Безусловно, все дело в пьянстве. Вообще, вся эта затея с поездкой с самого начала не заладилась. На поезд, в котором поехали остальные музыканты, мы с Серегой не попали. На более поздние поезда до Орла билетов не было. И нет, чтобы разъехаться по домам, пока метро еще открыто, - нет же, на последней электричке мы вдвоем двинулись до Серпухова, заведомо зная, что прибудем туда в три часа ночи, и вокзал будет закрыт. А мороз стоял нешуточный. С тем же успехом мы могли бы дождаться на Курском вокзале первой электрички до Тулы, и поехать на ней. Но нет же. Неинтересно. Нам крупно повезло, что в Серпухове работали круглосуточные магазины, и люди, ошивавшиеся у них, оказались вполне миролюбивыми пьяницами, хоть и весьма непрезентабельного вида. Один из них выявил желание составить нам компанию в неблизкой дороге, но сумел сопроводить нас только до Тулы, где бедняга уж слишком активно выражал протест и проявлял свои амбиции в отделении милиции на местном автовокзале, так что дальнейший путь на автобусе до города Ж, где наши друзья-музыканты участвовали в панк-концерте, и куда мы решили за компанию прокатиться, - пришлось проделать без него.
Но вернемся от лирического отступления в настоящее. Каждый раз, когда я пересматриваю фильм «Асса», я отчетливо представляю себе, как я повел бы себя на месте главного героя в машине перед тем, когда ему всадили нож в сердце. В голове у меня был четкий алгоритм действий - спланированными движениями хватаю руку с ножом, другой рукой цепляюсь водителю в шею, дабы спровоцировать аварию, после чего машина должна обязательно перевернуться (или, на крайний случай, врезаться во что-нибудь). В результате все, кроме меня, погибают или теряют сознание, а я благополучно, но скорее всего с ссадинами, ушибами и другой геройской атрибутикой, выбираюсь из сильно искореженного безрельсового средства передвижения… И вот сижу я на заднем сидении между двумя амбалами, еду в неизвестном направлении, и всеми силами пытаюсь отогнать мысли о финале небезызвестного фильма. «Отче наш» вспомнил с первого раза. Вообще, если сказать, что «Бог меня спас», то это покажется банальностью и даже дикостью в наше время, но только если говорить об этом в уютной, или хотя бы безопасной обстановке. В момент, когда жизнь подвергается непосредственной угрозе, и от тебя уже ничего не зависит, подобные вопросы предстают со всей серьезностью, и тут уже со всей искренностью начинаешь взывать высшую помощь. А если все заканчивается благополучно - продолжаешь жить прежней обычной жизнью, и подобные всплески уже воспринимаются исключительно как проявления трусости, и постепенно забываются, как будто ничего и не произошло. В этом нет ничего хорошего, но с этим ничего не поделаешь.
Пока нас везли в неизвестном направлении на двух машинах по отдельности, в сопровождении местного «пролетариата», - я протрезвел окончательно. Первый раз я протрезвел, наблюдая отправление нашего поезда, до которого мы не добежали метров сто; а точнее, до которого нам не дали добежать. Пути к отступлению были закрыты. Нас, как и с самого начала поездки, было двое, и нас даже практически не били - количественное соотношение было явно не в нашу пользу, и всякое сопротивление было бессмысленно. И угораздило же нас в чужом, промышленном городе, отбиться от своих, будучи уже достаточно навеселе и, как ни в чем ни бывало, засесть в заведении, переполненном местными обывателями. Хотя посоветовал нам это заведение, а точнее придорожное кафе, наш хороший друг из местных. Шашлык, поглощенный нами часом раньше в компании друзей-музыкантов, настолько ударил в голову, что мы совершенно потеряли способность оценивать обстановку, и все эти посетители кафе показались нам с первого взгляда довольно дружелюбными. А когда они любезно стали угощать нас пивом, так и вовсе превратились в лучших друзей. А между тем, пиво, выпитое в приличном количестве, да еще и «на понижение», давало о себе знать, и практически все разговоры остались в памяти лишь обрывками. Помню только, что Серега на вопрос, откуда мы, сразу же и без колебаний ответил, что мы с Москвы, и подробно рассказал, как мы добирались. Первая грубая ошибка. Вторую и, видимо, главную ошибку, совершил я, причем совершенно этого не помня. Понятия не имею, зачем и к чему, но я, оказывается, сказал, что у меня с собой есть банковская карта, на которой хранится тридцать тысяч рублей. На самом деле, никакой карты у меня и в помине не было, - у нас с собой были только обратные билеты, и оставшиеся деньги, которые здесь же мы и пропили. Отдаленно зная самого себя, я мог лишь предположить, что это был сарказм с моей стороны в ответ на какой-нибудь не самый умный вопрос. Но только не учел я, да еще и будучи в беспамятстве, что не все люди обладают способностью подобный сарказм распознавать…
…Вокзал находился в километре от города - новехонькое здание, рядом небольшая стоянка такси. Вдоль линии железной дороги проходило шоссе, ведущее на рассыпанные по ближайшим окрестностям составные части огромного градообразующего предприятия, и к небольшим мрачным и безликим рабочим поселкам при них, коих бесконечное количество существует в нашей необъятной стране. Вдоль трассы тянулись непонятные постройки при железной дороге, неработающее старое здание вокзала, вокруг – лес. В темноте и пьяном бреду все это сливалось в некую единую картину чуждого, темного мира, на подсознательном уровне внушающего страх и отчуждение жителю огромного города…
До вокзала бежать надо было метров двести. Бежали мы не оттого, что убегали, а благодаря буфетчице, которая, заметив всю опасность нашего положения, нашла единственный способ заставить нас именно убежать из заведения - сказала нам, что наш поезд вот-вот отъедет. Но на дороге нас уже ждали…
Нас не отвезли в гаражи, как планировалось, судя по их разговорам. Сейчас мы находились на территории детского сада - соответственно, мы в городе. В городе, который еще днем, проведенным в кругу наших друзей, был для нас тихим, уютным, практически родным, а теперь – чужим. Чужим и жутким…. Все, что было в карманах, выложено на землю. Телефоны почему-то не тронули. У меня забрали только плеер, и просроченную банковскую карту, на которую когда-то упала единственная стипендия; они думали, что именно на ней хранятся те самые тридцать тысяч. Наши новые «друзья» стоят метрах в десяти от нас.
- Очкастый вроде нормальный пацан, - слышал я разговор, - а другой, с….а, мутный какой-то. Его е….шить будем.
- Да.
«Очкастый» – это Серега. Вроде ничего тут такого, получал уже, и неоднократно. Но подступил страх. Особенно с учетом того, что за тридцать тысяч, даже если их нет на самом деле, одним битьем можно и не отделаться. Все вокруг - и деревья, и детская площадка, и дома, - все стало чужим и враждебным. Когда тебя уже бьют, с первым же полученным ударом страх проходит. Но сейчас ничего не происходит. Трое из них ушли с моей карточкой - видимо, к банкомату. Ожидание. Полчаса, час – неизвестно, время шло отдельно, своим ходом. Вернулись двое, или один, точно не помню. Карточка оказалась просроченной. Больше нас не трогали. Большинство из них разъехались по домам, двое остались с нами. Случилось нечто невообразимое. Они стали чуть ли не извиняться, угостили нас пивом, и мы пошли в подъезд. Уже практически в дружеской обстановке мы сидели в подъезде с теми, кто только что обчищал наши карманы, и грозился забить минимум до полусмерти. Фразы, которые мы слышали и раньше, уже приобрели оборот родительских добрых советов: «постригись как нормальный пацан», «где вы здесь панков нашли?», «больше сюда не приезжайте». Страх исчез, но вместе с ним исчезла и трезвость. Снова начались провалы в памяти. На заказанном ими же такси нас отвезли обратно на вокзал, уверяя (видимо они и сами так думали), что по просроченным билетам нас пустят в следующий поезд.
Провал…
…Обнаружил я себя идущим по перрону и ищущим Серегу. Состояние мое в тот момент очень напоминало состояние Венечки Ерофеева в финале книги «Москва – Петушки». Когда память работает обрывками, то и весь мир предстает некими отдельными кусками, не связанными между собой. Вокзал. Ночь. Я один. Стоит поезд. Где Серега? Как я здесь оказался? Как я здесь оказался один? Что делать сейчас? Телефоны не работают. Искать Серегу. Наверное, он в поезде. Да, он точно сел в этот поезд, иначе где же ему быть? Надо зайти внутрь. Захожу. Из купе выглядывает проводница. Пытаюсь что-то спросить. Получается нечто бессвязное. Надо выходить. На улице вижу Серегу. Я ожил.
- Вот ты где, а я тебя по всему вокзалу ищу - сказал он мне. Оказывается, мы улеглись спать на земле возле вокзала; Серега проснулся – меня нет…
Мы попытались уехать «зайцами» в сидячем вагоне, но проводники нас выгнали до того, как поезд отправился. И, как мы потом поняли, правильно сделали, потому что в противном случае нас бы высадили неизвестно где, а поезд останавливался «на каждом столбе».
Нам ничего не оставалось, как идти до города пешком. Несмотря на наше состояние и усталость, длительная пешая прогулка подействовала ободряюще, хоть мы не знали, куда и к кому мы сейчас пойдем, - телефоны у нас не работали. В городе мы вспомнили, где приблизительно живет Костя, и чудесным образом нашли его подъезд. Грязные по уши, в репейнике, побитые, часов в пять – шесть утра звоним в дверь, открывшуюся после второго звонка. На нас равнодушными, но в тоже время и несколько удивленными заспанными глазами смотрит Костя, еще не проснувшийся и не отошедший от вчерашней пьянки. После полуминутного прихода в себя и осознания, что перед ним действительно мы, он сообщает печальнейшую новость:
- А спать придется только на полу…
2011 г.
