Мы сидели вокруг костра. Из семерых, что прибыли на это место для организации лагеря и знакомства с местностью, осталось четверо. Проводник – Муни исчез, Рита пропала, а Саша, ох его вероятнее всего нам было жаль больше всего. Относительно Риты, ещё теплилась надежда на то, что она жива, стоит дождаться утра, дождаться прибывших спасателей и мы обязательно найдём её, главное в это верить, а вот Саша, ох, Андрей видел, как озеро забрало его и в его случае оставалась вера хотя бы в нахождение его опухшего от воды тела, для успокоения семьи. Костёр мерно трещал в ночи, мы обступили его, каждый сидел, кто на чем, но, что определённо изменилось, так это, то, что мы сидели очень близко друг к другу, едва не касаясь. Каждому из нас было страшно, мы искали защиты, пусть не физической или душевной, в большей степени защиты для наших пошатнувшихся сегодня рассудков. Искры подхватывались дымом вместе с мельчайшими песчинками золы и завивались вверх, к звёздам.
Сказать по правде, я даже и не знаю сколько мы тогда так просидели. Длились ли наши посиделки час, два или гораздо больше, никто не следил за временем, каждый наслаждался спокойствием, и думается мне мыслями, о том, что не оказался на месте несчастных влюблённых. Я, сварил на всех чай, ромашковый, именно чай, не голую ромашку, коей люблю её пить сам, большинство людей не переваривают её в таком виде. В правильных пропорциях ромашковый чай творит чудеса, успокаивает нервы, начинает тянуть в сон, это было его время.
У Игоря закончился чай, он подошёл к котелку в центре лагеря, когда со стороны единственного свободного прохода к лагерю, послышался шорох. Все застыли, Игорь с чашкой в руках и половником полным ромашкового чая, Аня на рыбацком стуле с чаем в руках, я в своём излюбленном кресле-мешке. Андрей напрягся больше всех, за сегодня он был единственный, кто пережил большое количество переживаний и был непосредственно их свидетелем и участником. Его глаза расширились от ужаса, он ожидал нечто ужасное внутри своей души, пока сердце бешено колотилось, пока его рассудок собирал последние свои неразрушенные и не задетые тьмой части для последней обороны от сил неведомых и пугающих. В его душе теплилась надежда в одну простую вещь, что шорох, который они слышали издал дикий зверь. Любой, неважно который, волк или лисица, заяц или суслик, да даже если бы это была гадюка или медведка, он был бы рад каждому из них, или всем вместе, главное это было бы осязаемо и вполне способное для принятия его пострадавшим рассудком.
На свет вышел Саша. Да, да, именно Саша! Почивший член группы, поглощённый солёной водой этого не менее великого чем Большое Богдо озера. Шёл он, слегка пошатываясь, каждый шаг раздавался в ушах хлюпаньем, таким едва слышным, но каждый раз, когда этот звук доходил до ушей становилось не по себе. Каждый раз, когда хлюпающий звук разносился по округе меня передёргивало, по всему телу происходил нервный импульс, а вместе с ним и за ним, в частности, пробегали мурашки. Честное слова, своим боковым зрением я видел, как кружка чая в руке Андрея затряслась и заходила ходуном. Уже у костра, я обратил внимания, что Саша был весь белый, вероятно из-за подсохшей соли. Одежда стала слегка ломкой и стал слышен хруст, особенно уж у костра, она то тем более начала сохнуть на порядок быстрее нежели в прохладной осенней ночи. Ещё несколько шагов и он достиг нас. Никто не двигался. Стояла тишина. Я слышал бешенное биение своего сердца, слышал дыхание своих друзей, слышал, как в стакане Андрея всплёскивался чай, и слышал, как заговорил Саша.
Боги! Лучше бы я этого не слышал, мне никогда не забыть этого, и до сих пор порой этот эпизод является ко мне в виде ночных кошмаров, и было даже пара случаев слуховых галлюцинаций. Как такового и голоса то не было, он не был обычным, устрашающим, или грозным, изменённым от того, что в молодого парня, что-то вселилось потустороннее, нет, его голос был другим. Когда я его слышал складывалось ощущение похожее на звук, как будучи ребёнком ты дуешь в соломинку, торчащую в стакане с жидкостью. Да, да, именно этот звук, булькающий, звук выходящих пузырьков воздуха из полости полной жидкости. Этой полостью теперь, вместо стакана с содовой в детстве, служили его желудок и лёгкие, они были полны солёной водой, а как иначе быть желудку и лёгким утопленника. Честное слово, я хоть уже и говорил прежде, но вновь моё воображение играло со мной злую шутку. Каждый раз, когда я слышал этот булькающий звук я видел, как пузырьки воздуха поднимаются из уже опухшего с отмирающими стенками желудка, полного солёной воды. Поднимаются вверх, через трахею и пищевод, из лёгких, через горло и изо рта в наши уши. Каждый раз, когда он говорил помимо бульканья изо рта извергалась вода.
Он продолжал двигаться к нам. И теперь на свету костра мы могли его полностью разглядеть. Синий, опухший, с соляной коркой, засохшей на нём. Его кожа была бледно синей с белым соляным налётом. Первым не выдержал Андрей, и разве это удивительно? Его рассудок, так долго державшийся, и едва ли восстановившийся после утопления Саши, нет он не просто дал сбой, нет, его рассудок покинул его. Как бы это не было грустно говорить, Андрей сошёл с ума, тут же, в тот момент, как сперва услышал попытки Саши говорить, а после и увидел его бледную кожу.
Сперва Андрей атаковал Сашу, выбросил руку вперёд и ударом кулака в нос, повалил его на землю. Саша даже не пытался встать, слегка вертелся только и всего, при падении прилично забрызгал всё вокруг водой. После Андрей застыл. Прям в прямом смысле застыл на месте. В том положении, в котором он остался после удара Саши, в этом положении он и остался, на слегка согнутых ногах, с опущенными практически до земли руками. Понять, что он жив можно было только по вздымающейся тощей грудной клетке. Так прошло не много времени, минута, может две, в тот самый момент, когда Саша, или то, чем он теперь стал, забралось в наш лагерь, время замедлилось. Это стало похоже на то, как если представить время в виде жидкости, которая прежде спокойно текла, а теперь стала тягучей, как мёд, вязкой, как дёготь, таким стало время, и ещё более устрашающе смотрелось, и ощущалось, то, что все действия не были замедленны в этой вязкой жидкости, времени, все они были такими же, как и прежде. Андрей медленно, очень невероятно медленно закрутил головой, влево и вправо, и каждый раз казалось, что ещё пара градусов и всё, его шея переломится, но нет, каждый раз он не доводил эти лишние градусы и возвращался назад головой. При этом стойка его так и оставалась неизменной, но лишь до поры до времени. Следом он резко упал на спину. Он извивался, как змея, его спина резво выгибалась в районе лопаток, а сам он смеялся, истерически и пугающе. Я видел! Я видел, как он смеялся, повернув в мою сторону голову, он бешено вздыхал, не знаю сколько ударов в секунду билось его сердце, не мене сто пятидесяти это точно, с таким же темпом он при этом и дышал, и из его глаз лились слёзы. Без остановки. Его глаза, ещё одна вещь той ночи на ровне с попытками того, во что превратился Саша, говорить, навсегда запечатлелись в моей памяти. Его глаза, полные боли и страдания, непонимания и отрицания. В тот момент его рассудок вытолкнул личность Андрея из его тела в коллективное бессознательное, именно в тот момент, тот Андрей, которого мы знали перестал существовать. Но это было лишь начало.
Музыка! Вновь музыка наполнила мои уши, всё таже музыка, которую я слышал на верху у поющих скал, таже музыка, которую я слышал у странных приборов Муни, таже музыка, о которой рассказывал Андрей, которую он слышал на озере. Она не была прям точь-в-точь такой же, конечно, конечно же она отличалась, своими переливами и протяжностью, эта была более глубокой, думается мне, а даже если быть более точным, она проникала на много более глубоко нежели прежде, прямиком в самые недра человеческой души, если она для этого готова и приспособлена. Коей, к сожалению, не оказалась душа и психика Игоря. Ничего страшного не произошло, особенно на фоне произошедшего прежде, он всего лишь лёг на землю в позе эмбриона, зажал уши руками, и завопил, нечеловечески, совершенно другими частотами нежели мог так кричать человек. На самом деле, я долгое время рассуждал после, почему же на него эта музыка ветра произвела такое впечатление, кто знает, быть может, потому что он был обычным, тем из большинства, кто наполняет этот мир. Одним из тех, кто проживает свою жизнь, ничем не интересуясь и ни к чему не стремясь, тем, увлечения которого были приземлёнными и обычными, тем, кто был таким, как все, в отличие от нас с Аней. На Андрея уже ничего не действовало, его личности с нами не было, а мы с Аней, реагировали нормально, пока остатки Саши, продолжали ворочаться на земле. Музыка становилась громче, пока не появился он!
Я не знал изначально, что это был за зверь, но Господи, Он был величественен и внушал такой неестественный трепет. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного не перед чем, кроме изысканий природы, древних лесов или высочайших гор, плоских равнин и болотистых плоскогорий, нет, только величественные создания матушки-природы могли внушать такой благоговейный трепет в меня. Он был таким же зверем, как и все, с такими же пропорциями, как у правильных зверей, без дёрганных движений, нет, всё было естественно, за исключением Его внешнего вида. Да и во внешнем виде Его не было ничего страшного и даже череп копытного травоядного рогатого животного едва ли страшил, нет, он внушал как раз таки другое чувство в перемешку с иными его отличиями. Это было парнокопытное, на четырёх лапах, с густой шерстью, маленьким, как у зайца или оленя, хвостиком сзади и черепом вместо головы. Белёсый, не переливающийся на свету череп рогатого животного был вместо привычной головы, рога были прямыми утолщёнными снизу, они сужались кверху и в верхней точке смыкались друг к другу, оставляя небольшой зазор между собой. Ещё одно отличие, что я заметил, и что Его разительно отличало, и что я не заметил изначально, точнее не понял, что это Его отличительная черта. А именно, Его шерсть. Это не была шерсть, я называю Его шерсть словом “это”, потому что едва ли она была шерстью и лишь имитировала Его шерсть своим видом. Вместо шерсти у Него было степное разнотравье. Жёлтые высохшие, свежие зелёные, тёмно-зелёные, едва ли не синие, колючие и пушистые, травы степей, они заменяли Ему шерсть. Едва ли это можно было заметить издалека.
Сайгак, а это был именно он, точнее то, что его имитировало своим внешним видом, и что не поддавалось никаким объяснениям, неторопливо подошёл к границам лагеря. Границей нашего лагеря я считаю самый далёкий свет, что давал наш костёр. Как только я увидел Его, то сразу же встал и подошёл ближе к Ане, попятив немного назад, я понимал, что Игорь сейчас не в состоянии защитить свою любимую, и я как её близкий и давний друг обязан её защитить, она и не была против, взяв меня за руку. Сайгак неторопливо шёл по лагерю. Он щипал травы своей имитацией сайгачьей нижней раздвоенной губы и периодически обнюхивал территорию. Так же он неторопливо осматривался, каждый раз останавливая взгляд на каждом из нас. Неожиданно после его взгляда, Саша успокоился, и больше не предпринимал попыток встать, Андрей так и продолжал истерически смеяться, вероятно тут нечем ему было помочь, а Игорь перестал кричать. Наступила тишина. В конечном итоге Его взгляд остановился на нас с Аней, и Он неторопливо двинулся к нам. В тягучем замедленном времени и не менее тягучем и замедленном пространстве, Он рассекал их, выпадая из новых образовавшихся законов вселенной в этой области. Я на удивление был спокоен в отличии от Ани, она была на грани, я чувствовал это по её руке, но, опять же, моя рука позволяла ей быть только на этой грани и не выходить за неё, не теряя самообладания и расслоившегося от ужаса рассудка.
Буквально в четырёх метрах Он остановился. Остановился и начал смотреть на меня, своими пустыми глазницами, которые заменяли, я даже не знаю, что их заменяло. Я думал, что Он смотрит не просто на меня или в мои глаза, а именно так Он и делал, было ощущение, что Он смотрит внутрь меня, прямо в мою душу, неведомо для меня зачем, но ощущение было пугающим, похожее на ощущение, что за тобой кто-то наблюдает, вот на что это было похоже. Когда я смотрел в Его глаза, в глазницы, мне казалось, а может и не казалось, может так на самом деле и было, мне казалось, что я вижу вселенную, мириады звёзд в Млечном Пути, с гигантской, колоссальной чёрной дырой в центре нашей галактики.
После обмена взглядами, я медленно сел на корточки, прямо напротив Него, при этом не отпуская свою руку от Ани, я понимал, что это залог её здравого рассудка, тоненькая нить между сумасшествием и реальностью, обычная мужская рука. Я сел на корточки перед Ним, слегка протянул вперёд руку, и издал звук, не знаю откуда он взялся, он был не похож ни на что, и он взялся сам по себя из меня. Едва ли я смогу его объяснить, но всё же этот звук был где-то внутри меня, на моей подкорке, в моём бессознательном. Он опустил голову, после подняв её, двинулся ко мне, я не дрогнул. Приблизившись ко мне, я протянул руку ещё сильнее вперёд, без единого резкого движения. Всё было плавно, я не хотел Его испугать резкими движениями. Он дотронулся своим носом, точнее его имитацией, до моего пальца. Он был мягкий и тёплый, прям, как у живого существа! Я сделал ещё несколько аккуратных движений и начал гладить его. Сперва по носу, после по голове и боку. Он не был против.
По руке Ани я почувствовал, что ей стало легче, она уже так сильно не боится, повернулся к ней и только при помощи мимики своего лица передал ей безгласый, лишь видимый мимикой вопрос, она махнула головой в знак согласия. Теперь я мог её отпустить и немного вздохнул с облегчением, ситуация разряжалась и становилась спокойнее. Дальше, так же неторопливо, я достал из кармана сладкий батончик из орехов и мёда. Анемия, будь она не ладна, всегда заставляла носить с собой что-нибудь съестное, а уж лучше сладкое, то, что быстро даст глюкозу, а значит гемоглобин и кислород моему мозгу, иначе, как бывало, обморок. Мы стояли в паре десятков сантиметров друг от друга, Он терпеливо ждал пока я разворачиваю батончик, а после с удовольствие вкусил его, прежде обнюхав. Неторопливо, Он поглотил его в два укуса, медленно разжёвывая. В конце этого немого действия, лишь имеющего не зримый глас двух живых существ, Он вновь медленно махнул головой, развернулся, и направился за границы лагеря. Не спеша, лапа за лапой, Он двигался во тьму. Постепенно, чем ближе Он был к выходу, протяжная, свистящая музыка ветра, становилась всё тише. Музыка была с нами всё это время, она никуда не уходила, и постоянно присутствовала с нами. В конце, Он также растворился во тьме, как в ней прежде и появился. Незаметно смешался с ней. Вместе с Ним окончилась и музыка, а когда Он совсем исчез, я услышал уведомление в телефоне.