Генри Миллер "Тропик рака"
Не помню точно когда и при каких обстоятельствах я купил эту книгу, но кажется, что у меня в тот период было повальное увлечение эксцентричными писателями, книги которых публиковались в запечатанной обложке с грифом 18+. Особенно мне нравился знаменитый похабщик Чарльз Буковски; жаль, что на сегодняшний день не помню какая именно книга мне так запала в душу, что я массово скупал его книги с полок книжного магазина (предполагаю, что это была "Хлеб с ветчиной", ибо на была куплена в дорогом переплете, а все последующие -- в более дешевом; есть у меня такая привычка сначала раскошелиться, а потом осознавать, что качество не так много значит, если важен лишь сам материал, который содержится в книге). Короче говоря, предположительно, что обзавелся я новенькой книжкой неизвестного мне на тот день писателя Генри Миллера около 2015 года (на обложке эта дата топорщится).
Сразу стоит отметить, что эта книга является первой в трилогии автобиографических романов автора (хочу прочитать оставшиеся две, но я пока зарекся не обзаводиться новыми книгами). Автобиографично в данном романе все: Г. Миллер даже не потрудился, чтобы выдумать имя главному герою; его зовут точно так же -- Генри (правда, без уточнения фамилии, но там большинство героев со спутанными или неопознанными "вторыми именами"). Во время написания романа "Тропик рака" Г. Миллер был женат на своей второй по счету жене Джун (Б-же, как мне понравился её профиль; она напомнила мне Ренату Литвинову, а по ней я сходил с ума лет с тринадцати). Джун, как выражался сам Г. Миллер, была его "энергетическим соавтором"; и это нисколько неудивительно, ибо кроме того, что она заставила его бросить всякую работу и полностью посвятить себя литературе и написанию неоконченных романов, так еще и она создала вокруг Г.Миллера ровно ту обстановку, которой пропитаны сюжеты его книг. В первую очередь, я говорю о сексуальной свободе и полиаморной любви. Точно так же, как семья Бриков пополнилась на одного члена с переселением В.В. Маяковского, так и семья Миллеров выросла с появлением в ней Мары, любовницы Джун. Думаю, эти обстоятельства положили большую основу для складывания в книгах Миллера сексуальной безнравственности: каждый герой в романе вне зависимости от пола пользуется другим; секс -- это игра, в которой нет созидательного действия, только новый виток разрушения и хаоса. Мне казалось, что секс для автора и его героев это не способ сексуального самоудовлетворения, это способ забыться на мгновение, отказаться от всего сущего, почувствовать нирвану, отключиться на секунду от действительности и ощутить в оргазме некую форму блаженство, как наивысшую точку наркотического опьянения, когда ты не думаешь ни о чем, ты пуст, но в то же время беспредельно счастлив = не встревожен ничем.
Во время написания романа "Тропик рака", в 1934 г., Г. Миллер жил во Франции, как и сам герой, который мотался по Парижу в поисках своего места. Я давно задавался вопросом: почему все заблудшие души в книгах так отчаянно стремятся спрятаться в общепризнанной столице любви? Я пытался найти ответы, но это скорее было навязано историческим контекстом: Первая мировая война и Верденская мясорубка. Что касается Г. Миллера, так тут вообще непонятно: в Европе его книги были запрещены для публикации и продажи, в то время как Америка, свободная от цензуры, легко могла предложить Г. Миллеру возможность напечатать и растиражировать произведения. Не знаю насколько достоверна информация, ибо я прочитал два совершенно противоположных мнения: в одном говорилось, что в Париже Г. Миллер жил очень бедно, можно сказать, что бомжевал, а по другому источнику сказано, что его спонсировали, поэтому жил он хоть и скромно, но все же сносно, чтобы не беспокоиться о публикации своих книг. Я все же придерживаюсь первой точки зрения, ибо "Тропик рака" изнутри горит вопиющей бедностью, дотошной местами точностью в биографии героя и автора (например, наличие у каждого жены, живущей далеко от Парижа).
Я не случайно речь завел о Франции и заблудших в ней героях разных авторов того времени, ибо в романе "Тропик рака" Г. Миллер дает своё объяснение этому закономерному феномену. Я процитирую:
[Я понял, почему Париж привлекает к себе всех измученных, подверженных галлюцинациям, всех великих маньяков любви. Я понял, почему здесь, в самом центре мироздания, самые абсурдные, самые фантастические теории находишь естественными и понятными, а перечитывая книги своей молодости, видишь в их загадках новый смысл, и с каждым седым волосом его становится все больше. Здесь, в Париже, человек, бродя по улицам, понимает с удивительной ясностью, что он -- полоумный, одержимый, потому что все холодные, безразличные лица вокруг могут принадлежать только надзирателям сумасшедшего дома. Здесь исчезают все перегородки, и мир открывается перед тобой как безумная живодерня. Конвейер тянется до горизонта, все люки задраены, логика стекает по желобам, и окровавленная тяпка свищет в воздухе. Воздух сперт и прохладен. Это язык Апокалипсиса. Отсюда нет иного выхода, кроме смерти. Это тупик, и в конце его -- эшафот!
Вечный город Париж! Более вечный, чем Рим, более великолепный, чем Ниневия. Пуп земли, к которому приползаешь на карачках, как слепой, слабоумный идиот. И как пробка, занесенная течениями в самый центр океана, болтаешься здесь среди грязи и отбросов, беспомощный, инертный, безразличный ко всему, даже к проплывающему мимо Колумбу. Колыбели цивилизации -- гниющие выгребные ямы мира, склеп, в который вонючие матки сваливают окровавленные свертки мяса и костей.
Улицы Парижа были моим убежищем]
И еще одна цитата, которая мне показалась даже более любопытной, более характеризующей автора и героя, нежели чем та чернуха, которой пропитана первая приведенная мной цитата:
[Нигде в мире мне не доводилось видеть таких неожиданных уловок, предназначенных для разжигания мужской похоти, как в Париже. Если проститутка потеряла передний зуб, или глаз, или ногу, она все равно продолжает работать. В Америке она бы умерла с голоду. Там никто не соблазнился бы её уродством. В Париже -- наоборот. Здесь отсутствующий зуб, гниющий ном или выпадающая матка, усугубляющие природное уродство женщины, рассматриваются как дополнительная изюминка, могущая возбудить интерес пресыщенного мужчины]
У меня складывалось (может и ложное, но все же моё) впечатление, что автор говорит вовсе не о женщинах и не о пресыщенных ко всему мужчинах, он будто говорит в значительной мере о себе и своей жизни. Во-первых, Джун и Мара вдвоем сбегали от Г. Миллера в Париж, бросив его в одиночестве в Америке (некая форма "уродской" лесбийской любви (я за ЛГБТ) по сравнению с традиционными взглядами американца-автора). Было ощущение на протяжении всего романа, что женщины отягощают самого автора, будто он относится к ним (через героев) с потребительской точки зрения, вымещает свою боль и обиду, своё пренебрежение на каждой им встречной девушке. Все героини романа -- продажные проститутки, больные и распространяющие свою заразу среди мужчин (будь то венерологические болезни или не менее опасные цепкие ручищи, лишающие мужчину разума и свободы, приковывающие обманом к узам брака). Во-вторых, конечно, после брака втроем и всех увиденных искалеченных людей в послевоенное время, пресыщенность красотой и небольшим остатком запала на женское тело, кажется такой маленькой радостью, чтобы с радостью прельститься на обычную рандомную красоту. Именно грязь становится убежищем для самого Г. Миллера и его героя, ибо он прячет свои червоточины и свою боль среди точно такого же уродства, которым, мне кажется, считает самого себя. Хотя, должен признаться, на протяжении романа меня не отпускало чувство, что несмотря на всю черноту, в которую герой сам себя облачает, в нем ощущается высокое самомнение и осознание собственного превосходства над другими. Герой был хоть и молчалив, но его мысли чванливы, он был не героем, например, Сартра, который ощущал себя как пустое место; напротив, Генри был пренебрежительным и заносчивым в своем уродстве.
Любовь для Г. Миллера -- это синоним слову боль; мне казалось, что любые чувства по отношению к женщине он воспринимает через призму горести и страдания, т. е. любые чувства без огорчения не имели для автора/героя существенного значения. Он отталкивает от себя любые формы проявления чувств, если дело не касается секса; он боится приблизиться к чужому нутру точно так же, как боится открыть для кого-то свои чувства и свою душу: "Почему женщины так часто говорят о любви? Того что ты отличный любовник, им недостаточно, они непременно хотят и твою душу". Даже в этой цитате чувствуется, как автор обеспокоен возможностью любой девушки дотронуться до него, будто он лежит в ванне, наполненной до краёв, а она -- оголенный провод, искрящийся от высокого напряжения; женщина -- это воровка, которая растормошит и выжмет всё то, что есть внутри этой хрупкой мужской и эгоистичной натуры.
Автор не отрицает, что женщины способны любить, но их любовь точно так же болезненна, как и его: "«Ты рак и бред», — вот что она сказала мне на днях по телефону. У неё сейчас и рак, и бред". В книге Г. Миллера не встретишь ни одной строчки, которая бы разрекламировала любовь как всеобъемлющее чувство, способное окрылять если не двоих, то хотя бы одного человека. Здесь не встретишь той сказочной радости, способной заставить человека действовать безумно и альтруистично во имя собственных чувств или во благо того, в кого влюблен. Тут даже не встретишь Ромео и Джульетту, способных отдать свою жизнь друг за друга; нет, здесь глубокая форма страха, которая не позволит подпустить к своему нутру ни одного живого человека; здесь глубокий эгоизм, вскормленный и взращенный, но помогающий выживать без боли и сожаления, без новых душевных травм, после которых впору лезть только в петлю.
В середине книги Г. Миллер признается в своих чувствах к женщине, которую потерял много лет тому назад: ["Вот уже семь лет день и ночь я хожу с одной только мыслью -- о ней. Если бы христианин был так же верен своему Богу, как я верен ей, мы все были бы Иисусами. Днем и ночью я думал только о ней, даже когда изменял. Мне казалось, что я наконец освободился от неё, но это не так; иногда, свернув за угол, я внезапно узнаю маленький садик -- несколько деревьев и скамеек, -- где мы когда-то стояли и ссорились, доводя друг друга до исступления дикими сценами ревности. И всегда это происходило в пустынном, заброшенном месте -- на площади Эстрапад или на занюханных и никому не известных улочках возле мечети или авеню Бретёй, зияющей, как открытая могила, где так темно и безлюдно уже в десять часов, что является мысль о самоубийстве или убийстве, о чем-то, что могло бы влить хоть каплю жизни в эту мертвую тишину. Когда я думаю о том, что она ушла, ушла, вероятно, навсегда, передо мной разверзается пропасть и я падаю, падаю без конца в бездонное черное пространство. Это хуже, чем слезы, глубже, чем сожаление и боль горя; это та пропасть, в которую был низвергнут Сатана. Оттуда нет надежды выбраться, там нет ни луча света, ни звука человеческого голоса, ни прикосновения человеческой руки.
Бродя по ночным улицам, тысячи раз я задавал себе вопрос, наступит ли когда-нибудь время, когда она будет опять рядом со мной; все эти голодные, отчаянные взгляды, которые я бросал на дома, скульптуры, стали теперь невидимой частью этих скульптур и домов, впитавших мою тоску. Я не могу забыть, как мы бродили вдвоем по этим жалким бедным улицам, вобравшим мои мечты и мое вожделение, а она не замечала и не чувствовала ничего; для неё это были обыкновенные улочки, может быть, более грязные, чем в других городах, но ничем не примечательные. Она не помнила, что на том углу я наклонился, чтобы поднять оброненную ею шпильку, а на том -- чтобы завязать шнурки на её туфлях. А я навсегда запомнил место, где стояла её нога. И это место сохранится даже тогда, когда все эти соборы превратятся в развалины, а европейская цивилизация навсегда исчезнет с лица земли"]
Любовь -- болезненное наваждение, которым автор и герой полны до краев.
Однако в романе "Тропик рака" я хочу больше сделать акцент не на чувстве любви и автобиографичности книги, а на сравнении идеи Г. Миллера, Ж.П. Сартра, Х. Кортасара и О. Хаксли. В предыдущих отзывах я уже писал о том, что для Ж.П. Сартра жизнь -- это абсурд, который воспринимается им как бессмысленность и иррациональность. Герой романа "Тошнота" отказывался от всякого действия, чтобы только перестать ощущать движение жизни и своей причастности к существованию. Любая форма активности воспринималась Антуаном как новый порыв к тошноте: он терял точку опоры под ногами, если чувствовал существование любой клеткой своего тела; его сводило с ума даже прикосновение к воздуху или ощущение движения собственных пальцев. Таким образом, герой, как и автор, подчеркивал всю (не бессмысленность, а) иррациональность действия, грубо говоря -- пропагандировал отказ от любой формы существования, даже существования в виде мертвой плоти.
PS: говорить о философии Ж.П. Сартра очень нелегко, ибо это довольно абстрактные понятия, которыми мало владеть, нужно вникнуть в их сущность и пропустить через себя настолько глубоко, чтобы оно влилось в твое существование настолько естественным образом, лишив тебя возможности сказать об этом хоть пару строк. Это я так красиво оправдался, что не могу толком объяснить суть философии Ж.П. Сартра.
Х. Кортасар в своих романах точно так же вводит героев, которые физиологически и морально отказываются принимать решения или делать что-либо в угоду и общества, и своих близких, и уж тем более себя. В первую очередь, показательный такой герой -- Оливейра, слоняющийся без дела в поисках смысла существования. Он менее претенциозен, чем Антуан, но точно так же, будто по внутреннему наитию, отказывается действовать, ощущает всякую бессмысленность в собственных действиях, чем доводит до исступления влюбленную в него женщину, тем самым загоняя себя в могилу. Не знаю, что хотел этим сказать автор: нужно ли было двигаться герою, чтобы обрести счастье в существовании или все же отказаться от всего, дабы прийти к общему знаменателю в виде смерти.
О. Хаксли здесь в какой-то мере стоит особняком: его герои всегда ждут наилучшего рассвета в будущем ( Юстас и Джон Барнак, "О дивный новый мир" и его Продолжение точно так же пропитаны идей того, что именно будущее принесет человечеству наивысшее благо и рассвет). Автор нередко подчеркивал, что такая позиция обязательно ведет к проигрышу, ибо все человечество, живущее во благо будущего поколения, изначально облачает себя в саван.
И вот долгожданный Г. Миллер, который в своей книге "Тропик рака", на мой взгляд, собрал все эти четыре схоже-расхожие идеи в единую канву:
["Почему-то мысль, что в этом мире не на что надеяться, подействовала на меня освежающим образом. Неделями и месяцами, даже годами, да, в сущности, всю свою жизнь я ждал, что случится какое-то событие, которое в корне изменит всю мою жизнь. И теперь, неожиданно вдохновленный пониманием всей безнадежности человеческого существования, я почувствовал облегчение, точно с меня свалилось огромное бремя"]
Эта мысль мне показалась очень интересной, будто интернациональной, объединяющей всех этих героев, слонявшихся по Парижу не в поисках себя, а в поисках существования. Итого, каждый пришел к тому, что существование бессмысленно, а ожидание будущего = сплошная утопия, от которой не добьешься ровным счетом ничего, кроме разочарования.
[Когда-то мне казалось, что самая высокая цель, которую можно перед собой поставить, -- это было человечным, но сейчас я вижу, что, поддайся я этой идее, она погубила бы меня. Сегодня я горд тем, что я вне человечества, не связан с людьми и правительствами, что у меня нет ничего общего с их верованиями или принципами. Я не хочу скрипеть с человечеством. Я -- часть Земли!]
Это, наверное, одна из моих самых любимых частей, ибо очень и очень совпадает с собственными мыслями на этот счет. Конечно, эта мысль эгоистична и самонадеянна, но она наталкивает на идею О. Хаксли о возможности прервать круг промывки мозгов.
Отдельно бы хотелось добавить про качество перевода: я читал этот роман в переводе Е. Егорова и для сравнения по диагонали прошерстил версию романа в Интернете (ФИО переводчика не нашел), но отличия колоссальные. Во-первых, в интернете урезаны, или вообще отсутствуют, целые параграфы, так же как и значительные мысли и диалоги героев. Во-вторых, открывая книгу в переводе Е. Егорова в глаза кидается мужской стиль письма; резкий и дерзкий, с выигрышными вставками матерных слов (да, они присутствуют и в интернет-версии, но как-то из общего потока, как мне показалось, выбиваются). Короче говоря, я испытал отдельный кайф особенно при прочтении первых нескольких глав, где акцент был на ебле.
У меня еще была задумка поговорить в данном романе о том, что же важнее: быть сытым, жить в тепле и мыться по вечерам или наслаждаться духовным богатством вдали от людских благ, но как-то не пошла эта идея, ибо слишком уж много сказано на сегодняшний день. Единственное скажу, что и тут наши мысли с Г. Миллером сошлись: без теплой куртки и сытого брюха особо не будешь вдаваться в подробности бытия, ибо всепоглощающее чувство голода/холода выжмет из любой умной головы любую мысль, сжав поперек стальной хваткой бренное биологически умерщвленное тело. Да, есть, например, Махатма Ганди, но это скорее исключение из правил, чем подтверждение обратного.
Читал мнение, что эта книга занудная и мало кто выдержал её даже на половину, но я такого мнения не разделил, напротив, хочу приобрести две книги в продолжение. Мне интересно что станет с героем и чем он кончит.
В общем-то на этом всё, кончаю и я.