+ Китай?

Создана прямая судоходная линия между КНР и иранским портом Чахбехар. Быстрее, дешевле.

Первый контейнеровоз из Китая пришвартовался в важнейшем иранском порту Чахбехар, что ознаменовало создание первой прямой судоходной линии между КНР и этим юго-восточным портом Ирана, заявил управляющий директор Организации свободной зоны Чахбехар Амир Могаддам 31 декабря, сообщает IRNA.

ж/д Захедан — Хаш открыли в ноябре, остальное строят ( это вроде крупнейший в Иране инфраструктурный проект, который является важной частью МТК «Север — Юг») :

Могаддам сообщил, что ранее китайские суда разгружались в портовом городе Бендер-Аббас, столице южной провинции Хормозган, западного соседа провинции Систан и Белуджистан, в которой находится порт Чахбехар. Затем грузы переправлялись в Чахбехар на небольших судах, пояснил он

Расстояние по береговой линии между данными портами составляет около 550 км.

карта жд:

Прямая судоходная линия между Китаем и Чахбехаром позволяет доставлять грузы на 10 дней раньше, а стоимость погрузки и разгрузки снижается на $400 за контейнер, подчеркнул чиновник. Создание данной судоходной линии играет большую роль в развитии транзита через порт Чахбехар, отметил он.

https://www.tehrantimes.com/news/480298/China-launches-direct-shipping-line-to-Iran-s-Chabahar-port
https://rossaprimavera.ru/news/5e05d820

про участки жд до порта в Оманском заливе:

Продолжение поста «Теперь товары из РФ в Индию дойдут в 2 раза быстрее. Транспортный коридор "Север-Юг" начал работу»

Свой человек в Анкоре.
3169 слов (15-20 мин)

Над Анкором нависла липкая, утренняя тишина, слышно было только как у берега мерно выстукивает завод по производству рыбной муки и жира. Тукомолка в этом месяце работала почти без остановки. Рыбы хватало, и конвеер едва поспевал, заставляя сейнеры и мелкие рыболовные шхуны простаивать по целому дню. Мешки с мукой и бочки с жиром шли с тукомолки непрерывным потоком.
Оставалось еще полчаса до пересменки и, грузчики, утомленные ночными работами и с ног до головы измазанные в костной муке, встречали очередной свой рассвет, на ногах

***

Шелест волны, плавящейся о причал, обещал хорошую рыбалку и алюминиевые лодки одна за одной неспешно выходили в бухту. Никто вперед не лез, каждый знал свое время выхода и свое место в общем потоке. Если бы рыбы могли разговаривать, они рассказали бы как каждое утро с берега в море выходит косяк в две сотни огромных сверкающих рыбин и, выпустив внутренности наружу, рыбины эти начинают охоту.

Выставить на место сорванные поплавки, обычно, не отнимало много времени, но сегодня мысли Немуса занимали вовсе не они и потому с четырьмя поплавками он провозился раза в два дольше, чем следовало бы. Если бы с ним был отец, он высказал бы ему много неласковых слов за нерасторопность. Но отца в лодке не было, не было его и на берегу, и вообще-то среди живых его тоже не было. Пески проглотили его когда Немусу не было и восьми. Проклятая пустыня за стеной откусывала от города маленькие человеческие жизни и Немус давно привык к мысли, что, может, однажды пустыня придет и за ним. Но пока он рыбачил и ночевал в порту ему нечего было бояться, пока еще не пришло его время стать пищей пустыни.

Последний перегрузчик уже как две недели ушел из Анкора а весь военный флот ушел и того раньше. Десятка два сейнеров выходили на ночной лов и возвращались ближе к обеду, когда приливное течение позволяло безопасно пройти все банки и отмели. Остальные суда стояли на верфях, так что причалы всегда пустовали. Что-то назревало, и Анкор полнился слухами, догадками и предположениями о надвигающихся бедах. С восточного побережья тоже не приходило хороших вестей. Весь флот стоял на рейде Катерпиллара, милях в двухста северо-восточнее и ждал отмашки Багрянорожденного.

Неспокойные слухи о предательстве Архипелага, множились, и Немус никак не мог взять в толк, с чего бы островитянам понадобилось к ним соваться. При жизни отец часто бывал на Архипелаге – в те времена они возили с маленькой группы необитаемых островов, железную руду, бревна и почву. По рассказам отца, люди на Архипелаге не выглядели нуждающимися – у них было все – и вода и рыба, рис с кукурузой и даже сладкие фрукты, которых самому Немусу никогда пробовать не доводилось. Отец говорил, что фрукты слишком быстро портились чтобы их брать с собой на переход, но однажды он привез с собой горсть семечек и сказал Немусу посадить их в землю и хотя бы из одного из них однажды обязательно проклюнется маленькое деревце, которое когда-нибудь вырастет и даст сладкие плоды.

Опуская в воду новенькую, еще не успевшую опробовать морской воды, сеть, Немус думал о маленьком деревце, оставленном дома в самодельной теплице. Двадцать восемь ростков, проклюнувшись почти сразу, погибли у него на глазах, и он никак не мог спасти их ни от тли, ни от мха, ни от удушающей горькой влажности морского воздуха. Все они бурно рвались в рост и вдруг, в какой-то момент истончались у основания, где выступал коричневый поясок. Не проходило и двух дней как крошечное деревце бессильно падало на почву с далекого необитаемого острова. Двадцать восемь бесплодных попыток. Двадцать девятая с самого начала казалась пустой, бесполезной тратой времени, и все же, Немус изредка поливал бледное, проклюнувшееся, казалось только для того, чтобы тут же увять, растение. С тлей и сухим летним воздухом он ничего не хотел делать, надеясь поскорее забыть этого бледно-зеленого уродца. Он даже посадил еще одно семечко, не дожидаясь пока слабый росток завянет окончательно. Но новая семечка даже не проросла, в то время как бледный уродец после сезона дождей, неожиданно пошел в рост и уже через неделю он был длиннее самого длинного пальца на Немусовой руке – среднего. Через месяц растение превратилось в молодое деревце и Немус, прикупив дорожающей на глазах, почвы, пересадил его в алюминиевое ведро. Он понятия не имел, когда дерево станет плодоносить, но готов был ждать столько, сколько потребуется.

Натянутая между грузилами и поплавками, сеть пришла в движение и Немус нахмурился. Течение здесь редко бывало сильным, но сегодня, похоже, был не самый удачный день для постановки сети в этом месте. Холодная вода облизывала огрубевшие руки и ее горький запах, которым молодой рыбак пропитывался на протяжении всей жизни, каждый день с самого рождения, показался ему, вдруг, незнакомым. В нем было что-то новое, и Немус никак не мог уловить, что именно. Подняв голову, он огляделся по сторонам и увидел, что остальные рыбаки, сменив сорванные прошлой ночью, поплавки, спешат проверить дальние сети, чтобы с удочками уйти подальше от берега в поисках удачи. Никто, кроме него, похоже, ничего не замечал.

- Что готовишь ты нам сегодня, океан? - пробубнил он себе под нос, вглядываясь в острую как бритвенное лезвие, полоску горизонта. Запах все еще чувствовался в воздухе, когда Немус вдруг заметил смятение спешивших от берега, рыбаков. Махая изо всех сил деревянными веслами, они расступались в стороны, хотя ничего, что могло бы их потревожить, Немус не видел. И все же, странная тревога других рыбаков передалась и ему, так что он, опустив снасти в воду, тоже взялся за весла.

- Эй, чего там? – крикнул он, но вряд ли его мог кто услышать за пол-мили и Немус, на всякий случай сделал пару гребков в сторону. Но ничего, ровным счетом, не произошло, только отчего-то на душе стало еще тревожнее, его словно что-то подгоняло поскорее убраться отсюда.

Вглядываясь в темную поверхность воды, он все пытался разглядеть там хоть что-нибудь. Да только что там можно было разглядеть в мутной прибрежной воде? Но откуда бы взяться тогда и дурному предчувствию? Предчувствие рыбака - это ведь, почти знание.

В тот самый момент, когда Немус уже хотел было поднять взгляд от воды и махнуть остальным, что-то скользнуло прямо под его лодкой. Он почувствовал это ледяное прикосновение словно бы собственной кожей и в тот же миг, безвольной куклой он повалился на дно лодки. Ударившись затылком о банку, он даже ничего не почувствовал, просто небо в его опустевших глазах дернулось. Холод через кожу заползал все глубже и глубже, проникая до самых костей, и пропитывая их. Он чувствовал как крошечные разряды электрического холода щекотят все его внутренности, и от этих прикосновений он кричал и смеялся, подставляя свое корчащееся, мокрое от слез, лицо бесстрастному холодному небу. Легкие были наполнены воздухом до отказа, но странным образом, Немус задыхался. Он не мог выдохнуть этот, забившийся и застывший воздух. Он ощущал как разум буквально ускользает от него сквозь пальцы, словно бы в насмешку, оставляя за собой жалкие, изорванные в клочья воспоминания. В этих воспоминаниях жизнь его обернулась печальной шуткой, пустой и злобной, которую никто не осмелился бы проговорить даже один на один с собой в гальюне. Пустая и бессмысленная.

- Но как же яблочки? – скрипя зубами, простонал Немус, и тут же захлебнулся слезами. – Как же они без меня?

И холод, словно сжалившись, начал понемногу отступать – медленно и нехотя. И когда Немус сумел сипло выдохнуть скопившийся воздух, он почувствовал, как ужас, терзавший его все эти несколько секунд, медленно испаряется. Закашлявшись, он вдохнул еще раз и, скрючившись, громко и протяжно завыл, выпуская из себя весь пережитый ужас. Алюминиевая лодка мерно покачивалась на волнах и несколько встревоженных рыбаков, споро работая веслами, возвращались, чтобы узнать, как непутевый Немус пережил прикосновение Лорелеи.


***


Знаменитый город-на-стене заявил о себе задолго до того, как показаться на горизонте. Марая чистое голубое небо, в воздух, с востока поднимались плотные клубы черного дыма. Рыбоперерабатывающие заводы на побережье не останавливались даже ночью. Анкор – грозная и грязная столица Остры, встречала любое входящее судно тысячами деревянных поплавков, обозначающих края скрытых от глаз ловушек и сетей. Едва ли не половина всего населения здесь занималась рыбалкой. А те кто не занимался, обычно имели свои морские фермы, где выращивали моллюсков.

И еще верфи. Раньше Баофенг часто бывал в Анкоре и он еще помнил что больше всего грязи и сажи исходит именно от них. Хочешь заработать – будь готов испачкать руки по самые уши; любимая поговорка на каждой верфи. Сколь грязны, столь и доходны были эти места. Заполучить в свои руки верфь – голубая мечта многих в Анкоре, но на сегодняшний день, всего четыре человека сумело ухватить удачу за хвост. Четыре человека, и каждый из них присягал на верность самому Багрянорожденному, трое из них состояло в Эдвейсе – верховном совете из двадцати четырех человек. И только один не пришелся ко двору, хотя его послужной список был не хуже, чем у прочих. Баофенг знал этого человека накоротке, и с некоторым сомнением мог бы, наверное, даже назвать его другом. Только его судов он не увидел на переходе - одиннадцать перегрузчиков, четыре боевых корабля и три крошечных, проворных танкера. Вся остальная флотилия Остры неспешно стягивалась у Катерпиллара на границе Архипелага, создавая нездоровую ситуацию, в которой островитяне не сказать, чтобы чувствовали себя спокойно. Это не было похоже на отработку маневров по поимке кенгам, не было это похоже и на дипломатический жест. Чем это пыталось казаться, Баофенг и собирался выяснить.

Крошечные юркие лодочки на веслах, сновали между поплавками подобно паукам, проверяя, не попала ли в сеть какая добыча. Их было так много, что в какой-то момент штурман на руле отчаялся пробраться через весь этот лабиринт из сетей и лодок, и начал было отворачивать, чтобы уйти севернее, но капитан спокойной рукой перехватил штурвал. Плавно возвращая судно на курс, он глянул на штурмана, который с сомнением во взгляде, рассматривал раскинувшиеся впереди, поля поплавков.

- Разбегутся, - лениво протянул капитан Ишань, и нависшие над глазами, тяжелые бровные дуги сошлись у переносицы. – Руль не дергай, иди курсом, который задаю. Сейчас держи промеж крайних левых поплавков, тех, что с зеленым флажком и не вздумай рыскать, если не хочешь по приходу вылететь на берег.

Гигантский город-урод вырастал на глазах и длинноносые ржавые лодочки ловко ускользали от режущей ленивую полутораметровую зыбь, каравеллы Увери. Кривая линия, из, нависающих друг над другом, коричневых от ржавчины, домов, тянулась вдоль всей бухты, полностью закрывая вид на материк. Металлические контейнеры, выставленные один на другой и забетонированные со стороны, выходящей в сторону суши – вот что это были за дома, и Баофенг знал это, видел обратную сторону города, эту сплошную стену, которую исправно реставрировали, подмазывали и вообще, следили за ней куда лучше, чем за самим городом. Если бы однажды люди покинули Катеррпиллар, эта стена простояла бы еще лет пятьдесят, пока морской воздух полностью не сгрыз бы металлические дома и не принялся за стену.

Чем ближе судно подходило к городу, тем все явственнее чувствовалась всепроникающая, въедливая рыбья вонь. Вечная, как сам океан, она исходила от двух небольших заводов, расположенных в северной оконечности города.Заводы эти останавливались один раз в день, всего лишь на каких-то полчаса, за которые десяток техников-инженеров должны были осмотреть все механизмы и что-то заменить, по необходимости. После этого, пыхтящее, скрежещущее чудовище снова запускали, и оно продолжало резать свежевать и толочь рыбу, которая бесконечным потоком поставлялась в Катерпиллар доброй полусотней рыболовных шхун и еще сотней-двумя вольнонаемными рыболовами. Город жил рыбой, и от двух пыхтящих заводов зависело, будет ли завтра на ужин что-нибудь, кроме морских водорослей.

Прикрыв нос рукой, Баофенг спустился с мостика. «Нежный носик» - услышал он пренебрежительный голос капитана. Но старого посла в последнюю очередь волновало мнение такого человека как Ишань. Сейчас его заботило совсем другое.

Придерживаясь за леера, он спустился на камбуз, где необъятная как сам океан, кок, неспеша сервировала стол для капитана. Бездумный взгляд ее скользнул по лицу Баофенга. Прожевывая листья дурмана, эта некрасивая, женщина когда-то бежала из Остры на архипелаг в поисках лучшей жизни, и теперь, спустя четыре десятка лет, влекомая странной судьбой-насмешницей, возвращалась в родную гавань. Рука ее механически выписывала в кастрюле восьмерку, а лицо оставалось бесстрастным.

- Хэй, мы уже рядом, а, ваше переговоршество? – спросила она, глядя куда-то сквозь посла. – Я эту вонь ни с чем не спутаю, как же. Дохлая рыба, нефть и железо, а? Люминий, хотя бы не пахнет. Вы когда-нибудь нюхали люминий, ваше переговоршество?

- Нет, - покачал Баофенг головой. – Мне больше по вкусу запах печёной наваги.

- В домне он воняет пердежом, - доверительно поведала кок, и рука ее замерла, так и не закончив очередную восьмерку в кастрюле. – Я то думала, что умру прямо там, с лопатой в руке. Просто ухну в эту раскаленную кастрюлю с расплавленным люминием и поминай как звали. Никогда уже не забуду этого. Знаете, уж лучше здесь, лучше кашеварить и вечером глазеть на закаты, чем свариться заживо в люминии.

- Кашеварить можно было и в Остре. – заметил старый посол.

- Можно, - согласилась женщина, снова зашевелив рукой и выписывая восьмерки поварешкой. – На архипелаге я видала вещи и пострашнее кипящего металла, видела, как люди превращаются в сомнамбул, как сжигают целую деревню, чтобы спасти соседнюю, как уходят на материк и возвращаются не в своем уме. Но знаете, что; на камбузе у меня вы никогда не найдете ни одного столового прибора из люминия. Вот так вот.

- Очень интересно, - покивал Баофенг и осторожно улыбнулся. – Но звучит не очень разумно.

- Неразумно и соваться в будку к рычащей собаке. -отмахнулась кок. – Ваше переговоршество, обед будет через полчаса. Обязательно приходите и хорошенько покушайте. А пока отдохните хоть немного. На вас ведь лица нет.

- Конечно, конечно, - замялся Баофенг. – Не буду вам мешать своим назойливым присутствием. Прошу меня простить.

Оставив кока с ее безжизненным взглядом одну на камбузе, посол поднялся по трапам и перебрался в пустующую кают-компанию. Провонявшее табаком, грязное помещение встретило его тишиной. В иллюминаторах, задраенных наглухо, плясали немые волны.

Растянувшись на широкой дубовой лавке, посол шумно выдохнул и попытался расслабиться. Непослушное тело страдало от двухнедельного перехода. Было время, когда он мог без особого неудобства целыми месяцами мотаться на таких корытах, в сравнении с которыми Уверь показалась бы личным императорским паромом. Щедрые капитаны поили его вином, угощали редкими деликатесами, которые не всякий мог добыть на архипелаге, и останавливаясь в порту они ухлестывали за дикими, но улыбчивыми островитянками. Жизнь тогда давалась как-то проще, и все что ни делалось, все было к лучшему. Даже набеги кенгов на северные острова не казались такой уж насущной проблемой, ведь им всегда можно было дать бой.

Но годы неумолимо выползали из будущего, на секунду останавливаясь в настоящем, и сразу же вслед за тем, соскальзывая в прошлое, которое маленькими грузиками оттягивало вниз щеки и уголки глаз. Крепкое, ладно сложенное тело спустя каких-то двадцать пять лет, уподобилось бесформенному мешку с тощими, торчащими из него, нелепыми, конечностями. Они вечно мерзли, особенно когда погода стояла влажная. А в море воздух был влажным всегда.

Правое плечо, выбитое когда-то в драке с неотесанным капитаном-пьяницей, ныло со вчерашнего дня, но даже эта ноющая боль не помешала старому послу, растянувшемуся на лавке, незаметно для себя самого, задремать. Во сне он видел своего отца, который учил его держать удочку одной рукой. Ветер играл разметавшейся отцовой бородой и старик улыбался маленькому Бао, когда тот снимал с крючков двух полупрозрачных кальмаров. Они прыскали в отца водой, и утирая соленую бороду, он хохотал так, что удочка скакала в его единственной руке, рискуя выскользнуть из пальцев и пойти ко дну. Но Бао знал, что отец бы никогда не упустил удочку за борт, даже если бы для этого пришлось потерять и вторую руку.

Разбудил посла капитан. Он просунул свою плешивую голову в кают-компанию и в свете косых лучей, заглядывающих в иллюминаторы, увидел старика.

- Господин посол! – бодро гаркнул он. – Вы эдак всю войну пропустите.

Вздрогнув, Баофенг приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на капитана.

- Не будет никакой войны, - ответил он тихо, и поднявшись, оправил смявшийся на груди, камзол. – Это было бы невыгодно обеим сторонам, дорогой капитан.

Скептически хмыкнув, Ушань покачал головой и закрыл за собой дверь. Баофенг поднялся и не задерживаясь, покинул, ставшую душной, кают-компанию.

На палубе заканчивали швартовку. Двое матросов в линялых парусиновых штанах укладывали последний швартов на кнехт. Береговой мальчишка, единственный, кто встречал судно и накидывал швартовые концы на киповые планки, махнул на прощание рукой и спешно скрылся за угол небольшого крытого жестью, строения, над которым возвышался город-стена. Катерпиллар нависал над головой, закрывая солнце беспорядочно навалившимися друг на друга домами-контейнерами, между которыми уныло свисали похожие на паутину, проволочные нити с вывешенным бельем.

На пирсе осталась только печальная псина, внимательно наблюдавшая умными глазами как палубная команда осторожно опускает на причал трап-сходню. Никто и не думал организовывать встречу – это было понятно еще по заходу в бухту, и все же неприятное чувство кольнуло Баофенга где-то под грудиной, и он беспокойно пошевелился. Несуразный капитан Ишань стоял рядом и, взглянув на посла, он переступил с ноги на ногу.

- Есть вообще какой-то смысл? – спросил он, разглядывая нависший над головой ржавый город. – Я имею в виду, может мы по-тихому свалим отсюда? Вы же не собираетесь тащиться через весь этот бедлам без сопровождения?

Босоногий мальчишка, наблюдавший за ними с крыши ржавого контейнера, торчавшего в общем массиве на высоте метров в десять, с интересом глазел на незнакомое судно у причала. Заметив его, Ишань нахмурился.

- Эй, дядька, вы с чего такой пузатый? Обрюхатил вас кто? – крикнул мальчишка и эхо пустеющей улицы раздвоило его голос. Капитан показал мальчишке кулак, а тот показал капитану язык.

Спускаясь по трапу, Баофенг никак не мог отделаться от неприятной мысли, терзавшей его весь путь от архипелага. Что, если все уже началось, что, если его присутствие здесь уже несколько дней как бессмысленно и единственное, что он сможет сделать, так это задорно посучить ножками, когда его голова покатится по грязным улицам Анкора. Сглотнув, вставший поперек горла ком, старик спустился на причал и не оглядываясь, побрел вперед, в зиявшую впереди, расщелину улицы.

«Что, Бао, страшно тебе» - спросил он сам себя и рассеянно улыбнулся «Остра приветствует тебя тыльной стороной ладони, и как бы от удара не слетела у тебя голова с плеч».

В воздухе стоял крепкий запах тухлятины и рыбьего жира, так что старого посла немного мутило. Узкие грязные улочки Катерпиллара не были ему в новинку. Город с полумиллионом жителей являл собой самый большой промышленный центр Остры, он же и был столицей, в которой вот уже почти два столетия размещалась резиденция Багрянорожденного – человека, благоразумностью которого Баофенг когда-то восхищался. Теперь он откровенно не понимал, что происходит и что хочет выиграть Остра из этого противостояния, кроме ослабших позиций и набегов кенгов, которые станут более активными.Все это отчего-то напоминало одну большую ошибку.

В одной руке посол держал трость, которой выискивал на узкой дорожке хоть что-нибудь тверже глинистой кочки, в другой – сверток папируса с посланием верховного Арха. Опираясь на крепкий, отполированный шершавой ладонью, набалдашник из черного дерева, старик непрестанно оглядывался, припоминая расположение дорог. Людей на улицах было мало, а те, кого Баофенг встречал, поспешно отводили взгляд от чужеземца, словно одними своими глазами он мог разносить смертельную заразу. Редкие любопытные взгляды провожали его, и старик не слышал за спиной даже шепота. Сжавшись плотной пружиной, город ждал чего-то недоброго и Баофенг был для них дурным знамением.

Резиденция Багрянорожденного показалась из-за угла деревянной, разваливающейся хибары, когда Баофенг почувствовал неладное. Кто-то преследовал его от самого причала, но ощутил он это только сейчас, и ощутил так, что седые волосы на затылке зашевелились.

Оглянувшись, старик увидел только кривые, изгрызенные временем и эррозией, ступеньки, спускающиеся в ржавые трущобы. Но Баофенг чувствовал неладное, а предчувствиям, старый посол, уже давным-давно приучил себя доверять. Нужно было пошевеливаться, и поскорее добраться до монаршей резиденции, только там он мог быть в безопасности.