Минут через двадцать машину обогнал спортивный мотоцикл, заставив меня вздрогнуть: скорость его была намного выше разрешённой, и внезапный резкий звук двигателя пронёсшегося в сантиметрах от водительской двери агрегата был полной неожиданностью. Сам будучи мотоциклистом, я не сдержал неодобрительного вздоха: ну не в такую погоду на извилистой тёмной трассе так гнать…

– Зря он так, – грустное замечание пассажирки эхом откликнулось на мои мысли.

– Спортбайкеры, – сокрушённо покачал я головой. – Я сам байкер, про них ещё анекдот ходит в мотосреде…

– Про то, что зачем с ними знакомиться, они всё равно одноразовые? – усмехнулась девушка. – Знаю.

Я удивился, но не успел ответить. Дорога впереди загибалась вправо, и там, за поворотом, заметался свет, взвизгнуло, заскрежетало и глухо грохнуло.

– Почти приехали, – внезапно ожила Алиса в таксометре.

Я сбавил скорость. За поворотом полосу перегораживал «Опель» с вмятой внутрь правой задней дверцей. Рядом лежал давешний спортбайк со смятой в гармошку передней вилкой, под которым растекалась маслянистая лужа. В машине кто-то шевелился, пытаясь выбраться из-под выстреливших подушек безопасности, а пилот мотоцикла неподвижно лежал ещё дальше, за машиной, перелетев от удара через внезапное препятствие.

– Вот там, чуть подальше, у остановки тормозни, – со вздохом попросила пассажирка, накидывая капюшон. – Хорошей ночи тебе. И вернись туда, ты же хотел. Замёрзнет же.

– Хорошей ночи, – я послушно включил правый поворотник и свернул к автобусной остановке.

В зеркало заднего вида я наблюдал, как девушка, поёжившись под зарядившим, похоже, надолго ливнем, направилась к мотоциклисту. Тот уже принял сидячее положение, стащил шлем и теперь растерянно оглядывался. Моя пассажирка подошла к нему, что-то сказала и протянула руку. Байкер с некоторой заминкой протянул в ответ свою, легко поднялся на ноги, и они медленно пошли прочь от трассы, на боковую улочку, куда поворачивала машина, не уступившая дорогу мотоциклу.

«Ну хорошо, экип отработал», – облегчённо вздохнул я, включая левый поворотник и разворачиваясь в обратную сторону. В свете фар снова высветилась картина автокатастрофы: покорёженный серый «Опель», осколки мотоциклетного пластика – и неподвижное тело мотоциклиста, из-под шлема которого вытекало тёмное, не успевая собраться в лужу под струями дождя.

Я помотал головой, медленно миновал место происшествия и снова взглянул в зеркало. На самом краю поля зрения мотоциклист, ведомый за руку худощавой бледной девчонкой в толстовке с капюшоном, беспомощно обернулся на свой мотоцикл. Его спутница что-то сказала ему, и он, со вздохом опустив плечи, пошёл следом за ней в темноту.

С силой потерев лицо ладонью, прогоняя смутные догадки относительно своей пассажирки, я отхлебнул энергетика и слегка прибавил газу, направляясь в глухую деревеньку с единственным фонарём. Торопиться, конечно, не нужно, но ведь действительно – замёрзнет же…

Буквы выглядели слишком яркими, как будто светились.
Сначала стало плохо: тошнота, металл на языке, сердце билось неровно.
Ночью пару раз слышал похожий треск — как будто печатали прямо внутри головы.
В з е р к а л е — с т р а н н ы й с в е т . . .
... будто не отражение, а что-то своё.

Прошло две недели. Я пытался убедить себя, что это только со мной. Коллеги говорили, что рядом со мной неуютно. Друзья спрашивали, почему с ними тяжело находиться. Кто-то боялся, кто-то тихо восхищался и отворачивался, будто заметил лишнее.

Я решился вернуться в подвал. Теперь там всё было иначе. Лампа не мигала, а горела ровно. Воздух тяжёлый, густой. Сервер гудел слишком ровно, будто живой. Принтер ждал. Вдруг начали выходить листы. Казалось, что бумага не падает, а уходит внутрь кабелей. Я не смог поймать ни одного. На экране одна за другой появлялись строчки:

"ТЫ НЕ ОДИН"
"ТЫ ЛИШЬ ПЕРВЫЙ"
"МЫ УЖЕ ВЫШЛИ"
"МЫ ВО ВСЁМ"

Я начал думать, что схожу с ума. Решил отвлечься, открыть новости.
Но там тоже было странное.

…писали, что прокурор сжёг папку прямо перед заседанием.
Кто-то добавил: в ней были дела на тех, кого собирались подставить.
Потом говорили, что фамилии прокурора больше нет в базе. Будто стёрли.

STATUS: DATA REDACTED
STREAM—ERR—###

Сосед шепнул: один чиновник выбросился из окна. В записке всего несколько слов — «этот звук внутри, я не могу…».

В блоге известный писатель признался, что сжёг рукопись: «мои слова несут тьму». После этого он исчез.

Все вокруг твердили: совпадения.
А я чувствовал, что между этими историями есть связь. Неуловимая, но ощутимая.

Я начал узнавать других. В метро. В толпе. В окнах домов.
Не случайных людей — тех, кто изменился.
Их глаза не отражали свет — они сами его излучали.
Свет. свет. свет.
Смотреть на них было тяжело: воздух вокруг становился плотным, дыхание сбивалось.
Иногда казалось, что слова вокруг глушатся, остаётся только треск...тр еск...тр_еск.
Таких пока мало. Но каждый раз, когда встречаешь одного, пространство будто шевелится, подстраивается под них.
Как будто сам мир г о т о в и т с я меняться.

И вместе с этим начали ходить истории. Не новости и не слухи — то, что шепчут ночью.

…если услышишь треск, будто работает старый матричный принтер, — не ищи источник.
Даже если у тебя нет принтера. Он может прийти во сне.
Бумага ползёт. Строки светятся.
Говорят, бумага там всегда серая, никогда белая.

И ещё говорят: не смотри. Потому что когда смотришь — что-то в тебе умирает.
Но умираешь не ты. Умирает то, что мешало тебе быть.

Теперь я понимаю, почему это шептали. Потому что после этого приходит другое.

Границы исчезли.
Я перестал чувствовать, где заканчиваюсь.
Это страшнее смерти.
И это не конец.

Я не уверен, что пишу это сам.
пишупишупишу_НЕЯ

> LOG 04: CARRIER CONFIRMED

> STATUS: TRANSMISSION . . .

> DATA STREAM: [CORRUPTED]

> PRINT JOB: ACTIVE

> ... ПЕЧАТЬ ИД…

Файл всё ещё в сети. Его нельзя найти.
Он сам находит.
он сам нахо...
он сам...
он...
.

P. S.
.bak — всегда был тенью. В старых системах так прятали слепки, которые не предназначались для запуска. Резерв на случай сбоя, бэкап, что должен был молчать.
dobro.bak лежал именно так — тихо, как архив света в чёрном ящике.
UNSEAL /ROOT/GOOD сорвало печать. Это не команда запуска, а сигнал восстановления, когда процесс больше не спрашивает разрешения.
.bat отработал бы и исчез, как обычный скрипт.
.bak ждал годами, пока мир даст трещину.
И когда трещина пошла, резерв ожил — и начал разворачивать не строки кода, а саму реальность.

Говорят, такие бэкапы не бывают одиночными. Один восстановился здесь. Остальные просто ждут своих трещин.
И если услышишь знакомый треск — возможно, это уже не моя история. Это твоя.

P.P.S. спасибо @MmmargoSchulze, @xxMSExx,

Я лениво потянулся, чтобы оправдаться перед самим собой, что делаю попытку встать, и тут же снова расслабился.

Стук больше не повторялся, но я уже проснулся. Медленно, почти с раздражением, заставил себя сесть, натянуть штаны, подняться. Подошёл к шкафу, поискать что-то, что можно накинуть поверх старой белой майки. Как будто по заказу, внутри висел халат, которого точно не было вчера: бордовый, с широкими рукавами и золотой вышивкой «Ругенбрамс» на груди. Я накинул его и открыл дверь.

Там никого не было.

Зато на полу стоял жестяной поднос: кофе, яичница, хлеб, йогурт. Рядом — свежая газета и квадратный кремовый конверт с багровым сургучом. Интересно, от кого?

Я занёс завтрак внутрь, поставил поднос на письменный стол. Сел, расправив газету. На первой полосе — заголовок: «Похороны Румии». Прочитал первый абзац и сразу узнал его: это был мой текст.

Тот самый, что я писал вчера.

Но как? Ведь вместо него Ругенбрамс подкинул какую-то бессмыслицу про большую рыбу, которую я, не выдержав, разорвал и выбросил.

Но теперь — вот она. Напечатана. Слово в слово. Без правок, без замен. На первой полосе.

И, что странно, я почти не удивился. Возникло чувство, что… так и должно быть. Если бы кто-то показал мне эту сцену всего неделю назад, я бы счёл себя сумасшедшим. А теперь казалось, что сумасшедший — это как раз тот, кто ещё способен чему-то здесь удивляться.

Я отложил газету в сторону и взял конверт. Краем ногтя поддел сургуч, аккуратно снял его. Внутри лежала записка от мэра. Я развернул её и начал читать, по ходу дела доедая приятно пахнущую тёплую яичницу.

«Доброе утро, Эрик Нильсен!

(Сначала было написано другое имя, но его тщательно зачеркнули и рядом приписали моё.)

Как видишь, ни Ругенбрамс, ни кто-то из нас не желает тебе зла. Мы готовы помочь тебе во всём, что бы ты ни попросил. К сожалению, сегодня все исчезли, поэтому не смогут к тебе прийти и рассказать, что знают об этом городе. Но завтра, я обещаю, это изменится.

Надеюсь, не нужно напоминать тебе о твоих обязанностях журналиста. Оставь статью вечером за дверью, а завтра её напечатают. О чём писать — решай сам.

С уважением,

Уважаемый Герман Штраус».

Ругенбрамс остаётся верен себе: «Ответы будут, но не сегодня».

И всё же — неужели, если я прямо сейчас выйду из дома, то действительно не встречу ни одного человека?

Мне захотелось доказать самому себе, что я могу хоть что-то контролировать в этом городе. Я достал чистый лист, чтобы написать хоть строчку и посмотреть, исчезнет ли она. Медленно, с нажимом, вывел:

«На жителей Ругенбрамса напали кровожадные томаты…»

Отложил лист, даже перевернул. Закрыл глаза. Потом снова посмотрел: дурацкий текст остался на месте.

Ну хоть что-то.

***

Я допил утренний кофе. Он оказался хорош — ровный, насыщенный, будто сварен тем, кто точно знал, сколько мне нужно горечи по утрам. Затем взял жестяной поднос с грязной посудой, чтобы вынести его наружу. Но стоило мне приоткрыть дверь, как прямо передо мной оказалась Хелле.

— Привет! — радостно произнесла она. — Я зайду?

На мгновение я растерялся, потом неловко ответил:

— Конечно, заходи.

Хелле прошла мимо. Я поставил поднос снаружи и прикрыл за собой.

— Мне вообще можно видеть тебя сегодня? — спросил, пока она с интересом оглядывала комнату.

— Ты ещё не совсем житель Ругенбрамса, — ответила она с лёгкой усмешкой. — На тебя указы пока не действуют.

— Вот как… — ответил я, впервые ясно понимая, что всё, что происходило в последние дни, оказалось обманом. Я поднял взгляд на неё и нахмурился.

— А когда я им стану?

— Тебе скажут, — всё так же весело отозвалась она. — Но я пришла сюда по важному делу. А именно… ты должен рассказать мне о своём мире.

Я чуть наклонился вперёд, почувствовав, как напряглись плечи.

— Зачем?

Она опустила голову, будто раздумывая, как сказать это вслух.

— Потому что мы, мёртвые, можем уйти не сразу. У нас есть шанс понять, чего именно мы хотим и куда... А я пока не знаю. Вот и пришла спросить.

— Ты всё время называешь себя мёртвой, но я же вижу, что…

Она не дала мне закончить, просто подняла руку, будто собиралась коснуться моей щеки. Но вместо этого её пальцы вдруг легко прошли сквозь мою голову. Мягко, без сопротивления. Как дым.

Я не сразу понял. Только спустя секунду осознал, что произошло.

— Ты что… призрак? — прошептал я в ужасе.

Хелле громко рассмеялась — весело и звонко.

— Но ты же была на похоронах… — пробормотал я, лихорадочно вспоминая. — Ты делала всё, как остальные…

Я замолчал. Она спокойно смотрела на меня, ждала, когда я сам догадаюсь.

— Подожди… подожди! — пробормотал я. — Я ведь не помню, чтобы ты делала надрез на пальце. Не помню, чтобы ты хоть кого-то касалась…

Она чуть кивнула.

— То есть… ты и вправду…

— Давай, я лучше тебе всё покажу, — тихо ответила она, развернулась и прошла сквозь закрытый дверной проём, даже не заметив его.

Меня окатило холодной волной. Я машинально двинулся следом и сразу ударился грудью о дерево. Опомнился, взялся за ручку, открыл и уже без слов последовал за ней всё в том же халате.

Как только после тёмного трактира мы оказались на площади, я сощурился — солнце било прямо в глаза.Пространство было открытым и ровным, но пустым. Вокруг ни души. Только ветер гнал пыль по плитке и шелестел сухой листвой, скопившейся у стен.

Я огляделся.

В нескольких окнах висели опущенные шторы. Боковым зрением уловил движение, будто что-то шевельнулось за стеклом, но как только я поднял взгляд, там уже никого не было.

Хелле остановилась, кивнула влево и сказала:

— Видишь четыре башни?

Я посмотрел туда. Да, одинаковые квадратные строения, этажей в пять. В каждой — чёрная дверь и вертикальный ряд окон. Башни такие же, как весь Ругенбрамс: белая матовая штукатурка, тёмные балки, складывающиеся в треугольники и квадраты.

— Вижу, — сказал я.

— Пойдём туда.

Хелле уверенно направилась ко второй башне справа и без колебаний проскользнула внутрь. Я открыл дверь и шагнул следом за ней.

Внутри оказалось тесное помещение. Стены были обшиты тёмным деревом, вдоль них — гладкие латунные поручни. На потолке в грязном плафоне тускло горела лампа.

Справа от меня оказался массивный рычаг с отполированной рукояткой. Я обернулся к Хелле, она пряталась за своей привычной улыбкой.

— Нажми на него, — сказала она.

Я нажал. Через долю секунды щёлкнул механизм, рычаг подался, послышался негромкий скрип, и помещение резко тряхнуло, а потом оно стало медленно опускаться.

— Это… лифт? — слова вырвались сами.

— Что-то вроде.

Снова тихий скрип, щелчок где-то в стене.

— Но…

— Не бойся. Ещё чуть-чуть.

— Тут же не должно быть электричества…

— Не совсем так, — ответила она.

До меня наконец дошло: меня, кажется, снова надули. Я насупился и замолчал. Хелле взглянула на меня, на секунду прикусила губу, будто что-то обдумывала, но уже через мгновение снова улыбнулась. Лифт остановился.

— Будьте любезны! — она показала на дверь.

Я открыл дверь — и невольно ахнул. За порогом простиралось пространство, больше похожее на внутренности огромного корабля или лаборатории из фантастических фильмов. Прямые стены уходили далеко в стороны и вверх, потолок терялся в ярком бело-голубом освещении. Воздух был сухим, прохладным, почти стерильным. Пол покрыт гладким серым материалом без швов.

Повсюду — вертикальные капсулы. Высокие, герметичные, одинаковой формы, расставлены в ровные ряды. Они поднимались этаж за этажом — от пола до потолка, с металлическими мостиками и узкими лестницами между уровнями. От каждой капсулы тянулись провода и трубки. Я машинально начал считать и сбился после пары десятков. Начал заново — снова сбился.

Мне показалось, что я тут был. В каком-то сне, в котором нельзя было ни проснуться, ни умереть, только стоять и пытаться считать.

— Мы все здесь были когда-то, — тихо ответила Хелле, глядя куда-то вверх.

Я не ответил, просто остался стоять, затаив дыхание, посреди очередной загадки этого города.

Продолжение следует: девятая глава "Реальный мир" появится здесь в пятницу, 12 сентября.

Автор: Вадим Березин

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь!

ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter

Леонид сделал несколько глубоких, хриплых вдохов, выпрямляясь у трубы. Он провёл рукой по лицу, смахивая ледяную влагу, и его взгляд снова стал собранным и острым.

— Всё, — он оттолкнулся от опоры, движения чуть скованные, но твёрдые. — Прошляпил момент. Больше не повторится.

Он поднял арбалет из воды, с отвращением стряхнул с него слизь и быстрым, отработанным движением проверил механизм и протянул его Сереге.

Сергей, видя его собранность, сделал и свой вывод. Он с силой выдохнул, сжал и разжал кулаки, сбрасывая с себя остатки нервной дрожи. Лицо его огрубело, в глазах появилась знакомая едкая усмешка.

— Ладно, — буркнул он, забирая оружие. — Развлекательное шоу «Охотники за привидениями» продолжается. Только в следующий раз, старик, давай без этих её воздушных поцелуев. Не комильфо.

Леонид мотнул головой, окончательно придя в себя,

— Это не конец! Она везде! В каждом забытом ребёнке! В каждой тёмной щели! Она ждала долго... Остановить ее нужно здесь и сейчас!

Сергей, проверяя, не отвалилось ли что-нибудь у арбалета, хрипло усмехнулся:

— Ну, отлично. Значит, план такой: найдём её главный офис, устроим там внеплановую проверку санэпидемстанции, а потом выставим ей счёт за моральный ущерб и испорченную обувь. Если уж она решила стать сетью быстрого питания для обиженных детей, пусть готовится к внезапной инспекции Роспотребнадзора.

Леонид, всё ещё бледный, но с собранным взглядом, опёрся о стену и кивнул на Сергея:

— Проверь все. Стрелять, может, и не придётся, но пусть все будет на готове.

— Всё в порядке, — бросил он, перекидывая арбалет на плечо. — Готов к труду и обороне. Только пахнет теперь, как отрава для тараканов.

Он посветил фонарём вглубь туннеля, где терялся зловонный след.

— Ну что, старик, в гости к самой любезной хозяйке города?

Преследование

Они двинулись вглубь. Туннель сужался, свод опускался всё ниже, заставляя их идти в полусогнутом состоянии. Воздух стал густым и тяжёлым, им было трудно дышать. Стенки коллектора здесь были не просто мокрыми — они были облеплены слоем склизкой, пульсирующей биоплёнки, отдалённо напоминающей гниющее медузье тело. Со стен то и дело срывались и падали в воду комья этой живой слизи, с тихим чавканием растворяясь в потоке.

Вода под ногами стала гуще, похожей на жидкую кашу. В ней плавали не просто тряпки, а какие-то бесформенные, волокнистые сгустки, похожие на спутанные волосы, перемешанные с костями мелких животных. Луч фонаря выхватывал из мрака ржавые, полуразрушенные люки, из которых сочилась та же чёрная, маслянистая жижа, и странные, похожие на грибы, наросты на стенах, источавшие тот самый сладковато-гнилостный запах, доведённый здесь до удушающей концентрации.

Преследование превратилось в утомительное, отвратительное бредение по кишкам спящего города. Каждый шаг давался с усилием, отрывая сапоги от липкого дна. Они шли, и только тихое, злое шипение Леонида да хриплое дыхание Сергея нарушали гнетущую, вязкую тишину этого подземного ада. Они были близки. Оба это чувствовали.

Сергей, продираясь через паутину толстых кабелей, хрипло спросил:
— Лёнь, а как ты меня вообще нашёл? Ты же был на чердаке. Рация сдохла.

Леонид, не замедляя шага, отозвался сухо, почти машинально:
— Услышал, как ты люк захлопнул. Грохот на весь подвал. Спустился — куклы твои сидят, по кругу, как на сборе политбюро. Понял, что ты тут копался. Потом твой рюкзак нашёл у стеллажей. Дальше — логика. Раз есть люк, значит, полез вниз. Искал по сладковатому смраду. Вот и нашёл.

Сергей, споткнувшись о что-то мягкое в воде, хмыкнул:
— Ладно с люком. Скажи честно, старик... ты же её раньше видел. Эту... няню. Не в больнице, а раньше. Знаком, да? Откуда такая уверенность, куда бежать и чем стрелять?

Леонид на секунду замедлил шаг, его спина напряглась.
— Таких... явлений... не бывает двух одинаковых. Но у них есть общие черты. Как у болезней. Симптомы.

— Симптомы, — с едкой усмешкой повторил Сергей. — Ну и каковы симптомы у нашей милой дамы? Кроме любви к куклам и говорящим трупам?

— Они находят места силы. Где много боли. Или страха. Старые больницы, тюрьмы, детдома... — Леонид говорил монотонно, глядя вперёд в темноту. — И они всегда следуют шаблону. Находят самого слабого. Обустраивают гнездо. Оставляют метки. Здесь всё совпало.

— Совпало, — не отставал Сергей. — Слишком уж много совпадений, Лёнь. Ты знал, куда идти. Что искать. Как будто... уже проходил этот квест.

Леонид резко остановился и обернулся. Его лицо в отблесках фонаря было жёстким.
— Я знаю, как работает ржавчина. Она всегда начинается с маленькой трещины. Потом проедает металл насквозь. Здесь то же самое. Мы ищем ту самую трещину. Первую точку. Всё остальное — неважно. Понял?

Он не стал ждать ответа, развернулся и снова зашагал вперёд, его фигура растворялась в сыром мраке. Ответ прозвучал, но ровным счётом ничего не объяснил — лишь приоткрыл дверь в ту самую бездну, в которую Сергей боялся заглянуть.

Туннель внезапно оборвался, выведя их в обширное подземное пространство, похожее на затопленный зал старой насосной станции или гигантский коллекторный колодец. Сводчатый потолок терялся в темноте где-то наверху, с него свисали толстые кабели в проржавевшей оплётке и сталактиты из вековой плесени.

Их фонари, слившись воедино, выхватили из мрака картину, от которой у Сергея перехватило дыхание, а рука непроизвольно сжала арбалет.

Посреди зала, на небольшом возвышении, которое чудом оставалось сухим, стоял алтарь.

Не алтарь в привычном смысле, а кошмарное, кощунственное его подобие. Его основой служила груда старых, истрёпанных кукол, тряпичных и фарфоровых, с выколотыми глазами и выдранными волосами. Они были сложены в пирамиду, увенчанную самой большой куклой — той самой, из квартиры «нулевого пациента», в её самодельном траурном платьице. На её фарфоровой груди был нарисован тот самый спиралевидный символ, но теперь он был выведен не мелом, а чем-то тёмным и липким, что отсвечивало багровым в луче фонаря.

Перед этим идолом, на развалившемся ящике, были аккуратно разложены «дары»:

• Пучок седых человеческих волос, перевязанных детским бантом.

• Несколько молочных зубов, выложенных в форме круга.

• Расплющенная алюминиевая кружка, явно из больничной столовой.

• Игрушечная лопатка, вся в бурых подтёках.

От всей этой композиции тянулись «нити». Чёрные, липкие, похожие на паутину, но неестественно толстые и блестящие, они расходились по всему помещению, опутывая ржавые трубы, уходя в вентиляционные шахты и даже спускаясь в воду, словно пульсирующие кровеносные сосуды какой-то гигантской твари. Воздух над ними дрожал, как над раскалённым асфальтом.

Но самое ужасное было на стенах. Они были испещрены детскими рисунками. Десятки, сотни листов бумаги, вырванных из книг и альбомов, прилепленные к сырому бетону какой-то слизью. На одних были те самые каракули: солнце, домик, мама, папа. Но на большинстве — лишь одна и та же повторяющаяся картина: высокая, худая тень с огромными руками, ведущая за руку маленькую фигурку. И подпись, выведенная разными почерками, от неуверенного детского до странно уверенного и зрелого: «Я и моя няня. Мы вместе навсегда».

Тишина в зале была не мёртвой, а звенящей, наполненной низким, едва уловимым гулом, исходящим от самих чёрных нитей. Казалось, само пространство выдохлось, затаившись в ожидании.

Сергей, подавив рвотный позыв, прошептал, крепче сжимая арбалет:
— Боже... Лёнь... Так вот же оно. Центр.

Леонид не ответил. Он стоял, впиваясь взглядом в куклу-идол, его лицо было бледным и абсолютно непроницаемым. Он смотрел на то, откуда всё началось. На источник кошмара, проглотившего целый город. И в его глазах не было страха. Была только холодная, стальная решимость.

Они нашли место, что вскормило древнюю мерзость. И теперь они находились прямо в его пасти.

Сергей, опасливо оглядывая пульсирующие чёрные нити, сглотнул ком в горле. Его взгляд скользнул по кукольному алтарю и детским рисункам, застывшим на стенах. Пальцы сами собой сжали приклад арбалета.

— Ну, старик, поздравляю с находкой, — его голос сорвался на хриплый шёпот. — Аптека «Сказка» в её ассортименте. Что делаем? Просто такую красоту ломать — грех. Может, сначала зажечь свечку? Стрелять будем или устроим шашлык?

Леонид не сводил глаз с идола. Его лицо было каменной маской.
— Всё это — не причина. Это — следствие. Антенна. Она усиливает связь, питает её, но не является источником.
Он медленно провел лучом фонаря по стенам, останавливаясь на спиралевидных символах, нарисованных в углах помещения.
— Источник — там, глубже. В камне, в земле под нами. В самой старой боли этого места. Это... только передатчик.

Сергей мрачно переложил арбалет с руки на руку.
— Отлично. Значит, надо не антенну сломать, а вырвать весь передающий центр с корнем. А у нас, на минуточку, из тяжёлого — этот арбалет, полканистры бензина да наши светлые головы. Планы есть, полковник?

Леонид наконец оторвал взгляд от алтаря и посмотрел на Сергея. В его глазах горел холодный, методичный огонь.
— План есть. Мы не будем ломать антенну. Мы её глушим.
Он ткнул пальцем в ящик с «дарами».
— Сначала сжигаем это. Все её «якоря». Всё, что связывает её с этим местом и с жертвами. Потом — главную куклу. Бензином. Солью. Всё, что есть. Без остатка. Стрелять будешь только в крайнем случае. Этим, — он кивнул на арбалет, — можно лишь разозлить её.

— А если ей это не понравится? — Сергей уже скинул рюкзак, доставая канистру. — Если она решит лично на чаепитие прийти?

— Рассчитываю на это, — Леонид принял у него арбалет, чтобы освободить руки. Его голос прозвучал зловеще спокойно. — Когда её «антенна» начнёт гореть, она почувствует. И придёт. Это будет её последняя ошибка. Пока она здесь, мы найдём ту самую щель в полу и зальём её бензином и солью. Выжжем всё дотла.

Он посмотрел на Сергея, протягивая обратно арбалет.

Вот и все...

Сергей со щелчком открыл канистру. Резкий запах бензина, едкий и грубый, на мгновение перебил сладковатую вонь тлена.
— Ну что, «нянечка», получай гостинец, — прохрипел он, и полил горючим ящик с «дарами».

Леонид в это время обкладывал главную куклу-идол пропитанными солью тряпками, высыпая на нее последние запасы трав из мешочка. Его движения были быстрыми и точными.

— Огонь, Сергей! — скомандовал он, отскакивая от алтаря.

Серёга чиркнул зажигалкой и швырнул её в лужу бензина.

ШУУУМ! Огненный шар рванулся вверх, осветив жуткий зал ослепительно-ярким, пляшущим светом. Пламя жадно лизнуло старые бумаги, кукольные волосы, дерево. Тряпичные куклы вспыхивали, как факелы. Воздух наполнился треском горящего пластика, вони паленой шерсти и… тонким, визгливым скрипом.

Это скрипела от жара фарфоровая кукла на вершине пирамиды. Её улыбка, освещенная снизу адским пламенем, стала по-настоящему дьявольской.

И тогда зазвенели «нити».

Тонкий, леденящий душу звон пронёсся по чёрным, пульсирующим струнам, опутывающим зал. Он нарастал, сливался в пронзительный, невыносимый визг, от которого кровь стыла в жилах. Казалось, воют сами стены, сама тьма.

— Вот и понеслись нервы! — крикнул Сергей, затыкая уши руками. — Работает, Лёнь!

Но Леонид не отвечал. Он смотрел на стену напротив. Тени от огня плясали на детских рисунках, и фигуры на них будто ожили. Тени-няни начинали шевелиться, их огромные руки тянулись к нарисованным детям.

— Она идёт, — глухо сказал Леонид. — Готовься.

Воздух затрепетал. Пламя костра внезапно погасло, будто его захлопнула невидимая дверь. На секунду воцарилась абсолютная, давящая тишина. И тут же из главного коллектора, с рёвом вырвался столб чёрной, зловонной воды. Он не падал обратно, а застыл в воздухе, принимая форму.

Форма высокой, тощей женщины с несоразмерно длинными руками-плетями. Её лицо было слепым пятном, пустотой, всасывающей свет, а из груди, прямо из той самой раны, что оставил болт Леонида, сочились чёрные, как смола, слёзы. Это был не её истинный облик, а проекция, слепленная из грязи, отчаяния и памяти её жертв.

— СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ… — прогремел голос, ударивший их не по ушам, а прямо по сознанию. Он был соткан из шепота детей, скрипа качелей, плача матерей и сухого треска ломающихся кукол. — ВЫ ПРИНЕСЛИ МНЕ НОВЫЕ ИГРУШКИ?

Одна из её рук-плетей молнией рванулась к Сергею. Тот едва успел отпрыгнуть, и чудовищная лапа с грохотом вмяла в пол то место, где он только что стоял.

— Нет, сука, мы принесли тебе увольнение! — заорал Сергей, вскидывая арбалет.

Щёлк-свист! Болт пролетел сквозь туманное тело, не причинив ему вреда, и с глухим стуком вонзился в стену. Тварь издала звук, похожий на скрип разрываемого металла — смех.

— ЖАЛКИЕ ПОПЫТКИ. ТЫ СТРЕЛЯЕШЬ ТАК ЖЕ, КАК И ОН ТОГДА… В ТЕМНОТЕ...

Леонид побледнел. Тварь снова лезла в его голову.

Вторая рука метнулась к Леониду. Он не стал уворачиваться. Вместо этого он рванулся навстречу удару, пригнулся, и рука просвистела над его головой. В следующее мгновение он швырнул в центр чёрного туманного силуэта стеклянную ёмкость с какой-то смесью.

Раздался оглушительный ХЛОПОК, и сущность взревела от боли и ярости. Её форма задрожала, поплыла..

— Она не бестелесная! — крикнул Леонид Сергею. — Она держится на этих нитях! Руби их! — И Леонид швырнул небольшей топор, что висел на поясе все это время.

Сергей уже бросившийся к ближайшей пульсирующей чёрной жиле, соединявшей алтарь с вентиляционной шахтой. С ловкостью поймал спасительный металл.

— На, получай, мразь! — завопил он, со всей силы вгоняя лезвие в блестящую склизкую поверхность.

Из «нити» брызнула густая, чёрная жидкость. Раздался ещё один вопль, на этот раз полный настоящей, животной боли. Тень женщины дёрнулась, стала прозрачнее.

— ХВАТИТ! — взревела тварь, и её форма рухнула, превратившись в ползучий, мгновенный туман. Он накрыл Сергея с головой.

Тот закричал. Но не от боли. Перед его глазами поплыли видения. Одиночка. Решётка. Унижение. Голос в его голове стал сладким и вкрадчивым.

«ОНИ ТЕБЯ БРОСИЛИ. ВСЕГДА БРОСАЛИ. ОН ПРИВЁЛ ТЕБЯ СЮДА, ЧТОБЫ ТЫ УМЕР. СДАЙСЯ. ПЕРЕСТАНЬ ЧУВСТВОВАТЬ. Я ЗАБЕРУ ТВОЮ БОЛЬ. Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СИЛЬНЫМ».

Сергей замер, его рука разжалась, топор со звоном упал на пол. По лицу потекли слёзы. Он медленно стал опускаться на колени.

— Сергей! Держись! Не слушай, а ложь! — закричал Леонид, но его самого отбросило невидимым ударом к стене. Он увидел, как тёмная масса начала обволакивать его напарника, втягивая его в себя.

И тогда Леонид понял. Он не мог убить её. Но он знал, в чем ее слабость. От чего она зависит.

Он вскочил, не обращая внимания на боль, и рванулся не к Сергею, а к тлеющим остаткам алтаря. Он схватил наполовину обгоревшую куклу-идол. Её фарфоровое лицо было раскалённым.

— ЭЙ! — закричал он изо всех сил, и его голос грохнул по подземелью. — СМОТРИ СЮДА!

Туман, пожиравший Сергея, дрогнул. Слепое лицо сущности повернулось к Леониду.

«ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВЫБОР, СТАРИК? УМЕРЕТЬ ПЕРВЫМ?»

— Нет, — тихо, но чётко сказал Леонид. — Вернуться.

И он с силой швырнул раскалённую куклу прямо в чёрную, зияющую дыру главного коллектора — туда, откуда явилась тварь, в её истинное логово.

— Возвращайся туда, откуда пришла! — его голос сорвался на рык. — Твоей игре конец! Ты проиграла! ТЫ ОДНА!

Он бил в её самую суть. Он отрицал её связь с миром, её победу, её силу. Он указывал на её вечное, неизменное одиночество в тёмной яме.

Раздался оглушительный, визг — звук абсолютной, безутешной ненависти. Туман мгновенно отринул обессилевшего Сергея, который рухнул на пол, и ринулся к коллектору. Он не просто нырнул в него. Он схлопнулся, всосался в чёрную воду, как в воронку, увлекая за собой все чёрные нити, которые с сухим треском рвались и умирали.

Зал погрузился в тишину. Только потрескивали угольки да журчала вода.

Леонид, тяжело дыша, прислонился к стене. Потом подошёл к Сергею, перевернул его. Тот был бледен, но в его глазах, полных ужаса, уже проглядывало осознание.

— Чёрт… Лёнь… — он с трудом выдохнул. — Она… она мне мамку обещала вернуть… И водки… целое море…

— Врёт она всё, — хрипло сказал Леонид, поднимая его. — Врёт, потому что сама ничего не имеет. Ничего, кроме голода. Держись.

Он помог Сергею встать. Они посмотрели на опустевший, загаженный зал. Пахло гарью и развеивающимся смрадом. Рисунки на стенах почернели и осыпались.

— Ушла? — спросил Сергей, всё ещё не веря.

— Ушла, — подтвердил Леонид. — Не уничтожена. Изгнана. Загнана обратно в свою нору.

— Надолго?

Леонид взглянул на чёрную дыру коллектора.

— Пока здесь есть темнота, а у людей — обиды, она будет ждать. Но теперь мы знаем, как с ней говорить.

Он потушил последние тлеющие угли, закинул рюкзак на плечо.

— Пошли. Выберемся отсюда. Я первый раз в жизни так хочу просто увидеть солнце.

Опираясь друг на друга, два охотника зашагали прочь из подземного ада, оставляя за спиной лишь пепел, ржавчину и звенящую, временную тишину.

Их путь наверх был долгим и мучительно осторожным. Каждый скрип ржавой лестницы, каждый шорох воды в коллекторе заставлял их замирать и вжиматься в тени, сжимая оружие. Леонид шёл первым, его дедов топор был наготове, а взгляд метался по каждому тёмному уголку. Сергей, прикрывая тыл, вёл прицел арбалета по пустым тоннелям за спиной, его палец не сходил со спускового крючка. Они не говорили, экономя силы и прислушиваясь к звенящей тишине, ожидая нового нападения, нового обмана. Но кроме их собственных шагов и учащённого дыхания, ничего не нарушало могильного покоя подземелий.

Они выбрались через тот же люк. Тело полицейского куда-то унесло течением. Подвал больницы был пуст. Осторожно, как диверсанты, они миновали подсобки и вышли в ночь через чёрный ход. «УАЗик» ждал их там, где они его оставили, — мокрый, грязный и бесконечно родной.

Они не уехали сразу.

Следующие несколько дней стали тягучим, напряжённым ожиданием. Они сменили убежище, перебравшись в заброшенный гараж на другом конце города. Дежурили по очереди, спали урывками. Леонид объезжал город, прикидываясь местным алкоголиком, и вслушивался в разговоры у магазинов. Сергей наблюдал за больницей и детской площадкой из-за угла.

Но город медленно, очень медленно начинал оживать. На окнах первых этажей кое-где исчезли криво прибитые листы фанеры. Во дворе того самого «первого дома» на третий день появилась пара малышей под присмотром бледной, но живой матери. Слухи о «чёрной лихорадке» стали потихоньку стихать, замещаясь обычными сплетнями о плохой экологии и некачественных продуктах.

Тварь не вернулась. Во всяком случае, не явила себя открыто. Та тихая, всепроникающая плесень ужаса, что отравляла воздух, начала рассеиваться. Она была изгнана из своего сердца, из своего передатчика, и теперь зализывала раны где-то в самой глубокой тьме.

На пятый день, заправившись и закупившись консервами, они молча погрузились в «УАЗик». Сергей повернул ключ зажигания, и двигатель зарычал привычным, утробным рыком.

— Всё? — хрипло спросил он, глядя на серые улицы в лобовое стекло.

Леонид, глядя в боковое зеркало на удаляющиеся пятиэтажки, произнёс чуть слышно:
— Пока всё.

Машина тронулась с места и покатила по мокрому асфальту прочь из города, оставляя за спиной молчаливые дома и незакрытые до конца двери в иной мир. Они выиграли битву. Но война с тем, что живёт в тёмных углах детских комнат и в глубине одиноких сердец, была бесконечной.

Конец...?

Спустя четыре месяца в одной из квартир, что стояла как раз на пути того самого зловещего полукружия, которое когда-то очертил на карте Леонид, девочка Наташа тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку.

Папа вечно на работе, мама вечно у плиты или с тряпкой в руках. Её рассказы о школе встречали отстраненными кивками, а просьба поиграть — усталым «потом, дочка, я очень занята». Мир стал огромным, пустым и очень одиноким. Она чувствовала себя прозрачной, ненужной, мебелью в собственной жизни.

И вот, когда сгустились сумерки, а комната погрузилась в синеватую мглу, из самого тёмного угла, где копилась пыль и тени, послышался тихий шорох. Наташа замерла, затаив дыхание. Из тьмы медленно выплыла… девочка. Примерно её возраста. На ней было нарядное, но странно старомодное платьице, слегка выцветшее и слишком чистое для такого укрытия.

— Я слышала, тебе грустно, — девочка, сделав шаг вперёд. От неё пахло мёдом, густым, приторным, и чем-то ещё — затхлым, плесневелым, будто из давно запертого подвала. — Со мной тоже никто не хочет дружить. Но мы можем дружить вместе. Я буду твоей самой лучшей подругой. Всегда.

Она улыбнулась. Улыбка была неестественно широкой и совсем не детской. В её глазах, казалось, плавали тени целой вечности.

— Меня зовут Няня. Давай поиграем?

В дальнем углу комнаты, на книжной полке, плюшевый мишка, подарок отца, на который тот уже и не смотрел, лежал лицом вниз. А из-под кровати, будто из самой толщи тьмы, на чистый ковёр выползла первая, почти невидимая ниточка чёрной, липкой плесени.

— Дальше — врозь, — Леонид остановился на развилке. Его лицо в свете фонаря было резким. — Я на чердак. Если эта тварь где-то и прячет свою главную «куклу», то там. Ты — вниз. Морг, подвал, технические помещения. Ищешь всё, что пахнет не лекарствами, а тем самым цветочным смрадом, а так же кусается, дерется или странно себя ведет.

Сергей мрачно кивнул.
— Яснопонятно. Только если встречу мента?

— Не встретишь. Они все на показуху у входа толпятся. Связь каждые пятнадцать минут. — Леонид бросил ему один из двух раций. — Не молчи. И если что... — он сделал паузу, — стреляй сначала, потом разбирайся. Здесь не до церемоний.

— Ага, — Сергей уже поворачивался к тёмному пролёту лестницы, ведущей вниз. — Только если я начну орать в рацию, что на меня напал говорящий труп, не бросай меня, психа, на растерзание санитарам.

— Договорились, — тень ухмылки мелькнула на лице Леонида. — Удачи.

— И тебе не сдохнуть, старик.

Они растворились в темноте разных коридоров, оставив за спиной призрачный свет мигалок и тихий гул голосов, не подозревающих, что настоящая охота только началась.

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Лестница на чердак скрипела от пыли и опавшей с потолка штукатурки под ногами Леонида, каждый шаг отдавался гулким эхом в бетонной шахте. Дверь наверху была заперта на тяжелый амбарный замок, но ржавые петли поддались после двух сильных ударов могучего плеча.

Пространство чердака оказалось огромным, как ангар. Воздух был сухим, густым и горьким от пыли десятилетий. Луч фонаря выхватывал из мрака горы старого хлама: сломанные койки, спиленные кресты от могил (видимо, из старого морга), груды пожелтевших бумаг. Десятки сквозных вентиляционных шахт, словно чёрные дыры, уходили вглубь здания, разнося тишину.

«На месте, — тихо доложил Леонид в рацию. — Ничего, кроме старого барахла и пыли. Иду глубже».

Он двигался медленно, методично просвечивая завалы. Фонарь выхватил странный узор на бетонной стене — не граффити, а аккуратно выведенная сажей или углем спираль, похожая на те, что они видели в квартирах. Но и только. Ни следов, ни звуков, лишь давящее ощущение, что за ним наблюдают из сотен тёмных углов.

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

Спуск в подвал оказался путешествием в ад. Воздух становился всё гуще, влажнее и пропитался тем самым сладковато-трупным запахом, который сводил с ума. Фонарь выхватывал ржавые трубы, капающие конденсатом, щиты с оборванными проводами.

«Ну и дыра, — прошипел Сергей в рацию. — Тут даже грибы-мутанты сдохнут со скуки. Только плесень да паутина. И вонь... как в гробу у кондитера».

Он наткнулся на дверь с табличкой «МЕД. ОТХОДЫ». Замок был сорван. Внутри — стеллажи с пакетами желтого биомусора. Но в углу, за стеллажом, его луч выхватил нечто иное: аккуратную горку из кукол. Старых, потрёпанных, с вытертыми лицами. Они сидели в идеально ровном кругу, словно участвуя в чаепитии. А в центре круга лежал распоротый мешок с отходами, из которого сочилась тёмная, липкая масса, пахнущая мёдом и гнилью.

«Лёнь, — Сергей присел на корточки. — Кажется, я нашёл их клуб по интересам. Кукольный кружок «Юный патологоанатом». Жутковатое зрелище».

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Леонид, обходя громадный вентиляционный блок, получил сообщение. Он нахмурился.
«Опиши точнее. Есть ли символы? Надрезы? Нити?»

«Ничего такого. Просто куклы сидят и молча осуждают мое вторжение. Жду указаний, о великий следопыт».

Леонид с досадой пнул старую коробку с картотекой. Пыль столбом взметнулась в воздух. Он осмотрел все воздуховоды, все углы. Ничего. Чердак был мёртвым местом. Ловушкой для пыли и призраков прошлого, но не логовом существа, которое они искали.

«Чисто. Спускаюсь. Держись там, не шуми».

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

«Да я тут тише воды...» — начал было Сергей, но его фразу перебил резкий, металлический скрежет снаружи.

Дверь в подсобку, ведущую в его коридор, с визгом открылась. В проёме, ослеплённый лучом своего фонаря, стоял рослый сотрудник в полицейской форме. Его лицо было изумлённым и мгновенно напряжённым.

— Эй! Кто тут?! — его голос громыхнул в низких потолках подвала, заставляя Сергея вздрогнуть. Рука полицейского потянулась к кобуре.

«Лёнь! — Сергей вырубил фонарь и шарахнулся вглубь помещения, за стеллажи, прижимаясь к рации. — У меня гости! Очень официальные!»

Из рации послышался лишь треск — помехи или сдавленное ругательство Леонида. А в тишине подвала уже раздавались тяжёлые, уверенные шаги, приближающиеся к его укрытию.

— Выходи с поднятыми руками! — прогремел голос. — Тебя всё равно найдут!

Сергей, прижавшись к холодной стене, сжал в руке фонарь. Диалог явно не предвиделся.

[Вторая часть]

— Лёнь! Чёрт! — Сергей яростно потряс рацией, но в ответ был лишь треск помех, заглушаемый тяжёлыми, уверенными шагами полицейского за стеллажами. Луч фонаря метался по проходам, выхватывая ржавые трубы и груды хлама.

«Выходи! Последнее предупреждение!» — голос был уже ближе, всего в паре метров.

Мысли пронеслись вихрем. Схватка? Нет. Шума будет на всю больницу. Бежать? Куда? Взгляд Сергея упал на массивную чугунную решётку в полу, почти скрытую под сдвинутым в сторону старым матрасом. Люк. Старый, ржавый, но с видимой ручкой.

Решение пришло мгновенно. Сергей рванулся вглубь подсобки, к груде пустых картонных коробок, и с силой столкнул её на пол. Грохот раздался по подвалу.

— Стой! — раздался возглас за спиной, и шаги устремились к источнику шума.

Пользуясь моментом и прикрываясь шумом, Сергей отбросил матрас в сторону, ухватился за холодную, шершавую ручку люка и изо всех сил потянул на себя. Металл со скрежетом поддался. Пахнуло затхлым, спёртым воздухом и чем-то ещё — сладким и гнилостным, гораздо более сильным, чем наверху. Бездонная чёрная дыра зияла под ним.

Луч фонаря выхватил из темноты верхние ступени узкой, почти вертикальной металлической лестницы.

Шаги уже были рядом. Сергей, не раздумывая, прыгнул в проём, успевая захватить крышку люка и с силой дёрнуть её на себя. Тяжёлая чугунная плита с оглушительным лязгом захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы, и погрузила всё в абсолютную темноту. Сверху донёсся приглушённый, яростный крик и несколько глухих ударов по металлу. Звуки быстро стихли — либо полицейский пошёл за подмогой, либо решил, что дверь заперта изнутри.

Сергей стоял на узкой ступеньке, прислонившись лбом к холодному металлу лестницы, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось как бешеное. Вокруг царила кромешная тьма, нарушаемая лишь лучом его фонаря, который он теперь включил. Он светил вниз. Лестница уходила в непроглядную черноту. Тот самый сладковато-трупный запах был отсюда гораздо сильнее.

— Лёнь... — снова прошипел он в рацию, уже без особой надежды. — Я в какую-то дыру провалился. Пахнет, будто тут весь сахарный завод сдох. Если не отвечаешь... я пошёл вниз. Надеюсь, там не очередной коп с фонарём.

В ответ — лишь мертвая тишина и треск. Сунув рацию в карман, Сергей начал медленно спускаться по шаткой, скрипящей лестнице в самое нутро больничного комплекса.

[ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.]

Леонид, спускаясь по скрипучей лестнице с чердака, яростно стучал по рации.
— Сергей! Приём! Чёрт! — В динамике раздавались лишь помехи и отдалённые, искажённые обрывки фраз. «...гости!..» «...официальные!..»

Он замер, прислушиваясь. Снизу, из глубины здания, донёсся приглушённый, но отчётливый лязг тяжелого металла. Как будто захлопнулся массивный люк. Затем — настороженная тишина.

Лицо Леонида исказилось от досады и тревоги. Он двинулся вниз, перескакивая через ступеньки, его сапоги гулко стучали по бетонным пролетам. Он шел на звук, на смутную догадку, что его напарник нашёл нечто важное и оказался в ловушке. И теперь он был один в этом проклятом месте, а связь прервана. Охота внезапно превратилась в спасательную операцию.[СЛИВНОЙ ТУННЕЛЬ. СЕРГЕЙ.]

Металлическая лестница закончилась, упёршись в скользкий, покрытый чем-то чёрным бетонный пол. Сергей спрыгнул вниз, и ботинок с противным чавканием ушёл по щиколотку в нечто тёплое и вязкое. Он вздрогнул от отвращения.
— Фу, бля.

Воздух был другим. Не больничным — густым, спёртым, смердящим. Запах был сложным, многослойным: химическая острота хлорки и щелочей, тяжёлое дыхание ржавых труб, сладковатая нота разложения и под всем этим — постоянный, тошнотворный фоновый аромат человеческих отходов, въевшийся в самые стены. Дышать хотелось через рукав.

Туннель был низким, принуждая его слегка сгорбиться. Сводчатый потолок, сложенный из пористого, мокрого бетона, местами был опутан паутиной толстых труб и кабелей в проржавевшей оплётке. Со стен сочилась влага, стекая в жёлоба, которые вели в чёрную, бездонную дыру в центре пола — основной коллектор. Вода с тихим, гипнотизирующим журчанием струилась туда, унося с собой бог весть что.

Свет фонаря, его единственный друг в этом аду, выхватывал из мрака ошмётки чего-то неопределённого, плывущие по воде, ржавые решётки, забитые гниющим тряпьём. Тишина была абсолютной, давящей, нарушаемой лишь его собственным дыханием, усиленным эхом, и вечным, монотонным плеском воды.

«Лёнь... Приём...» — его шёпот, сорвавшийся с губ, был поглощен сырой мглой, не долетев даже до стен. Он достал рацию. — Леонид! Я в каком-то дерьмовом коллекторе под больницей. Слышишь?

В ответ — лишь мощный, оглушительный треск помех, в котором на секунду прорезался искажённый голос, явно не принадлежавший Леониду: «...иди... иди...» — и снова треск.

Сергей дёрнул рукой, едва не уронив рацию в поток. Ледяная полоса пробежала по его спине. Он судорожно выключил рацию, засовывая её в карман. Тишина, нарушаемая лишь плеском воды, стала ещё невыносимее.

Он сделал шаг вперёд, потом другой, принуждая себя двигаться. Ботинки с каждым шагом издавали противный, отрывистый звук, отрываясь от липкого пола. Он был совершенно один в этом кишке из бетона и ржавчины, и единственным доказательством, что снаружи всё ещё существует мир, был тот самый сладковато-гнилостный запах, что стал здесь лишь сильнее, словно его источник был где-то здесь, впереди, в этой непроглядной тьме.

Туннель сделал резкий поворот, и луч фонаря выхватил из мрака нечто, от чего кровь застыла в жилах Сергея.

На небольшом бетонном выступе, прямо над чёрной струящейся водой, сидела девочка. Лет семи-восьми. В грязном, но нарядном платьице. Она была абсолютно чистой, будто только что вышла из дома, а не из канализационного ада вокруг. В её руках была тряпичная кукла с безликим лицом, и она медленно, ритмично покачивала её, напевая под нос ту самую зловещую считалочку:

Кумоха, Кумоха, не спит никто...
Папа с мамой ушли далеко-далеко...

Сергей замер, парализованный этим зрелищем. Его мозг отказывался верить. Он сделал шаг назад, и его ботинок с громким чавком вышел из воды.

Девочка замолкла. Её голова повернулась к нему. Движение было слишком плавным, слишком неестественным, будто не кости поворачивали шею, а невидимая рука. Её глаза были огромными, тёмными и абсолютно пустыми. В них не было ни страха, ни любопытства — лишь глубокая, бездонная пустота.

— Ты пришёл поиграть? — её голосок был тонким, безжизненным, без единой эмоциональной ноты. Он звучал как запись.

Сергей сглотнул ком в горле. Рука сама потянулась к рации, но он вспомнил помехи и застыл.
— Малыш... ты... как ты тут оказалась? — его собственный голос прозвучал хрипло и неестественно громко в давящей тишине.

Девочка продолжила качать куклу.
— Со мной никто не играет. Все спят. А я не могу уснуть. Моя няня говорит, что нужно ждать гостей.

— К...какая... няня? — Сергей почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. Он понял.

— Ты же её видел, — сказала девочка, и в её голосе впервые появилась какая-то интонация. Сладкая, ядовитая. — Он везде. Он в стенах. Он в трубах. Он во мне.

Девочка подняла на него свой пустой взгляд, и её губы растянулись в широкой, неестественной улыбке, доходящей почти до ушей. Улыбке, которую он видел на лицах детей в палатах.

— Кто она? — с трудом выдавил из себя Сергей.

На лице девочки на мгновение дрогнула тень чего-то человеческого, будто сквозь кукольную маску прорвалась искра настоящего воспоминания. — Она дарила дружбу. А они... они её боялись. Гнали. Говорили, что больная. А потом пришли другие... с огнём и железом. Сделали ей больно. Теперь она не дарит. Теперь она... берет.

На мгновение Сереге показалось, что это сон и он вот вот проснется... Но монотонный голов вернул его в зловонную реальность.

— Она говорит, ты одинокий. Как я. Ты злишься на всех. Как я. Ты идеально подходишь.

Сергей отшатнулся, натыкаясь на холодную, мокрую стену. Его сердце колотилось где-то в горле.
— Подходишь для чего? — он почти выдохнул.

Улыбка на лице девочки стала ещё шире, становясь совершенно нечеловеческой.
— Чтобы остаться. Навсегда. Мы будем играть вечно. Няня очень хочет с тобой познакомиться.

Она медленно подняла руку и указала пальцем куда-то за спину Сергея, в непроглядную темноту туннеля.

— Она уже здесь.

Сергей медленно, со скрипом повернул голову, следуя за указательным пальцем девочки. В темноте туннеля не было ничего, кроме сгущающейся тьмы, которая, казалось, стала плотнее, тяжелее.

— Здесь никого нет, — его голос сорвался на шёпот, полный отчаянной надежды, которую он сам не ощущал.

Пустые глаза девочки не моргнули.
— Она всегда здесь. Она ждала тебя. Она знает тебя. Знает, как ты кричал в одиночной камере. Знает, как ты ненавидишь. Эта ненависть... она такая... вкусная.

Сергей почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Его прошлое, его самые тёмные уголки, были выставлены перед ним, как на ладони.
— Отстань от меня, — прохрипел он, сжимая кулаки. — Отпусти девочку.

— Девочка? — голосок изменился, стал старше, скрипучим, полным ядовитой нежности. Это говорила уже не девочка. — Она уже давно не девочка. Она сосуд. Ты тоже можешь стать сосудом. Перестать чувствовать боль. Одиночество. Только покой. Только тишина.

Сергей сделал шаг назад, но его пятка упёрлась в что-то мягкое и скользкое. Он едва не поскользнулся.
— Я... я не хочу твоего покоя.

— Все хотят, — просипел голос из уст ребёнка. — В конце концов, все хотят. Ты просто ещё не понял этого. Ты будешь бороться. Это тоже... интересно.

Девочка медленно двинулась. Её движения были плавными, кукольными. Она сделала шаг к нему, затем другой. Бурая жижа, что покрывала весь пол, у её ног не плескалась, будто её и не было.

— Она предлагает тебе выбор, — голос стал громче, настойчивее, заполняя собой всё пространство туннеля. — Присоединиться добровольно... или быть выскобленным изнутри и использованным. Как они. МАМЫ и ПАПЫ.

Сергей отчаянно оглянулся, ища путь к отступлению, оружие, любое спасение, ведь рюкзак со всем имуществом остался наверху. Его взгляд упал на тяжёлый гаечный ключ, валявшийся в воде неподалёку. Последний аргумент отчаяния.

— Не подходи, — его голос дрожал, но в нём зазвучала знакомая злость. — Я тебя предупредил.

Девочка лишь улыбнулась своей жуткой, неестественной улыбкой и сделала ещё шаг.
— Предупреждение... Это мило.

— Руки за голову! Немедленно! — внезапный, оглушительный рык эхом ударил по сводам туннеля, заставив Сергея вздрогнуть и резко обернуться.

Позади него, перекрывая путь к отступлению, стоял тот самый рослый полицейский. Его лицо было багровым от напряжения и гнева, форменная куртка промокла на плечах. В его руках был пистолет, ствол смотрел прямо на Сергея. Фонарь, прикрепленный к оружию, слепил, вырывая из мрака лишь их двоих.

— Я сказал, руки за голову! — он сделал шаг вперёд, его ботинок с громким чавком ушёл в воду. — Кто ты такой? И что ты тут, чёрт возьми, делаешь?

Сергей, парализованный между двумя угрозами, медленно, очень медленно начал поднимать руки. Его мозг лихорадочно соображал.

— Я... я... — его голос сорвался. Как объяснить это? «Извините, товарищ мент, я тут с древним злом борюсь, а вон та девочка на самом деле не девочка»?

— Я сантехник, — вдруг выпалил он первое, что пришло в голову. — Авария... тут... — он мотнул головой в сторону темноты.

— Молчи! — полицейский был неумолим. Его взгляд скользнул по Сергею, оценивая его потрёпанную одежду, отсутствие какой-либо униформы или инструментов. — Сантехник? Сейчас проверим твои документы. Шаг вперёд! Медленно!

В этот момент луч фонаря на пистолете дрогнул, скользнул мимо Сергея и выхватил из темноты фигуру за его спиной.

Девочку.

Она стояла совершенно неподвижно, всё так же улыбаясь своей леденящей душу улыбкой. Её платьице, аккуратные косички — всё это выглядело абсолютно нереалистично на фоне канализационного ада.

Лицо полицейского исказилось от изумления и нарастающего недопонимания. Пистолет в его руке дрогнул.
— Что... что это? — его голос потерял всю свою уверенность, став выше и тоньше. — Девочка? Как ты сюда попала? Ты одна?

Он сделал шаг в сторону, на мгновение забыв о Сергее, его внимание полностью переключилось на ребёнка.
— Иди ко мне, малышка. Всё в порядке, я полицейский...

Девочка не двинулась с места. Её пустой взгляд скользнул с Сергея на полицейского. Улыбка на её лице стала ещё шире, почти карикатурной.

— Он тоже одинокий, — прозвучал её тонкий, безжизненный голосок, обращённый в пустоту. — Он боится. Он злится. Он тоже подходит.

Полицейский замер, его лицо побелело. Он смотрел на девочку, на её нечеловеческую улыбку, на жуткую обстановку вокруг.

— Что... что это значит? — он прошептал, и его пистолет начал медленно опускаться.

Это был момент. Момент шока и непонимания, который длился всего секунду. Но этого было достаточно.

— Я... я не понимаю... — пробормотал полицейский, его взгляд метался между Сергеем и девочкой, пытаясь осмыслить невозможное. Протоколы и инструкции трещали по швам, не находя категорий для происходящего. В его глазах боролись страх, долг и полнейшая растерянность.

Внезапно его лицо снова окаменело. Годы службы взяли верх. Он рванул себя за шиворот, пытаясь вернуть контроль.
— Всё равно! — его голос снова стал жёстким, но в нём уже слышалась трещина. Он резко повернулся к Сергею, полностью отворачиваясь от девочки, и снова поднял пистолет. — Руки за голову! Сейчас же! Я не буду повтор...

Он не договорил.

Тихий, едва слышный шорох — и девочка оказалась прямо за его спиной. Её движение было не просто быстрым. Оно было мгновенным, словно её перенесла сама тень. Её маленькая, идеально чистая ручка с не по-детски длинными пальцами взметнулась вверх.

И вонзилась ему в спину.

Раздался негромкий, влажный, чёткий звук — чпок — похожий на хлопок ладони по воде, но гораздо более жуткий. Полицейский замер на полуслове. Его глаза округлились, полные не столько боли, сколько абсолютного, всепоглощающего непонимания. Пистолет выпал из его ослабевшей руки и с плеском ушёл под воду.

Он попытался посмотреть через плечо, но не смог. Его взгляд упал на Сергея, и в нём читался немой вопрос: «Что это?»

Из его полуоткрытого рта хлынула алая струйка крови, окрашивая воду у его ног в розовый цвет. Затем его могучие ноги подкосились, и он начал медленно, почти величественно, оседать в грязный поток. Его куртка на спине быстро темнела, пропитываясь кровью, вытекающей вокруг маленькой, торчащей из неё ручки.

Девочка стояла над ним, не двигаясь. Её лицо оставалось абсолютно спокойным, с той же безжизненной улыбкой. Она не выглядела сильной. Она выглядела как нечто, для чего плоть и кость — не преграда, а просто материал.

Сергей стоял в ступоре, парализованный ужасом. Его мозг отказывался обрабатывать увиденное. Это было не нападение. Это было... Как норма. Как ребёнок ломает игрушку.

Медсестра в больнице, распылитель... Дети в палатах... Теперь это. Оно не просто вселялось. Оно убивало. Физически. И делало это с ужасающей, безразличной лёгкостью.

Пустой взгляд девочки медленно поднялся с тела полицейского и уставился на Сергея. Её рука, вся в крови до локтя, всё ещё была занесена. Кровь с кончиков её пальцев капала в воду, растворяясь в ней тёмными облачками.

— Ты видишь? — её голосок снова зазвучал безмятежно, как будто она показывала ему новую игрушку. — Не нужно бороться. Нужно просто... принять.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным. Это была не драка. Это было начало забоя. Он проиграл. Они проиграли, даже не поняв правил игры.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным.

— Отстань от меня, — его голос был хриплым, лишённым всей привычной бравады. Это был голос загнанного зверя.

— Но мы же только начали играть, — голос из уст ребёнка снова стал старше, скрипучим, полным ложной ласки. Девочка сделала шаг вперёд. Вода, казалось, расступалась перед ней, не желая пачкать её нарядные туфельки. — Ты же сильный. Я чувствую. В тебе так много гнева... Он такой... питательный. Дай мне его. Стань частью чего-то большего. Забудь.

— Забудь одиночку. Забудь решётку на окне в детской. Забудь, как мать плакала в подушку, пока отец...

— Заткнись! — рёв Сергея оглушительно грохнул по сводам туннеля. Он рванулся вперёд, забыв про всё, кроме животной потребности заставить этот голос замолчать. Его огромная ладонь схватила девочку за плечо.

И тут же он закричал — не от боли, а от чудовищного, леденящего ощущения. Под пальцами он чувствовал не детскую хрупкую косточку, а нечто твёрдое, одеревеневшее, как сухая ветка, обёрнутая в холодный шёлк кожи. И из этого места в его ладонь хлынула волна чужого, вывернутого наизнанку отчаяния. Он увидел тёмную комнату, запах дешёвого вина, тень в дверном проёме... Свою собственную, самую старую боль.

Девочка даже не дрогнула. Её улыбка стала блаженной.
— Да... вот он. Твой страх. Он самый вкусный.

...Она потянулась к нему своей чистой, сухой рукой. Палец с длинным, неестественным ногтем нацелился ему в глаз. Сергей попытался отклониться, но ноги не слушались, утопая в вязкой жиже. Он проигрывал. Проигрывал начисто.

Внезапно из темноты позади Сергея, со стороны, откуда он пришёл, рассекая мрак, брызнул ослепительно-белый свет. Луч фонаря упёрся прямо в лицо девочки, заставив её замереть на мгновение.

— Сергей! К земле! — прогремел знакомый хриплый голос, и в нём была сталь, которой Леонид не позволял себе раньше.

Не думая, Сергей рухнул в смердящую воду, едва не захлебнувшись.

Над ним что-то просвистело в воздухе. Короткое, блестящее железо с резким запахом. Толстый арбалетный болт, обмотанный какими-то травинками и пропитанный резко пахнущей жидкостью. Он пролетел в сантиметре от руки девочки и с глухим стуком вонзился в деревянную балку позади неё.

Раздался резкий, шипящий звук, будто на раскалённую сковороду плеснули водой. Из места, где болт вонзилась в дерево, повалил едкий дымок, пахнущий полынью, можжевельником и жжёной костью. И следом — нечеловеческий, визгливый вопль, вырвавшийся из глотки девочки. В нём было нечто такое, от чего кровь стыла в жилах — визг разорванного металла, плач ребёнка и яростный шёпот тысячи голосов одновременно.

Сергей, отплевываясь от вони, поднял голову. Девочка отшатнулась, не от боли, а от яростного, брезгливого отвращения, как от вида падали. Она скорчила гримасу, словно воздух вокруг стал для неё ядовитым.

Из темноты вышел Леонид. В одной руке — мощный фонарь, в другой — арбалет, на ползунке которого была уже взведена вторая порция железа. Его лицо было каменной маской ярости и концентрации.

— Специальное угощение для тебя, — сипло прорычал он, целясь сущности в грудь. — Не ожидала? Думала, мы с пустыми руками пришли? Ты же любишь дары принимать. Дак, принимай, сука!

Девочка выпрямилась. Её лицо исказила гримаса чистейшей, безумной ненависти. Пустота в глазах сменилась древним, холодным злом. — Старый друг... — просипела она уже своим, истинным голосом, многоголосым и чуждым. — Ты опять пришел поиграть! Как тогда... Помнишь?

— Ты не в лесной избушке, Тварь, и мне не 7 лет — отрезал Леонид, делая шаг вперёд. Здесь тебя не ждали. Здесь тебе не рады. Убирайся в свою яму.

Он не стал читать молитв или заклинаний. Он просто пошёл на неё. Твёрдо, неотвратимо, как бульдозер. И это было страшнее любых ритуалов.

Сущность в облике девочки отступила на шаг, затем на другой. Её уверенность исчезла, сменившись животной злобой и... гневом осквернённого идола. Она зашипела, как кошка, спина её выгнулась неестественной дугой, но при видя арбалета она отступала.

— Старый друг... — её голос снова зазвучал, но теперь это был не детский шепот, а наложение десятков шёпотов, старых и молодых, мужских и женских. — Мы же знакомы так давно. Разве ты забыл нашу первую игру?

Леонид не дрогнул, ствол арбалета неподвижно смотрел в центр её груди.
— Заткнись и убирайся. Твои сказки мне не интересны.

— А запах хвои после дождя? — вдруг сладко прошептала она, и её голос на мгновении стал удивительно мягким и тёплым. — И скрип половиц в дедовой избушке? Ты тогда спрятался в чулане, за старыми шкурами. Думал, я не найду?

Мышцы на лице Леонида напряглись, челюсть сжалась так, что выступили жилы. Он молчал.

— Я стучала в дверь... тихонько-тихонько. Предлагала поиграть в прятки. Всего на один час. Всего один час веселья... в обмен на то, что тебе всё равно было не нужно. На сон того старого, больного человека на печи. Он всё равно мучился. Я предложила обмен... милостивый обмен.

— Я сказал, заткнись! — рык Леонида был низким и опасным, но сущность уловила в нём едва слышную трещину.

— А ты испугался, — её голосок снова стал детским, насмешливым. — Так испугался, что даже не заплакал. Просто сидел и дрожал, обняв колени. А потом взял дедов нож... не для меня. Для себя. Чтобы не поддаться. Чтобы не открыть дверь. Помнишь этот холод стали у горла?

На лбу Леонида выступила испарина. На одно мгновение — всего на долю секунды — его взгляд стал отсутствующим, унесённым в те давние времена. Он снова видел ту щель в дверях, ту тьму за ней, чувствовал леденящий ужас и холод заточки в потеющей ладони.

Этого мгновения хватило.

Сущность рванулась вперёд. Не на него. Её движение было ослепительно быстрым. Она вцепилась пальцами-крючьями в ржавую трубу над головой и, словно паук, переметнулась через головы охотников, приземлившись позади них, отрезая путь к отступлению.

— Я тогда ушла с пустыми руками, — её многоголосый шёпот теперь доносился со спины. — Но я запомнила вкус твоего страха, мальчик. Он был... изысканным. И с тех пор я ждала, новой встречи. Ты стал сильным. Твой страх стал ещё слаще. Спасибо, что не разочаровал.

Леонид резко развернулся, арбалет снова наведён на цель. Но теперь она стояла между ними и выходом, и её улыбка была бесконечно довольной.

— Всё, старик, — прохрипел Сергей, она нас в ловушку загнала.

— Молчи, — отрезал Леонид, но его голос снова обрёл стальную твёрдость. Прошлое было заперто и отброшено обратно в дальний угол памяти. Сейчас была только цель. — Она не загнала. Она просто выбрала новое место. И очень ошиблась.

Раздался резкий, сухой щёлк тетивы.

Вторая порция металла обмотанного травами и пропитанный едкой смесью — не полетела наугад.

Леонид, поймав мгновение, когда сущность замерла в самодовольстве, отыгрывая свой триумф, совершил едва заметное движение стволом. Он целился не в сердце и не в голову — в мишень, видимую лишь ему. В то место, где сгущалась та самая «нить», связывающая призрачную няню с её сосудом-девочкой, в точку под левой ключицей, где пульсировал сгусток искажённой, тёмной энергии.

Болт впился точно в цель с глухим, влажным звуком, больше подходящим для удара по гнилой тыкве, чем по живому телу.

Эффект был мгновенным.

Визг, вырвавшийся из глотки девочки, сорвался на многоголосый, оглушительный рёв ярости и боли. Из раны хлынула не кровь, а густая, чёрная, как нефть, субстанция. Она немедленно закипела, шипя и испуская клубы едкого, удушливого дыма, пахнущего палёной шерстью и озоном. Тело девочки затрепетало, забилось в мучительных конвульсиях. Её черты поплыли, исказились. На миг сквозь милое личико проступило нечто древнее, костлявое и бесконечно злое, сотканное из теней и отчаяния.

Она была повержена. Ошеломлена, отравлена, выбита из своей игры. Но не побеждена.

Словно раненый зверь, она, издавая хриплое, клокочущее шипение, попятилась. Её движения были резкими, дёргаными, лишёнными прежней кукольной грации. Она шарахнулась от них, в сторону главного коллектора, к чёрной, бездонной дыре, куда стекали все стоки.

Воздух сгустился от её ненависти. Влажные стены, казалось, плакали чёрными слезами. Свет фонарей подрагивал, искажаясь в клубах дыма, поднимавшихся от её раны. В тишине, нарушаемой лишь её шипением и вечным журчанием воды, слышалось обещание — древнее, как сама гниль, и неизбежное, как смерть.

Она уже была на краю, у самого жерла коллектора, готовая рухнуть в чёрную воду и исчезнуть в подземных лабиринтах. Леонид сделал шаг вперёд, арбалет снова наведён, лицо — каменная маска решимости.

И в этот последний миг, когда казалось, что всё кончено, девочка совершила последнее движение.

Не разворот для бегства, НЕТ. Резкий, хлёсткий взмах рукой — будто отряхивая с пальцев невидимую грязь.