Это не был грузовик. И не военный тягач. Это была мобильная крепость на двенадцати огромных колесах, каждое выше человеческого роста. Матово-серый корпус, лишенный опознавательных знаков, сливался с бурей. Угловатая, рубленая геометрия кабины напоминала осколок скалы, поставленный на шасси. Мощные прожекторы, укрытые за бронестеклом, били вперед узкими пучками «злого», холодного света, пробивая метель на сотню метров.

Машина шла со скоростью сто километров в час, игнорируя гололед и заносы. Ее активная подвеска глотала неровности так, словно под колесами был идеальный автобан, а не замерзшая каша. Двигатель работал почти бесшумно, издавая лишь низкий, инфразвуковой гул, от которого вибрировали стекла в домах, мимо которых она проносилась. Ни дыма, ни пара из выхлопных труб — след машины был термически стерилен.

Внутри кабины царил полумрак, разбавляемый лишь сиянием десятков мониторов и голографических панелей. Тепла здесь не было — климат-контроль поддерживал температуру на уровне минус пяти. За пультом управления сидел водитель.

Он не моргал. Его руки, лежащие на штурвале, были неподвижны, словно приварены. На нем был стандартный технический комбинезон, но под тканью не угадывалось движение мышц. Только четкая, математически выверенная работа сервоприводов. Его глаза, лишенные зрачков, смотрели не на дорогу, а сквозь нее, обрабатывая потоки данных с радаров и лидаров.

За спиной пилота, за массивной герметичной переборкой, находился отсек, защищенный слоем свинца и композитной брони. В центре этого отсека, в вакуумной камере, подвешенной в мощном магнитном поле, парил объект. Черный куб с идеально гладкими гранями. Он не отражал свет. Он словно втягивал его в себя. По его поверхности иногда пробегали едва заметные фиолетовые сполохи — свидетельство того, что внутри, на атомарном уровне, происходят процессы невероятной интенсивности.

Это был Груз. Единственный в своем роде. И ради его безопасности машина была готова уничтожить любое препятствие на своем пути.

Врата в Ничто

Трасса осталась позади. Машина резко, без предупреждения сбросила скорость и свернула в, казалось бы, непроходимую стену леса. Ветки вековых елей хлестали по броне, но не оставляли на ней ни царапины. Огромные колеса с агрессивным протектором, меняющим свою геометрию в зависимости от покрытия, вгрызались в глубокий снег, перемалывая валежник и лед.

Лесная дорога, которой не было ни на одной карте, петляла среди стволов. Машина шла по ней вслепую — фары были погашены. Робот-водитель ориентировался исключительно по данным лазерного сканирования местности и внутренней трехмерной карте, зашитой в его память. Вокруг бушевала вьюга, скрывая следы протектора уже через минуту после того, как они были оставлены.

Через десять километров лес расступился, открывая круглую поляну, окруженную плотной стеной деревьев. В центре поляны не было ничего, кроме идеально ровной, неестественно гладкой поверхности снега. Ветер здесь завывал с удвоенной силой, поднимая снежные вихри до верхушек сосен.

Транспортер остановился точно в центре круга. Двигатель перешел в режим ожидания, и гул стал почти неразличим.

Робот в кабине отправил короткий, узконаправленный импульс.

Земля дрогнула.

Снежный покров на поляне вдруг пошел трещинами. Огромный круг диаметром в тридцать метров начал медленно, беззвучно опускаться вниз. Вместе с платформой уходила вниз и машина, и окружающие ее сугробы.

Когда крыша кабины сравнялась с уровнем земли, над головой с лязгом сомкнулись створки маскировочного купола, отсекая вой ветра. Сверху снова была девственная снежная поляна. А снизу открылась бездна.

Они оказались в гигантском вертикальном колодце, уходящем вниз настолько глубоко, что дна не было видно. Стены шахты были облицованы матовым черным металлом, поглощающим звук и излучение. Вдоль стен тянулись толстые кабели и направляющие рельсы, по которым скользила платформа.

Здесь не было холода. Воздух был сухим, фильтрованным, с запахом озона.

Платформа начала спуск. Сначала медленно, потом все быстрее. Огни индикаторов на стенах слились в одну красную линию. Машина погружалась в недра земли, проходя сквозь слои гранита, глины и подземных вод. Глубиномер на приборной панели отсчитывал метры: сто, двести, пятьсот...

На глубине восьмисот метров платформа плавно затормозила. Перед машиной открылись ворота шлюза — титановые плиты толщиной в метр, способные выдержать прямое попадание тактической ядерной ракеты.

Створки разъехались. За ними был свет. Яркий, стерильный, белый свет, заливающий огромный подземный ангар.

Машина въехала внутрь. Ворота за ней закрылись, и с характерным шипением сработали пневматические замки, герметизируя отсек.

Ритуал

Ангар, в который въехал транспортер, напоминал операционную для гигантов. Стены и пол были выложены белой решеткой. Как только машина остановилась на размеченной позиции, со всех сторон выдвинулись манипуляторы с форсунками.

Началась процедура очистки. Это не была простая автомойка. Струи перегретого пара под давлением в триста атмосфер ударили по броне, сбивая намерзший лед, грязь и дорожную химию. Вода мгновенно уходила в решетчатый пол, где мощные насосы откачивали ее в систему фильтрации — ни одна молекула внешней грязи не должна была остаться в комплексе.

За паром последовали струи специального раствора, уничтожающего любые биологические следы и радиационные частицы. Машина окуталась облаком пены, которая через секунду была смыта дистиллированной водой.

Затем включились инфракрасные излучатели и воздушные пушки. Потоки горячего воздуха, разогнанные до скорости урагана, за минуту высушили каждый миллиметр поверхности. Металл корпуса перестал быть матовым от грязи и засиял темным, хищным блеском. Транспортер выглядел так, словно только что сошел с конвейера — ни царапины, ни пятнышка.

Робот в кабине сидел неподвижно, пока за стеклом бушевала эта буря. Его сенсоры фиксировали каждый этап, сверяясь с протоколом.

DECONTAMINATION COMPLETE. STERILITY: 100%.

Внутренние ворота ангара открылись, и пол под машиной пришел в движение. Это была не просто парковка, а часть сложнейшей логистической системы. Гидравлические захваты, выдвинувшиеся из пазов, зафиксировали колеса гиганта. Платформа, на которой он стоял, плавно повернулась на девяносто градусов и начала движение по рельсам вглубь комплекса.

Они въехали в следующий зал — Транзитный Хаб. Это было пространство циклопических размеров, уходящее в темноту. Вдоль стен, ярус за ярусом, располагались ячейки для хранения, заполненные контейнерами, дроидами и оборудованием, назначение которого было непонятно человеческому разуму. В воздухе, бесшумно скользя по магнитным подвесам, перемещались грузовые платформы. Здесь не было хаоса. Каждое движение было выверено до миллиметра, подчинено единому ритму невидимого дирижера.

Платформа с транспортером подъехала к огромному грузовому лифту. Створки шахты, высотой с пятиэтажный дом, раздвинулись. Машина въехала внутрь. Лифт, не издав ни звука, начал спуск на самые нижние, секретные уровни, туда, где хранилось то, ради чего все это было построено. Глубиномер на панели водителя снова ожил: тысяча метров... тысяча двести... полторы тысячи. Давление снаружи росло, но броня капсулы держала нагрузку.

Холодный Контакт

Лифт остановился так мягко, что момент прекращения движения можно было заметить только по изменению цифр на дисплее. Двери открылись, выпуская транспортер в пространство Стыковочного Хаба.

Это был вытянутый зал с низким, ребристым потолком, напоминающий внутренности гигантского сервера. Стены были усеяны индикаторами и портами. В центре зала, на возвышении, находилась приемная площадка, окруженная кольцом сложного оборудования.

Воздух здесь был ледяным — минус шестьдесят градусов по Цельсию. Стены покрывал тонкий слой инея. Такая температура была необходима не для сохранности продуктов, а для работы сверхпроводников в кабельных магистралях, уходящих отсюда глубоко вниз.

Платформа с грузовиком плавно заехала на приемную площадку и замерла. Из пола выдвинулись фиксаторы, намертво прижав колеса к металлу. Защитные панели на бортах грузового отсека бесшумно отъехали в стороны, открывая доступ к интерфейсам капсулы.

Стены вокруг машины ожили. Из ниш выдвинулись десятки манипуляторов. Тонкие, многосуставчатые, похожие на хирургические инструменты, они несли на концах пучки оптических кабелей и шланги системы охлаждения. Их движения были быстрыми, но плавными, лишенными суеты.

Щелк. Щелк. Щелк.

Коннекторы входили в разъемы с сухим металлическим звуком, эхом разносившимся в морозном воздухе. Сначала подключился внешний контур охлаждения. Шланги надулись, затвердели, покрываясь белой коркой — по ним потек хладагент, чтобы компенсировать тепловыделение при передаче данных.

Затем — силовые шины. Толстые медные кабели, способные передать энергию небольшой электростанции.

И, наконец, оптика. Сотни разъемов одновременно вошли в порты, создавая физический канал связи.

Гул в зале изменился. Он стал глубже, насыщеннее, перешел в вибрацию, которая ощущалась полом, а не ушами. Кузов грузовика начал покрываться инеем прямо на глазах. Внутри бронированной капсулы, невидимый снаружи, накопитель вышел на пиковую мощность чтения.

Температура внутри упала до минус 120 градусов.

На экранах в кабине водителя побежали потоки служебной информации. Скорость передачи данных была запредельной. Информация уходила из машины вовне.

Робот-водитель сидел неподвижно. Его задача была выполнена — доставить носитель. Теперь он был просто наблюдателем процесса, который длился ровно столько, сколько требовалось для полного копирования.

Час прошел в монотонном гуле насосов и шелесте вентиляторов. На экранах мониторинга полоса прогресса, состоящая из тысяч зеленых пикселей, замерла, достигнув правого края. Поток данных иссяк. Тишина, нарушаемая лишь работой климатических установок, стала давящей.

Индикаторы портов сменили цвет с активного оранжевого на нейтральный серый. Гул в зале начал стихать. Система охлаждения сбросила давление с характерным шипением перепускных клапанов. Манипуляторы, повинуясь беззвучной команде центрального процессора, одновременно отщелкнулись от бортов грузовика. Струйки морозного пара вырвались из разъемов, мгновенно кристаллизуясь в иней на черном металле пола. Механические щупальца плавно втянулись обратно в стены, оставив машину в одиночестве на ледяном постаменте.

Защитные панели грузового отсека с мягким лязгом закрылись, восстанавливая герметичность брони. Теперь это снова был просто транспорт, готовый к движению.

Платформа под колесами вздрогнула, фиксаторы ушли в пол. Транспортер начал медленное движение назад, к шахте грузового лифта.

Робот-водитель активировал системы предпускового подогрева двигателя, готовясь к выходу в "теплую" зону.

Створки лифта открылись, поглотив машину. Начался подъем. Снова замелькали этажи подземного комплекса, уровни хранения, технические палубы, освещенные дежурным светом. Машина поднималась из стерильной утробы земли навстречу хаосу поверхности.

В протоколах робота сменился приоритет. Задача выполнена.

Возвращение в Зиму

Последний шлюз открылся с тяжелым, влажным вздохом гидравлики, и транспортер снова оказался в вертикальном колодце подъемника. Лифт рванул вверх. Стены шахты слились в черную полосу. Датчики внешней среды зафиксировали резкое падение температуры. Минус тридцать.

Наверху, в пяти метрах над крышей кабины, с лязгом разошлись бронированные створки маскировочного купола. В шахту ворвался снежный вихрь, мгновенно покрыв лобовое стекло ледяной коркой. Платформа поднялась вровень с землей, слегка качнувшись при фиксации.

Машина тронулась. Огромные колеса, с которых отваливались куски подземного инея, вгрызлись в свежий снег поляны. Как только задняя ось съехала с металла на грунт, платформа за спиной гиганта начала медленно, беззвучно опускаться обратно. Снег, лежавший на краях маскировочной мембраны, посыпался вниз, закрывая провал. Через минуту на месте входа в подземный город снова была лишь ровная белая целина, по которой гулял ледяной ветер, заметая последние неровности. Лес сомкнул свои объятия, надежно укрыв тайну.

Транспортер двинулся по едва заметной просеке обратно. Теперь его путь был сложнее. Буря усилилась. Деревья стонали под порывами ветра, ветки хлестали по корпусу. Снега намело по бампер. Но машина шла уверенно, как ледокол. Активная подвеска работала на пределе, компенсируя глубокие ямы и корни. Двигатель, переведенный в режим повышенной мощности, глухо урчал, выбрасывая в морозный воздух струи горячего выхлопа, который тут же растворялся в метели.

Робот-водитель не снижал скорости. Его лидар строил трехмерную карту леса в реальном времени, подсвечивая каждое дерево, каждый овраг. Он выбирал оптимальную траекторию, чтобы не задеть стволы и не оставить слишком глубокую колею.

Следы за машиной исчезали практически мгновенно. Ветер делал свою работу, стирая историю этого рейса. Для любого случайного наблюдателя (если бы такой сумасшедший нашелся в лесу в такую погоду) это был бы просто призрак — гигантская тень, пронесшаяся сквозь чащу и растворившаяся в белой мгле.

Через полчаса лес начал редеть. Впереди, сквозь пляску снежных хлопьев, проступили очертания эстакады. Огни трассы были тусклыми желтыми пятнами, едва пробивавшими пелену.

Транспортер выкатился на обочину Кольцевой. Дорога была мертва. Ни одной машины, ни одного следа. Асфальт покрылся коркой льда, блестевшей в свете редких фонарей. Город спал под снежным одеялом, парализованный морозом.

Здесь робот переключил режим. Габаритные огни по периметру корпуса вспыхнули ярким, предупреждающим оранжевым светом. На крыше беззвучно завращался желтый проблесковый маячок, отбрасывая на снег ритмичные тени. Транспондер машины ожил, начав передавать в эфир официальный, легальный идентификатор: «СПЕЦТРАНСПОРТ МЧС. БОРТ 001. СТАТУС: ТРАНЗИТ».

Из невидимого лесного призрака машина превратилась в единственного хозяина этой дороги. Гигант плавно набрал скорость, его колеса с шипением резали ледяную корку. Он уносился прочь от леса, оставляя за собой лишь вихри снежной пыли, которые тут же оседали, стирая последнее доказательство его существования. Впереди была долгая дорога к базе.

Смена Маски

Секретный объект «База-4», замаскированный под логистический центр Росрезерва, встретил их высокими стенами и колючей проволокой под напряжением. Шлагбаум поднялся автоматически, считав метку транспондера. Грузовик, теперь уже официально числившийся как «мобильная лаборатория», проехал через пустой плац и направился к гаражным боксам.

Внутри гаража было тепло и пахло старым бетоном. Освещение работало в дежурном режиме — редкие лампы давали длинные, резкие тени. Транспортер занял свое место в дальнем углу, встав точно по разметке, миллиметр в миллиметр.

Двигатель затих. Пневмоподвеска стравила воздух, и гигантская машина осела, словно выдохнув после долгого бега.

Дверь кабины открылась.

Робот-водитель спустился на бетонный пол. Его движения изменились. Исчезла та слитность с машиной, которая была в дороге. Теперь он двигался как пехотинец — четко, экономно. Он подошел к стене, где висели пожарные щиты, и на секунду замер.

Тихий щелчок.

На бедре робота, в районе внешнего бронелиста, который имитировал карман тактических брюк, отъехала в сторону узкая панель. Внутри, в специальном ложементе, лежал небольшой серебристый баллончик без маркировки. Стандартное средство из аптечки первой помощи для спецподразделений — стимулятор нервной системы, "антисон".

Робот извлек баллончик манипулятором. Панель закрылась, скрыв тайник.

Он направился к выходу из гаража. Коридор, соединяющий боксы с административным корпусом, был пуст. Камеры слежения, мигая красными диодами, провожали его взглядом, но тревогу не поднимали — для системы он был штатной единицей охраны, совершающей обход.

Робот подошел к неприметной стальной двери с табличкой «Пост мониторинга №2. Посторонним вход воспрещен». Приложил ладонь к сканеру. Замок пискнул и открылся.

Внутри царил полумрак, разбавляемый лишь свечением стены из двадцати мониторов. На них транслировалась картинка с камер периметра — заснеженный забор, пустой плац, крыши ангаров. В углу комнаты, на продавленном кожаном диване, лежал человек в форме сотрудника вневедомственной охраны.

Охранник спал. Но это был не здоровый сон. Его грудь поднималась редко и тяжело, рука бессильно свесилась с дивана, пальцы почти касались пола, на котором валялся упавший планшет. На экране планшета застыл кадр из какого-то сериала.

Робот подошел к нему бесшумно. Он не стал будить человека. Вместо этого он поднял планшет и аккуратно положил его на грудь спящего, поправив так, чтобы тот не упал при пробуждении.

Затем он поднял баллончик. Снял колпачок.

Это было не оружие, а инструмент для коррекции реальности. Струя газа, которую он выпустил в воздух комнаты, не имела запаха, но действовала мгновенно. Робот распылил содержимое веером, убедившись, что облако накрыло диван.

После этого он развернулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Его миссия здесь была закончена. Осталось вернуть на место последнюю деталь — самого себя.

Робот шел по длинному переходу, соединяющему административный блок с зоной спецхранения. Его шаги по металлическому полу звучали гулко и ритмично. Он не спешил, но и не замедлялся. Каждый поворот головы, каждое движение рук было выверено скриптом «Патрулирование. Зона А».

Он подошел к гермодверям ангара №1. Это было сердце базы — место, где хранился резерв «Чистильщиков» и охранных дроидов. Дверь открылась перед ним, впуская в прохладную темноту, пахнущую смазкой и оружейным маслом.

Внутри, в два ровных ряда, стояли десятки таких же роботов. Они были выключены, их головы опущены, манипуляторы прижаты к корпусу. Армия спящих солдат. Одно место в третьем ряду пустовало.

Робот подошел к свободной ячейке. Но прежде чем занять её, он совершил последнее действие, не предусмотренное штатным уставом.

Он опустился на одно колено и открыл технический лючок в полу — ревизионное отверстие кабельного канала. Туда, в темноту и пыль, полетел пустой баллончик. Лючок закрылся, скрыв единственную улику.

Затем робот встал на свое место. Он подключил кабель питания к порту на спине. Щелчок фиксатора прозвучал как выстрел в тишине ангара.

Системы начали отключаться одна за другой.

Погасли инфракрасные сенсоры.

Стих гул гироскопов.

Сервоприводы расслабились, перейдя в режим блокировки.

Голова робота медленно опустилась на грудь.

В его логах произошла последняя подмена. Запись о шестичасовом рейсе через снежную бурю, о спуске в шахту и о передаче данных была стерта. Вместо нее появилась скучная строка:

STATUS: STANDBY. CHARGE: 100%. DIAGNOSTICS: OK.

Он снова стал просто железом. Одним из многих. Безмолвным хранителем тайны, которая была больше, чем он сам.

В комнате охраны было тихо. Только вентилятор системного блока шелестел под столом. Человек на диване пошевелился. Сначала дернулась рука, потом он глубоко вздохнул, словно вынырнул с глубины. Глаза открылись, мутно оглядывая потолок.

— Ох-х... — простонал он, с трудом садясь. Голова была тяжелой, но ясной. Странное ощущение бодрости, смешанное с провалом в памяти.

Он посмотрел на часы. Почти шесть утра.

— Вот это сморило... — пробормотал он, потирая лицо ладонями. — Видимо, из-за бури давление скакнуло. Вырубился как убитый.

Он взял планшет с груди. Сериал стоял на паузе.

Охранник встал, потянулся до хруста в суставах и подошел к стене мониторов. Его взгляд профессионально скользнул по экранам.

Внешний периметр — чисто. Снег замел плац, но следов нет.

Гараж — машины стоят.

Ангар роботов — все на местах, индикаторы заряда зеленые.

Серверная — температура в норме.

Он сел за пульт и пробежал пальцами по клавиатуре, проверяя журнал событий.

02:00 - 05:45: NO INCIDENTS RECORDED.

Система горела успокаивающим зеленым цветом. Ни сбоев, ни открытий дверей, ни движения. Идеальная, стерильная ночь.

— Ну и славно, — зевнул охранник. — Тишина и покой.

Он снова устроился на диване, поправил подушку и нажал "Play" на планшете. Герои сериала продолжили выяснять отношения, не подозревая, что в реальном мире только что произошла история, которая могла бы затмить любой вымысел.

За окном бушевала вьюга, скрывая под белым саваном следы гигантских колес, ведущих в лес, которого не было на картах.

Лица у троицы озарились искренней радостью.
— О, круто! Значит, пошли в буфет, купишь нам по пирожку с вишней, — сказал «ёжик» тоном, не терпящим возражений. Это был не вопрос. Это был приказ, облечённый в форму дружеского предложения.

Вася поплёлся за ними, как загипнотизированный. Его разум кричал: «Скажи нет! Придумай что-нибудь!», но ноги не слушались. Страх оказаться «слабаком», «жадиной», прослыть ябедой — этот комок в горле был сильнее.

В буфете он молча протянул свою двадцатку. Пирожки взяли они. Аромат жареного теста и сладкой вишни ударил Васину в нос. Он видел, как они едят, смеются, и один из них сказал: «Норм пацан, спасибо». Но в этом «спасибо» не было ни капли благодарности. Было удовлетворение от лёгкой победы.

Звонок на урок застал его на пустом месте. Он не пошёл в столовую. На уроке литературы у него кружилась голова от голода и горечи. Он злился не на них. Он злился на себя. Почему он сказал «да»? Почему он не смог просто сказать «нет, это мои деньги на обед»?

Весь оставшийся день Вася чувствовал себя пустым. Не только желудок, но и внутри. Он украл у себя сам. Дал кому-то чужому украсть своё.

Дома мама сразу заметила: «Что случилось? Ты такой грустный». И Вася, глядя в тарелку с ужином, выпалил сквозь слёзы: «У меня отобрали деньги на обед».
— Отобрали? Силой? — насторожился папа.
— Нет... Спросили. А я... отдал.

Мама и папа переглянулись. И тогда мама сказала неожиданную вещь: «Это сложнее, чем если бы просто отобрали. Когда давят, когда окружают — трудно сообразить. Ты не виноват. Ты просто не знал, что делать».

Папа положил ему на плечо тёплую ладонь: «Завтра дадим две двадцатки. Одну — им, если спросят. Вторую — тебе, чтобы купить себе обед. Но только если спросят. А если попробуют взять силой — тут же кричи и беги к любому учителю. Договорились?»

На следующий день Вася шёл в школу с "каменными" двадцатками в кармане. Он боялся этой встречи. И она случилась. Те же трое в том же коридоре.
— Привет, предприниматель! Есть двадцать рублей? — «Ёжик» ухмыльнулся.
Вася замер. Комок подкатил к горлу снова. Но он вспомнил пустоту в животе и папины слова.
— Есть, — сказал он тихо, но чётко. — Но это мои деньги на обед.
И, не дожидаясь реакции, он развернулся и быстро пошёл прочь. Сердце стучало, как молоток. Он ждал окрика, насмешки. Но её не было. Только спиной он почувствовал их удивлённые взгляды.

Они больше никогда не подходили к нему за деньгами. Наверное, нашли кого-то, кто сказал «да».

Вася купил себе в тот день пирожок. Он был самым вкусным на свете. Не потому что с вишней. А потому что был его. Купленный на его деньги, для него самого. Он понял простую и горькую вещь: иногда сказать «нет» — это самый главный обед, который можно себе купить. И этот урок стоил тех двадцати рублей.

Конец.

Почему эта история важна и как с ней работать:

• Без осуждения: История не осуждает Васю за слабость. Она показывает, как давление лишает голоса. Это поможет ребёнку, оказавшемуся в такой ситуации, не чувствовать себя виноватым.

• Модель поддержки: Реакция родителей идеальна — они не ругают, а поддерживают и дают конкретный, безопасный план действий («кричи и беги»).

• Маленькая победа: Герой побеждает не тем, что даёт отпор бандитам, а тем, что преодолевает свой страх в следующий раз. Это реалистичная победа.

• Философский итог: История учит ценить свои границы и своё имущество. «Свой» пирожок — это метафора самоуважения.

Вопросы для обсуждения с ребёнком после чтения:

1. Как ты думаешь, почему Вася не смог сразу отказать?

2. А что бы ты сделал на его месте?

3. Почему мама сказала, что «это сложнее, чем если бы отобрали»?

4. Какой совет родителей оказался самым главным?

Эта история — инструмент, чтобы поговорить с ребёнком о сложных ситуациях в школе, не читая нотаций, а на примере честного и понятного героя.

Лесная сцена и разогрев

Концерт проходил на поляне между дубом и опрокинутым самоваром. На сцене — фанеры, динамики из пня, и светлячки, встроенные в гирлянду.

Первым вышел разогревающий артист — MC Лемур-с-балкона. Он исполнял треки типа:

«Я не прячусь — я просто в листве,

Зови меня – когда у тебя нет Wi-Fi.»

Публика колыхалась. Дебилось в кепке жевал хвощ. Чер Вяк раздавал glow-worm-браслеты.

— А что, мило, — заметил Тапир. — Не орёт, но пульсирует.

________________________________________

Pig Daddy на сцене

Вышел Он. Pig Daddy. Огромный кабан в цепях, с капюшоном, наброшенным на уши. На его мощном бицепсе красовалась татуировка: «Маме».

— Йо, чащоба, вы тут? — рявкнул он.

Толпа завизжала. Даже филин моргнул.

Кротон вскрикнул:

— Я чувствую грудной клеткой бас! Я перестал дышать, но мне нравится!

Pig Daddy начал с главного хита:

«Я вырос в хлеву, но читаю про схемы,

мой кореш лис — финансист с проблемой.

В хрюках — истина, в ритме — тревога,

я веду вас, как мох ведёт к брёвнам.»

Тапир стоял, открыв рот. Камень СКАМень, кстати, немного подрагивал в его рюкзаке, но не критично.

________________________________________

Осознание и мерч

На четвёртом треке Кротон заплакал.

— Он говорит о боли, Тапир. О том, как сложно, когда тебя не зовут в берлогу, потому что ты «не медведь»!

— Он… рифмует «пень» с «внутренняя тень», — выдохнул Тапир. — Это поэзия. Это как чай, но через уши.

Они купили мерч. Тапиру досталась футболка с надписью «Grunt’n’Groove», Кротону — носок с автографом.

________________________________________

Возвращение домой

На обратном пути они не разговаривали. Каждый шёл молча. Бас Pig Daddy ещё гулял по внутренностям.

— Знаешь, Кротон, — сказал Тапир, глядя в звёзды, — иногда стоит выйти из привычного звука.

— Рэп лечит. Но дозировано, — ответил Кротон.

________________________________________

Мораль

Никогда не недооценивай кабана в цепях.

Иногда именно его рифма поможет тебе разобраться в себе.

И не забудь выключить скамень на концертах — он не понимает искусство

- Давай. Попробую. (Откладывает вязание.)

- Ба, ты чего, не надо! Я боюсь, ба!

- Не бойся! Я тихонько.

- Ба, не надо, я пошутил, ба!

Бабушка разгоняется, вздергивает велик на одно колесо, чуть не падает, но в последний момент удерживает равновесие.

- Разучилась, надо же. Маме не говори!

- Не скажу. Круто вообще-то!

- А без ног умеешь? Давай, попробую...

**************

Зачет у флейтистов. Бабушка и внук перед дверью.

— Сыграй еще раз!

— Не буду. Я и так всё знаю.

— Сыграй!

— Не буду!

— Ну-ка быстро сыграл! Телефон убрал, инструмент достал!

— Ла-а-адно.

Нехотя достает флейту, играет пьеску.

— Тут не так!

— Нет, так!

— Нет, не так! Дай сюда!

(Играет музыкальную фразу бегло и чисто.) Понял? Повтори! Не всё, а с ля...

Не выдерживаю, подхожу поближе:

— Простите, пожалуйста, вы музыкант?

— Нет, я бухгалтер. Третий год занимаюсь на флейте. Родителям некогда, родители работают.

******

Звонок в дверь.

— Кто там?

— Мосгаз.

В глазке какой-то чужой «Мосгаз», представленный двумя сомнительными, переминающимися с ноги на ногу личностями. Наш, привычный «Мосгаз», снабжен обильными черными усами и вообще хорошо мне знаком.

— Уже проверяли недавно.

— У вас теперь другая обслуживающая компания. Разве вас не предупреждали? Вас должны были предупредить.

— Никто ни о чем не предупреждал.

— Откройте, «Мосгаз»!

Покуда я сомневаюсь, с лестницы доносится знакомый звонкий голос бабушки-общественницы, любительницы котиков: «Повернитесь сюда! Повернись-повернись! Лицо поверни!»

Пространство перед глазком расчищается. Открываю дверь, вижу такую картину: «Мосгаз» в количестве двух человек споро трусит вниз по лестнице, преследуемый очень грузной и немолодой уже, но чрезвычайно воинственной дамой в очочках, вооруженной телефоном в режиме съемки.

Съемка сопровождается убедительными посулами обратиться в соответствующие органы для разъяснения личностей.

Спортивного вида молодые люди движутся довольно быстро, но и бабушка не отстает: «Гляди на меня! Гляди! Куда побежал?! Я тебе покажу «Мосгаз»!»

Хлопает входная дверь. Бабушка поворачивается ко мне, слегка запыхавшись, но чрезвычайно светским тоном:

— Добрый день! Как поживают ваши милые мальчики?

*************

Лавка с молодыми мамашами, следом лавка со старушками.

— Блин, погода эта всё меняется и меняется. У меня голова уже неделю пухнет.

— Да я вчера вообще встать не могла. И спина болит.

— И шея. Шея не поворачивается.

— А у тебя так бывает, что проснешься и не помнишь, какой сегодня день? Ва-а-ня-я-я! Ваня, слезь оттуда, кому сказала!..

— Виктория Борисовна, голубушка, и не говорите! Они горазды деньги-то драть с пенсионеров. Зачем вообще туда люди ездят, не понимаю.

— И я не понимаю: подъемник плохой, склон весь какой-то изрытый. Прокат тоже так себе. Сноубордистов полно. К тому же дорого — за такие деньги в Европе можно неделю кататься.

— Да, и горка для грудничков. Я своим так и сказала: больше ни ногой!

****************

Спортивного вида бабушка с огромной лохматой собакой породы «мамаша согрешила с водолазом» чинно прогуливается мимо старушек с левретками. Левретки поджимают хвостики, старушки — ярко накрашенные губки.

Наконец самая бойкая из старушек не выдерживает:

— Простите, ваш мальчик кастрирован?

— Мой мальчик? К сожалению, нет. В прошлом году третий раз женился. (театральная пауза) А кобель — да, кобель кастрирован.

***************

Круглоголовая, белоголовая, лицо как печеное яблочко, и на темном лице до странности светлые, выцветшие глаза. Широкие штаны, грубые армейские ботинки. Затылок выбрит, спереди стильные «рваные» пряди.

Молодой человек в форме Сбербанка:

— У вас что? Оплатить? Карта? Наличные? Вставляйте вашу карту. Пин помните? Помните (с сомнением в голосе)? Давайте ваши квитанции. Давайте-давайте!

Долго и неумело возится с квитанциями, ошибается, начинает снова, опять ошибается.

Бабуля терпеливо глядит на него сквозь концептуальные круглые очки-консервы, глядит… Наконец не выдерживает:

— Молодой человек, перестаньте морочить голову старому человеку!

Оттесняет юношу от банкомата, ловко отщелкивает одну квитанцию за другой. Залихватски тяпает мальчика по плечу: «Не переживайте! Вы еще молодой, научитесь. — Оглядывается на красненького молодого человека. — Если постараетесь».

Автор: Мария Давыдова. Источник.

Ей вдруг, с невероятной ясностью, вспомнился тот вечер в далёком 63-м. Выпускной в консерватории. И два предложения: от худрука филармонии и от красавца-лейтенанта Виктора, звавшего замуж и в гарнизон. Она выбрала сцену. Он стал генералом. Слышала, что жив, болеет. И сейчас, чувствуя, как подводит её когда-то неутомимое горло и ноет сердце, она подумала о его жизни. О жизни, в которой всё чётко: приказ, выполнение, враг, друг. Твёрдая, как камень, прямая, как штык. Неужели она когда-то посчитала её скучной?

«Он защищал что-то реальное, – прошептала она, глядя на своё отражение в потускневшем зеркале гримёрки. – А я? Я защищала призраков. Настроение. Память, которую сама же и создавала из нот».

В палате госпиталя экран мерцал. Волынцев видел крупным планом лицо Вольской. Удивительное лицо. На нём была не улыбка, а лёгкая, почти неуловимая гримаса боли. И в этой боли было что-то до глубины души знакомое. Боль человека, который тоже отдавал приказы. Себе. Выйти на сцену. Спеть. Улыбнуться. Когда внутри – пустота и тихий ужас.

«Да мы с тобой, сестра, из одного полка, – едва оформилась мысль в его сознании. – Только ты без оружия в атаку ходила».

Его взгляд затуманился. Звуки госпиталя отдалились. На экране Лариса Вольская брала высокую, чистую ноту в финале песни.

За кулисами, положив руку на грудь, чтобы унять колотьё, артистка вдруг почувствовала не пронзительный страх, а странное, всезаполняющее спокойствие. Будто слышала отголосок далёкого, мощного залпа, эхо которого настигло её только сейчас.

В госпитальной палате прямая линия на мониторе издала протяжный писк.
За кулисами Лариса Вольская тихо, по-девичьи, вздохнула и опустилась на скрипучий стул гримёрки, будто только что закончив свой самый сложный концерт.

Они ушли почти одновременно. Генерал, так и не решив, чья жизнь была правильней. Артистка – так и не поняв, кто из них нёс более тяжёлую ношу.

Где уже не было ни оваций, ни приказов. Только тишина, в которой наконец отзвучали и шёпот за кулисами, и грохот на полигоне.