Человек - единая (одна на всех) целостность, разделённая лишь в его сознании на части - на члены, на половинки, на людей, животных и прочее. Ты (человек) - шизофреник, который видит себя не одним-единственным существом с множеством разных членов, а считает себя одним из многих существ. Например, одним из миллиардов людей. Тщательно выделяя себя из всех, из всего мира, ты занимаешься умозрительным делением шкуры неубитого медведя.

Если ты видишь других людей другими существами, то у тебя явная шизофрения. И тебе приходится лечиться, исцеляться от этой шизофрении твоего ума.
Это самоисцеление от шизофрении протекает в весьма жёсткой, жестокой форме – в форме битвы разных членов, частей, участков одного-единственного человека за единение в одно существо. Твой слабый человеческий ум пытается увидеть себя всем миром, всей вселенной, но у него это не получается - ума не хватает для осознания самого себя. "Нельзя объять необъятное".

Процесс твоего самоисцеления от шизофрении – поединок, в котором твои члены (люди и прочие твари) наносят друг другу вред - телесные и моральные повреждения разной степени тяжести, а также причиняют смерть друг другу. Этот поединок с причинением вреда – проявление недостатка разума, неразумности в тебе. Ты пытаешься стать разумным, но у тебя пока не получается. Поэтому ты живёшь как зомби, как сумасшедший - как личность, озабоченная личным благополучием - озабоченная причинением вреда себе.

Чем больше твоё сознание личностное, тем больше вреда ты себе приносишь - тем быстрее ты себя непроизвольно, невзначай убиваешь. Чем больше твоё сознание личностное, тем больше в тебе любви к навязыванию себя другим - к конфликту с другими ради личного благополучия (ради личной смерти). В результате любовь становится тем, что тебя, как личность, разрушает и убивает. Чем больше в тебе любви (самовлюблённости), тем скорее ты убиваешь себя - убиваешь личность.

Но любая личность - лишь один из бесчисленного множества твоих аватаров - точек зрения на единого самого себя. Поэтому ты (как целое существо) не умираешь, а просто перевоплощаешься - надеваешь другое лицо - становишься другой личностью. Из одной точки зрения на самого себя переходишь к другой точке зрения на самого себя. Из одного глаза в другой глаз. Все глаза всех тварей, в том числе людей, животных, насекомых - твои глаза. Ты - один-единственный, кто смотрит из всех этих глаз на самого себя, но у тебя не хватает разума, чтобы узнать самого себя во всём.

«Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.

— Охотник? — спрашивает командир.

— Охотник, — говорю.

— К Данилову…

Старик Данилов был снайпером в части. Он сказал: «Попробуем…» Поставил на сто шагов спичечный коробок и лег рядом со мною. Пять раз подряд надо было попасть. Пять раз я и попал. Данилов был из горьковских охотников. Седой уже, зубов половины нет, а глаз как у коршуна. Подарил он мне в первый же день знакомства пристрелянную винтовку. Я к ней добыл десятикратный прицел оптический. С этой винтовкой и войну закончил. Кое-кто смеялся: «Командир, а с винтовкой в разведку». А я за полверсты, бывало, держал фашиста на мушке…

Два хороших снайпера на открытом месте двум сотням солдат не дадут подняться. За деревню Россолай, помню, был у нас бой. Фашисты обозлились, идут прямо в лоб по открытому месту. Даю команду: «Никому не стрелять!» Ложимся с напарником и через стекла прицела выбираем по одному. Надо сказать, немцы воевали с умом. Перехитрим, бывало, фашиста — в своих глазах вырастаем. Но это были девять глупых атак. Я тогда раз тридцать с лишним стрелял. По существу, вдвоем и не отдали деревню…

За офицерами на первой линии мы охотились в паре с Даниловым. Была у нас и схватка с фашистским снайпером. Стояли под деревней Бочканы. Житья не дает этот снайпер. Двух командиров достал, начальника разведки дивизии Бережного — прямо в висок. На второй день после этого подходит ко мне подполковник-артиллерист:

— Покажи-ка передний край.

— Тут, — говорю, — нагибаться надо — снайпер работает.

— Ну, Шубин, зря, выходит, говорят о тебе. Трусишь.

— В перископ, — говорю, — надо смотреть.

— Брось мудрить.

Стоим. Я артиллеристу кивком головы показываю, где что. Вдруг — раз! У подполковника голова набок. Прямо в глаз пуля. Молодой еще был…

В тот же день мы с Даниловым залегли караулить фашиста. До вечера пролежали — не обнаружили. Еще день лежим — не обнаружен. Каждый бугорок, каждый сучок на деревьях глазом обшарили. На третий день Данилов указал на развилку дальней сосны. Старика одолевал кашель, и я остался один.

Снайпера не видно. Сколько я ни глядел — негде быть ему, кроме как в развилке этой сосны. «Дождусь, — думаю, — будет же когда-нибудь спускаться на землю». Дождался. Под вечер, вижу, спускается снайпер, винтовку бережно держит…

Каким-то очень знаменитым снайпером оказался. Пленный потом рассказывал: «В Германию хоронить повезли…»
Василий Михайлович Песков, «Война и люди», 2010г.