Помню то лето так, будто оно было вчера. Меня родители отправили на дачу «подышать свежим воздухом», и я, конечно, катался на велике, купался в речке и ел малину прямо с куста. Но главная радость была у соседа и друга — у него стояла настоящая «Сега».

Представьте себе: деревенский дом, старый пузатый телевизор с крутилкой каналов, а к нему подключена эта самая Sega Mega Drive. Для пацанов из 90-х это был космос. Мы собирались там как на секретной базе, ждали, пока родители уснут, и включали магический экран с синим логотипом.

И именно тогда я впервые увидел игру, которая навсегда отпечаталась в памяти — Streets of Rage.

На тот момент мы не знали слова «битемап» или «геймдизайн». Мы просто понимали: это невероятно. Два героя идут по улицам ночного города и ломают лица всем, кто решит встать у них на пути.

Мой друг всегда брал Акселя — типичный герой боевика: джинсы, белая майка, красная повязка. Я выбирал Блейз. Да, та самая девушка в красном. И это не был выбор «для прикола»: она реально круто дралась и могла навалять врагам ничуть не хуже мужских персонажей.

Каждый уровень — как отдельное приключение. Подземки, бары, промзоны — всё нарисовано с любовью. И самое главное: музыка.

Я тогда даже не подозревал, что саундтрек в игре может быть настолько крутым. Юдзо Косиро написал настоящие техно-хиты, которые звучали так, будто мы попали в клуб будущего. Представьте: за окном обычная деревня, запах сена и шашлыков, а у тебя в колонках играет что-то, что по атмосфере ближе к «Киберпанку», чем ко всем нашим реалиям.

Эти биты будто задавали ритм дракам. Мы с другом сражались плечом к плечу, и под каждую мелодию казалось, что мы — герои фильма.

Даже сейчас, если включить OST Streets of Rage, я мгновенно переношусь в ту комнату на даче: старый ковер на стене, свет лампы, и мы орем друг на друга:
— «Бери курицу! Не трогай мою курицу!»
Потому что еда в игре лечила, и мы постоянно ссорились из-за этого.

Что меня поражает до сих пор — простота и гениальность игры. Никаких донатов, лишних сложностей или «сезонных пропусков». Просто бери джойстик и иди вперёд. Каждый уровень сложнее предыдущего, боссы бесят до зубовного скрежета, но именно это и держит.

И вот сидим мы два пацана, время идёт к ночи, родители зовут спать, а мы упираемся: «Ещё один заход и точно пройдём!» Конечно, не проходили — но каждый новый запуск был маленьким праздником.

Теперь я могу запустить ремастеры или даже новые части серии. Да, они красивые, современные, в них всё сделано «как надо». Но честно? Та магия осталась именно там, в 90-х.

На той самой даче, в летней комнате, где было жарко и душно, но нас это не волновало. Где мы шагали по пиксельным улицам, раздавая всем подряд, и где музыка звучала громче, чем пение сверчков за окном.

Streets of Rage для меня — это не просто игра. Это символ лета детства, свободы и дружбы. Символ того времени, когда мы верили, что любое приключение может начаться прямо здесь, стоит лишь вставить картридж и нажать кнопку «Start».

Мы проводили Юлю, потом ушел Максим. Веник и я, с трясущимися руками, шли молча. Дома я поужинал, налил чаю в свою любимую (железную эмалированную) кружку и уже хотел достать печеньки, но тут вошла мама.

– Держи, – она протянула вафли «Куку-руку». – Папа после работы тебе купил, чтобы голова лучше работала, когда уроки делаешь.

Мама улыбнулась и ушла, оставив меня потрясенного смотреть перед собой невидящим взглядом.

Уроки! Мне ведь надо делать уроки! Домашку завтра сдавать, а рюкзак остался в спорткомплексе! Мы так торопились оттуда сбежать, что никто даже не вспомнил про мои вещи. Посидев минут десять с «Куку-руку» в одной руке и остывающим чаем в другой, я решил, что расстроить родителей двойкой в дневнике я боюсь больше, чем еще раз столкнуться со слюнявым другом Антона. К тому же, было уже поздно, и они могли разойтись по домам. Где живет Антон, я знаю. Возьму у него ключи и заберу рюкзак.

Идея показалась мне сносной, и я пошел.

Если летом в наших краях солнце заползает за горизонт всего на час-другой в середине ночи, то осенью и зимой сумерки приходят в три часа дня. Сейчас было семь вечера, и если бы не фонари, шагать пришлось бы наугад, такая стояла темнота. А все из-за набрякших облаков, готовых упасть на землю унылой моросью.

До спорткомплекса я добрался быстро, почти бегом. Увидел свет в каморке Антона и сердце мое упало в живот, неприятно повиснув в районе пупка. Я уже думал вернуться домой, но потом прислушался – никто не орет, музыка не играет. Может, они все-таки разошлись?

Я подошел к двери – кто-то или что-то внутри стонало, будто раненое животное в капкане. Мне стало не по себе, как в тот день, когда я узнал о смерти дяди Андрея Макеева.

Но делать нечего, собрал волю в кулак и вошел. В помещении с игровыми автоматами было темно, только рассеянная полоска света из открытой двери каморки падала на кресла. За одним из них кто-то судорожно содрогался и рыдал.

– Антон, – позвал я, и стоны стихли. – Антон, ты здесь?

– Костя? – рыдающий голос из-за кресла принадлежал Антону, но узнать его было практически невозможно. – Костя, брат, не надо, не подходи. Прости меня, брат, прости, дорогой.

Новые рыдания и судорожные, беспорядочные движения.

– Костян! – позвал Антон жалобно.

– Я здесь, – слова вырвались сами собой. Я не мог не ответить, вы бы его слышали!

– Костян, прости меня.

– За что… брат?

– Я живой, а ты нет. Я выполз из того окопа, а ты остался лежать. Прости, братан, я не смог… – Антон опять разрыдался, затем глубоко вдохнул, всхлипнул и ударил кулаком кресло так, что оно отъехало сантиметров на тридцать. Он сидел, прижавшись спиной к стене и обхватив колени. Голову он спрятал в руках, торчала только макушка. – Ты не представляешь, как я хочу сохранить в себе человека, после всего, что мы с тобой повидали, не превратиться в животное. Как же это, СУКА, сложно! Почему все ТАК сложно?! Мы же были просто мальчишками. Я до сих пор твоей маме не могу в глаза смотреть. А она меня еще и утешает. Это я должен ее УТЕШАТЬ! – я вздрогнул от нового вопля и уперся спиной в дверь. – Я не могу, братан, не могу так. Зачем они нас туда бросили? И теперь вот опять…

Я чуть не упал, когда дверь позади распахнулась. Ввалились дружки Антона. Они еле стояли на ногах. Слюнявый держал подмышкой бутылку водки, а в руке – двухлитровую коробку виноградного сока. И вид у них был до крайности довольный. Они торопились к Антону в предвкушении, но увидев меня на пороге остановились, силясь сообразить, туда ли пришли.

Наконец, слюнявый понял, что они по адресу, и заорал во все горло.

– АНТОХА! Балыч!

– А ну пошли на хрен отсюда, – процедил я сквозь зубы, но меня, кажется, никто не услышал. В одну секунду во мне вскипела такая лютая ярость, что кожа, казалось, начала плавиться от ее жара и превращаться в сталь.

В тот момент эта троица олицетворяла всех синяков этого мира, всех алкашей и собутыльников, испортивших жизни своих семей, лезущих со своим зельем к друзьям и старым знакомым. Эта троица стала для меня всеми подонками, издевающимися над слабыми, избивающими восьмиклассников в лесу, не дающими проходу тем, кто не может дать сдачи. Они вызывали омерзение. Мне стало стыдно за то, как я испугался недавно, когда слюнявый на меня наезжал. Надо было тогда же раздавить этого слизняка, чтобы он не довел Антона до такого состояния.

– Я сказал, пошли вон отсюда!

В этот раз я прокричал во все горло. Меня заметили.

В глазах вспыхнули искры, в голове прозвенел колокол, мир пошатнулся, и я очутился на полу. Осознав, что лежу, я вскочил и собирался кинуться на слюнявого, но было поздно. Он уже летел головой вперед под моросящий дождь. За ним кинулись двое оставшихся, без остановки растерянно повторяющих: «Антоха, ты чего? Бала, перестань, это ж Славка!».

Закончив с дружками, Антон вернулся в спорткомплекс – лицо его было сухим и горячим, прошел в каморку и лег на скрипучую кровать. Сетка под ним прогнулась. Через минуту я услышал тяжелый храп. Убедившись, что Антон в порядке, я забрал рюкзак и вышел на улицу.

Морось лепилась к лицу, застилала глаза, лезла в уши. Она уже не казалась мне такой очаровательной, как в начале осени. Сегодня вообще все стало по-другому.

В пять лет я носился по дому и схватился за горячую печку, обшитую железными листами. Пальцы мигом покраснели, я отдернул их и в слезах побежал к маме. Кожа вздулась, кончики пальцев пульсировали. Выйдя из спорткомплекса, я почему-то вспомнил тот день. Мне будто снова стало пять лет, и я схватился за обжигающую реальность, все плотнее стискивавшую металлический обруч на моей шее.

Мне больше не хотелось смотреть фильмы, играть в автоматы, кататься на велосипеде и мечтать о ярко-малиновой Яве с серебристыми крыльями. Карина стала призраком, следом от дыхания на прохладном окне. Я увидел этот мир таким, каким его видели тысячи незримых взрослых, живущих со мной бок о бок каждый день. Я увидел его глазами Антона, прошедшего войну. И тоска пустила корни в моем сердце. Вязкое отчаяние, чувство безысходности подползали все ближе. Если ничего не сделать, они победят, заберут надежду на лучшую жизнь.

Испугавшись, я в одно мгновение обернулся в прочный кокон из прежних представлений об окружающем мире, которые мои родители старательно оберегали все эти годы.

Не сейчас. Еще слишком рано. Я должен выйти из этой битвы целым.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.

Привет, Пикабу! Это снова Анатолий.  В прошлых постах я рассказывал, как решил выйти из IT и запустить свой игровой клуб, про всемирный потоп, который чуть не угробил наш бизнес. А сегодня хочу поговорить о том, что объединяет почти всех, кто вырос без гаджетов в руках. Помните игру «пол — это лава»?

Тогда: железный «шар», фантазия и одно простое правило

Картина, знакомая многим: обычная детская площадка, вы с друзьями и одно железное правило — нельзя касаться земли. И вот уже старый добрый «шар» становится спасительным островом, качели — надежным утесом, а перекладины лестницы — последним шансом на спасение.

Главной технологией в этой игре была наша фантазия. Мы сами превращали песок под ногами в кипящую магму. Никаких спецэффектов, никаких очков, никакой музыки — только азарт и воображение. Эта простая игра учила нас оценивать расстояние, быстро принимать решения и, конечно, быть ловкими.

Лирическое отступление. В моем детстве, кажется, как и многих моих друзей, перед сном, когда ты не хочешь спать, единственным развлечением было смотреть в ковер. Сейчас это смешно, раньше - было правдой. Я в свое время укутывался под одеяло, что торчала только голова, и представлял себя пилотом космического корабля как максимум, или пилотом X-Wings из звездных войн как минимум. Как раз они в то время вышли в большой прокат. Ну или дошли до моего поля зрения. Не помню, на тот момент у нас уже был ««видик» или нет. Но первым «видиком» у нас был “ВМ-12” - очень крутой аппарат. Особенно мне нравилось его поднятие вверх видеокассеты.

В те года казался максимально крутым. Даже не смотря на то, что приходилось протирать головки или, включив “не ту кассету” отматывать ее на нужное место, чтобы не спалили. Молодой пытливый и гибкий мозг делал все правильно - ни разу не застал  в расплох.

Сейчас: та же лава, но с апгрейдом

Я часто наблюдаю за детьми на своей интерактивной площадке и вижу, как эта игра живет до сих пор. Только она эволюционировала. Представьте ту же детскую площадку, но теперь лава — не в воображении. Она действительно наступает.

Интерактивный пол под ногами начинает менять цвет, безопасные «островки» появляются и исчезают, а на стене тикает таймер. Теперь это не просто прыжки по лазилкам, а настоящий квест:

• Появилась логика. Лава движется не хаотично, а по определенному паттерну. Можно просто панически прыгать, теряя «жизни», а можно остановиться на секунду, проанализировать закономерность и пройти уровень без единой ошибки. Игра начинает развивать не только тело, но и мышление.

• Возникла командная работа. Часто я вижу, как один ребенок разгадывает паттерн и начинает руководить остальными: «Прыгай сюда! Теперь налево! Жди!». Они учатся кооперироваться, доверять друг другу и работать на общий результат.

• Игра реагирует на тебя. Пространство перестало быть пассивной декорацией. Оно стало партнером и противником одновременно. Оно ставит задачи, подбадривает и заставляет двигаться.

Пассивные качели и горки во дворе больше не могут конкурировать за внимание детей с телефоном. И чтобы оторвать ребенка от экрана, современная игра должна быть такой же захватывающей, как виртуальная реальность. И это не плохо. Это просто новый виток эволюции.

Мой личный фаворит: пинг-понг, в который играют ногами

Хотя у нас много разных игр, моя самая любимая — интерактивный пинг-понг. Это игра для двоих, где ты прыгаешь влево и вправо, а под ногами перемещается полоса-ракетка, которой нужно отбивать мяч.

Сначала всё просто: мячик летает медленно. Но с каждым ударом он ускоряется, и вот тут начинается самое интересное. Тебе нужно не просто успеть отбить его, но и заранее просчитать траекторию, чтобы переместиться в нужную точку. Это требует и реакции, и стратегии, и превращается в настоящий спортивный азарт. Я играл в нее со многими взрослыми — ровесники, чуть младше, чуть старше — практически у всех схожая реакция. Сначала некое отрицание, что за детский сад — мы взрослые (!). Потом азарт игры, потом непонимание почему я проиграл — просчитался, не учел траекторию полета, скорость движений. А потом — давай еще, запускай, хочу реванш! И, на мой взгляд, вот то самое ощущение азарта, детства, соревнования — стоит очень многого. 

Когда взрослые вспоминают детство

Но самое интересное происходит, когда на площадку приходят взрослые. Сначала — скепсис: «Это же детская ерунда, я слишком солидный для этого». Они стоят в стороне, наблюдают, анализируют.

А потом кто-то из детей затягивает их в игру. И через 30 секунд происходит магия. Взрослый мозг отключается, и включается внутренний ребенок. Солидные мужчины и женщины с горящими глазами носятся по платформам, кричат от азарта и радуются победам, как в детстве. Это похоже на машину времени, которая работает безотказно.

Что в итоге?

Детские игры изменились, потому что изменился мир. Но их суть осталась той же. И вчерашняя «лава» во дворе, и сегодняшняя на интерактивном полу — это всё тот же самый эффективный способ познавать мир, учиться думать, дружить и быть счастливым.

Мы просто дали старому доброму воображению новый, высокотехнологичный инструмент. И, судя по счастливым лицам и детей, и взрослых, это было правильное решение. Новое — это хорошо забытое старое. Буквально несколько месяцев назад я вспоминал свое детство — чудики, кэпсы, тамагочи.

Последнего, у меня как раз таки не было. То ли у родителей денег не было, то ли не хотели покупать — уже не узнаешь, но не было. Я нашел в продаже именно те тамагочи. Ммм…ностальгия. И, недавно, дочка сестры приносит «современный тамагочи» — те же яйца, но с другого боку. 17 сентября у моей дочери день рождения. Как думаете что она попросила как один из вариантов подарка - риторический вопрос ) И тут я понимаю как это забавно — история циклична.

Конечно же я не один такой, а что у вас не было в детстве, но было у сверстников ?

Грудь у Светки Евлоевой выросла раньше, чем у остальных девчонок из нашего класса. И пацаны это заметили. Они начали зажимать ее в дальнем углу класса толпой, запихивать руки под лифчик и щупать там до синяков. Не щупали трое: Саня Андреев, Витька Заварзин и я. Не знаю, почему к ней не лезли Сашка с Витьком, а мне это казалось как-то не по-мужски, не по-рыцарски. Однажды я даже заступился за Светку, когда ее довели до слез своими приставаниями.

На следующий день после уроков она взяла меня за локоть и молча отвела под лестницу, ведущую на второй этаж. Там обычно собирались ребята из старших классов, чтобы покурить, позажимать девчонок или рассказать матерный анекдот. Светка, краснея и смущенно улыбаясь, сказала спасибо, что я заступился и что она хочет меня отблагодарить. Потом она выглянула из-под лестницы, вернулась, взяла мою руку и засунула к себе под кофту.

Я остолбенел, залился краской и чуть не задохнулся от накатившей волны возбуждения. Светка смотрела на меня как-то странно, пока я держал ее мягкую, теплую грудь в стремительно потеющей ладошке. Потом прижалась ко мне, привстала на носочки (она на полголовы ниже меня) и в этот момент послышались тяжелые шаги по лестнице – спускалась завуч. Светка выдернула мою руку и убежала.

С тех пор я за нее не заступался.

Мне стало казаться, что ей нравится, когда ребята зажимают ее в углу.

Но речь не об этом. С того дня каморка под лестницей вызывала у меня нездоровые ассоциации. Когда я проходил мимо, каждый раз вспоминал Светкину грудь, упирающийся в ладонь твердый сосок, ее бешено бьющееся сердце и сбивчивое дыхание.

Однако, негласные школьные правила непреложны. Мы с Максом перешли в девятый класс, а значит, должны время от времени тусоваться под лестницей. Первое время мне было не по себе, а потом привык. Иногда Венерка приводил Юлю, и в такие моменты разговор не клеился. По крайней мере, у меня. Мне хотелось обсудить с друзьями Карину и то, как лучше ее завоевать (да, я все-еще думал, что девушек надо завоевывать, как непреступные крепости средневековья).

– Чтобы понять, подходит тебе человек или нет, надо посмотреть с ним кино, – важно поучал меня Веник в один из таких дней. – И не какую-нибудь муть, а настоящий фильм, типа «Счастливчика Гилмора» или «Криминального чтива». И смотреть надо не в кинотеатре, а дома, по видику. Если досидишь до конца и не захочешь после этого забить ее насмерть пультом от телевизора – это твой человек! – он самодовольно откинулся на пыльную спинку шатающегося деревянного стула и сложил руки на груди. Макс сидел на радиаторе, а я – на полу. – Поверьте мне, это закон. И кстати, он работает не только с девушками. Поэтому я с вами и дружу, парни. Помните, как мы первый раз вместе смотрели «Назад в будущее»? Все три части…

– Погоди, – Максим поднял руку, заставив его замолчать. – Хочешь сказать, ты смотрел «Криминальное чтиво»?

– Смотрел!

– Не гони! – Макс моментально вскипел. Он терпеть не мог, когда Венерка на ходу выдумывал, особенно, если это касалось кинематографа.

– Сам не гони! – Веник покраснел и подпрыгнул, вцепившись руками в коленки. – У меня дома кассета есть, ты сам видел!

– Это кассета твоего отца, а мама твоя на километр к ней не подпустит.

– Я смотрел, когда они на юбилей к тёте Нине ходили! – Венерка почти кричал и был похож на переспелый помидор.

– Ты тоже ходил, сам же рассказывал, как Ромка допил всё, что на столе в рюмках оставалось, а потом его вырвало на платье тёти Нины и его за уши оттаскали!

Венерик смутился, а его «помидор», посаженный на короткую шею, покрылся бледными пятнами.

– Ну, может и не в тот раз, но я точно смотрел.

– А как же твое обещание, что мы его вместе посмотрим, когда родителей не будет?

Теперь голова Веника походила на бледную редьку с торчащей во все стороны ботвой. А я в тот момент просто сидел и смотрел перед собой, практически не видя и не слыша друзей. Мое воображение рисовало прекрасную картину, как мы с Кариной смотрим «Замороженного калифорнийца», беремся за руки и понимаем, что созданы друг для друга.

– Стоит попробовать, – на автомате произнес я.

– Что ты сказал? – Максим уставился на меня, будто в первый раз видит.

– Венерка в кои-то веки прав. Это может сработать.

– Сомневаюсь, что Карина пойдет в гости к малявке, которого видит впервые в жизни, – разволновался Макс. – Чувак, она в десятом классе! Какой фильм ты ей хочешь показать? «Горячие головы»?

– О-о, это улёт! – хохотнул Венерик.

– Послушай, если хочешь с ней замутить, позови на дискач.

– Дискач? – это слово почему-то пугало меня.

– Да, и не на какую-нибудь детскую дискотеку до восьми вечера, а на взрослую!

– На взрослую? – я растерялся. План Венерки мне нравился больше.

Кто-то загоготал. Мы подскочили, выглянули из каморки и увидели Пашку Самойлова с дружками: Коляном и Толиком. Эти двое обрились наголо, обнажив шишковатые черепа, а у Пашки на голове еще оставалась растительность.

– Ну вы лохи, – сутулый Толик присел на корточки и посмотрел так, будто мы не лучше червей. – А этого жиробаса, чо, Венерка зовут? Ха-а! – он оскалился и сощурил крохотные глазки. – Ты сын винегрета что ли?

– А тебя как зовут? – огрызнулся разгоряченный недавним спором Веник. – Засранец?

Зря он это сказал. Туповатая ухмылка не сразу сползла с лица Толика, но, когда сползла, он рванул за улепётывающим Венеркой. Мы с Максом застыли, не зная, что делать.

– Валите, – мотнул головой Пашка, и мы выбежали из-под лестницы. – ТОЛЯН! – заорал он во все горло. – Иди сюда… придурок!

В этот день каморка под лестницей перестала у меня ассоциироваться со Светкой Евлоевой. Мы с друзьями пару месяцев обходили ее стороной.

До конца уроков Венерки не было видно. После школы я зашел к нему в гости, но он еще не возвращался. Вечером я пошел снова. Проходя мимо поворота в лес, я остановился – как раз выехала тонированная «нива». На заднем сидении, зажатый между Толиком и Коляном, сидел несчастный Венерка. Впереди курили и пили пиво из полторашки двое взрослых парней.

Веник вылез, увидел меня и отвернулся. «Нива» уехала, гремя подвеской и аудиосистемой, из которой кричал «Сектор газа». Я побежал к другу, развернул его и застыл. Мне одновременно хотелось догнать поганцев и избить их до полусмерти, и сказать что-то Венерке, чтобы ему стало лучше. Но подходящих слов не было. Пусто. Только кровь пульсирует в голове.

– Что они сделали?

Губа у Веника была разбита, щека и ухо опухли. Он не ответил. Просто толкнул меня плечом, проходя мимо, и нетвердой походкой двинулся в сторону дома.

Я еще немного постоял, глядя вслед Венерику, и тоже поплелся домой.

– Никита, – я поднял голову и увидел Юлю. – Привет! А что с Веником?

Я обернулся и пожал плечами.

– Долго рассказывать.

Юля укоризненно на меня посмотрела. Не любил я, когда она вот так пялилась, а потому выдал максимально короткую версию произошедшего:

– Знаешь Толика Фомкина?

Юля кивнула, нахмурившись.

– Венерка с ним немного повздорил.

– И что?

– И вот, – раздраженно выпалил я.

Юля помолчала, потом протянула мне рюкзак Веника.

– Держи. Он оставил сегодня в классе.

– Спасибо.

– Я волновалась за него. Да и в школе спрашивали…

Я покивал, как болванчик, понурой головой.

– Ну-у… – протянула Юля, – я пошла.

Голова болванчика на длинной шее снова пришла в движение.

– Пока.

Я махнул на прощание и… мы зашагали в одну сторону. До моего дома было совсем ничего, а вот Юле еще идти в центр.

– Тебя проводить? – я вдруг вспомнил про Толика и его компашку на «ниве».

Юля пожала плечами и загадочно улыбнулась уголками губ. Потом увидела, что я растерянно на нее уставился, и кивнула.

Минут десять шли молча. Наконец, ей надоело смотреть, как я ковыляю рядом, размышляя то о Венерке, то о Карине, то о том, как глупо мы с Юлей, наверное, сейчас выглядим, и она ускорила шаг. Теперь молчание разбавлялось ее сопением.

– А у тебя есть «Горячие головы»? – это было первое, что пришло мне на ум.

Юля, бежавшая немного впереди, ошарашенно обернулась с вопросительным взглядом.

– Кассета. Фильм. Комедия, – выпалил я.

Да когда она перестанет так на меня смотреть?! Казалось, у нее в арсенале сотни, если не тысячи до предела выразительных взглядов для любой жизненной ситуации. И они крайне редко повторяются, каждый раз заставая тебя врасплох.

– А-а, есть, кажется. Только не моя. Брат у кого-то взял посмотреть.

Она сбавила шаг.

– Хочешь, дам тебе ненадолго?

– Угу.

Остаток пути мы болтали о фильмах, актерах и любимых сценах. Простившись с Юлей, я отправился домой, снова и снова прокручивая в голове наш разговор.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.

Воскресенье началось не лучше и не хуже других дней. Обычное утро, но какое-то понурое и… стеклянное. Казалось, будто меня посадили под нереально чистый стеклянный купол, отрезающий от реальности. Особенно остро это ощущалось на улице. Может, из-за неподвижной бледно-серой пленки, размазанной по небу. А может, из-за застывшего и слишком прозрачного воздуха. Кроме этого, все было как прежде, пока мы с Максом не пришли в условленное время к Венерке, чтобы отправиться за кедровыми шишками и брусникой.

Он встал рано. Пошел в туалет, а потом задержался на крыльце, чтобы подышать свежим воздухом. Было почти по-летнему тепло.

Сережка Макеев – они с Венеркой жили крыльцо в крыльцо – побежал в дровяник, чтобы принести дров в баню и затопить ее. Мы все хорошо знали Сережку. В четыре года мы с ним даже дружили недолго. Он учился с Максом. Всегда был такой подвижный и любопытный.

Из дровяника Сережка возвращался как-то странно. Его лицо застыло в ужасе, а сам он без конца повторял:

– А-а… а-а… а-а… – будто ему было больно шагать.

Он проковылял домой, и через минуту выскочила мама Сережки. В цветастом халате, с растрепанными волосами, она большими шагами побежала в дровяник. Венерка хотел уйти или хотя бы отвернуться, но не смог. Его будто прижало многотонной плитой.

Так и не родившийся крик Сережки Макеева вырвался из груди его матери. За ним последовали раздирающие душу рыдания, такие, что Венерка и сам заплакал. Потом тетя Света, спотыкаясь и падая, кое-как добралась до крыльца, легла на нижние две ступеньки и взвыла, что было сил. На ее крик сбежались соседи.

Венерка не помнил, как вошел в дом и как его обняла мама, спрашивая, что случилось. Он не мог ответить – просто не знал, но понимание, что произошло нечто необратимое, уже поселилось внутри него.

Когда мы с Максом пришли, Венерка уже успокоился. Он искоса посмотрел на нас по очереди. Сегодня он не улыбался. Не было даже намека на его привычную смешливость.

– Дядя Андрей повесился, – сказал он сухим голосом.

Меня словно оглушило. Как повесился? Когда? Зачем он это сделал?

– А что случилось? – спросил я тихо.

– Да, спьяну он, – бросил Венерка. – Сережка с утра в сарай пошел, а он там…

Я повернулся к Максиму, но тот быстро отвел взгляд, стянул очки и утер глаза рукавом. Затем он посмотрел на нас с таким выражением, с такой глубиной и полнотой, что нам стало не по себе. Разве может подросток так смотреть на друзей? Тем более Макс. Он ведь буквоед, рационалист, скептик! Если он и участвовал в наших причудах в последние пару лет, то больше по привычке, а не потому, что ему это было нужно так же, как нам. Откуда же сейчас в его глазах столько огня, столько понимания и желания жить, разделить все это с нами?!

Макс ничего не сказал. Он как-то странно дернулся, будто хотел обнять нас, но передумал. Постепенно он стал прежним, потух, как отпечаток только что выключенной лампочки на сетчатке глаза в темноте.

Хоронили дядю Андрея всей улицей. Мы сидели у него на крыльце и слышали, как плачут женщины, тихо переговариваются и курят мужчины, бегают дети. Все это казалось нереальным, пришедшим из другого мира. Привычные разговоры не клеились. Мы затаились, притихли и старались не тревожить горе, опустившееся удушающе тяжелым одеялом на этих людей. Нам хотелось сидеть рядом, жаться друг к другу, чувствовать человеческое тепло в мире, где ребенок может найти обмякшее тело отца в пыльном и захламленном сарае. В мире, от которого нас ограждал тот кристально чистый купол. В тот день я впервые почувствовал, что эта прозрачная стена в любой момент даст трещину.

В обед дядю Андрея увезли, а мы поплелись его провожать. Шли в самом конце. Молча.

По дороге с кладбища Венерка спросил:

– А вы бы так смогли?

Голос у него был неровным, сдавленным.

– Как?

– Петлю на шею и… всё.

Я помотал головой – слова застряли в горле, а сил выдавить их наружу просто не осталось.

– Может и смог бы, – глухо ответил Максим после недолгих раздумий. Мы уставились на него с непониманием. – Просто бывают разные ситуации.

Лицо его посерело, глаза забегали, будто он встретился с чем-то пугающе огромным, что неотрывно следовало за ним долгие годы.

– Какие еще ситуации?

– Онкология. Когда моя тетка заболела, мама через день к ней ходила, и меня с собой брала, – он надолго замолчал. – Не знаю, как это у нее получалось.

– Что? – спросил я, а Венерка добавил:

– У кого?

– У тети Вали. Ей врачи сказали, что полгода не проживет. А она прожила, да еще и веселая такая была, когда мы приходили. Потом у нее ноги отнялись, дышать стало тяжело и… это… в общем.

– Думаешь, ей было бы лучше с собой покончить? – осторожно спросил я.

– Нет, нет, конечно, – испугался Максим. – Просто, как представлю, что со мной такое случилось. Смогу я так же, как тетя Валя, улыбаться, болтать с роднёй о всякой ерунде, зная, что мое тело умирает?

Макс остановился и очень серьезно на нас посмотрел. Ему было важно, чтобы мы поняли, что он пытается сказать.

– Это же страшно, – жалобно произнес он. – Я даже не представляю, как это страшно, знать, что вот-вот умрешь, и все равно жить! Сколько надо силы воли, сколько смелости, чтобы просыпаться по утрам, завтракать, говорить, думать. Когда я думаю об этом, мне кажется, что я так не смогу, что я сломаюсь, что меня раздавит эта болезнь еще при жизни, превратит в мокрую лужу, в извивающегося червяка, которому хочется еще немного пожить, который умоляет Бога, судьбу и врачей дать ему второй шанс. И когда все это крутится у меня в голове… короче, лучше уж сразу туда, – он указал на небо, а потом мотнул головой, и ткнул пальцем в землю, – чем осознать перед смертью, какой ты на самом деле слизняк, из какого жиденького теста ты сделан.

– Но ты ведь не болеешь? – испуганно спросил Венерка.

– Нет, – Макс тяжело вздохнул. Мне почудилось, будто он разочарован, что не смог донести до нас всю глубину смысла того ужаса, что поселился в его душе после смерти тети Вали. Он нерешительно посмотрел на меня, ожидая понимания, но я поспешно отвел взгляд. Я не хотел ранить друга, ведь на самом деле мне стало не по себе. В этот момент я впервые ощутил, какая невообразимая пропасть пролегла между нами.

Мне стало страшно.

Вечером было много пьяных. Мужчины, женщины, молодые парни. Все они тоже безумно боялись, и единственным способом подавить страх стала дешевая водка. Она же надела петлю на шею дяде Андрею.

Позднее я спросил папу, почему отец Сережки Макеева повесился. Он долго молчал, и в тот момент я почти понял, почти догадался... По выражению лица папы, по его внезапно опустевшим глазам. Мне практически открылась истина, недоступная другим шестнадцатилетним… Но мгновение это исчезло, испарилось, вместе с тем самым взглядом, и то недостижимое, от чего нас ограждали взрослые, ускользнуло от меня.

– Тяжело ему было. Сейчас всем непросто, – ответил тогда папа, и я больше ничего не стал спрашивать.

После поминок мы проводили Макса до дома. Нам не хотелось возвращаться на свою улицу, где до сих пор витал дух необратимости. Мы боялись признать, что в этой жизни бывает что-то «навсегда».

Венерка почти все время молчал или говорил невпопад. Но чем дольше мы болтали у подъезда двухэтажки Макса, тем легче ему становилось. Он даже начал улыбаться и шутить. Из соседней благоустройки вышла Юля. Услышав нас, подошла поздороваться. Ей уже рассказали про Макеевых, и она как-то сразу поняла, что не стоит говорить об этом. Поход за шишками и брусникой мы отложили до следующих выходных.

В лесу было сыро. Облака висели низко, зацепившись за макушки самых высоких елей. Мы решили действовать сообща. Выбрали три кедра, где темнело больше всего шишек, я забрался на них и стал сбивать. Юля и Веник собирали урожай в ведро, а Макс разводил костер. Набрав достаточно, мы принесли с ручья воды, закинули в нее шишки и траву, и поставили на огонь. Поварив с полчаса, вытащили шишки, с которых сошла почти вся смола, и повторили процедуру. И так несколько раз.

Продавать орехи было выгоднее, ведь они стоили дороже. Но у нас не было станка для шелушения шишек. Кроме того, мы посчитали, сколько их надо собрать, и поняли, что голый орех нам не так уж и нужен.

Закончив с кедрачом, взялись за бруснику и клюкву. У папы в гараже висели два самодельных комбайна из нержавейки. Их я отдал Юле и Венерке. Мы с Максом собирали ягоды вручную. Орудовать комбайнами было быстрее, но потом приходилось чистить бруснику от листьев и веточек.

Набрав достаточно, мы понесли все это богатство к поезду. Состав, шедший из Свердловска в Приобье нас не интересовал. В сентябре на нем возвращались из отпуска, а значит, без денег. А вот обратный поезд был нашей золотой жилой. Ехавшие с севера на Большую Землю люди скупили все наше добро, чтобы угостить родственников, друзей или коллег в той части страны, где такие крупные ягоды и шишки редкость.

Мы не могли поверить, что всего за один день скопили треть нужной суммы. Назавтра мы повторили процедуру, а когда мужик с кассетами привез заказ, у нас имелась вся наличность.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.