Вместе? Часть пятнадцатая. (Очень длинный роман)
Я чувствовал себя перед ней виноватым, потому согласился проводить её до магазина электротехники и объяснить продавцу, что она хочет. А хотела она портативную стерео магнитолу, работающую на батарейках с мощными динамиками, в которую можно воткнуть микрофон. Для того, чтобы пение Дианы слышал весь дом, в которой она живет. Она хотела очень громко петь про миллион алых роз, ходя по квартире с магнитолой. Когда я пересказал пожелания Дианы молодому продавцу, тот выпучил глаза, глядя на шарообразную фигуру Дианы, а потом начал искать гнездо входа на магнитолах, расставленных на стеллажах. К счастью для её соседей такой магнитолы в магазине не нашлось.
-Могу предложить для этих целей диктофон. Можно записать пение на кассету, а потом воспроизвести. А так нужен специальный аппарат. Я бы вам посоветовал сходить в магазин музыкальных инструментов на улице Тербатас. А что, эта девушка действительно поет?
-Начинает, - тоскливо ответил я. – О ней, пока, никто не знает и, надеюсь, никогда не узнает.
Отделавшись от Дианы в тот раз, я был очень счастлив, топая по лужам на неровном тротуаре. У меня было чувство удачного побега из тюрьмы, чувство миновавших неприятностей, когда не нужно надеяться на лучшее, ибо и так хорошо.
Через недели две Матвеевна заманила меня к себе в гости, тактично умолчав, что у неё сидит Диана, которая, как выяснилось, являлась к ней каждые выходные без приглашения с кипой своего грязного белья и просила, чтоб Матвеевна прокрутила её тряпки в своей автоматической стиральной машине. Я терпеливо ждал, пока Диана уйдет, но она не уходила и вдобавок начала парить мне мозги своими националистическими идеями, придвигаясь ко мне все ближе. Чтобы быть с ней несогласным, я даже взялся оправдывать немецкий фашизм и китайский тоталитаризм. Она же требовала от меня, чтобы я боролся за свободу Тибета, территориальную целостность Грузии и Молдавии. Наша дискуссия завершилась тем, что она попросила меня подать ей журнал, лежащий на тумбочке. Я отказался, сказав, что до тумбочки ей дотянуться - раз плюнуть, а мне нужно вставать и обходить стол перед диваном или лезть через её необъятные телеса.
-Мне нужен не журнал, - зашипела Диана. – Мне нужно, чтобы ты поднялся и прошелся по комнате и угодил мне.
-А говна на лопате не желаете?
Услышав это, она ухватила меня за горло и попыталась придушить и была ужасно удивлена, когда я брезгливо отряхнул её руку со своей шеи, будто я должен был благодарно принимать от неё мучения. Тем временем Матвеевна уложила её выстиранное белье в пакет и зашла в комнату, чтобы нас помирить. Она не придумала ничего лучше, чем врубить порнографию, от которой Диана демонстративно прикрылась журнальчиком, но периодически стреляла глазами в телевизор. Когда я её в этом уличил, Матвеевна радостно заулюлюкала, а Диана бросила в меня журналом.
-Эх, Матвеевна! И ты, как Брут! Неужели ты думаешь, что я второй раз наступлю на точно такие же грабли. Ведь сценарий тот же! Один в один! На улице дождь, поздно, транспорт уже не ходит…
-Да у меня и в мыслях не было, а у Дианы тем более!
-Не было, значит! Тогда я буду спать в той комнате, в которой ты ляжешь, а иначе пойду, разомну ноги и помою голову дождевой водой. И выключи ты эту порнуху! Мне тяжело смотреть на это и ничего не делать. Потому я не люблю стриптиз.
-А тебя никто и не сдерживает. Я могу выйти погулять.
-Да нет, уж лучше я тихо, сам с собой.
-Онанист! – зашипела Диана. – И ему не стыдно об этом говорить!
-Нет! Не стыдно. Лучше быть свободным онанистом, чем журнальчики подавать таким, как ты.
-А я возьму и всем расскажу о том, чем ты занимаешься!
-Рассказывай! Я позвонил Игорю, и он мне на тебя жаловался. Слопала торт, что он принес, практически не поделившись с ним, зажала полбутылки бренди. Всю ночь скакала на нем, а утром выпроводила, даже не покормив, а когда он отказался повторно встретиться с тобой, ты начала угрожать, что все расскажешь его жене и для этого спрашивала его адрес у меня. Только должен тебя разочаровать. Он и его жена уже десять лет живут в разных квартирах. Он на пятом, она на четвертом этаже и сексуальной жизнью друг друга мало интересуются.
-Это все не правда! Ничего между нами такого не было. Это просто хвастовство! Как после неудачной рыбалки.
-Да нет, мы не рыбаки, мы рыбы, а рыбак это ты. Кто тебя ловить-то станет? И дело даже не в том, что ты не умеешь одеваться, не в твоем лишнем весе, дело в твоем желании всех унижать. А это все от больного самолюбия…
Она не дала мне договорить, начав визжать и бросаться всем, что попадало под руку. Я не уехал в ту ночь, не уехал и утром. Я ругался с ней, пока она не ушла.
Глава тринадцатая. Попытки безболезненного расставания.
Мучительными для меня были попытки сделать расставание с Катей приличным. Она постоянно звонила мне, не смотря на то, что я грубил ей в ответ на её предложения встретиться. Один раз она сообщила мне, что у неё сломался велосипед, и просила меня немедленно приехать, и починить его за деньги. Рыча от злости на самого себя, я приехал и заклеил ей проколотую камеру, подозревая, что она проколола её специально. Сделав работу, я умчался прочь, поклявшись себе в том, что больше никогда не откликнусь на её зов.
Раз она пришла к моей маме и рассказала, что я не посещаю храм божий. Мама призналась ей, что сама тоже туда никогда не ходила. Катя в замешательстве ушла, ушла, чтоб на следующий день опять прийти, и рассказывать моей маме про то, что я употребляю наркотики и общаюсь с насильниками и грабителями.
-И откуда же он берет деньги на наркотики? – спросила мама.
-Он продал свой музыкальный центр. – убежденно ответила Катя, хотя и я и музыкальный центр находились в комнате, за стенкой. – Сейчас он тусуется на квартире у Игоря. Я визуально помню, где он живет. Нам нужно сейчас же ехать туда, и спасать вашего сына!
-Не надо! Если он хочет погибнуть, пусть гибнет. Он взрослый человек и волен сам распоряжаться своей жизнью…
-Как вы можете так говорить! Вы совершили преступление против своего ребенка, не крестив его, и, не приучив ходить в церковь, а теперь вы просто бросаете его на произвол судьбы! Вас совершенно не интересует, что он не умеет обращаться с женщинами! Он бил меня и ругался матом. Вы даже не знаете, в каком свинарнике мы жили!
-Вот именно, я плохая, он плохой, а тебе такой хорошей нечего с ним делать. Так что до свидания! Не будем портить друг другу нервы.
Мне было неудобно перед мамой, что она должна выслушивать эту околесицу.
-В следующий раз будешь сам разговаривать с этой дурой! И откуда ты таких ненормальных берешь!
-Ты могла не приглашать её внутрь, а сразу послать куда подальше!
-Я её приглашала? Да она сама заперлась, как трактор «Беларусь».
-Ну не открывай ей дверь в следующий раз.
-Я еще буду прятаться от неё! Ты должен послать её так, чтоб она все поняла и больше не возвращалась!
Когда я в очередной раз встретился с ней, чтобы послать её так, чтоб она больше не возвращалась она, попускав сопли, сообщила, что беременна и ничего, уже, сделать нельзя.
-И когда же ты могла забеременеть?
-Я не знаю. Наверное, в последний раз, когда мы с тобой провели выходные вместе…
-А как же твои противозачаточные свечи?
-Случилось чудо, они не сработали! Я так хочу детей!
-Но с тех пор и месяца не прошло! Почему ничего нельзя сделать? Аборт можно сделать до четырех месяцев срока. Ты просто паришь мои мозги осиновым веником!
-Я ходила к гинекологу, и он сказал, что делать аборт на таком большом сроке опасно. Если я это сделаю, то, скорее всего, я уже никогда не стану мамой.
Я не был на неё зол потому, что знал, что следует отвечать на подобные заявления. Тем не менее, мне очень хотелось сказать, что ей не следует рожать, ибо она сама еще ребенок, больной человек. Эти слова исходили не от злости на неё и на себя, я был убежден в этом. Через мгновение ход моих мыслей изменился. Я вдруг понял, что беру на себя слишком много. Решаю, кому быть, а кому не стоит! Рожать ей или не рожать? Это всё же её дело, её и только её. Пусть сама принимает решение! Я же принял свое решение.
-Ты хочешь, чтобы я сейчас взял и наступил на грабли, от которых у меня еще шишка на лбу не прошла? Хотя я и бледнолицый, но всё же способен учиться на своих ошибках. Так вот, добровольно я свое отцовство не признаю. Даже, если ты и докажешь, что этот ребенок мой с помощью ДНК экспертизы, ты ничего кроме мизерных алиментов не получишь. И то вряд ли. Если еще и ты меня нагрузишь, то я просто уеду в Россию, я уже давно собираюсь это сделать.
-Ты меня не понял! Мне не нужны твои деньги. Я хочу создать нормальную семью, ячейку общества, и достойно продолжить свой и твой род…
-Ты хоть сама понимаешь смысл сказанного сейчас тобой? Какое общество, какие, к черту, ячейки и продолжение рода?
-Я готова пожертвовать своим творчеством, ради счастья маленьких чудовищ.
-Чего-то, нервный я в последнее время стал. Не могу больше слушать твою галиматью спокойно. Она просто гвоздями врезается в мой мозг. Так что давай разговаривать конструктивно. Я знаю, ты думаешь, что будешь жить вечно, потому тебе не жалко тратить драгоценное время на цитирование телевизионного мыла. Я же понимаю, что могу сдохнуть в любую минуту, потому не могу себе позволить тратить время на подобную ерунду. Ты не хуже меня понимаешь, что наше дальнейшее сожительство невозможно по материальным причинам. Нам негде жить, у меня нет работы, я уволился с последнего места работы и не знаю, что мне делать дальше.
-Давай уедем на Кипр! Моя подруга занимается трудоустройством за границей, помнишь её, она мне поможет. Я слышала, что на там требуются сварщики…
-У меня нет диплома сварщика, и я толком не умею варить. То, что я, лепил решетки, в какой-то частной фирме не значит, что я могу варить газопровод и суда. И я знаю, что значит поехать за границу по рабочей визе. Мой одноклассник чуть ли не пешком возвращался из Испании, где хотел собирать апельсины. Я хочу уехать не на какой-то Кипр, а в цивилизованную страну и уехать навсегда.
-А как же родители! Тут же наша родина, наши корни…
-Слушай, скажи хоть что-нибудь от себя лично! Скажи что-то не из книг, не из забытой школьной программы, не из клятвы пионера, не из газет!
-Ладно! Я только сейчас поняла, с кем имею дело. Ты бесчувственный и беспринципный дьявол. Ты не человек потому, что даже для самых опасных бандитов есть хоть что-то святое, а тебе ничего не дорого, тебе на всё плевать, ты не любишь даже самого себя. Если бы ты себя любил, то не обрекал бы себя на одинокую старость…
-Я всё это уже слышал множество раз. Ты мне льстишь. Я еще не достиг уровня дьявола, для которого уже нет ничего святого. Да, я старательно избавляюсь от своих привязанностей, но у меня не выходит. На счет бесчувственности ты тоже преувеличиваешь. Я, к сожалению, много чего чувствую, злюсь на себя, скучаю, когда слушаю, как ты озвучиваешь общественные стереотипы, грызу свои локти по поводу того, что мой сын будет половину жизни жить с этой злой, невежественной женщиной, а потом, скорее всего, сопьется в этом райцентре. Много чего меня гложет и мучает, а вот тебя, похоже, нет. Ты самый настоящий пластмассовый пупс! Все твои травмы нанесенные тебе любимыми домашними животными и мужиками, которых тебе удалось склонить к сожительству, только притворство, за которым пустота. Зачем я тебе это всё говорю? Ты всё это знаешь и без меня. Ладно, я пошел, у меня еще куча дел…
-Это не правда! Ты злой и эгоистичный и не хочешь нести ответственность за свои поступки! Какие у тебя дела? Я знаю, что ты употребляешь наркотики и продал свой музыкальный центр и кожаные штаны. Зря я их тебе возвращала! Мне жаль тебя, твои родители совершенно не занимаются твоим воспитанием! Твоя мама сказала, что она сама не ходит в церковь и тебя не заставляет. Я пытаюсь тебя спасти от ада, а ты отталкиваешь меня…
Я без слов зарычал на неё и быстро зашагал прочь. Разговаривать с ней можно было сутками, и она была просто не в состоянии исторгнуть из своей головы хоть что-нибудь новое. На счет дел, я ей сказал правду. В ту пору я развил интенсивную творческую деятельность. Очутившись в отчем доме, я получил хорошее питание и массу свободного времени. Художественной литературы, которая бы меня захватила, мне не попадалось. Время от времени я почитывал Фридриха Ницше, слушая Вагнера. Насмотревшись на кляксы Кати, я почувствовал острое желание рисовать хотя бы лучше неё, рисовать, чтобы внести свою лепту в разрушение общественных стереотипов, рисовать, чтобы попрать кукольные святыни стоящие в храмах, чтоб осмеять людские понятия о добре и зле, рисовать то, что я слышал в песнях Летова и Тиля. Я рисовал, как умел, простым карандашом в школьном альбоме. Рисовал я на уровне ребенка, уделяя внимание только сюжету, будучи не в состоянии даже выстроить композицию, подробно вырисовывал мелкие детали. К каждому рисунку я писал стихотворное объяснение. Стихами я называл зарифмованные наборы слов, выстроенные в куплеты. Читавшие эти поэтические потуги говорили, что я изобрел новый стиль в поэзии и рисовании, что побуждало меня продолжать творить с упорством одержимого. Это было выражение моего осмысления того, что я слушал, о чем читал. Усмотрев, что смысл нарисованного не совсем понятен немногочисленной публике и для его разъяснения мало несуразного стишка, я попытался сопроводить каждый рисунок еще и прозаическим рассказом в стиле Зощенко, которого я время от времени почитывал на работе.
Мои тогдашние дерзания были похожи на дерзания героя Сервантеса. Я не претендовал на гениальность. Я отдавал себе отчет в том, что это не искусство, а баловство, я чувствовал недовольство плодами своих усилий, но вопреки доводам разума всё же надеялся на что-то, толком не понимая на что.
Не смотря, на финансовые затруднения, я почти каждые выходные отправлялся в поход на новом велосипеде, иногда вместе с Ксенией, которую велотуризм немного захватил после путешествия к Наполеоновичу. Эти походы и творческая деятельность помогали мне примириться с низкой зарплатой, с долгами, работой, которая мне надоела, коллегами, которых я уже давно не хотел видеть. Моя сестра, бросившая учебу в техникуме и работавшая в другой фирме моего шефа, поняла, что жить в родной стране ей не хочется и последовательно предпринимала меры для того, чтобы оказаться в Ирландии, как и Лукашенко. Я же об этом не думал всерьез. Я грезил стать писателем, поэтом, художником и музыкантом. Даже начал брать уроки игры на гитаре. Для меня не было особой разницы работать курьером или делать жалюзи на родине или в цивильной Европе, в которой писателем или поэтом я точно не мог стать, а на родине мне мерещился ничтожный шанс.
С первыми заморозками Лукашенко уволился и уехал в Ирландию, не получив расчета. И я решил использовать это происшествие в своих корыстных целях. Заручившись поддержкой коллектива, я предложил директору занять его место. В отличии от Лукашенко, я составил список своих полномочий, а так же схему управления. Директор в то время каждый день приходил в мастерскую, и устраивал скандалы, выражая свое недовольство работой мастерских. К примеру, Коля делал только деревянные горизонтальные жалюзи, никто кроме него этим не занимался. Иногда целую неделю он сидел без работы, в то время, когда Юра должен был сделать сто штук своих рулонных за три дня. Разумеется, что Юра не хотел отдавать Коле половину заказов, чтоб не терять своих денег. Платили-то нам только за квадратуру. На следующей неделе Коля вкалывал, а Юра сидел в курилке. К тому же директор запретил нам самостоятельно нанимать себе помощников и работать по ночам. В шесть часов вечера мастерские он лично запирал, подозревая каждого из нас в том, что по ночам мы делаем жалюзи для себя лично. В результате заказы не выполнялись в срок и сильно упали показатели качества, а от многих больших и выгодных заказов приходилось просто отказываться. Я в письменном виде предложил директору доверить распределение заказов бригадиру, который бы лично следил за сроками выполнения и занятостью сотрудников. С моими предложениями согласились все сотрудники, хотя они, по началу, вызвали у них гнев. Ранее обязанности бригадира были неопределенными, фактически это был официальный стукач, которому все сотрудники платили десять процентов от своей зарплаты, якобы за то, что он помогал каждому выполнять неоплачиваемые обязанности, вроде разгрузки материала, его складирования, разговоров с клиентами. На практике же бригадир занимался только своей сдельной работой, а разгрузки проводили сообща, если это было необходимо, а если нет, то каждый разгружал свой материал и разговаривал со своими клиентами. В сущности, процессом работы никто не управлял. Директор же понятия не имел о том, что такое технология и производство. Он неоднократно повторял, что его совершенно не интересует, как мы выполняем заказы, Руководить он не умел и не любил, но и никому не позволял.
И вот, в один день он пришел и, как всегда, запел свою надоевшую всем и ему самому песню, но тут я нагло перебил его и сунул ему свой проект в письменном виде, подписанный всеми коллегами. У него тут же началась паника. Он заорал, что мы все сговорились против него и хотим его разорить. Коллеги пытались его образумить, уговаривали хотя бы прочитать то, что я предлагал, но он изорвал бумаги и швырнул обрывки в мусорное ведро.
-Ничего не надо менять! Я просто требую, чтобы вы были внимательными и ответственными. Сейчас настали тяжелые времена, чтобы нас не съели конкуренты, нам нужно не думать о собственной выгоде, а тянуть фирму. Мы все в одной лодке! Если плохо фирме, то плохо и вам лично. Неужели вам это непонятно! А вы хотите работать только за деньги. Да?
-Да! – нарушил я боязливое молчание, длившееся больше минуты. – Я не собираюсь больше ничего делать, если это не оплачивается нормально. Я больше не буду переоборудовать рабочие места, убирать их, разгружать и складировать материал и детали, если вы не начнете это оплачивать.
-Что же это получается? Вы за каждое свое действие хотите с меня деньги драть! Проблемы, связанные с выполнением ваших заказов – ваши проблемы и сами их решайте. Поступил заказ, вы его должны выполнить в срок, любой ценой и без брака. Я устал вам повторять, что не хочу ничего слышать о ваших проблемах.
-Не наших проблемах, - вставил я. - А ваших проблемах.
-Если вы будете так относиться к своей работе, тогда нас сожрут акулы капитализма!
-Опять-таки, не нас, а вас.
-Кому что-то не нравиться, тот может убираться на все четыре стороны! Людей за воротами достаточно стоит, которые готовы и бесплатно работать. Вот, Евгений в свое время ушел от нас и понял, что работы нет, и потому вернулся…
-Это не правда! – опять я его перебил. – Работа есть. Курьером я зарабатывал больше, чем тут. Тем более можно найти другую работу, более тяжелую и более высокооплачиваемую. Если сейчас ничего тут не изменится, то меня на следующий день здесь уже не будет.
-Пожалуйста, - он продолжал, сделав вид, что не слышал, что я сказал. – Все знают, что я честно выдаю расчет сразу после увольнения. Евгений может это подтвердить…
-И это не правда! Все знают, что я после увольнения полгода ходил, и выпрашивал у вас, честно заработанные, деньги. В итоге я получил только половину, а остальное вы просто отказались мне выплачивать и даже номер своего телефона сменили, чтоб я вас не тревожил. Я вижу, что вы и сейчас не хотите, чтоб я тут работал. Так, что завтра меня на работе не будет. Всего вам доброго! Я пошел…
-Стоп! Так не пойдет! Ты должен, по закону, отработать месяц.
-Я работаю у вас незаконно. Вы не платили за меня налоги государству, но срезали с моей зарплаты сумму налогов, якобы за риск.
-Тогда я не выплачу тебе расчет! Вот так! Против лома нет приема.
-Если лом в умелых руках. Вы помните, какая у меня была зарплата, сколько я взял авансов? Так, что то, что вы мне остались должны, я вам дарю. Кстати, свои инструменты я забираю – все инструменты, которые я купил сам
-Но это мое! Ты же оставил мне это, когда ушел в первый раз!
-Тогда я всё это просто забыл. Я потратил на эти вещи немало своих денег…
-Да у нас за такое морду бьют! Ты никуда отсюда не уйдешь и ничего не унесешь!
Он встал в дверях в угрожающей позе. Я порядком перетрухнул тогда, но старался не подавать вида и решительно двинулся к двери. Отступать было некуда, и, в то же время, я понимал, что директор тоже боится. Он отскочил в сторону раньше, чем я приблизился к нему на расстояние в два шага. Я сбросал в сумку весь свой инструмент, взял свой велосипед и поехал домой. На следующий день я взял сумку с обрезками алюминия, которые я таскал домой в течении последнего месяца и сдал их, получив примерно ту сумму, что мне остался должен шеф. Я знал, что он будет требовать, чтоб я отработал месяц, пока он будет искать мне замену и может не выплатить те гроши, что я у него заработал и потому потихоньку таскал домой обрезки.
Глава четырнадцатая. Удары судьбы.
Вернувшись домой, я начал обзванивать объявления о найме на работу. Пять звонков были безрезультатны, либо просто не брали трубку, либо говорили, что уже нашли человека, либо предлагали нечто несерьезное. Шестое объявление возвещало о том, что требуются крепкие мужчины для работы в порту.
-Здравствуйте! Вам еще требуются крепкие мужчины для работы в порту?
-Нам всегда требуются, - этот ответ меня насторожил.
-А в чем заключается работа, которую вы предлагаете?
-Работа на дробильных машинах возле причала. Две недели вы будете обучаться, а потом сдаете экзамен и приступаете к работе. Зарплата у нас официальная и выше средней. График работы – двенадцати часовая смена днем, сутки отдых, затем ночная и двое суток отдыха. Если вы согласны завтра начать обучение, то подходите к проходной порта в восемь часов с паспортом.
-А пока я буду учиться, это будет как-то оплачиваться?
-Вы что, с ума сошли? Это все равно, что въехать в гостиницу, пожить там, а потом заплатить, если понравиться или не заплатить, если не понравиться…
-В том-то и дело. Вы предлагаете мне две недели поработать бесплатно в процессе обучения, а потом будете думать принимать или не принимать меня на оплачиваемую работу. Это всё равно, что пожить в гостинице две недели бесплатно, а потом или начать за неё платить или, не заплатив, выехать.
-Я вижу, вы слишком умный, и при этом собираетесь работать руками.
-Понимаете, я учился на автокрановщика, заодно мы учили устройство дорожной ремонтной техники и дробильных машин заодно. Так, что возможно мне и трех дней обучения хватит для того, чтобы сдать экзамен, и приступить к самостоятельной деятельности…
-Хватит пудрить мне мозги! Если хотите у нас работать, тогда будете обучаться две недели, меня не интересует, где вы там учились. Мне важно, чтоб работник был дисциплинированным, и четко выполнял свои функции без всякой отсебятины.
-Хорошо! Я подойду завтра к девяти. До свидания!
Это собеседование не предвещало мне ничего хорошего, но деньги кончались, а нужно было платить алименты и ежемесячные взносы за велосипед. Делая над собой титаническое усилие, я на следующий день поднялся рано утром, позавтракал, влез на велосипед и подъехал к проходной порта.
Дул холодный северный ветер. Небо было ясным. Светило яркое осеннее Солнце. Опадала пожелтевшая листва. Прислонившись к серому бетону забора, стояли другие претенденты на работу в порту. У них были опухшие багровые лица и мутные глаза. Одеты они были в растрескавшиеся дерматиновые куртки или засаленные болоньевые. На одном из них красовались кримпленовые брюки видевшие утюг только на фабрике, где их пошили. Обут он был в чудовищно грязные резиновые сапоги. Он что-то оживленно рассказывал остальным хриплым голосом, как однажды, выпил литр водки, и свалился на тракторе в глубокий овраг. Его мат лишь слегка разбавлялся нормативными словами. Поодаль от них стоял упитанный парень прилично, по сравнению с остальными, одетый. К нему я подошел, и осведомился, не ученик ли он дробильщика угля. Тот подал мне руку и назвался Сергеем, сказал, что месяц назад уволился телефонной компании, где занимался рытьем траншей.
-…Ты, блин, пропустил теоретические занятия. Мы две недели ходили каждый рабочий день. Теперь вот практика. Не нравится мне что-то в этой фирме! Вон, видал, какой коллектив, одно слово – белая сибирская лиса. Начальнички еще те. Чуть что, сразу штраф, двадцать пять процентов от зарплаты. Четыре залета за месяц и считай, что работал бесплатно.
-Так по закону же…
-Закон для культурных организаций, в которых контингент не такой, как тут. Этим денег не надо, только налей, и будут работать круглыми сутками. О! Нехороший человек приехал! Пошли грузиться.
Длинноволосый мастер пересчитал нас, как баранов, собрал паспорта, зашел с ними в будку проходной, и через минут десять, роздал паспорта, с вложенными в них, одноразовыми пропусками.
-Хорошо хоть пометку в паспорте не сделали, - шутливо заметил Серж.
-Ты, - зарычал мастер, услышавший его замечание в полголоса. - Слишком много разговариваешь! Терпеть не могу умников!
Нас загрузили в темную будку «каблука», где мы сидели на корточках, среди промасленных деталей и инструментов. Серж сказал, что один раз сильно испачкал штаны, сидя в этом авто-заке.
-Так, что ты осторожнее. Один раз эта патлатая заточка нас полтора часа возила по всему порту, наверное, забыл, что мы тут сидели. Ноги, блин, затекли тогда. Да, и продрогли порядком…
-На практику будем сами ходить, - сказал один из синяков. – Сегодня он в последний раз нас подвозит, чтоб показать, где раздевалка находится и бытовка, где вахтенные журналы лежат…
-Запоминайте дорогу, - смеясь, сказал Серж, всматриваясь в узкую щель меж дверей.
Переодевались мы на шаткой лавке в темном коридоре между туалетом и душевыми. Сообразив, что работать будем на улице, а парадно-выходную одежду придется оставить на лавке, я просто натянул старые джинсы поверх новых, и поверх косухи натянул старенькую кожанку. Я был удивлен, когда увидел, что человек в растрескавшейся дерматиновой куртке начал переодеваться. Резиновые сапоги он сменил на кирзовые с подошвами протертыми по самое основание и латаный широкими стежками блестящий от масла комбинезон и телогрейку простреленную на вылет во многих местах, будто снятую с партизана убитого в лесах Белоруссии во время первой мировой войны.
-Стоячие унитазы полны говна, - сказал Серж, выходя из туалета. – А в душе только летняя водичка в две тонких струи…
-Ты! - мастер заорал на Сержа, выкатывая свои черные семитские глаза. – Мудила, вышел, из душа! Тут люди босяком ходят, а ты в сапогах заперся.
-Да у меня сапоги чище, чем их ноги. И по такому ледяному полу не очень-то босяком походишь. Одно место можно застудить и потом ссать каждые полчаса…
-Не гундось! Стрелять таких, как ты надо! А то засели, в правительстве и житья от них нет.
-Вы обещали рукавицы выдать…
-Ты сначала покажи, что ты работать можешь не только языком своим поганым. У меня таких уродов, как ты по полтысячи за год бывает, и только десятая часть из них на работу устраивается. Некоторые рукавицы возьмут, и на следующий день не являются.
-С чего бы это? – спросил я, желая поддержать Сержа. – Зарплата у вас вся официозом и выше средней. Времени свободного много, да и работа не такая уж тяжелая, если разобраться.
-Да, - повернувшись ко мне, мастер умерил свой праведный гнев, и даже начал выбирать выражения, наверное, просто еще не привык ко мне, чтобы орать, как на Сержа. – Текучка у нас, конечно, сильная, даже при таких условиях. Народ после первой зарплаты запивает, то ли от счастья, то ли от тоски. Меня это не интересует, мне нужно, чтоб все машины работали.