Деревня была разграблена. Не сожжена дотла, а именно разграблена. Двери изб были выбиты, дворы пусты. Не было слышно ни лая собак, ни мычания скота. Жители, видимо, успели бежать в леса, забрав все самое ценное.

— Хоть передохнем под крышей, — пробасил Демьян, заходя в первую попавшуюся избу.

Они расположились на ночлег, выставив часового. Ратибор жевал кусок вяленого мяса, прислушиваясь к ночным звукам. Сердце было не на месте. Эта тишина была хуже крика.

Его чутье не подвело.

Внезапно с улицы донесся приглушенный вскрик и глухой удар. Это был их часовой, один из братьев-охотников.

— К оружию! — рыкнул Демьян.

Они едва успели схватить мечи и топоры, как в дверной проем ворвались люди. Их было около десятка. Оборванные, с дикими, голодными глазами и оружием, собранным с бору по сосенке — ржавые топоры, вилы, дубины. Мародеры. Местные, которые решили поживиться тем, что не успела забрать орда.

Завязался короткий, жестокий бой в тесном пространстве избы. Это была не битва воинов, а грязная, отчаянная драка за жизнь. Один из мародеров с диким воплем кинулся на Ратибора, пытаясь проткнуть его вилами. Ратибор отбил удар щитом, дребезги полетели от старого дерева. В то же мгновение он шагнул вперед и нанес удар. Отцовский меч вошел нападавшему в живот. Мародер захрипел, выронил вилы и осел на пол, зажимая руками рану, из которой вываливались наружу горячие, дымящиеся кишки.

В избе стоял смрад пота, крови и страха. Демьян своим огромным кузнечным молотом проломил череп еще одному нападавшему. Раздался тошнотворный хруст. Братья-охотники, работая слаженно, как и в лесу, прикрывали друг друга. Но мародеров было больше. Они лезли, как саранча, ослепленные голодом и жаждой легкой наживы.

Один из них, подкравшись сбоку, ткнул ножом в бок Демьяну. Кузнец взревел от боли и ярости и, схватив нападавшего за горло своей огромной ручищей, просто свернул ему шею. Но силы уже оставляли его.

Видя, что дело плохо, Ратибор отбросил в сторону почти развалившийся щит.

— Наружу! — крикнул он. — В избе нас передавят!

Он первым выскочил на улицу. За ним, отбиваясь, выбежали остальные. На свежем воздухе стало легче дышать и двигаться. Бой продолжился под тусклым светом звезд. Ратибор дрался молча, с холодной яростью. Его меч двигался экономно и смертоносно. Каждое движение было выверено. Он не махал клинком, он им работал. Удар, укол, парирование. Он был как машина смерти.

Через несколько мгновений все было кончено. Последний из мародеров, видя гибель своих товарищей, с воплем ужаса бросился бежать и скрылся в темноте.

Вокруг на земле лежало восемь трупов. Среди них был и один из их отряда — мельник. Ему проткнули горло заточенной палкой.

Демьян сидел на земле, зажимая рану в боку. Она была неглубокой, но крови он потерял много. Другой брат-охотник был ранен в руку. Только Ратибор и Лютобор остались невредимы.

Ратибор тяжело дышал, глядя на дело своих рук. На труп с вывалившимися кишками. На человека с проломленной головой. Это была не та война, о которой он слышал в песнях. Здесь не было славы и чести. Лишь грязь, кровь и борьба за право дышать еще один миг.

— Вот так, сынок, — прохрипел Демьян, морщась от боли. — Это тебе первый урок. Орда — это страшно. Но человек, доведенный до отчаяния, порой бывает страшнее любого зверя.

Ратибор молча кивнул. Он опустил свой меч. Клинок был в зазубринах. Щит разбит.

Он смотрел на юг, в сторону далекого Чернигова. Он понимал, что то, что случилось здесь — это лишь прелюдия. Настоящий ад ждал их впереди. И он должен быть к нему готов.

Глава 6: Дорога Скорби

Два дня пути на юг вытравили из душ Ратибора и его спутников всякое подобие походной романтики. Это был не путь, а шрам, прорезанный на теле земли. Уже к вечеру первого дня они перестали разговаривать, обмениваясь лишь короткими, гортанными репликами. Слова застревали в горле, тяжелые и бесполезные.

Воздух загустел от запаха гари и смерти. Он въедался в одежду, в кожу, в волосы. Первое сожженное село они обошли стороной. Но от второго укрыться было некуда – оно лежало прямо на их дороге. То, что они увидели, заставило даже сурового кузнеца Демьяна побледнеть и отвернуться, чтобы изрыгнуть скудный обед.

Это была бойня. Остовы изб, почерневшие, как гнилые зубы, смотрели в серое небо пустыми глазницами окон. У порога одного из сгоревших домов лежала женщина. Ее сарафан был разорван, а нагое тело, покрытое синяками и запекшейся кровью между бедер, было неестественно вывернуто. Рядом лежал труп старика с проломленным черепом. Вороны уже выклевали ему глаза.

Ратибор заставил себя смотреть. Он впитывал этот ужас, позволял ему течь по жилам ледяным потоком. Это не страх. Это была ярость. Холодная, чистая, как сталь, только что вынутая из ледяной воды. Он видел отпечатки множества подкованных копыт низкорослых лошадей, следы мягкой обуви и тонкие, длинные борозды на земле – следы от арканов, которыми уволакивали пленников. Он не думал о славе или подвигах. Он думал лишь о том, что хочет встретить тех, кто это сделал. Посмотреть им в их узкие, раскосые глаза.

Чем ближе к Чернигову, тем чаще им попадались беженцы. Жалкие, оборванные тени, текущие с юга. Их глаза были пусты, выжжены ужасом. Молодая женщина, обезумевшая, баюкала на руках полено, завернутое в тряпье, и что-то ему напевала. Мужчина с перевязанной грязной тряпкой рукой, из которой сочился гной, тупо смотрел на отряд Ратибора и шептал: «Они забирают души… забирают души…».

Ратибор сунул ему кусок вяленого мяса. Мужчина схватил его, как дикий зверь, и, не поблагодарив, побрел дальше, впиваясь зубами в жесткую плоть. Помощи от них не ждали. Их гнал первобытный ужас, который был сильнее голода и жажды.

Наконец, на исходе второго дня, на высоком берегу Десны, они увидели его. Чернигов. Могучий, огромный, словно древний зверь, припавший к земле. Его стены из толстых бревен казались несокрушимыми. Но дым, поднимавшийся от них, был не только мирным дымом очагов. К нему примешивался черный, едкий дым пожарищ с той стороны реки. Враг был уже здесь.

Глава 7: Гудящий Котел

Подножие Чернигова превратилось в кишащий, смердящий, кричащий муравейник. Тысячи людей, телег, скота сбились в огромный лагерь, ища спасения за городскими стенами. Воздух был плотным и тяжелым. Он вонял немытыми телами, страхом, дымом от сотен костров, конским потом и дерьмом. Плач детей смешивался с проклятиями мужчин, мычанием коров и ржанием лошадей. Это был котел, в котором отчаяние варилось вместе с последней надеждой.

Ратибор и его отряд с трудом пробивались через эту живую массу. На них смотрели с завистью и надеждой – на их оружие, на их несломленные лица. Мощные ворота, обитые железом, охраняла дюжина дружинников в кольчугах и шлемах-шишаках. Их лица были суровы и непроницаемы. Сотник, бородатый воин со страшным рубцом, пересекавшим левый глаз и терявшимся в бороде, преградил им путь копьем.

— Куда прете, деревенщина? Места нет! — прорычал он. Его взгляд был тяжелым, как удар молота.

— Мы на зов князя, — ответил Демьян, выступая вперед. — Помощь привели. Из северных лесов.

Сотник окинул их четверых презрительным взглядом, который, впрочем, задержался на Ратиборе. Он оценил его рост, ширину плеч и холодное спокойствие в глазах.

— Четыре топора… Густо. Проходите! — он убрал копье. — Прямиком на княжий двор, к воеводе Доброгневу. Он вас в дело определит. И смотрите у меня. Шаг в сторону, попробуете мародерствовать или бабу силой взять — повешу на воротах, и вороны будут вам потроха клевать до самой весны. Здесь закон один — мой. Ясно?

Внутри город был еще более хаотичным. Улицы, обычно широкие, были забиты людьми. Здесь гул стоял еще сильнее. Стук молотов из десятков кузниц не прекращался ни на миг. Визг пил, которыми плотники готовили бревна для ремонта стен и строительства дополнительных укреплений — заборол. Женщины и подростки, выстроившись цепочками, таскали ведра с водой от Десны к стенам и ссыпали песок в огромные кучи – тушить вражеские стрелы.

Это был город, превратившийся в единый военный лагерь, где каждый житель стал солдатом. Старики точили колья, мальчишки подносили стрелы, женщины готовили еду в огромных котлах прямо на улицах. Ратибор смотрел на все это. Его сердце не сжималось от страха. Напротив, в этом яростном, организованном хаосе он почувствовал нечто родное. Это была воля к жизни. Яростная, упрямая воля, выкованная из страха и стали. Он был там, где должен был быть.

Глава 8: Воля и Сталь

Воевода Доброгнев нашел их сам. Он двигался по княжьему двору, как утес, о который разбивались волны человеческой суеты. Высокий, седой, но не согбенный годами, с лицом, выдубленным ветрами и изрезанным морщинами, как старая карта. Его ясные, пронзительные голубые глаза, казалось, видели все насквозь.

— Северяне? — его голос был глухим, привыкшим отдавать приказы. Он не спрашивал, он утверждал.

— Так точно, воевода, — шагнул вперед Демьян.

Доброгнев окинул их коротким, цепким взглядом, который взвешивал и оценивал каждого. Двух братьев-охотников он отправил на стены — таскать бревна и камни.

— Руки крепкие, в ногах сила есть. Там нужнее будете.

Демьяна, с его могучими руками кузнеца, он отправил в главную оружейную кузню.

— Молотом махать умеешь, вижу. Там работа кипит. Наконечники нужны, как воздух.

Его взгляд остановился на Ратиборе. Он обошел его кругом, как покупатель осматривает дорогого коня.

— А ты… — протянул воевода. — Меч на боку отцовский, поди? И вид у тебя не тот, что у пахаря. В лесу больше бываешь, чем в поле.

— Так и есть, воевода, — ровно ответил Ратибор.

— Хорошо. Воины нужны. На площади гридень Ратислав муштрует ополчение. Иди туда. Учись умирать правильно. Исполнять.

На центральной площади несколько сотен мужиков, вооруженных кто чем, от боевых топоров до простых вил, пытались превратиться в войско. Перед ними метался гридень Ратислав, молодой, жилистый, злой как черт.

— Стена щитов, вы, выблядки ленивые! — орал он так, что в ушах звенело. — Это ваша вторая кожа! Щит к щиту! Чтобы мышь не проскочила! Сосед справа – твой брат! Прикрывай его! Сосед слева — твой отец! Не дай ему сдохнуть! Вы не толпа баранов! Вы — кабан-секач, что щетиной встречает волков! А ну, сомкнули ряды, сукины дети!

Ратибор встал в строй. Он поднял свой грубый, наспех сколоченный щит. Удар в спину заставил его пошатнуться. Это Ратислав прошелся вдоль рядов, пинками и древком копья выравнивая строй.

— Ноги шире, лесовик! В землю врасти должен, чтоб тебя хрен сдвинешь!

День прошел в изнурительной, отупляющей муштре. Они учились ходить в ногу, разворачиваться как единое целое, принимать на щиты воображаемые удары. К вечеру тело гудело от напряжения, руки отваливались, а в горле стоял ком из пыли и ярости. Многие не выдерживали, падали, их рвало от усталости. Но Ратибор стоял. Он впитывал эту науку, понимая ее нутром. Это был танец смерти, и он должен был выучить его в совершенстве.

Глава 9: Стена Щитов

На следующий день муштра стала еще жестче. Ратислав был неумолим. Он заставлял их стоять в стене щитов часами под палящим солнцем. Дружинники, изображая врагов, с разбегу бились в их строй, проверяя на прочность. Они кололи тупыми копьями в щели между щитами, били по ногам, пытаясь выбить из равновесия.

— Держи! Держи, сука! — ревел Ратислав, когда один из ополченцев, молодой парень, от удара повалился назад, создав брешь. — Из-за тебя, ублюдок, нас всех на копья насадят! Ты не свою шкуру продал, ты всех нас продал! Десять приседаний со щитом над головой! Живо!

Ратибор стоял твердо, как скала. Его тело, привыкшее к тяжелой работе, легко переносило нагрузки. Но он не просто стоял. Он смотрел. Он учился. Он видел, как более опытные воины не просто подставляют щит, а принимают удар под углом, отводя его в сторону. Как они работают в паре с соседом, перекрывая опасные направления. Он чувствовал ритм стены, ее дыхание.

В середине дня Ратислав скомандовал:

— А теперь копья! Первый ряд — удар! Второй — готовьсь!

Ратибор был во втором ряду. По команде первый ряд выставил вперед копья.

— Удар! — рявкнул гридень.

Первый ряд сделал выпад.

— Второй ряд — шаг вперед, удар!

Ополченцы неуклюже шагнули в промежутки между воинами первого ряда, пытаясь нанести удар. Получилось скомкано, кто-то споткнулся, кто-то ткнул копьем в спину товарищу.

— Стадо! — взвыл Ратислав.

И тут он увидел Ратибора. Когда подошла его очередь, Ратибор не просто шагнул. Его движение было текучим, хищным. Он сделал короткий, пружинистый шаг, его тело провернулось, и наконечник его короткого копья точно поразил соломенное чучело, установленное для тренировки. А затем он так же плавно вернулся обратно в строй, под прикрытие щита первого ряда. Его движения были экономны и смертоносны. Это не была грубая сила. Это было умение.

— Эй, ты, верзила! — окликнул его Ратислав. — А ну-ка, повтори!

Ратибор повторил. Снова и снова. И каждый раз его движение было безупречным.

— Откуда знаешь? — сменив гнев на любопытство, спросил гридень.

— Отец учил. Он в дружине служил, — коротко ответил Ратибор.

Ратислав хмыкнул, потирая подбородок.

— Видать, хороший был дружинник…

С края площади за тренировкой уже давно наблюдал воевода Доброгнев. Он видел все. Он видел неуклюжесть толпы и видел одного воина среди них. Его ясные глаза задумчиво прищурились.

Глава 10: Глаз Воеводы

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над Черниговом в кровавые тона, будто предвещая грядущую резню. Тренировка закончилась. Ополченцы, едва переставляя ноги от усталости, походили на призраков в клубах поднятой ими же пыли. Они брели к котлам, где их ждала пресная, но горячая похлебка, мечтая лишь о том, чтобы сесть и вытянуть гудящие ноги.

Ратибор тоже собирался уйти, когда его окликнул резкий голос гридня Ратислава:

— Эй, лесовик! Не торопись. К тебе воевода.

Ратибор замер и обернулся. Из тени княжеского терема к нему шел сам Доброгнев. Его неторопливая, тяжелая походка была походкой медведя, хозяина своей тайги. Он не шагал, он переставлял ноги, и казалось, сама земля прогибается под его стопами. Вокруг него суета замирала. Воевода подошел и остановился в паре шагов. Его голубые, выцветшие от времени и степных ветров глаза смотрели в упор, казалось, проникая под кожу, в самую душу. Взгляд, привыкший оценивать людей как клинки — на наличие изъянов и скрытых трещин.

— Ты хорошо работаешь копьем, парень, — сказал воевода. Его голос был рокочущим, как камни, перекатываемые рекой. Это была не похвала, а заключение мастера-оружейника, осмотревшего товар. — Движения скупые и точные. Но ярость в тебе холодная. Как лед в зимнем ручье. Такие, как ты, в бою дольше живут. Как звать?

— Ратибор, — ровно ответил он, выдерживая тяжелый взгляд.

— Чей сын? Из какого рода? Фамильничать не стану, говори как есть.

— Сын Мстивоя. Из северных. Деревня у Лебяжьего болота.

При имени «Мстивой» лицо воеводы дрогнуло. Всего на мгновение. Каменное выражение треснуло, и сквозь трещину проглянула живая боль. Взгляд изменился. Из взгляда полководца, оценивающего бойца, он стал взглядом человека, смотрящего в прошлое, в день, который он пытался забыть, но не мог.

— Мстивоя… Рыжего Мстивоя? — переспросил он тише, и в голосе его прорезались новые, хриплые ноты. — Со шрамом через бровь, который он заработал в битве с хазарами? Того, что пал пять зим назад в проклятой стычке с печенегами у реки Альты?

— Так точно, воевода, — сердце Ратибора стукнуло глухо и тяжело, отдаваясь в висках.

Доброгнев замолчал. Его взгляд остекленел, он смотрел сквозь Ратибора, сквозь стены Чернигова, туда, в кровавый туман прошлого.

— Я знал твоего отца, — наконец выдохнул он. — Боги свидетели, я знал его лучше, чем иного брата. Мы с ним стояли спина к спине не в одной сече. И в последней его сече я был рядом.

Он сделал паузу, словно собираясь с силами, чтобы рассказать то, о чем молчал пять лет.

— Это был паршивый день. Солнце пекло, как в кузне. Мы гнали небольшой отряд печенегов, что осмелились подойти слишком близко к нашим рубежам. Думали — легкая добыча. Но это была засада. Из-за холмов, из степной травы, что скрывала их, как змей, выскочила их поганая орда. Сотни три, не меньше. А нас было всего семь десятков.

Мы приняли бой, сбились в круг, как вепри, окруженные волками. Твой отец был ярым. Он всегда был таким. Смеялся в лицо смерти, рубился так, словно хотел разрубить саму землю. В его глазах плясал красный огонь, и он кричал боевые песни Перуну, и его рыжая борода была вся в чужой крови.

Он спас меня в тот день. Я оступился, и двое печенегов уже заносили копья мне в спину. Но Мстивой, увидев это, развернулся и бросился на них. Одного он разрубил от плеча до пояса. Второму снес голову одним ударом. Но пока он спасал мою шкуру, третий, подкравшись сбоку, всадил ему копье под ребра, под край щита.

Я видел, как это случилось. Я до сих пор вижу это, когда закрываю глаза. Копье вошло глубоко. Любой другой рухнул бы. Но не твой отец. Он взревел, как раненый медведь, и, обломав древко о свое колено, выхватил копье из своей плоти и им же проткнул горло тому печенегу. И продолжал сражаться…

Воевода снова замолчал, сглотнув ком в горле. Ратибор стоял как изваяние, впитывая каждое слово. Он впервые слышал подробности гибели отца.

— Мы отбились. Князь подоспел с основной дружиной и разогнал их. Но для твоего отца было поздно. Я держал его, когда он умирал. Кровь хлестала изо рта, он не мог дышать. Но он смотрел на меня ясно. Схватил меня за руку… мертвой хваткой. «Скажи моему сыну…» — прохрипел он, — «…скажи Ратибору… чтобы стал сильнее меня. Чтобы берег честь… рода…» Это были его последние слова.

Воевода тяжело вздохнул, и его лицо на миг стало лицом скорбящего, бесконечно уставшего старика.

— Ты вырос. Вырос крепким. И похож на него, чтоб тебя Чернобог побрал. Тот же разворот плеч, тот же упрямый подбородок. Тот же взгляд. Только у него в глазах огонь плясал, а у тебя — лед. Может, это и к лучшему. Холодный лед режет не хуже огня. Идем со мной. Есть у меня для тебя кое-что.

Ратибор молча, как во сне, пошел за ним. Он не знал, что сказать. И нужно ли было что-то говорить? Слова, которые он услышал, были важнее любых наград и похвал. Они выстроили мост через пять лет тишины, соединив его с отцом, с его последним вздохом, с его последней волей. Они наполнили его жизнь простым и ясным смыслом, которого он до сих пор лишь смутно искал в грохоте кузни и безмолвии леса. Теперь он знал, что должен делать. Не просто сражаться. А стать сильнее отца. И выжить.