Не недели, не месяцы — годы
Расставались. И вот наконец
Холодок настоящей свободы
И седой над висками венец.
Печенье оказалось вкусным, а беседа занимательной. Я просидела у Ляськи еще часа два. Уходить не хотелось. Наверное, я соскучилась по общению, тем более по общению с другой женщиной. Ведь некоторые вещи можно обсудить только с представителями своего пола.
Идти домой, где никто меня не ждал, не тянуло… Но пришлось. Не могла же я остаться у подруги насовсем.
А наутро я поняла, что заболела.
Драло горло, из носа текло, а кости ломило так, словно они собирались расколоться на куски.
Я больше не страдала о загубленной жизни. Мне было плохо физически.
Я опять закопалась в плед, трясясь в ознобе. Проклятый вирус, кажется, вознамерился вогнать меня в гроб.
В минуту слабости не выдержала, написала Вику. Мол, умираю, мне так плохо, настал мой последний час. Приходи хоть проститься.
Он явился вечером. Залился трелью дверной звонок. Я пошла открывать.
Сопливая, всклокоченная, в горячке, едва ли я представляла собой привлекательное зрелище.
Впрочем, и Вик, в грязных джинсах и мятой футболке с пятном от кофе, выглядел, прямо скажем, не очень.
Он молча поставил сумки с продуктами.
Я неразборчиво что-то пробормотала. У меня просто не было сил на пикировки.
Я чувствовала, что он все еще в ярости. Он вообще был, мягко говоря, не отходчивый.
– Да нет, так просто ты не помрешь. Ты же живучая. Это будет длительный процесс.
– Разбери продукты. Где холодильник, тебе известно.
Я ушла в комнату, нырнула обратно в постель. Почему-то от его присутствия мне стало спокойнее и как-то легче.
Закрыв глаза, я слушала, как он копошится на кухне. Есть мне совершенно не хотелось. Да если бы и захотелось, я могла бы заказать доставку. Но чувствовать заботу было приятно…
Хотя если бы я пожелала, это мог бы сделать кто-то другой… Но сейчас мне совершенно не хотелось рефлексировать на этот счет.
– Может, тебе врача вызвать?
В голосе Вика ни малейшей нежности. Только какая-то сдержанная злоба.
– Нет… Спасибо… Не надо… Я как-нибудь так…
Он побыл у меня еще недолго, а потом ушел. Разговаривать нам друг с другом не хотелось. Всего остального, что обычно скрашивает досуг, как ни странно, тоже. Первоначальная радость от его визита прошла быстро, и я почувствовала, что он меня раздражает – буквально всем. Да и я раздражала его. Мы не вцепились друг другу в горло только потому, что я была больна. У меня не было физических сил на это.
Рядом с ним меня все время преследовало чувство какого тупика. Ощущая его как своего, как часть своей юности и даже часть себя, я не могла примириться с тем, что он – это он… Какая-то магия, сведшая нас вместе, больше не работала. И, наверное, он чувствовал что-то похожее, хотя мы это не обсуждали.
Как будто что-то кончилось… Что? Явно не гормональная подпитка, потому что наши отношения были выстроены не на этом.
Раньше нам было интересно вместе. А теперь я по-прежнему ждала его совета, мне было важно его мнение… Я бы сделала так, как он сказал, если бы он дал мне какой-то совет по поводу творчества. Но в то же время было желание впечатать его в стену.
Я знала про него так много, что уже не могла им восхищаться.
А мне было нужно восхищение для того, чтобы быть в отношениях с мужчиной. Нужно было чувствовать себя ниже его, глупее, слабее… Я вовсе не собиралась с ним соревноваться. Я же не виновата, что этот вечный вопрос социальной крутизны висел в воздухе, как сигаретный дым в тамбуре.
Словно мы оба вели в голове подсчет социальных очков, как в игре.
И кажется, сознательно никто не собирался тратить жизнь на эту гонку, действительно бессмысленную и нелепую, но подспудно оно все равно тлело.
Я доковыляла до кухни, соорудила бутерброд из принесенных Виком колбасы с хлебом. Откусила.
Но все же на настолько, не настолько, чтобы…
Я вернулась обратно в постель. Завернулась в плед. Закрыла глаза.
– Господи, пусть мне приснится кто угодно, что угодно, только не он. Я больше не могу о нем думать.