Возникает сильное ощущение, что эта новая, "странная мировая война" стала продолжением политики ковида другими средствами. И управляется не локальными импульсами, а волей общемирового центра развития.

Ковид был управленческой репетицией: ограничение перемещений, цифровые пропуска, QR-коды. Резкое перераспределение бюджетов в фарму, IT-сервисы, силовой контроль. Психологическая подготовка общества к ужиманию свобод "ради общей безопасности".

Война стала следующим уровнем: административные рычаги перешли на мобилизацию, цензуру, военные бюджеты. Ковид накормил фарму и IT, война кормит ВПК и сырьевых посредников. Схема похожа: кризис – паника – централизованное перераспределение ресурсов.

Война стала удобным способом списывать лишние долги, поддерживать спрос на оружие и энергоносители, дисциплинировать население и союзников.

Что теперь точно не изменится? Логика кризисов как инструмента перераспределения. Использование "безопасности" как универсального оправдания. Усиление бюрократии и контроля.

Ковид показал, что можно быстро перекрыть передвижение и доступ к услугам через QR-системы. Война оправдывает цензуру, ограничения и мобилизацию. Следующий шаг — объединение этих практик в цифровой "режим по умолчанию": паспорт, финансы, медицина, воинский учёт – в одной системе. Национальный цифровой мессенджер.

Цифровой рубль/евро/юань сделает транзакции прозрачными и обратимыми для государства. Штрафы исполняются автоматически, военнообязанные лишаются возможности сбежать.

При этом расслоение общества становится всемирным базовым сценарием: массовая бедность + островки сверхбогатства. 80% в трущобах, 20% за забором в охраняемых вип зонах .

В Бразилии доступ к базовым сервисам регулируется через CPF (налоговый номер), приложения банков и госпрограммы. В глобальном масштабе это будет "цифровой паспорт + валюта". Бедным – ограничения и соцпайки. Богатым – свобода перемещений, элитный уровень потребления, частные армии, криптономика.

Массовые кризисы обнуляют средний класс, превращая его в пролетариат цифровых сервисов. "Безопасность" и "сдерживание врага" оправдывают установку тотального контроля, отмены демократии и права. Инфраструктура строится под элиту: охраняемые кварталы, закрытые логистические цепочки, спецмедицина. Похоже на возврат к феодализму, но это гибрид: цифровой надзор сверху + бразильский социальный ландшафт снизу.

И те, кто поддерживает войну с обеих сторон, похоже, просто планируют свой переход в те самые 20% за вип-забором. Стратегически, их цель как класса в полной ликвидации нищих 80% как социального балласта и присвоение себе всего нацдохода.

Технологический расчёт: роботизация и ИИ позволяют обойтись без масс дешёвой рабочей силы. Следовательно, 80% населения становятся не рабочим ресурсом, а нагрузкой. В стратегических планах элиты – радикальное сокращение социальных обязательств, повышение пенс.возраста, снижение пособий. Всё это "придётся потратить на войну".

Вывод – война это не только геополитика, а может и вообще нисколько не геополитика уже, а инструмент социальной инженерии: отбор тех, кто успеет на "Ковчег 20%", и постепенное выталкивание остальных в небытие.

Источник: тг-канал Тени Руси

Много раз натыкался на исследование, в котором учёные пытались ответить на вечный вопрос: правда ли, что «раньше музыка была лучше».
Результаты оказались совсем не теми, что ожидали ностальгирующие слушатели.
Оказалось, что любимая музыка у человека — это та, что была популярна в их позднеподростковом возрасте.
Не потому что тогда писали лучше, а потому что они сами были другими — восприимчивыми, свободными, жадными до жизни.
Музыка не становится хуже, просто мы уходим из того возраста, где всё впервые.

⸻

Мы любим обобщать.
Так проще жить:
тут свои — там чужие,
здесь хорошо — там плохо,
у нас девушки красивые — у них нет.
Эти обобщения как эмоциональные крошки хлеба, по которым мы возвращаемся к собственному чувству стабильности.
Они создают иллюзию, что мир вокруг нас под контролем, что мы — в правильном лагере, а всё плохое где-то далеко.

Фраза «раньше трава была зеленее» работает не как констатация факта, а как психологическая защита.
Так мы защищаем своё прошлое от перемен — ведь перемены пугают.
Сказать, что «раньше люди были добрее», — значит признать, что теперь стало сложнее разбираться в людях.
А сказать, что «раньше дети были воспитаннее», — значит не хотеть признать, что дети всегда были одинаково шумными, дерзкими и любопытными.

⸻

Обобщение — это форма самоуспокоения

Когда я слышу, как взрослые говорят:

«Сейчас дети ужасные, а раньше нас держали в ежовых рукавицах и поэтому мы выросли нормальными», я улыбаюсь.

Потому что это не про детей, а про взрослых, которым страшно смотреть на мир, который меняется.
В каждом поколении были непослушные, упрямые и чрезмерно свободные. Просто раньше их шалости не снимали на телефон, не выкладывали в сеть.

Сегодня человечество впервые за всю историю живёт в режиме тотальной видимости.
Мы видим плохое не потому, что его стало больше, а потому что оно стало ближе.
Интернет превратил всю планету в огромную деревню, где все сплетни мгновенно долетают до каждого.
И кончено плохое/девиантное поведение собирает больше просмотров, чем тихое добро.

⸻

Мир не портится — он просто стал громче

Людям свойственно сильнее замечать негатив — так устроен мозг.
Это помогало выживать, но теперь мешает понимать.
Мы не видим миллионы нормальных, спокойных, добрых людей, потому что они не кричат.
Мы слышим только тех, кто шумит.

Но стоит остановиться и прислушаться — и окажется, что трава всё так же зелёная, воздух всё так же пахнет наступающей осенью, а дети всё так же спорят со взрослыми, проверяя прочность дозволенных границ.
Просто теперь у нас больше экранов, через которые этот мир видно.

⸻

Когда мы перестаём обобщать, мы перестаём судить.
А когда перестаём судить — начинаем видеть.
Каждый человек, ребёнок, эпоха — это не категория, а целый мир.
Если позволить этому миру быть собой, можно наконец-то позволить и себе быть собой — не подстраиваясь под тех, кто всё делит на «хорошее» и «плохое».

И, может быть, именно тогда мы услышим, что и современная музыка звучит неплохо — просто теперь она принадлежит уже другим восемнадцатилетним.

— Какой же я косорукий...
— Это не то, что мы говорим, когда гвозди рассыпаются.
— А что нужно сказать? - виновато переспросил сын.
- Нужно сказать: «гвозди рассыпались - я их соберу!»
- И всё?
- И всё.

В свое время мне пришлось отучать маму от желания себя обзывать после того как у неё что-то не получилось. Жену тоже отучал от этой плохой привычки.

Думаю, эта привычка появляется после ситуаций, когда тебя обзывали за твою неуклюжесть и если ты успевал обозвать себя раньше, то ты избегал оскорблений со стороны.

Так же считаю самым лучшим наказанием ребенка – исправление содеянного или минимализация последствий при минимально необходимой помощи. Если же ребенок получает физическое или моральное наказание, то эффект приобретает деморализующую составляющую вместо поучительной.

В любом случае все наши ошибки влекут за собой последствия и главное научить решать эти находить их пути решения вместо того, чтобы усугублять их своей реакцией.

Что вы думаете по этому поводу?

— И мы с вами живем в этих огромных городах!

— И знаете почему?

— Нет!

— Что-то в самой атмосфере города подгоняет нас и не дает залениться, может быть, возможности, скрытые в культурных ценностях нашего мира, сконцентрированных, разумеется, только в больших городах.

— Видимо, вы правы, но меня, как военного, пугают гигантские города. Они ведь чудовищные мышеловки на случай ядерной войны, и правительствам не мешало бы это предвидеть. Я не говорю о прямом поражении ядерными ракетами или бомбами. Каждому очевидно, что люди, как нарочно, собраны, чтобы стать перед всеобщей и быстрой смертью. Нет, пусть не будет этого! И все же каждый колоссальный город — Париж, Токио, Нью-Йорк, Лондон, — как водоворот, вбирает в себя массы воды, пищи, топлива в количествах, какие мы с вами же не представим. И если хоть маленький, совсем короткий перебой, разруха в транспорте, работе коммуникаций, тог город станет исполинской ловушкой голодной смерти. Или гибели от жажды более верной, чем в пустыне.

— Это хороший образ — водоворот. Или воронка мельницы, все перемалывающей и производящей нервнобольное, худосочное племя, все дальше уходящее от прежнего идеала человека, каким мы его привыкли видеть в произведениях искусства и мысли прошлых столетий. Нет, настоящие города будущего должны быть похожими на  небольшие дома в маленьких садах, какое бы пространство они ни занимали. И если мы не решим задачи с городами и транспортом, то вся наша цивилизация полетит к черту, породив поколения людей, негодных для серьезной работы, в чем бы эта работа ни заключалась! За городскую жизнь к человеку приступают четыре неминуемые расплаты. За безделье, малость личного труда — шизофрения, за излишний комфорт, леность и жадную еду — склероз, инфаркт, за переживание срока, на какой рассчитан наследственностью данный индивид, — рак, за деторождение как попало, за беспорядочные браки по минутной прихоти, за безответственность в ом важнейшем вопросе, как будущность собственных детей, — расплата — плохая стойкость детей к заболеваниям, наследственные болезни, кретинизм, уменьшение умственных и физических сил потомства.

И. Ефремов "Лезвие бритвы"