетками. Но, чтобы еще больше удешевить харчи, многие обваривали кипятком селёдку, стоившую 3–4 копейки, и хлебали вместо супа. Делали так же и мы. Я был в рваном белье и обуви, и всё это должен был здесь наживать, но в то же время я ухитрялся каждый месяц посылать домой по 4–5 рублей. Я настолько дорожил каждой копейкой, помня домашнюю нужду, что, когда в первый большой праздник мои товарищи позвали меня в Черкизово в трактир, где были песенники, я наотрез отказался». Новиков был крестьянином из неблагополучной многодетной семьи, в которой отец все деньги пропивал. В итоге автор  экономил каждую копейку, чтобы помочь родным, и селёдка его выручала.

По распространённой версии, сельдь ещё в допетровские времена завозили в Россию из Голландии новгородские купцы. В самой Голландии до 16 века эта рыба считалась символом бедности и смирения. Её ели в пост, а также кающиеся грешники, монахи и самые бедные люди. Из-за неправильного посола сельдь заметно горчила и была невкусной. Так продолжалось до тех пор, пока в 1380 году голландский рыбак Виллем Якоб Бейкельсу не нашёл выход.
Перед засолкой он стал удалять у селёдки жабры, которые придавали ей горечь. Он научился удалять их одним движением. Потом Бейкельс укладывал рыбу в бочки слоями, которые равномерно пересыпал солью. Солили рыбу прямо в море после улова. В России сельдь добывали на Соловках, и это был локальный промысел, поэтому селёдку многие и не знали. Императрица Елизавета Петровна решила изменить ситуацию. В 1766 году был издан указ «О Соловецкой сельди и людях». Для обучения российских рыбаков солению сельди по европейскому методу императрица пригласила двух голландцев, отца и сына, которые год обучали поморов. Однако сначала затея не увенчалась успехом, так как местные жители сочли способ слишком затратным из-за большого расхода соли. Активнее соловецкую сельдь  стали вылавливать ближе к концу 18 века. К тому же Государственная Коммерц-коллегия подписала десятилетний договор с бюджетным финансированием промысла с двумя купцами из Каргополья, Святоносовым и Звягиным, получившими исключительное право на торговлю такой сельдью. Из-за их постоянных разногласий дело им наладить не удалось. Однако уже в 19 веке сельдь как импортная, так и отечественная  стала востребованной рыбой. Стоила она дёшево, поэтому считалась доступной едой.

Российскую сельдь также называли беломоркой. Её разделяли на «егорьевскую» (размером до 22 см, нерестящуюся на протяжении апреля) и «ивановскую» (размером 32-34 см, нерестящуюся с мая до июня). «Егорьевская» сельдь делилась на кандалакшскую, онежскую и  двинской. Жизненный цикл «егорьевской» сельди – семь-восемь лет, а «ивановской» – тринадцать-четырнадцать. Наиболее крупные особи «ивановской» селёдки приходят к Соловецкому архипелагу. Их и считали «соловецкими». Отец Павел Флоренский(1882 – 1937)  говорил о ней так: «В море ловится... знаменитая соловецкая сельдь, отличающаяся очень нежным мясом; один раз я пробовал ее и, несмотря на плохой засол, убедился, что эта сельдь действительно, неизмеримо лучше обычной».

Отечественная рыбная промышленность начала формироваться ещё в допетровские времена. Иван Грозный, который «Казань брал, Астрахань брал», присоединил тем самым к России и крупные рыбные промыслы Поволжья. Он ввёл государственную монополию на продажу волжской икры за границу. В 1582 году в итальянский порт Ливорно прибыла первая крупная партия чёрной икры из России. Эта икра была добыта в низовьях Волги, доставлена к берегам Белого моря, откуда её и забрал итальянский парусник – долгий и сложный путь даже по современным меркам. Икра стала ценным экспортным товаром. Известно, что только в 1652 году из Архангельска в Западную Европу  вывезли 328 тонн икры.

В своих «Записках о Московии» современник Ивана Грозного, английский поэт и дипломат Джайлс Флетчер писал: «Белуга в пять аршин длиной (3,5 м), осетрина, севрюга и стерлядь водятся в Волге; их ловят во множестве и рассылают отсюда на продовольствие всего государства». Флетчер также отмечал местные особенности: «Города, замечательные по рыбной ловле –  Ярославль, Белоозеро, Новгород, Астрахань и Казань. Все они за право производить рыбный промысел ежегодно платят значительную пошлину в царскую казну. Рыбной ловлей занимаются летом, а зимой уже рассылают во все концы государства наловленную и замороженную рыбу».

Если с Волги привозили главным образом осетровых, то с Севера через Ярославль поставлял сёмгу. Засоленная сёмга в бочках шла и на экспорт, правда, не в больших количествах. Из регионов Новгорода, Пскова, Осташкова везли сиг. В 1674 году сотрудник шведского посольства Иоганн Кильбургер писал: «В Москве есть длинный рынок исключительно с солеными рыбами всякого рода, особенно лещами, окунями и т. д., большая часть которых привозится с Волги. Об этом рыбном рынке справедливо сказать, что говорят и об островах Мадагаскаре и Цейлоне, а именно, что такие места можно раньше обонять, чем увидеть… Зимой сюда свозят замерзшую свежую рыбу, и много саней, полных корюшки, ершей и других рыб, идет из Ладожского озера и Новгорода, но также привозятся из Астрахани белуга, осетры и стерляди, и особенно осетры в таком большом количестве, что ими завален большой гостиный двор, и рыбы, как холмы, лежат одна на другой». Зимой рыба в естественно замороженном виде могла перевозиться на дальние расстояния. В 1730 году с зимним рыбным обозом из Холмогор в Москву пришел М. В. Ломоносов.

О том, как добывали рыбу в Поволжье и на Урале во второй половине 19 века, подробно описано в книге А. Л. Бахтиарова «Брюхо Петербурга» (1888). «В Каспийском море и его притоках водится так называемая красная рыба: белуга, осетр, севрюга, шип и стерлядь. Самая крупная из этих рыб – белуга, весящая обыкновенно около 3 пудов. Бывали примеры, что белуга доходила весом до 80 пудов, причем из одной рыбины вынимали до 25 пудов икры. Средний вес осетра следует считать в 30 фунтов, но иногда он доходит до 3–5 пудов, при длине 6–9 футов. Кроме красной рыбы, большое значение в торговле имеет также и «частиковая»: судак, лещ, сельдь, щука, сом, окунь, карась и т. п. Красная рыба приплывает в Волгу из моря; рыба эта медленно подымается по реке, в продолжение нескольких недель. Прежде всех появляется белуга, а именно в первых числах апреля, и плывет далеко за Нижний Новгород, даже за Кострому; за нею в конце апреля идет севрюга, подымающаяся не дальше окрестностей Саратова, потом стерлядь и осетр плывут до Твери. Белуга – хищная рыба, а потому ее приманивают на живую рыбу, насаженную на крючок. Породы частиковой рыбы подымаются по Волге в то время, когда весною начинает прибывать вода. Сперва большими массами идет вобла, вместе с белугой, которая ею питается. Затем появляются щука, лещ, судак и сазан. Частиковая рыба выбирает мелкие водовместилища; для ловли ее употребляются ставные сети и небольшие невода. Для ловли рыбы на Каспийском море и Волге организуются артели рыбаков, при общей круговой поруке.

Подобные артели называются “ватагами”. Важнейшие ватаги находятся на рукавах Ахтубе, Чагани и Бузани. Пойманную рыбу доставляют на рыболовные плоты, устраиваемые на берегу, и частью над водою в виде сарая на сваях; тут ее меряют и сортируют, а икру принимают на вес. Принятая рыба обделывается “резальщиком”: икра поступает к мастеру или мастерице по этой части, клей и визига – к клеевщику, а сама рыба – к солельщику. Кроме этого, есть еще жиротопы, которые выплавливают рыбий жир. Река Урал на протяжении 600 верст от устья представляет как бы собственность уральских казаков. Для удобства лова казаки соединяются в артели от 5 до 15 человек, как для взаимной помощи, так и для уравнения шансов улова, ибо каждая артель делит добычу по паям. Речной берег распределяется между артелями по жребию, для вынимания которого приглашается первый встречный человек. По непреодолимому физическому побуждению рыба входит из моря в пресную воду два раза в год: весною и летом. В первый раз – для метания икры, во второй – для зимнего отдыха; на этом и основаны все виды рыболовства уральских казаков. В каждую весну казаки устраивают поперек Урала “учуг”, или “забойку”. Это – перегородка из кольев и жердей, плотно связанных между собою, укрепленных на дне реки и поднимающихся поверх воды на полтора или два аршина. Цель этой перегородки та, чтобы рыба, зашедшая из Каспийского моря в Урал, не расходилась на очень большое пространство вверх по реке.

Учуг ставится на расстоянии 500 верст от взморья, у самого городка Уральска, и на всем этом пространстве, по законам и обычаям, ни один казак не имеет права ловить иначе, как в определенное на то время. В каждом прибрежном селении от учуга до взморья находятся особые дозорщики, обыкновенно из отставных казаков, которые не только обязаны следить за тем, чтобы рыбу не ловили не в указанное время (от 15 июня до первого багрения), но и не пугали бы ее шумом.

Войдя в Урал на зиму, рыба группируется целыми обществами или «табунами», по выражению казаков, и приходит в какое-то оцепенение – полусонное состояние. Избранные рыбою места, называемые «ятовью», и замечаются казаками для зимнего лова – “багренья”. Казаки уже с начала заморозков следят за рыбой: какая именно рыба и где выберет себе ятовь. Как только затрещат морозы и окрепнет лед, на Урале открывается багренье, которое производится следующим образом. В назначенный день все казаки стекаются к определенному месту на р. Урале. Запасшись провизией, они выезжают на санях, к упряжи которых прицеплены багры длиною от 1 до 5 сажен, с большими железными крючками на одном конце. На обоих берегах Урала стоит масса саней и тысячи народа. Разделившись на артели, казаки стоят у самой реки. Повсюду соблюдается глубокая тишина, чтобы не испугать преждевременно рыбу. Орудие багренья – у всех на руках. Ровно в 9 часов является сам атаман уральского казачьего войска. “Багречеи” ожидают сигнала, который и подается выстрелом из пушки. Все казаки бросаются на лед, чтобы как можно скорее занять свои места, пешнями начинают рубить проруби, обыкновенно круглые и небольшие, пол-аршина в диаметре, и в несколько минут изрешечивают все пространство ятови. Каждый опускает в свою прорубь багор, почти до самого дна, слегка двигая им сверху вниз. Рыба, разбуженная шумом, приходит в движение, начинает медленно расходиться и попадает на багры, которыми ее не колют, а подцепляют. Почувствовав тяжесть на багре, ее потихоньку вытягивают, что очень легко, пока рыба еще в воде, тем более что она зимою очень смирна.

Если попавшаяся рыба очень велика, поймавший ее зовет к себе на помощь товарищей; тотчас кто-нибудь из той же артели подбегает и, зацепив добычу подбагорником, помогает ее вытащить. Около некоторых счастливцев лежат на льду феноменальные белуги и осетры в несколько пудов весом.

Очевидно, что этот способ лова возможен единственно потому, что рыба лежит на ятови, скопившись в кучу, так что ей нельзя не попасть на тот или другой багор, которых иной год опускается на дно до 7000 раз на пространстве 1 версты в длину и нескольких десятков сажен в ширину. Многие багречеи, недовольные ловом, скачут в санях по берегу Урала вниз, рассчитывая на то, что рыба, всполошенная шумом, спасается по течению реки, ищут счастья на новом месте; но черты, назначенные для “разбагривания” на этот день, никто не нарушает.

По мере того как рыба ловится, ее сносят в барак, выстроенный на берегу; там, в назначенном для того отделении, рыбу сортируют, вынимают икру и тут же приготовляют. Делается это так: вынутая из рыбы икра кладется на большое четырехугольное решето, называемое “грохоткой”, с такими скважинами, чтобы зерна икры могли проходить через них. Под грохоткой ставят липовую кадку или глубокое корыто, в котором налита холодная вода, насыщенная солью, – “тузлук”. Икру, выложенную в грохотку, протирают; потом мешалками – узкими деревянными лопаточками мешают ее в тузлуке, а когда она достаточно просолится, накладывают ее в рогожные кули – «пещерки» и кладут под пресс до тех пор, пока из нее не вытечет вода. Тогда перекладывают ее в бочки; это и есть так называемая паюсная икра, приготовляемая из севрюжьей».

При этом многие отмечали, что рыбное хозяйство в России было часто плохо организовано, что вело к истощению рыбных запасов и снижению добычи. С одной стороны большое количество рыбы экспортировалось, но при этом много её и импортировалось, хотя при правильном подходе хватило бы и своей. Об этом с тревогой пишет, например, В. И. Денисов, член Государственного Совета и успешный предприниматель.

В книге «Действительное положение сельского хозяйства в России» он отмечает ещё одну тенденцию: «На нашем Мурманском побережье и в других частях северных морей почти полновластно распоряжаются иностранцы, особенно англичане и норвежцы, которые вылавливают там огромные количества рыбы. Улов русских промышленников падает, улов иностранцев быстро растёт».

Еще немного о дореволюционном меню в моих предыдущих постах:

О сладкоежках до революции

О дореволюционных пирогах

Чайно-кофейное противостояние

Какой хлеб ели до революции

Какое мясо россияне ели до революции

Немного о дореволюционной колбасе

Из жизни дореволюционного официанта

Что пили до революции. Немного о безалкогольных напитках

Что пили до революции (алкогольные напитки)

Молоко, сметана, масло и не только

О дореволюционных сладостях

Что за фрукт

Овощи по-дореволюционному

"Второй хлеб" в Российской империи (о картошке)

Немного о дореволюционных макаронах

Как готовили в Российской империи. Продолжение вкусной темы

Где откушать в царской России? Немного о дореволюционном общепите

Как в России хранили еду до появления холодильников

Кушать подано. Об обеденных перерывах, дореволюционных застольях и блюдах по чинам

Все рассказы о дореволюционном быте можно прочитать в моей книге тут

Для меня юшка прежде всего ассоциируется с мелкой морской рыбой, но ведь никто не мешает заменить её на речную озёрную?

Так в первый раз мы готовили её из мелкой плотвы и её серебристых родственников, чьё название никто так и не вспомнил.

Но в рецепте будет полторы некрупные щучки, на что намекает заглавная фотография.

Так вышло, что после нашего эпичного «дня щук» у нас осталось несколько голов с кусками мяса не вошедшего в мангал и целая, хоть и некрупная щучка, которых тоже как-то хотелось бы не сгнобить, а вкусно скушать.

На ночь, пока мы боролись с приготовленными на гриле тушками, по совету местных старожилов мы (предварительно почистив и выпотрошив) обваляли щурёнка в соли, закатали в максимально герметичный пакет и спрятали в холодное место.

Благо по ночам уже было достаточно прохладно, чтобы не беспокоиться за температурный режим.

Утром оказалось, что мяса всё-таки многовато, потому наш стандартный план с «готовить две порции» поднакрылся, пришлось освобождать второй котелок и варить с запасом, но в рецепте я пропишу ингредиенты на две порции для котелка объёмом литр с котейками копейками.

Итак, нам потребуется:

400 грамм рыбовых;

• Половина средней руки луковицы;

• Половина морковки;

• ~150 грамм помидоров;

• Пару некрупных картофелин;

• Две пригоршни перловки (пшена, риса и т.п.);

• 2-3 жмени муки;

• Соль/специи/соусы/лаврушка по вкусу.

Для начала обжарим нарубленные квадратиками лук с морковью.

Как только они подрумянятся, добавляем помидоры и тоже слегка обжариваем.

Даём им минут пять на то, чтобы пожениться и засыпаем картохой и поливаем умеренно острым соусом.

Перемешиваем, даём пошкворчать ещё пару минут и не особо церемонясь засыпаем перловкой.

Накидываем сверху рыбой, добавляем по необходимости соль, перец и прочие специи, дабы блюдо пришлось по вкусу вам и вашим однокашникам по костру.

Заливаем всё чистой родниковой или колодезной водой.

Присыпаем сверху мукой и хорошенько перемешиваем. Могут остаться небольшие комочки, но они рассосутся в процессе кипячения.

Хорошо бы капнуть пару чайных ложек лимонного сока или его концентрата, ибо так на утро никто не сможет обвинить вас в том, что блюдо прокисло.

Даём сырым дровам дополнительный стимул, чтобы разгореться, включая газовую плиту с эффектом дровяной печи.

Оставляем на 45 минут под крышкой до готовности, желательно следить за тем, чтобы кипение было не слишком сильным.

По истечении данного срока, снимаем с костра, ставим на импровизированный стол и наслаждаемся блюдом.

Вот такая нехитрая схема для тех, кто хочет приготовить вкусную и сытную юшку из буквально любой рыбы.

К моему приходу уже было расставлено жильё, закинуты фидеры, подготовлен Никитин казан, раскочегарен Димин мангал и чисто вымыта Таней мелкая картошка, которой было предназначено в этом самом казане на том самом мангале полчаса вариться в кипящем масле. Замаринованная распластанная курица скромно лежала в пакете, ожидая своей участи и освобождения мангала от белорусско_азиатского ига казана для решётки.

"Полигон" хоть и был широким и хорошо утоптанным, но палатки всё равно пришлось поставить довольно близко друг от друга - вокруг него была изрытая многочисленными канавками земля с травой по пояс, отдельными деревьями и кустами. Остальные "пятачки", вытоптанные от травы такими же, как мы, туристами и рыбаками, были либо уже заняты, либо ещё меньше нашего.

Часам к 7-ми вечера, к моменту, когда я окончательно проголодалась, как раз подоспела картошка и пара задержавшихся друзей - Юра и Катя, которые вместе со мной наблюдали за сменой блюд на мангале. Было в наших взглядах нечто очень, очень похожее - здоровый голод отработавших полную смену людей, отличающий их от тех, кто смог себе позволить полноценно пообедать дома, перед выездом)

Наконец, наш ужин был полностью готов, помидоры были нарезаны и посолены, стаканы и рюмки налиты (бокалы в этот раз мы с собой не брали, поскольку не брали и вино), курица снята с решётки и нарезана, картошка разложена по тарелкам. Мммм, что это была за картошка! Золотистая, с хрустящей сверху корочкой и тающей на языке мякотью, она разлетелась между нами быстрее, чем её аромат - по берегу. И это хорошо, иначе пришлось бы ещё и нашу картошку защищать от других рыбаков. С курицей и помидорами это был поистине царский ужин.

Как ни странно, но в этот вечер рыба даже дала Андрею нормально поесть и особо не дёргала за колокольчики. Насытившись, мы, уже не спеша и без капающих слюней, пожарили колбаски, от углей мангала развели огонь на чьём-то старом кострище, и расслабились. Кто-то любовался ночным городом, чьи огни виднелись неподалеку:

...кто-то сыто и даже вроде как и нехотя перезабрасывал фидеры, кто-то просто сидел на креслах у огня и беседовал, кто-то пофигистически танцевал возле костра под "хиты 00-х", негромко звучащие из колонки. Андрея периодически отгоняли от костра, потому что он постоянно норовил подбросить туда дров и у всех сидящих уже закончился процесс эпиляции зоны ног, начался процесс эпиляции зоны бикини и начали плавиться тапки.

Около 10-ти часов Юра и Катя засобирались домой (Кате в субботу нужно было утром быть на работе), мы взяли с них обещание, что в субботу вечером они снова приедут, а они с нас - клятвенное заверение, что до их приезда уху мы варить не будем, и они уехали. Мы же посидели ещё до полуночи и тихо разбрелись по палаткам. Никита с Андреем договорились поставить будильники на пол-пятого утра, чтобы успеть на утренний клёв. Дима предпочёл поспать подольше и вообще смотал свои фидеры.

Весь минус от близкого расположения палаток мы оценили почти сразу, как легли спать - Никитин храп из дальней палатки был слышен даже нам, а Таня с Димой при каждом моём повороте с боку на бок слышали скрип надувного матраса по коврику, на котором он лежал. Почему при именно моих телодвижениях? Потому что Андрей как лёг вечером в одной позе, так и лежал, не шевелясь и даже не похрапывая - только сопел тихонько мне в плечо. То в левое, то в правое - крутилась же... И спал он так до 5-ти утра. Потому что будильник играл очень тихо, его даже я не слышала. Полчаса играл. Пока муж наконец не проснулся, потянулся и не выключил. И пошёл на берег. Я же заграбастала себе весь спальник и обе подушки и продолжила спать ещё часа три, пока солнце не поднялось чуть выше. А потом я встала и началась суббота)

Котелок с водой - на огонь, кофе - в стаканы, бутерброды - намазать, и на тарелку. Подтянулись Таня с Димой, щурясь от солнца и от выпитого вчера. Никита, как оказалось, свой будильник выключил и продолжил спать, послав тот утренний клёв следом за будильником. От кофе из его палатки так же последовал мычащий отказ. Но уже через час, когда вода остыла, а от бутербродов почти ничего не осталось, Никита пересилил себя и похмелье и выполз из своего домика. Кстати, у Никиты теперь прозвище Улитка, потому что, когда мы ездили на рыбалку в прошлые выходные, он перетаскивал свою палатку с солнечного места в тень несколько раз) Пришлось снова греть воду и готовить живительный эликсир последнему из восставших.

А дальше... Суббота понеслась. Жарили свежепойманную нашими рыбаками рыбку в казане в масле. Ели.

Андрей стукнул кормушкой фидера при забросе утку, которой припёрло как раз в этот момент взлететь. Живая) Варили макароны с тушёнкой. Ели. Играли в карты. Пытались запустить воздушного змея, которого с собой взяли - один раз даже удалось, когда ветер особенно сильно поднялся (но не надолго).

Разогрели на огне остатки курицы и жарили хлеб на палочках, как в детстве. Ели. Остро не хватало сала, этот промах учли на следующую поездку. Всё это запивалось холодным пивом на жаре и вызывало зависть соседних рыболовов. Мы честно выполняли свою клятву и ждали вечера, чтобы сварить уху.

Проходя мимо нашей с Андреем палатки, Таня заметила толстую мышь-полёвку, которая пробежала очень близко ко входу и куда-то спряталась - то ли под палатку, то ли всё-таки в. Андрей перепроверил внутри палатки, но мышей там не обнаружил. "Убежала, наверное!" - сказал Андрей. "Матрасом придавил" - подумали мы все.

Один раз услышали приближающуюся ОЧЕНЬ громкую музыку и замерли, в ожидании - откуда она звучит и где остановится. Провели взглядом велосипедиста, у которого к велу была прицеплена тележка с огромной колонкой... К счастью, он проехал намного дальше нашего места, и больше музыки с той стороны мы не слышали. Таня даже высказала опасение, что его там утопили другие рыбаки, вместе с колонкой.

Среди наших соседей, кстати, долбоёбов почти не было. Ну, знаете - тех, кто отдыхает так, что портит отдых всем окружающим либо громкой музыкой, либо драками и скандалами. Вернее, они были, но довольно далеко от нас, так что было даже любопытно и интересно слушать на протяжении нескольких часов ссору какой-то долбанутой парочки из компании метрах в 200-х. Даже хотели перетащить костёр поближе к ним, потому что не все слова было слышно.

И берег, как ни странно, хоть и видно, что пользуется популярностью у горожан, но не засран мусором. Изредка встречались стеклянные бутылки - и целые, и разбитые, но мы их складывали в свой мусорный пакет.

Часов в 6 начали подготавливаться к приготовлению Великой Истинной Ухи. Благо, что уже было, из чего) Помыли мелкую картошку и разрезали на четвертинки, почистили морковь и огромную луковицу. Андрей почистил рыбу, Таня попробовала напилить дров (ну, захотелось ей. Спойлер - не удалось, бревно было слишком толстое, сухое и вообще... Ясеневое, наверное), плюнула и отдала пилу Андрею. Повесили котелок с водой над костром и тут приехали Юра с Катей. Как раз, чтобы успеть понаблюдать за священнодействием почти с самого начала. Вбросили овощи, подождали минут 10, положили лук, соль, специи и ещё минут через пять - часть рыбы (небольшую, целиком. На тех, что покрупнее, сделали надрезы, натёрли солью и специями и оставили, чтобы попозже пожарить на углях). Положили в костёр палку, которая когда-то была обычной веткой дерева и росла на нём много лет именно для того, чтобы высохнуть, упасть в какой-то из недавних ураганов и в этот вечер стать Той Самой Головешкой. От жара костра, который уже сутки не гас на этом месте, палка вспыхнула в считанные секунды и через три минуты после заброса рыбы в котелок Андрей её вынул из огня, задул и торжественно затушил окончательно в бульоне. Первую рюмку из открытой бутылки влили в уху и она, наконец, стала той самой Великой Истинной Ухой. Самое главное блюдо трёх дней разлили черпаком по тарелкам, и над берегом разнёсся такой глубокий, искренний, от всей души тост - "Ну, за уху!". Уха была божественна. Если бы каким-то чудом до Олимпа донесся аромат нашей ухи, Гермес тут же прибежал бы договариваться обменять этот котелок на все запасы их невнятной амброзии. И мы бы её по-доброму не отдали!). К моменту, как мы доели ВСЮ уху и вылизали тарелки и котелок, промариновалась остальная рыба. Отсыпав немного углей из костра в мангал, мы прожарили её на решётке до румяной корочки с обеих сторон. Юра с Катей привезли колбаски и курицу - жара над углями хватило ещё и на них. Места в наших желудках, правда, уже почти не осталось, поэтому и рыба, и мясное осталось стоять на шведском столе. Как только кто-то чувствовал, что в его пищеварительной системе появилось немножко свободного пространства, его тут же заполняли чем-то со стола. Стоит ли говорить, что в этот вечер под "хиты 00-х" даже Таня начала танцевать очень не скоро?

Рассевшись у огня, сытые, довольные, мы опять лениво отгоняли истопника от костра, чесали подгоравшие голени и языки - на всякие разные ленивые темы. Про спутники, пролетающие над нами. Про рыбу, которая клюёт, но тоже как-то... лениво. Тоже объелась, наверное. Андрей с Никитой таких каш рыбам наготовили - сами бы ели так, что за ушами бы трещало. Вот и перекормили... Про своих домашних питомцев - собак и котов. Андрей приподнял горящую палку из костра и переложил её по-другому. Ну, нравилось ему, когда искры снопом летят... похер, что на нас - он-то с другой стороны стоит. Поругали, попросили так не делать больше. И тут Никита говорит: "А помните, как во второй части "Властелина колец" Урук-хай с факелом бежал стену взрывать? Я думал, Андрей сейчас тоже с этой палкой побежит, как с факелом".

Если кто-то, как и я, этот фрагмент не особо помнит, то вот он, я нашла:

Андрей, наверное, тоже не очень помнил, но решил данный момент реконструировать, основываясь лишь на Никитиных словах. Он спросил: "Вот так, да?!", схватил всё-таки из костра горящую палку и побежал... в сторону нашей палатки. Босиком. То ли от нашего синхронного вопля "АНДРЕЙ!!!", то ли он так и задумывал, но он резко затормозил и от ветки отвалилась нехилая такая часть с углями и огнём ему под босые ноги. Которыми он попытался эти угли затоптать, йог недоделанный. Получив словесных пиздюлей от меня и Тани (остальные не могли - они пытались разогнуться и не попадать со стульев от хохота), Андрей отошёл опять к костру. Кто-то налил в котелок воды и залил оставшиеся на земле угли. Никита негромко сказал "Надо было, чтобы он побежал в сторону тех дебилов, которые ругаются" (да, та парочка из компании, расположившейся с палатками вдалеке, всё ещё припоминали друг другу все обиды, которые, видимо, накопились у них со времён Адама и Евы). А я сказала "ТОЛЬКО МОЛЧИ, пожалуйста!)))"

Понемногу все успокоились, Катя с Юрой опять засобирались домой, к детям и собакам. Никита и Андрей опять включили будильники для утренней рыбалки и мы снова расползлись по чудом уцелевшим палаткам. В сторону реки потянуло туман. Так я и заметила, что мы забыли застегнуть заднюю вентиляционную сетку - туман потянуло прямо через палатку. Но вставать было лень, поэтому я замоталась в плед, спальник и Андрея и, наконец согревшись, уснула.

Утром в воскресенье сначала меня разбудил Андрей, который опять встал на рыбалку в 5 часов. Я опять замоталась целиком в спальник и продолжила спать. Ровно час. А потом где-то возле моей головы пронзительно заверещала мышь... И вот хрен знает, с какой стороны палатки ей хвост прищемили. Подхватилась, похлопала ладонью по стенке, писк прекратился, мышь ушла. Как и мой сон. Пришлось вставать и идти на берег. Рассвет, правда, уже закончился, но солнце стояло ещё низко и можно было сделать пару красивых фото. На телефоне оставалось 3%...

На берегу вовсю шёл клёв. Дима свои удочки так и не ставил больше. Рыбаков слева и справа от нас прибавилось, и Андрей с Никитой из последних сил держали свои позиции, чтобы ни на метр не уменьшить захваченный ими кусочек берега. Принесла им воды, похвалила за улов, добила батарейку в телефоне последними тремя фото, вздохнула и пошла делать кофе с бутербродами. Приближался самый нелюбимый всеми нами момент в таких поездках - сборы домой. Остатки макарон отдали уткам, жареную рыбу и курицу доели сами.

Чтобы залить костёр, понадобилось 15 литров воды из реки. Раскалённый песок плевался, фыркал дымом и паром и изо всех сил изображал из себя Везувий на пике его молодости. Получалось у него так себе, но близко к нему я старалась не наклоняться. Мусора скопилось и насобиралось по берегу на два пакета, один из которых всучили Кате с Юрой вечером, второй забрали мы.

Возможно, в следующие выходные опять поедем. Не факт, что интересных моментов насобирается ещё на один пост. Но то, что мы в очередной раз отлично проведём время - не подлежит сомнению!)

В этом видео я приглашаю вас в маленькое путешествие на берег тихой речки, где не нужен Wi-Fi, потому что ловит покой. Мы разожгли костёр, поставили старый добрый котелок и сварили настоящую рыбацкую уху из того, что поймали сами: окуни, подлещики, чебаки и ельцы — всё, как завещано дедами.

Без модных специй, без суеты и поварских заморочек. Только соль, лавровый лист, чёрный перец и немного терпения. А ещё — запах дыма, щедрые куски рыбы, горячий бульон и нечто большее… та самая атмосфера, которую можно почувствовать только на природе.

Если вы скучаете по походам, речным берегам и простой еде, которая греет не только желудок, но и душу — это видео для вас.