Еще несколько прыжков, и вот угол высокого здания без вершины.

Я прислоняюсь к его стене, боясь заглянуть за него, уверенная, что там меня ожидают сюрпризы.

Всю свою жизнь я воспринимаю как сюрприз.

Сюрпризом было и мой рождение – мать не хотела ребенка и оставила меня в годовалом возрасте на попечение Монастыря.

Она, конечно, не могла знать, что за хрестоматийным видом Монастыря с его скромными послушницами, высокими стенами, увитыми плющом, скрывается база подготовки агентов, убийц и просто человеческих инструментов.

Сюрпризом можно считать, что мне доверили эту вылазку.

Выбирали из десятка разношерстных претендентов, но сухой палец Деда Основателя, правда после секундной нерешительности, указал на меня.

После этого в бараке мне попытались преподать урок те, кто был полностью уверен, что вылазка окажется в их заплечном мешке.

Однако урок закончился несколькими выбитыми зубами, заплывшим глазом и возможно парой сломанных ребер.

Конечно, не моих. С удовольствием наблюдала, смазывая свой меч, их осторожные взгляды в мою сторону после этого.

Сейчас, прислонившись к замшелой кирпичной стене старого здания, у самого угла, я впервые в своей короткой жизни испытывала животный страх. Не боязнь боли или смерти. Путешествие к центру старого города, полного ловушек, уже стоило мне мизинца на левой ноге. Вспомнив о пальце, я почувствовала слабую боль в сапоге. Он откликался на зов, словно кошка. Только мысленно, беззвучно.

Нет, я боялась самого страшного - неизвестности. Что там еще может быть? Так, я уже видела и преодолела: огненные стрелы, вылетающие из стены здания, в момент прохода по извилистой дорожке на заваленной старыми машинами улице. Я наступила на замаскированную панель, скорее всего, в люке канализации. От всех благополучно увернулась, они улетели вглубь города, оставляя за собой вонючие дымные следы. Спаслась от капканов на мосту через пересохшую, узкую речку, усыпанную белыми гладкими костями - жертвами этих самых капканов. Прошла сквозь самый страшный зеркальный лабиринт.

По бытовавшему в Монастыре мнению, его проходили единицы. Прошла, но на выходе из него резко поднявшийся из пола нож отрезал мне палец, хотя замах был на ногу. Спасла моя реакция. И вот я здесь. Это финал моего путешествия. За этим мокрым от влаги осенней погоды углом. И ведь зеркала нет, вот блин. Вспомнился сразу зеркальный лабиринт, вот кусочек бы отломить и заглянуть за угол.

В конце концов, что есть жизнь? Череда из картошки, макарон, супов, мороженого? Чего мне терять? Надоевшие стены Монастыря? Ну, разве что редкие в последнее время вечерние разговоры с учителем фехтования. Жаль, что редкие. Он мне нравился. Его рассказы, запах, случайные прикосновения...

Ладно, пошло оно все! Зажмурившись до боли в глазах, я резко вышла из-за угла и медленно открыла глаза.

Где-то сверху, пролетая, гаркнула ворона, заставив мое сердце увеличить темп прокачки крови.

На первый взгляд все в порядке. Сквозь слабый туман угадывалось то, о чем рассказывали мне перед путешествием. Вынув карту задания из мешка, я открыла ее и, пролистнув на последнюю страницу, поводила по ней пальцем в перчатке.

Да, так и есть. Впереди стоял стеклянный сверху шкаф, наполненный бутылочками с разноцветным содержимым. Я смотрела на него, продолжая водить пальцем по странице, пока он не уперся в какой-то выпуклый предмет. Перевела взгляд на страницу. Монета. Приклеена на серую бумагу, а внизу надпись:

"Отклей и используй".

Подойдя ближе к шкафу и сверяясь с рисунком в задании, поняла, что внизу у него щель, куда нужно поместить монету. На рисунке красная стрелочка упрямо упиралась в темную полоску на кружочке.

Монета с бряцанием, каждое мгновение все менее различимым, упала в недра шкафа.

-- Пам, пам, парам! - вздрогнула. Из аппарата с хрипом полилась торжественная музыка, сменившаяся бодрым, звонким голосом:

-- Приветствую тебя, ученик! Ты прошел обучение и сдал экзамен Монастыря! Поздравляю! Настало время распределения, сейчас тебе в ноги упадет бутылка с эликсиром. Открой и выпей его!

И прими свое предназначение!

Его речь закончилась еще несколькими "парам пам пам", и я услышала шелест падающего предмета. К моим сапогам выкатился пузатый пузырек, по пути облепившийся желтыми листьями тополя.

Холодный, абсолютно без каких-либо надписей пузырек с розовым, пузырящимся содержимым.

С приятным хлопком открыв пробку, понюхала. Вкусно. Пахнет сеном и клубникой.

Опять тот же страх и нерешительность, любовно обнимавшие меня за углом. Яд? Зачем это Монастырю? У него практичные цели. Он рука - я инструмент. И погибнуть я должна на задании, но не вот так. От какого-то пойла.

Маленький глоток. Еще. Пузырьки играют на языке. Еще один. Необычный вкус. Голова начала медленно кружиться, неужели все-таки яд? Вот, блин!

Плюхнулась на задницу, больно ударившись культей мизинца о край сапога, рядом с замазанной дыркой. Боль пронзила ногу, но сразу утихла. И я почувствовала изменения за спиной.

Мне стало внезапно тесно. Вернее, моя куртка стала на размер меньше. Она сужалась, пока сзади я не почувствовала треск ткани. Голова прояснилась, я поднялась.

Оглянулась через плечо на спину. Огромные, блестящие черные крылья трепетали на осеннем ветру. Влага мелкого дождя круглыми капельками покрывала их перья.

-- Привет! Потом рассмотришь их, сейчас нам надо лететь.

Подняв голову вверх, я увидела на краю крыши его. Задохнулась от радости, но сразу одернула себя. Учитель фехтования, улыбнувшись, расправил белые крылья за спиной, взмахнул ими, заставив колыхаться ветки тополя, и повторил:

-- Привет!

Он стоял, собирался с силами, считая про себя, сначала с единицы до десяти, после в обратную сторону. Этот ритуал всегда успокаивал. Он дарил облегчение и ощущение покорности окружающего пространства.

Со стороны он казался сошедшим с сюрреалистического полотна в неком гипертрофированном египетском стиле. Плоско вытянувшийся вдоль стены человечек. Он замер камнем у двери в конторскую кладовку, с побелевшей от напряжения рукой на белой ручке двери. Сейчас дверь была закрыта.

«Зачем я пришел так рано сегодня?» — эта мысль казалась такой же абсурдной, как и вся ситуация. А ведь действительно, обычно он пусть и немного, но опаздывал, хотя и стремился прийти вовремя. Конечно он знал что все из-за голубого автобуса.

Начальник уже не раз предупреждал его. Он неуверенно почесывал седую с проседью бородку и, заметно стесняясь, ругал его за почти ежедневные опоздания.

Грозился перевести на первый этаж, тем самым понизив в должности. Но не переводил.

Всему виной был плохой сон, привидевшийся под утро. Среди бескрайних зелёных полей змеился охристый язык пыльной дороги, по которой он бежал изо всех сил. Пот градом катился по лицу, пропитывая давно ставшую серой футболку. Жара удавом душила и прибивала камнем к земле. Словно он бежал не по дороге, а по поверхности раскалённой печи, в которой румянились пирожки, покрываясь вкусной корочкой.

Периодически резко оборачиваясь он с огорчением констатировал факт того, что голубой автобус все еще едет за ним. И уже находится совсем недалеко. Рядом. Еще ближе.

Слышался глухой стрекот двигателя, но свернуть на обочину было никак нельзя. Абсолютно. Силы кончались, ноги еле двигались свинцовыми оковалками в густом сиропе кошмара. Внутри все хрипло кричало: "Он раздавит меня!". "ААААА!" В итоге он упал в пыль, подняв жёлтое облако, которое тут же развеял голубой автобус, проехавший по нему, уже проснувшемуся и сидящему на кровати.

"Неплохо", - первое, что пришло на ум, а второе - что надо меньше есть на ночь. И раньше ложиться. Перед глазами еще маячил грязный бампер автобуса, плавно переходящий в непроницаемую тьму.

"Мур, мя", - кошка Скрепка радостно поприветствовала его, прыгнув на кровать. Потерлась мягким, теплым, комфортным боком о ногу. Стало легче. Спать больше не хотелось - естественно, из-за страха возвращения в тот сон.

Чашка кофе частично вернула радость жизни. Покормил кошку, оделся, обулся, захлопнул дверь (надо подкрутить замок) и юркнул в лифт, быстро нажимая кнопку, движимый осязаемым желанием ехать в одиночестве. Сосед, настойчиво махающий рукой, остался без внимания.

Вот так он и оказался на работе раньше обычного. Виной всему этот долбанный, голубой автобус.

Скобы для степлера закончились, и ему пришлось отправиться в кладовку. Они там точно есть, на второй полке слева. Насвистывая надоедливую, втершуюся в доверие популярную мелодию он привычно повернул ключом в двери кладовки и размашисто открыв дверь вступил с мягкого офисного ковролина на влажный, неровный камень едва не поскользнувшись.

Подняв взгляд, он почувствовал, как волоски на руках встали дыбом, а по спине пробежала льдинка страха. "Да уж, это поинтереснее автобуса будет", — вспорхнула робкая мысль.

В нос ударила коллекция ароматов: корица, цветы и запах теплого сырого воздуха. В ушах зашумела падающая вода. Галстук развевался на веселом ветерке.

За дверью, за которой обычно скрывалось техническое помещение с канцелярскими принадлежностями, бумагой для принтеров и баллонами питьевой воды для кулеров, открывался живописный вид иного характера.

Огромный водопад в виде человеческого лица и догоняющий караван погонщик со слоном – вот что видел со своей точки наблюдения испуганный маленький человечек с коричневым галстуком. В проеме двери.

Погонщик дружески махнул ему издалека рукой и поспешил за караваном. Слон удручённо брёл следом.

Захлопнуть дверь оказалось сложнее, чем открыть. Человек стоял, прислонившись к стене, с рукой на ручке закрытой двери. "Может, так и сходят с ума", - подумал он. "А вдруг это опухоль мозга?" Не самые очевидные мысли для человека, ведущего в целом здоровый образ жизни. Но поверх всех этих тревог пробился вопрос. Он возник подобно девушке на боксерском ринге между раундами, что грациозно вышагивает с табличкой: "А если я снова открою дверь, там будет кладовка?". Или водопад? Или кладовка?

Кладовка. Линии полок с коробками, коробочками, пачками и ведерками. На полу баллоны с водой. Он потянул воздух надеясь снова учуять приятный запах другого мира. Но нет, пришел привычный запах бумаги, пыли, сухих тряпок и чего-то химического.

Нужно ли уточнять, что человек неоднократно открывал и закрывал дверь кладовки? Его лицо при этом было настолько загадочным и напряженным, что другие сотрудники, уже начавшие работу, не могли не заметить этого.

Работа в этот день, само собой, разладилась. Как ни пытался он сосредоточиться, мысли неизменно возвращались к двери. Вернее, к тому, что скрывалось за ней. К концу дня он почти уверовал, что не сошел с ума. Насчет опухоли, конечно, судить не приходилось, но где-то в глубине души теплился зеленый, полный надежды огонек. И тут его осенило: "Надо вспомнить, как я подходил к двери. Что я делал перед этим? Может быть, я неосознанно, каким-то метафизическим образом сдвинул реальность и открыл проход? Бред какой-то... Хотя...

Итак, что я делал? Мне нужны были скобы для степлера. Я выпил чаю и пошел к кладовке. И все? Похоже, да. Человек прошел еще раз весь небольшой путь до двери. Вернулся.

Получается, ничего необычного, все ровно. Он уселся за компьютер, полистал документы, глядя сквозь них, думая, что они отвлекут.

Мысли о водопаде и странном запахе не давали покоя. Он решил пройтись еще раз. Вот выход из кабинета, вот коридор... Ой! Он запнулся о что-то на полу.

Прямо на стыке кабинета и коридора, там, где ковролин почти незаметно переходил один в другой у самого косяка двери, торчал небольшой металлический штырь. Его сложно было заметить. Человек коснулся его прохладной поверхности, попробовал пошевелить. Ничего. Тогда он надавил. Штырь легко ушел в пол. И через секунду так же плавно вернулся на место.

Он бросился к двери и распахнул ее. Кладовка. Вода, полки... Нет, это уже ненормально, пора домой... Точно! Я же ходил в туалет перед чаем, а потом за скобами... Подлетел к штырю, надавил – тот появился. И стал считать: один, два, три... Сколько там примерно прошло от туалета до кладовки? Остановился на трехстах шестидесяти секундах и нажал штырь снова. Вернулся к двери. Открыл. Свежий поток воздуха, смешанный с прозрачными лепестками, ворвался в коридор офиса. За дверью, в сгущающихся сумерках, звонко пели птицы, вдалеке угадывалось каменное лицо, овеваемое шумными потоками воды.

Он вздохнул и закрыл за собой дверь.

К сожалению, я могу только наблюдать этот прекрасный подводный пейзаж: медленно и вальяжно проплывающих мимо рыб, стремительных морских хищников, мелких рыбешек, стремглав убегающих от них. Но участия в этом мире не принимаю. Ведь я лежу, вытянувшись во весь рост, без малейшей возможности пошевелиться на дне в сверхзащищенной, прозрачной тюремной капсуле.

Она полностью автономна. Питание для меня поступает внутривенно, проблема с отходами решена бесконтактно. Работа капсулы, насколько известно рассчитана на срок заключения, но ходят слухи, что иногда процессы в ней завершаются раньше. В таких случаях заключенному грозит незапланированная смертная казнь.

Утром меня скинули на дно, и пока я еще являюсь любопытным наблюдателем. Болтаю головой насколько это возможно в моих стесненных условиях.

Очарованно погружаюсь в красочный хаос подводной жизни, как кубик сахара, растворяющийся в стакане.

Я еще пока считаю секунды, минуты, часы. Невольно, как и все, я погружен в ткань времени. В её яркие, твердо очерченные границы. Однако этого нужно избежать. Необходимо, чтобы понятие времени для меня перестало существовать. Иначе не переживу предстоящие десять лет статики.

Надо постараться поймать тот неуловимый поначалу момент единения с миром, слиться с ним, стать каплей в океане. Стать еще одним камушком на дне мимо которого скользит жизнь. Пусть этот камушек и лежит в прозрачной прочной капсуле. И тогда время перестанет существовать. Оно превратиться в один день — день погружения в статику и день выхода из нее. Жалкие 86400 секунд. Не десять лет, а эти крохотные секунды.

Я все это знаю. Потому-что не впервые. Всего два года удалось мне прожить спокойно на свободе, но мои привычки взяли верх, и вот я снова здесь.

В прошлый раз я отбывал наказание на вершине горы, безымянной для меня. У горы, конечно, есть имя, но заключённым оно неизвестно. О месте отбывания наказания знают только тюремщики, и даже им стирают память после выполнения приговора. После того как они забросят капсулу в неизвестность.

Капсулу установили вертикально, погрузив на четверть в снежную толщу, поэтому первое время создавалось стойкое ощущение, будто я стою на собственных ногах на самой вершине горы.

Меня ошарашил и воодушевил вид открывающийся с вершины снежного пика. Наивно думал, разве это наказание - наблюдать столь прекрасные пейзажи?

Но с каждым днем все вокруг блекло. Увядало. Умирало во мне. Постепенно я возненавидел этот мир. Ласковые блики солнца на снегах, вата туманов в долине, любопытные горные козы, заглядывающие в мою капсулу.

В тот момент, когда ненависть ко всему сущему достигла своего предела, ко мне пришло понимание. Я осознал иллюзорность бытия и обрел спокойствие. Я растворился, заставив себя исчезнуть. И тогда стало ясно, что в действительности не я, а весь мир заключен в этой капсуле.

Достаточно постичь одну простую истину через боль и неприятие, сломить себя и подчиниться идее о том, что ты находишься снаружи, а не внутри.

-- Ты сегодня опоздал, - мама констатировала факт с укоризной и нотками обиды в голосе. Хотя голосом это назвать можно было с натяжкой. Он рождался в моей голове, минуя слуховой тракт.

-- Извини, были дела.

-- Какой совсем взрослый ты у меня стал! - стартовали материнские песнопения. Я взглянул на нее с умоляющим видом. Заметила.

-- Ладно, ладно, уже и порадоваться нельзя. Что нового? - в коктейле голоса грусть смешалась с радостью. Я рядом. Я пришел. Я ее сын. Она моя мать. Частично.

Нового оказалось немало. Начиная с того, что я бросил учебу, нашел работу и решил жениться. А еще после свадьбы надумал переезжать из этого города. К жене. Но как это сказать матери? Вернее, с чего начать?

Подумал и вспомнив что в данный момент общаюсь не совсем с мамой сказал все по порядку. Как есть.

Минутное молчание. Вторая минута бежит по циферблату. Секундная черная стрелка рассекает белое полотно времени.

-- Я даже не знаю что сказать..

-- Мам, я обещаю что буду приезжать! Честно! Вот даже давай назначим..

-- Давно это происходит? Насколько ты меня выключил?

Теперь я удивлен и смущен. Чувствую как краска заливает лицо. Она догадалась.

-- Пара лет. Извини, мне нужно было сосредоточится. Учеба, потом понял что не получается совмещать. Она уже на шестом месяце кстати, и денег как ты знаешь много не бывает. Хотим пожениться до родов.

Сидя у ног мамы, я делился планами, фактами жизни и простыми истинами. Технология совмещения разума умершего с нейросетью существовала задолго до моего рождения. Теперь это обычное дело. Кладбищ больше нет. Вместо них - сады со статуями, оживающими при приближении.

Ты приходишь к умершему родственнику не на могилу, а к статуе и общаешься как ни в чем не бывало. Главное - не забывать, что это не совсем человек. Совсем не человек а частица разума когда-то живого человека.

-- Обещай мне, - произнесла она тоном, от которого я вздрогнул. Эта интонация. Я ее помнил. Такого не подделаешь. Так мама всегда говорила перед серьезным разговором, чья важность была неоспорима.

-- Мам, конечно, я...

-- Не перебивай! - хлесткой пощечиной-словом загорелись мои щеки.

-- Во первых, больше меня не выключай. Во вторых, приезжай хотя бы раз в месяц. В третьих, в четвертых и в пятых и далее, будь хорошим мужем и отцом. Уверена что ты поймешь как это сделать, но если забудешь знаешь куда прийти и у кого спросить. И не стыдись у меня спрашивать! Дай слово!

Облизал сухие губы. Посмотрел на фарфорово-белое лицо матери.

-- Хорошо мам. - твердо так сказал, что поверил себе.

-- Вот и отлично малыш! Ты у меня замечательный! Я горжусь тобой.

Мы еще поговорили о разном, обычно под этим подразумеваются воспоминания. Они захлестнули меня, закружили в танце образов прошлого. Подняли и понесли, как семечко одуванчика-парашютиста над весенним садом. Среди статуй чьих-то отцов, матерей, сестер, братьев и детей. В потоке памяти нет плохих образов. Время лечит. Оно исправляет все. Оно - лучший антидепрессант.

-- К отцу зайди, я думаю он будет рад. Только про меня ничего не говори. Его кстати перенесли, он во второй аллее справа.

-- Я знаю мам.