Осенний лист, яркий желтовато-багровый, с тонкими, отчетливо видными прожилками медленно прилетел на сырую землю. Клен отпустил свой последний лист. Именно кленовые листья ассоциируются с осенью, они – ее несменные символы. Своим дивным цветом лист разбавил черную краску ночи.
Здесь, в местах позабытых людьми, но не забытых природой, времена года могут плавно, без лишней спешки сменять друг друга. Их уходы и приходы никто не торопит, им никто не мешает. В таких местах и происходит все таинство Вселенной, незначительное для человека и скрытое от него.
Сейчас здесь прогуливался ноябрь. Дышал полной грудью, наполняя ледяным воздухом легкие деревьев и кустов…
И если не найти себя – как модно в современном мире, то понять себя и кого-то еще здесь было можно.
Возле старого, забытого всеми здания бывшего детского дома с единственным тусклым фонарем, стоял молодой парень. Взгляд его был устремлен в непроглядную темень. Черная кожаная куртка, в которую он вырядился не по погоде, сливалась с ночными узорами, как и его темные волосы. Издалека он был почти незаметным.
Парень был красивым. Высокий, спортивный. Глаза темные, глубокие как ночь, которая сопровождала его. Лицо с идеальными чертами, словно у артиста: большие глаза с пышными ресницами, высокие скулы, ровный прямой нос. Просто дьявольская красота.
Он делал небольшие шаги, шоркая по листве. Она сложилась в большие массивы, скомкалась с грязью, но еще не успела сгнить под тяжелой навесой из дождей, мряки, слякоти. Он слегка толкнул горсть листьев, и они разлетелись по сторонам. Ветер подхватил их и мягко и бережно перенес подальше от человека, так небрежно относящегося к ее Величеству – Природе.
Арсений зажег сигарету. Темнота немного отступила, ярко-оранжевый свет вспыхнул на несколько мгновений. Тонкой лентой рассеялся горький дым.
«Если бы я тебя не знала, я подумала бы, что ты идеален», – однажды призналась его подруга.
Умен, красив, умелый.
Арсений улыбался и говорил, что это так. Идеален, но не для всех. Смеялся, шутил и быстро уходил от разговоров о себе. А после уходил и от таких подруг.
Сто лет назад или всего пару месяцев назад его жизнь была точной такой же, а жил он по-иному. Он был другим. Что-то изменилось, переключилось. Теперь он взрослый, даже старый.
Дело не в глупых цифрах, к которым нас привязывают с рождения. Восемнадцать, двадцать один, тридцать пять…. Дело во внутреннем возрасте и самом настоящем. Поскольку дойти до взросления можно, будучи юнцом, а можно прожить и никогда не дойти.
«Я долго думал и искал. И осознав всю глубину бурлящей жизни, я огорчился и затосковал. И понял я как же везет на свете дуракам», – этот незатейливый стих он прочитал в детском доме. И тогда казалось, он уже и вырос. Дети не поняли его, а Тамара Петровна захлопала.
Но на самом деле вырос он только сейчас.
Хотя… А был ли он ребенком?
Детство? Да разве оно было… Все это детство, проведенное в детском доме, он задавался одним вопросом – почему? И до сих пор задавался им… Почему он такой идеальный, по словам его друзей, учителей, девиц, оказался никому не нужен. А в особенности человеку, который должен быть самым родным и близким. Он всегда стремился превзойти самого себя, чтобы доказать… Чтобы тот самый человек начал сожалеть, что оставил его. Его хвалили, влюблялись, ставили в пример. В этой гонке он никогда не был счастливым. Нужным никогда не был. Разве это детство?
Арсений выпустил клубок дыма.
Разве умным людям позволено забывать?
Все свое детство, до детского дома, он стер со всех клеток, хранящих информацию в голове. Как сдирают обои с покошенных стен, он содрал из альбомов своей памяти все, что касалось его детства. Он остался один и остался свободен. Благо детская память, защитившая его, спасла от мук воспоминаний.
Но вот взрослая пощады не знала. И Арсений помнил. Не все мог вырвать.
Длинный коридор с плохим освещением. Ламп там не было, тусклый свет раздавало единственное окно где-то в самом конце. Стены, выкрашенные в синюю краску в прошлом веке. Двери, плотные, тщательно закрытые, распиханные по двум сторонам коридора.
Арсений подошел к одной из таких. Рядом с ним был доктор. Глаза его были как стекло, непроницаемые и безразличные.
- К сожалению, никакой положительной динамики. Вам лучше прекратить эти встречи. Она становится только агрессивнее.
Он сказал это просто как факт, без капли сочувствия, сожаления, сопереживания. Просто вынужден был это озвучить и все. Никаких эмоций.
- Это последняя, – пообещал Арсений, даже не посмотрев на доктора. Он уставился в дверь.
Арсений солгал. Он будет пытаться еще раз. И еще. И всю свою жизнь.
Замки задребезжали и дверь отворилась. Доктор предпочел остаться там, в коридоре.
Палата с синими стенами, чуть темнее, чем коридор. На один тон. С маленьким окошком на самом верху с железными прутьями, как клетка. Посреди – единственная койка и стул.
Женщина, сидевшая на той койке, перебирала грязные и запутанные волосы, рассматривала их. На ней была серая рубаха из грубой материи.
Она повернулась и улыбнулась. Рассмеялась. Злобно. Ее взгляд мог зарезать быстрее, чем тысячи ножей, брошенных в его сторону. Она дико смеялась, выплескивая свою ненависть и брезгливость. Женщина резко перестала и усмехнулась, закатывая черные глаза.
- Ну, здравствуй, мама.
Арсений уже много раз пытался забыть. Он стоял посреди маленького городка, за сотни километров от психиатрической больницы и не мог прийти в себя. Он посмотрел в черное небо и вновь все это пережил и увидел те глаза. Смех разорвал тишину, хотя сейчас никто не смеялся.
«Придумайте лекарство от памяти».
Арсений выбросил сигарету и растоптал ее.
