Классическая русская поэзия в новом звучании: музыканты проекта «Голос поэта» оживили стихи Пушкина, Лермонтова и Есенина под современные биты. Знакомые строки великой литературы соединили с трендами нашего времени.
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — Там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? — Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка...
.Подлинные истории из журналистского блокнота
Герой Советского Союза Михаил Федорович Борисов
(22 марта 1924 г. – 9 марта 2010 г)
Тот бой длился всего около получаса. Шансы выжить у советских солдат были минимальны, но все-таки они были. Две трети личного состава бригады навсегда остались под Керчью. Одна треть – выжила и продолжила воевать, – люди. А вот боевая техника оказалась гораздо более уязвима, чем люди, – ни одного целого миномета после боя не осталось...
Фото М.Ф. Борисова находится в открытом доступе в интернете.
Мы сидим у моего Героя на кухне, в его холостяцкой, московской квартире. Разговариваем. Спешить нам некуда. И я опять удивляюсь, как устроена человеческая память. Как хранит она, порой, детали, подробности ушедшей жизни. Ну ладно события, а как можно помнить имена командиров, или боевых товарищей, которые погибают и меняются на войне практически каждый день, а то и не один раз?
Начало
Или как можно помнить какую то свою рукописную публикацию в школьной стенгазете? А было это в 5-м классе, тогда, в очередном выпуске школьной стенгазеты было размещено его первое стихотворение... Жили они тогда в маленьком, , сибирском городке Камень-на-Оби.
Помнит, мой Герой, и как на городском смотре детских талантов присудили ему - совсем юному поэту, первое место за стихотворение «Смерть комиссара». Помнит, что чувствовал себя признанным поэтом, когда, прижимая к груди, нес домой маленький школьный глобус, полученный в качестве награды.
Позже уже, когда писать стихи для сибирского паренька стало делом обычным, даже то, что родился он в поселке с символическим названием Михайловское, казалось ему тогда неслучайным.
О том, что в старших классах он часами сидел в библиотеке, открывая для себя все новые и новые имена, говорил мне сам Михаил Федорович. А я слушала и с трудом верила.
Тут я хочу обратить внимание читателя на одну деталь. Довоенный Советский Союз. Кровавая Сталинская диктатура. Глухая провинция...А в городе проводится смотр детских талантов с вручением призов. А простой советский провинциальный ребенок часами сидит в библиотеке, открывая для себя все новые и новые имена.
А ведь эти имена и сегодня, в 21- веке, здесь, в столице. знакомы далеко не всем школьникам. Что уж говорить о школьных программах и уроках литературы в провинции?
Но Михаил Федорович утверждал, что именно в детстве, в школе, зачитывался он произведениями Лермонтова и Байрона, и что потом, по жизни, близки ему были их романтические произведения... Он не раз возвращался к ним.Впрочем, и поэзией интересы провинциального советского школьника ограничивались. Однажды, случайно наткнувшись в библиотеке на работы Циолковского (!!!), юный романтик, буквально заболел космосом.
Сейчас Михаил Федорович говорит об этом с грустной улыбкой. Конец тридцатых годов, предвоенный Советский Союз, глубокая сибирская провинция, - о каком космосе вообще можно было тогда мечтать?
Годы спустя уже известный поэт Михаил Борисов напишет поэму «Дорога к звездам», где есть такие строчки:
Из века в век, заобский краснотал
Тянулся к небу, к просини рисковой,
Еще никто Гагарина не знал,
И слыхом не слыхал о Терешковой,
А я в свои, всего пятнадцать лет
Уже судьбу загадывал неробко
Мне грезилось кольцо чужих планет,
И первая, нехоженая тропка.
Всегда готов!
Смотреть на звезды и мечтать о полетах может каждый, а вот сделать шаг навстречу космосу, решаются немногие. Чтобы быть ближе к звездам, Миша Борисов решил поступать в летную школу. такое было время в стране советов. Если и не все, то очень многие мечтали летать... Это в перестроенной России летные училища закрывают одно за другим. В Советской России летные училища, аэроклубы и прочие клубы по интересам росли в стране, как грибы после дождя. На городском аэродроме днем и ночью гудели моторы, в городе учились летать курсанты Барнаульского летного училища. Михаил уже представлял, как пролетит над родным домом, как качнет крылом матери, и, когда-нибудь вернется сюда Героем…
В летной школе документы у мальчишки не приняли. Сказали: маловат, приходи через год, когда тебе исполнится 16. Шел 1940. А через год был уже 1941-й!
Если Родина в опасности…
А через год всем было уже не до космоса. Нужно было идти защищать отечество. Впрочем, к этому готовился Михаил с детства. Семья – казачья, в три года Мишу в первый раз посадили в седло, в 4 он уже сделал свой первый выстрел из дедовской берданки. Да и в школе к патриотическому воспитанию подрастающего поколения относились серьезно, – школьники регулярно сдавали спортивные нормы, готовясь к труду и обороне. Военная подготовка была у ребят любимым предметом, особенно после того, как в классе седьмом, пришел к ним новый учитель – солдат, участвовавший в боях на Хасане.
– Сегодня считается нормой вытаскивать и расписывать только черные стороны нашей прежней жизни. Но мы-то лучше знаем, как это было на самом деле. И эту историю уже не перепишешь. Любовь к Родине была у нас в крови, чтобы ни говорили сегодня новоявленные «историки». Уйти добровольцем на фронт для нас было нормально. Так поступило большинство моих сверстников. Я знаю это не по книжкам, ни с чьих-то слов… Никто не гнал нас на передовую под дулами автоматов, никто не стрелял в спину, как это сегодня пытаются изобразить – с горечью говорит Михаил Федорович, – мы сами рвались на фронт, понимая, что отечество в опасности, и только мы можем защитить его!
Если не мы, то кто?
А, правда, что было бы с нами, если бы довоенное поколение наших соотечественников решило пересидеть войну дома, не желая защищать Сталина? Или, если бы правдой была вся та чушь, которая льется сегодня на нас с телевизионных экранов, претендуя на историческую достоверность?
Военком долго не хотел отправлять настырного паренька на фронт. Наконец, сдался, – предложил Борисову ехать в Томское артиллерийское училище. А Михаил очень боялся, что пока он будет учиться, война закончится, и он не успеет внести свою долю в нашу будущую Победу. Разве Советский союз мог победить без него? Впрочем, особенного выбора у Михаила не было, сидеть дома, когда немцы уже подходили к Москве, было и вовсе невмоготу.
Так начались курсантские будни будущего Героя Советского союза Михаила Борисова: изучение материальной части, стрельбы... Вот, как вспоминает это время сам Михаил Федорович:
– Пушка наша была на конной тяге. И, чтобы учебные стрельбы, хоть как-то приблизить к боевым, стреляли мы по движущимся деревянным макетам. Конечно, результат зависел от многих факторов: слаженности действий боевого расчета, четкости команд, даже от погоды и направления ветра. Вот в один из таких дней, получилось так, что я с первого же выстрела подбил один фанерный «танк». С одной стороны хорошо, – попал, но с другой, – макет–то я испортил. А уж когда я следом за первым и второй деревянный танк «испортил», командир испугался, что я ему за один день весь инвентарь уничтожу.
Боевое крещение
Конечно, о стихах пришлось на время забыть. Войсковые части Сибирского Военного округа начали перебрасывать в столицу, а 20 лучших курсантов, среди которых был и наш герой, были направлены в Краснодар, в распоряжение начальника пехотного училища.
Пехотинец не обрадовался гостям. Проведя больше месяца в дороге, курсанты прибыли грязные, оборванные, заросшие, подошвы сапог подвязаны проводом. Зачем училищу лишние хлопоты?
На следующий день бывших курсантов - сибиряков разобрали по воинским частям. Так и попал Миша Борисов в Отдельную стрелковую бригаду, дислоцировавшуюся в Краснодаре, стал наводчиком 57-миллиметрового миномета.
С этим минометом принял Михаил свое первое боевое крещение, высадившись с морским десантом под Керчью, в районе селения Камыш-Бурун. Тот бой длился всего около получаса. Шансы выжить у советских солдат были минимальны, но все-таки они были. Две трети личного состава бригады навсегда остались под Керчью. Одна треть – выжила и продолжила воевать. Люди. А вот боевая техника оказалась гораздо более уязвима, чем люди, – ни одного целого миномета после боя не осталось. А после войны появились строки:
Забудусь чуть, а бой тот снова рядом
От прошлого, попробуй, отрешись!
И вот, хрипя, уходит чья-то жизнь,
Оборванная вражеским снарядом.
И как в артиллерийской панораме
Я вижу ощетинившийся дот,
К нему ничком припавший небосвод,
Прошитый перекрестными ветрами…
Жизнь в подарок
Оглядываясь назад, анализируя свою жизнь, Михаил Федорович убежден, – раз 20 он мог погибнуть. Однажды в двух шагах от него взорвалась мина-лягушка, а он даже царапины не получил. В другой раз мессер устроил на него охоту, и тоже обошлось. Таких эпизодов было немало. А вот 22-го марта, день рождения Михаила Борисова, стал для него роковым. Это была мистика. Начиная с марта 1942 года, когда ему исполнилось 18, и все годы войны, вплоть до 1945 года, Михаил неизменно оказывался в этот день на больничной койке, с ранением, и контузией.
Вот и как вынесли его с поля боя в тот роковой день 22 марта 1942 года, Михаил не помнит. Очнулся в трюме корабля, идущего в сторону кавказского побережья, и первой сознательной мыслью раненного бойца была мысль о том, что вот и на этот раз жизнь ему в качестве подарка ко дню рождения судьба все-таки сохранила. Такие «подарки» он получал на войне еще не один раз.
Маленькие радости большой войны
Ох, и нелегко же пришлось тогда медикам военного госпиталя в Ессентуках, куда доставили Михаила. За три месяца непрерывных боев, солдаты ни разу не были в бане, не меняли белье. Вши были везде: в гимнастерке, в нательном белье, в шинели, в шапке.
- «Все это, включая меня самого, пришлось обрабатывать дважды, зато, когда меня избавили от этой пытки, ощущение было, будто я заново родился», – вспоминает Михаил Федорович.
Стихов, написанных в этот период, не сохранилось. В первые дни после ранения обычно было не до стихов. Да и потом, когда немного отходил, особенно в начале войны, постоянно мучил голод. Пища даже в госпитале была скудная, – маленькая тарелочка манной каши, кусочек хлеба, да чай. Что это для молодого мужского организма? Когда раны затянулись, и весной 42 года Михаила выписали из госпиталя, на Кубани как раз формировался артиллерийский полк. Так и стал Михаил наводчиком «сорокапятки» 36-го артиллерийского полка 14-й гвардейской стрелковой дивизии.
– Нас называли «сталинскими гвардейцами», и мы, вопреки нынешним толкователям российской истории, очень гордились этим званием!
Герой Советского Союза Михаил Борисов Фото в открытом доступе в интернете
Кто с мечом придет…
Однажды, артиллеристы захватили целый арсенал немецких боеприпасов и несколько пушек. Это был праздник, свои боеприпасы выдавались по пять штук на сутки, воюй, как хочешь. Что делать с такими трофеями долго не думали. Развернули стволы немецких пушек в сторону противника, и, не дожидаясь приказа, можно сказать, отвели душу.
Огонь не прекращался, пока не были расстреляны все снаряды!
Может быть, именно за эту «самодеятельную войну» сибиряков вскоре раскидали по другим подразделениям. Михаила почему-то определили в разведку.
– Когда я думаю об этом эпизоде сегодня, – говорит сам Герой, – понимаю, что, скорее всего, ребята надо мною тогда просто подшутили. Не ходят разведчики по одному, и уж, конечно не бывает разведки без специальной подготовки, без прикрытия. Но на фронте и шутки соответствующие… По сей день не пойму, почему я пошел тогда один.. В тот день, на передовой был большой туман… Шел долго, в сумерках, практически вслепую. А когда расцвело, воздух стал прогреваться, туман у самой земли рассеялся…
– Я остановился, начал оглядываться. Смотрю – метрах в 150, во весь рост стоит молодой немец. Я махнул ему рукой, мол, давай сюда, немец махнул в ответ. Так и стоим, перемахиваемся, словно это не война, а игра такая. В детском азарте я даже реальной опасности не почувствовал. Первая моя мысль, помню, как здорово было бы вернуться к своим с живым немцем в качестве трофея! Но как это реально сделать, когда местность открытая, день ясный, я один, а немецкие позиции вот они, рядом…
Так и стояли они какое-то время напротив друг друга, обмениваясь приглашениями, враги, ровесники, почти дети. Постояли, посмотрели, и разошлись, каждый в свою сторону. Вернувшись в расположение своей части, Михаил, конечно, обо всем доложил командиру.
Но, то ли не глянулся Борисов разведке, то ли обиделись разведчики, что не привел с собой «языка», то ли кто-то наверху решил, что у орудия пользы от него будет больше, только вскоре, Михаил Борисов был снова назначен наводчиком батареи 82-миллиметровых минометов. Минометы эти были особенно эффективны для поражения вражеской пехоты, а наводчиком он был отличным, третий снаряд практически всегда ложился в цель.
Любовь первая, и единственная…
– Вообще-то я старый холостяк, – предупреждает все мои вопросы о личной жизни мой Герой.
– И однолюб. Ведь любить можно одного человека, а можно любить всех – Родину, и это тоже любовь.
Конечно, и мне, как всем нормальным мальчишкам, нравились девочки в школе, да и потом встречал в жизни своей интересных женщин. Только вот любовь чаще была без взаимности, поэтому продолжения не имела. Впрочем, хочу признаться, что чаще у меня была не одна любимая девушка, а сразу две нравились, и когда пришлось выбирать, я не смог решить, кто из них мне дороже. Поэтому, к сожалению, ничего серьезного из этого так и не получилось. И в этом плане мне ближе, пожалуй, семейные традиции мусульманам. Наверное, это уже в генах. Не зря видно погуляли когда-то по нашей земле татары. При этом я был и остаюсь православным христианином. А вот в отношении женщин, мне гораздо ближе ислам.
Впрочем, на фронте думать о любви не приходилось. Свободных девушек просто не было. Я вообще не хочу говорить на эту тему. А стихи о моей первой любви. конечно, есть. Я посвятил их России:
Говорю для друзей, на весь мир не трубя,
Что поныне влюблен я, Россия, в тебя.
В ширь родимых полей, да в небес синеву,
Каждой болью твоей, по-сыновьи живу.
Пусть давно на виски лег нетающий снег,
И подходит к концу беспокойный мой век,
А от этой любви не уйти никуда…
Прохоровка. Мне этот бой не забыть…
А как его забудешь, этот бой, когда он еще живет в тебе, в голове, в сердце? Когда по ночам ты еще слышишь во сне этот не прекращающийся грохот и просто физически ощущаешь запах раскаленного металла. Сама Прохоровка, как и все другие деревни вокруг, уже горели, когда на рассвете 11 июля 1943 года пришел в дивизион приказ прикрыть деревню со стороны автомагистрали. Черные дымовые хвосты плотно стелились по полям, их было много, поэтому немцы не сразу замелили, что на пути их танков разворачивается в боевом порядке противотанковый дивизион. Так, прямо с марша пушки спешно устанавливались, разворачивались в сторону прущих на них танков, подтаскивали снаряды…
Страшнее всего было ждать
Страшнее всего было ждать, пока тигры подойдут на убойное расстояние.
Командир батареи, Павел Джиппо, да и все они, знали что, если у кого-то не выдержат нервы, если какое-нибудь орудие выстрелит, хоть на секунду раньше срока, немцы уничтожат батарею, прежде чем она успеет сделать еще, хоть один выстрел. Отсчитывая эти последние секунды, каждый уже знал: тигров было ровно 19. Вот они все, то появляютя, то снова тонут в этом черном дыму…
Когда прозвучала, наконец, команда «Огонь!» до танков оставалось не более 500 метров.
От первого же залпа батареи загорелись две машины. И тут же по дивизиону ударили минометы противника. Укрыться негде, даже пушка на ровном поле скорее цель, чем укрытие.
Естественно, артиллеристы в первые же минуты боя понесли большие потери, но все, кто еще мог стрелять, оставались у пушек до последнего, подносили снаряды, заряжали, и снова стреляли, теперь уже в упор. Наконец, замолчала последняя пушка нашего дивизиона.
Солдат из расчета Борисова разметало по полю взрывом очередного снаряда. Придя в себя, Михаил осмотрелся вокруг. От батареи мало что осталось, людей нет, большинство убиты, часть ранены, кто стонет, кто кричит, и только одна пушка каким-то чудом еще цела. Михаил побежал к орудию. Убедившись, что пушка исправна и даже снаряд уже в стволе, выстрелил. Отметив для себя, что загорелся еще один танк, побежал за новым снарядом.
Он успел подбить еще два вражеских танка, когда к нему подбежали, что-то крича, Володя Красноносов и Павел Джиппо.
Втроем они управлялись с пушкой значительно быстрее. Один подносил снаряды, двое других заряжали и стреляли. Так они подожгли еще несколько машин. Оставшиеся танки продолжали стрелять по батарее, вокруг рвались мины и снаряды, вой, и грохот не стихал ни на секунду. Уцелеть в этой мясорубке было невозможно.
И Джиппо, и Красноносов вскоре были ранены, Михаил опять остался у пушки один. Он уже давно ничего не слышал, но хорошо видел, что один тигр подошел совсем близко, и уже разворачивает в его сторону орудие… Если тигр успеет выстрелить первым, бой закончится.
И вместе с этим боем закончится для солдата все, потому, что закончится жизнь.
Понимая, что этот выстрел – его последний шанс остановить врага, Михаил навел ствол прямо в лоб танку и выстрелил. В следующее мгновение немецкий снаряд разнес на куски и нашу пушку…
О том, что произошло потом, Михаилу рассказали уже в госпитале.
От неминуемой смерти его спас командир корпуса - генерал Попов. Попов, наблюдавший за действиями батареи с КП, видел, как самоотверженно, до последнего, сражались артиллеристы. Это он приказал еще в ходе боя вытаскивать раненых из-под огня.
За этот бой под Прохоровкой, Михаил Федорович Борисов был представлен к званию Героя Советского Союза.
Победа
А 1 мая 1945 года Михаил не отказал себе в удовольствии заплатить немцам по старым счетам. И, хотя сам он к тому времени уже не имел отношения к артиллерии, в Берлине примчался к стоявшим неподалеку от его части артиллеристам, по старой памяти сам встал к прицелу, и раз десять, сам лично выстрелил по рейхсканцелярии. Так он рассчитался с врагом за всех своих погибших товарищей, за лежащую в руинах Родину. А еще через день паренек из далекого сибирского городка оставил свой автограф на одной из колонн Рейхстага.
Миша написал тогда первое, что пришло ему в голову:
- «Мы из Сибири!» и подписался «Михаил Борисов».
Сегодня это кажется символичным. Как напоминание тем, у кого коротка память.
Герой Советского Союза Михаил Федорович Борисов был и оставался до последнего своего дня Солдатом Родины. Жил мой Герой в Москве. Вел активную общественную жизнь, писал книги, встречался с молодежью, рассказывал молодым Правду о подвиге Советского Народа.
Правду, которую знал не с чужих слов.
Я был и остался солдатом
Мне часто и мирной порой
Как будто на фронте когда-то
Случалось выдерживать бой,
Людей, извращающих, скажем,
Отцовскую славу и честь,
Хватает в Отечестве нашем.
Но тронутых спесью, не счесть!
Иной, как забралом закрытым
Прикрытый от горестных снов
Взирает с пресыщенным видом
На блеск боевых орденов.
И больше по этой причине
Бессменно, насколько могу,
Я светлую память поныне
О старых друзьях берегу.
О тех, кому только досталась,
Надежда на это, и пусть.
Отступит, коль надо усталость,
Заглохнет случайная грусть.
А стойкость победного года
Опорой послужит вполне,
Когда, хоть по дурости кто-то
Посмеет забыть о войне.
В это день родился М. Ю. Лермонтов.
«Октября 2-го в доме господина покойного генерал-майора и кавалера Федора Николаевича Толя у живущего капитана Юрия Петровича Лермонтова родился сын Михаил.
Молитствовал протоиерей Николай Петров, с дьячком Яковом Федоровым. Крещен того же октября 11 дня, восприемником был господин коллежский асессор Фома Васильев Хотяинцев, восприемницею была вдовствующая госпожа гвардии поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева. Оное крещение исправляли протоиерей Николай Петров, дьякон Петр Федоров, дьячок Яков Федоров, пономарь Алексей Никифоров»,– гласит запись под N 25 первой части метрической книги церкви Трёх Святителей у Красных Ворот за 1814 год.
Михаил Юрьевич Лермонтов появился на свет в Москве в ночь со 2 на 3 октября 1814 года – этим объясняется небольшое расхождение дат его рождения в метрической книге и последующих биографиях, где окончательно закрепилось 3-е, а по новому стилю – 15-е октября.
«Каменный небеленый дом» Фёдора Николаевича Толя, московского обер-полицмейстера конца ХVIII века, находился на площади Красных Ворот и был одним из немногих уцелевших после Московского пожара 1812 года. Родители будущего великого русского поэта, прозаика и драматурга снимали одну из квартир во втором этаже. После рождения младенца они прожили с ним в этом доме несколько месяцев и затем уехали в Тарханы, имение бабушки Михаила Лермонтова Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.
Вновь в Москву Лермонтов приедет почти полтора десятилетия спустя и будет жить уже в доме на Малой Молчановке, в 1830 году поступит в Императорский Московский университет – сначала на отделение нравственных и политических наук, а затем – на словесное. Но пройдут десятилетия и на доме генерала Толя в 1891 году установят мемориальную доску – в память о первом лермонтовском адресе в древней столице.
Дом этот неоднократно перестраивался, надстраивался и в самом конце 30-х годов ХХ века в ходе масштабной реконструкции Москвы попал под снос.
Ныне здесь расположена одна из семи сталинских высоток, на её гранитном фасаде – надпись: «На этом месте находился дом, где 3 (15) октября 1814 года родился великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов».
Площадь Красных Ворот получила наименование Лермонтовской в 1941 году. Война помешала установить на площади памятник Лермонтову тогда, в год 100-летия его гибели – идея воплощена в жизнь скульптором Исааком Бродским только в 1965-м.
На постаменте памятника – часто его называют самым романтическим монументом Москвы – начертаны строки из произведения Лермонтова «Сашка. Нравственная поэма»:
«Москва, Москва!..
Люблю тебя как сын,
Как русский, – сильно, пламенно и нежно!».
В нашей сегодняшней публикации – документальные кадры, посвящённые 125-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова (1939г.).
Они ценны и тем, что сохранили, пусть претерпевший изменения временем, облик дома, в котором 210 лет назад родился Лермонтов.
«У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на земле — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела ещё пахло кровью». (Из письма Лермонтова Алексею Лопухину.)
Сегодня это трудно себе представить: чтобы утончённый образованный юноша из хорошей семьи командовал специальной сотней казаков — полуротой спецназа, на наши деньги.
Сражение на реке Валерик. Акварель Лермонтова
Но сначала был Петербург и «та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости». Лермонтов комплексовал по поводу своей внешности. В неоконченном романе «Княгиня Лиговская» о Григории Александровиче Печорине сказано: «Небольшого роста, широк в плечах и вообще нескладен… лицо смуглое, неправильное».
Потом, уже в «Герое нашего времени», пришлось вместо своей внешности назначить ему внешность чиновника Красовского — тонок в кости, высок, бледен, блондинист. Иначе непонятно, с чего бы в него стали влюбляться женщины.
Остроумие, эполеты и умение сочинять стихи тоже позволяют добиваться успеха, но это, так сказать, успех второго сорта, вроде как о женщине говорят, что у неё красивые глаза или красивые волосы. (А остальное?!..) Это заставляло Лермонтова страдать, делало его мрачным и желчным. Всё-таки он был ещё очень молод.
Д.Н. Кардовский. Иллюстрация к неоконченному роману "Княгиня Лиговская"
О том, какая это сложная штука, чтобы два человека — одновременно! — полюбили друг друга, и затевалась «Княгиня Лиговская». Краткое содержание: «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Мне не везёт в этом так, что просто беда».
Ужасно жаль, что роман не дописан, интересно, как бы там расплёлся сюжет. С другой стороны, понятно, почему не дописан. В нём чувствуется влияние петербургских повестей Гоголя (быть современником Гоголя и не писать, как Гоголь, означало либо быть болваном, либо выпендриваться) и вместе с тем — некоторая повествовательная монотонность (при всей отточенности стиля). А Лермонтов быстро перерастал пору ученичества — быстрее, чем писался роман, и, главное, тема становилась ему тесна.
«Страсти ни что иное, как идеи при первом своём развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие — часто признак великой, хотя и скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов…»
Лермонтов эту силу в себе уже ощутил.
Кстати, реки, начинающиеся с бурных потоков, — это уже типично кавказское наблюдение. Уж не война ли заставляла его так быстро взрослеть? Впрочем, новый роман содержит в себе едва ли не ещё больше «принадлежностей юности сердца»; если отвлечься от всего, что нам теперь уже известно о «Герое нашего времени», и взглянуть на него незамутнённым читательским взглядом, о чём получится этот роман? Что формирует характер его героя? Боязнь «серьёзных отношений» и уверенность в невозможности личного счастья!
Ну, а что вы хотите, автору двадцать шесть…
Недаром Печорин так нравился школьникам. Учителя им талдычили, что Печорин — лишний человек и выражает кризис дворянского этапа освободительного движения, а им нравился!.. Бледный, гордый… умнее всех… Как побороть ощущение, что Печорин — это ты?!
«Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть… В груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой».
Это же манифест подростковости!
Правда, предваряет сей монолог ремарка: «Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид…» — но кто же обратит на это внимание? («Приняв вид» — значит «притворившись». Печорин это говорит, чтобы задурить княжну. Знает, на что падки подростки.)
И Лермонтов тоже знает, иначе с чего бы стал давать своему роману такое публицистическое, прямо-таки рекламное название? «Не секрет для малышей, что боится кот…» И малыши, счастливые, в едином порыве орут: «Мышей!..» Автор в предисловии открытым текстом предупреждает: игра нечистая, «портрет героя составлен из пороков», но мы ему не верим.
...Нечто похожее было с комедиями Чехова, над которыми публика элегично рыдала вместо того, чтоб смеяться. Чехов в них высмеивал свою аудиторию, а у той в голове не укладывалось, что её можно высмеивать. («Как?! Нас? Подписчиков?!!») Смеяться можно над дворником, лакеем, городовым, генерал-губернатором... Но не над почтеннейшей публикой! Потому что ей над собой не смешно смеяться. Помните, как Незнайка был художником?.. То, что применительно к другим вызывает смех, применительно к себе кажется весьма серьёзным и драматичным обстоятельством...
Знаменитая сентенция Печорина: «Я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге» — это ни что иное, как вывернутое мехом внутрь изречение одного из столпов романтизма – Новалиса: «Мир существует, чтобы войти в книгу».
Печорин стремится из книги выйти, но у него не получается. (Он даже из жизни и из романа уходит по-книжному – в Тегеран. «Кого везёте?» – «Грибоеда»...)
П.Ф. Борель. Пушкин встречает гроб с телом Грибоедова
Пушкин изобразил героя, а Лермонтов объяснил. Он ведь не только фамилию Печорина с Онегина перепёр, но и комплекс онегинских проблем: презрение к общественным устоям, отвращение к браку и неверие в возможность личного счастья.
Онегин: «Нет, я не создан для блаженства, ему чужда душа моя, напрасны ваши совершенства, их вовсе недостоин я».
Печорин: «Как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! Моё сердце превращается в камень… Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам». И дальше: «Отчего же я так дорожу ею? Что мне в ней?.. Куда я себя готовлю? Чего я жду от будущего? Право, ровно ничего».
И вот тут начинается объяснение. Как это можно ничего не хотеть.
Для Печорина «мир как текст», а текст – это структура. Поняв структуру, властвуешь над текстом. Ровно это делает Печорин: видит всю нехитрую структуру человеческой психологии (потяни за эту ниточку — получишь такой результат, потяни за другую — этакий) и заставляет людей делать то, что ему угодно. Будь он кабинетный теоретик, «человек текста», он упивался бы такой способностью: эва, теория воздействует на практику! Часто ли увидишь такое?.. Но он практик, и от предсказуемости результатов ему скучно.
Печорину не хватает неподвластности мира его воле. Жизнь для него — всё равно что игра с самим собой в шахматы. Интриги нет, элемента непредсказуемости. Чуда.
И вот ключевой абзац романа — быть может, один из лучших по высоте в русской литературе:
«Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою…»
(Дальше — как раз про жизнь, прожитую в уме, и про дурное подражание прочитанной книге.)
Мир без Бога — это шахматы с самим собой. Помните, как одинокий крокодил Гена играл в шахматы с чайником?
Восхитителен конец романа, когда после печоринских холодных вершин автор возвращает нас к Максиму Максимычу с его неизменным чайником (право, уж не приходится ли предком лермонтовский «Кавказец» товарищу Сухову?), и тот бормочет что-то заземляющее, примирительное про короткие приклады и паршивые курки — «больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений».
Конец
Журнал "Лучик" можно заказать на "Озон" или на Wildberries. Cкачать и полистать (бесплатно и без регистрации) можно тут.
На следующей неделе случится нам – с несомненным календарным правом – вспоминать Михаила Юрьевича Лермонтова: 15 октября исполнится 210 лет со дня его рождения.
Лермонтов не успел на яркие события общественной жизни России: отгремело восстание Пугачёва, прошла война 1812 года, во время которой простой народ почувствовал себя серьёзной социальной силой, и …увидел свободы и вольности побеждённых «хранцузов». Когда декабристы выходили на Сенатскую площадь Лермонтову было всего 11 лет.
После – наступает пора самодержавного застоя и реакции, которая противоречит натуре поэта, ведь «он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!» Мораль света, мораль общества «где хитрость и беспечность злобе дань несут» неприемлема для Лермонтова. Поэт не находит себе места, что отражается им в «Герое нашего времени» и живёт воспоминаниями великих событий прошлого: «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»
Настроения Лермонтова приумножает гибель его кумира и учителя Александра Сергеевича Пушкина, он пишет «пост экстремистской направленности» «На смерть поэта», за что и подвергается репрессиям. На дворе 37 год… 1837-й.
18 февраля 1837 года поэта арестовывают, а 25 февраля ссылают на Кавказ по личному распоряжению самодержца Николая 1. На Кавказе Лермонтов погибает на дуэли.
Можно много спорить о вине самодержавия в целом и охранки Бенкендорфа в частности в гибели Лермонтова, но очевидно, что такая смерть избавляла от необходимости репрессировать популярного поэта, и в то же время дискредитировала его, создавая репутацию бретёра и скандалиста.
Вообще, Бенкендорфу во главе царской охранки чрезвычайно «везло». В Иране в ходе стихийных беспорядков растерзан толпой Грибоедов, затем Пушкин и Лермонтов становятся «задирами» и зовут на дуэли каждого встречного-поперечного, – диссиденты самоликвидировались один за другим. Царю-батюшке оставалось только всплеснуть руками, иногда даже оплатить долги почившего, оказать помощь семье, – максимально демонстративно, разумеется.
Но, это уже совсем другая история…
А Михаилу Юрьевичу Лермонтову на момент смерти было 27 годков.
