Гордимся тобой! Помним тебя!
Мой дедушка Саша умер, когда моя мама была маленькая. Мама практически ничего не знала о той военной жизни, которую прожил её отец. Он не говорил об этом.
Но мы, его внуки, знаем его подвиг! Спасибо тебе, дедушка!
Мой дедушка Саша умер, когда моя мама была маленькая. Мама практически ничего не знала о той военной жизни, которую прожил её отец. Он не говорил об этом.
Но мы, его внуки, знаем его подвиг! Спасибо тебе, дедушка!
Звание - младший сержант.
Должность - командир отделения 3 стрелковой роты 1175 стрелкового полка 347 стрелковой Мелитопольской Краснознамённой ордена Суворова дивизии, 4-й Украинский фронт.
Дергунов Павел Иванович
Призван в Советскую Красную Армию в сентябре 1943 года. Ему тогда было 19 лет.
Освободив Мелитополь и другие населённые пункты, полк закрепился и держал оборону в Крыму - Турецкий вал Армянского района. Оборону держали более четырёх месяцев - с конца ноября 1943 по 8 апреля 1944 года. Находились в так называемом "мешке" под постоянными обстрелами - впереди и сзади были немцы.
Ночью 5 февраля 1944 года немецкая разведка в количестве 6 человек подошла к переднему краю обороны и попыталась захватить боевое охранение. Дедушка вместе с командиром взвода и одним рядовым, не теряясь в этой напряжённой обстановке, выползли вперёд, залегли в укрытии (воронке от снаряда) и замаскировались. Когда немцы прошли на 10-15 метров вперёд, дедушка с товарищами с тылу открыли по ним огонь из автоматов и забросали их противотанковыми гранатами. Четырёх немцев убили, взяли в плен "языка" унтер-офицера, который дал ценные сведения. За это командир полка представил дедушку к награде "Орден Славы III степени". Орден был торжественно вручён 23 февраля 1944 года.
8 апреля 1944 года после тяжёлого ранения уволен в запас.
Помню, люблю, горжусь.
Орденская планка
Орден Отечественной войны II степени
Орден Славы III степени
Юбилейная медаль «За доблестный труд (За воинскую доблесть). В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.
Юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Медаль «Ветеран труда»
Юбилейная медаль «50 лет Вооружённых Сил СССР»
Юбилейная медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Юбилейная медаль «60 лет Вооружённых Сил СССР»
Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Нагрудный знак «25 лет победы в Великой Отечественной войне»
-
Орден Отечественной войны II степени
Нагрудный знак «25 лет победы в Великой Отечественной войне»
Медаль «Ветеран труда»
-
Юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Юбилейная медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Юбилейная медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
-
Юбилейная медаль «50 лет Вооружённых Сил СССР»
Юбилейная медаль «За доблестный труд (За воинскую доблесть). В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
Юбилейная медаль «60 лет Вооружённых Сил СССР»
Юбилейная медаль «70 лет Вооружённых Сил СССР»
-
Медаль Жукова
Медаль "Захиснику Вітчизни"
Медаль "Ветеран війни"
Не сохранились
Орден Славы III степени
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Нагрудный знак «Отличный Пулеметчик»
Нагрудный знак «Гвардия»
Воевал против фашизма, отстоял Родину.
Вечно живой в строю Бессмертного полка.
Этим майским днем в нашу страну приходит священная для каждого из нас дата. 9 мая отмечается праздник Победы в Великой Отечественной войне. Она длилась четыре года, с 1941 по 1945 год.
Казалось бы, не такой уж и большой срок, но события той войны коснулись каждой без исключения семьи в нашей огромной стране, которая на тот момент включала в себя 15 союзных республик и обозначалась на картах четырьмя буквами – СССР.
В день 9 мая мы обязательно вспоминаем о фронтовиках и тружениках тыла, которые прилагали нечеловеческие усилия, чтобы приблизить Великую Победу. Хочется верить, что подвиг этих людей никогда не будет забыт в нашей стране.
День Победы – один из немногих праздников, который любят и уважают практически все граждане нашей страны, независимо от национальности, возраста, политических взглядов и других различий. Он цементирует российское общество, как ничто другое.
Примечательно, что празднование Дня Победы было учреждено чуть раньше, чем произошло само событие – подписание немецко-фашистским военным руководством акта о безоговорочной капитуляции. Праздник учрежден указом Верховного Совета СССР от 8 мая 1945 года. Окончание тяжелой и кровавой войны, длившейся долгие 1418 дней и ночей, стало самым радостным событием в жизни многих миллионов людей.
К сожалению, фашизм, как оказалось, не был тогда истреблен навсегда. Поэтому сейчас России приходится снова бороться с ним на фронтах военной спецоперации, одной из главных целей которой является денацификация.
В этот особенный день в первую очередь хочется поздравить ветеранов той войны и выразить им свою благодарность за их мужество и стойкость. Жаль, что в 2024 году, спустя 79 лет с момента окончания Великой Отечественной, их осталось так мало.
Это день является праздничным не только для участников тех далеких событий, но и для каждого из нас. Ведь если бы не подвиг наших великих предков, большинство из нас просто бы не появились на свет.
С праздником всех нас, дорогие сограждане! С Днем Великой Победы!
Источник:
я живу здесь и каждый раз слёзы на глазах
я живу около края обороны, где остановили фашистов на юго-западе города
каждый год просто прихожу помолчать рядом с монументом в память
Полежаевский парк в Питере, рядом
Город салютует воинам Красной Армии, январь 1941, фото Бориса Кудоярова
Ленинградцы на перекрестке проспекта 25-го Октября (Невский проспект) и улицы Пролеткульта (улица Малая Садовая) слушают сообщение о начале войны с Германией. Фото Бориса Кудоярова.
Моряки идут на фронт по улицам Ленинграда, октябрь 1941, фото Бориса Кудоярова
Тяжелые танки КВ-1 выезжают из арки Главного штаба на площадь Урицкого (Дворцовую), 1941, фото Бориса Кудоярова
Плакат с призывам на защиту родного города на улице блокадного Ленинграда. Фото Бориса Кудоярова,1942 год
Разбор завалов после обстрела. Фото Бориса .Кудоярова, 1942
Сооружение огневой точки для обороны внутри города. Фото Бориса Кудоярова, 1941
Переправа на Невской Дубровке, фото Всеволода Тарасевича, 1941
Ладога. «Дорога жизни». Фото Бориса Кудоярова, 1942
После обстрела, улица Достоевского, фото Всеволода Тарасевича, 1941
Блокадный водопровод на Звенигородской улице, фото Всеволода Тарасевича, 1942
После обстрела, фото Всеволода Тарасевича, 1941
Литейный проспект, у дома 51. Фото Всеволода Тарасевича, 1941
Сбор урожая капусты у Исаакиевского собора. Сентябрь 1942, фото Бориса Кудоярова
Блокадные 125 граммов, осень 1941
Дети блокады, 1942, фото Бориса Уткина
Трупы умерших от голода на ленинградских улицах. Автор неизвестен
Трупы свозились на Волково кладбище. Весна 1942, фото Бориса Кудоярова
Несмотря на отсутствие в городе электричества, трамвай ходил все блокадные годы. Символ блокады. Фото Бориса Кудоярова.
Ленинградцы слушают сообщение по радио о полном снятии блокады. Стрелка В,О, Фото Бориса Кудоярова
Ленинградцы ликуют и встречают бойцов Красной Армии - блокада окончательно снята. 27 января 1944 года, фото Бориса Кудоярова
Ленинградцы закрашивают надпись на стене дома. Январь 1944, фото Бориса Кудоярова
Бумага/темпера, 33х23см
Все фотоиллюстрации - из открытых источников - https://waralbum.ru/
Я родился и вырос в Москве. Это мой любимый и родной город. Позже оказалось, что не единственный.
Теперь необходимо сказать о моем отношении к граду Петрову.
Впервые я попал туда в то время, когда он еще носил имя Ленинград. Да, я посетил стандартные места паломничества туристов, и вообще пробыл в городе около недели. Потом был повторный заезд с той же продолжительностью. Но тогда город меня не впечатлил. Он показался мне серым, холодным. И, да — скучным.
Второе знакомство с Санкт-Петербургом (тогда он уже вернул себе изначальное имя) состоялось много позже. И именно тогда я влюбился в него. Впрочем, это можно объяснить тем, что сперва я влюбился в своего чудесного гида — коренную петербурженку, настоящего знатока и ценителя города.
Тогда же, начав повторно изучать историю Питера и, в том числе, трагическую хронику блокады, меня, что называется, накрыло. Именно историей блокады.
Помимо прочего, известно, что в городе съели всё, что было возможно, в том числе домашних питомцев: собак и кошек. И после войны специальным эшелоном завезли в город множество котов и кошек из тех мест, где они водились в изобилии, чтобы те очищали город от расплодившихся крыс и мышей. И ныне на улице Малой Садовой, там, где она вливается в Невский проспект, установлены два памятника: коту Елисею и кошке Василисе.
А еще среди питерцев живет легенда, передаваемая из поколения в поколение, а так же с удовольствием пересказываемая гостям. Суть ее состоит в том, что в блокадном Ленинграде в одной семье жил кот, которому посчастливилось не быть съеденным, и который ловил мышей и крыс и приносил их своим хозяевам. Семья оберегала его от покушений, а добычу его варили и ели все вместе, таким образом, выжив в самую страшную блокадную зиму 1941-1942 годов.
Честно говоря, я не слишком верил в эту легенду. Да, она красива, но, на мой взгляд, не правдоподобна. Впрочем, на то она и легенда.
Шло время. И наивная легенда, как семечко, брошенное в благодатную почву, проросло. И мне вдруг нестерпимо захотелось, чтобы эта легенда, в том числе бесхитростно и безыскусно изложенная в Сети, обрела настоящую плоть. Пусть даже в виде литературы.
Я часто говорил себе, что, если бы стал режиссером кино, то непременно снял бы фильм о подвиге Ленинграда и его жителей. И показал бы всё — и страшный быт, и ужасы бомбежек и обстрелов, и ленинградцев, тех, кто не сдался, и, даже умирая, продолжал сражаться и работать. Режиссером мне стать не довелось. Но я все равно решил создать свой памятник тем людям — маленький, но свой.
Я твердо убежден: в 1941 году мою Москву собственной грудью защитил Ленинград. Пожертвовав собой.
Стой же вечно, еще один мой любимый город.
Ленинград.
Санкт-Петербург.
Вот ссылки на рассказ «Девять жизней Василия Бугрова», для Пикабу он слишком велик:
Атака захлебнулась и остались,
На берегу лишь те, кто распластались.
Кто от Москвы, с парада в сорок первом,
Вернуться к матери мечтал, живым и целым!
Мечты сбываются, но видит Бог, не все!
И не всегда, как мы хотим - во всей красе!
Переправлялось через Вислу нас пять рот,
Но не доплыл по нашим меркам целый взвод!
Враг огрызался плотным шквалистым огнём.
Враг испугался, что плацдарм мы отобьём.
И словно страхи прочитав их, наш комбат,
Нам крикнул: «Братцы! Отомстим за Сталинград!»
Бросок последний был кровавым! Я в прыжке!
В траншею к немцам сиганул, держа в руке,
Бутылку смеси, где фитиль уж догорал.
Такого фортеля, фашист не ожидал!
Плацдарм стал нашим. С подпалившимся лицом.
Я пред комбатом, как пред Господом творцом.
Тот из кармана своего достал часы.
«Тебе за подвиг, - он сказал. – Дарю! Носи!»
С праздником Победы! Это был самый любимый праздник моего дедушки Василия Михайловича Сигули. Когда дед вышел на пенсию, а мне было лет семь, они с бабушкой почти каждый день приезжали к нам в гости и гуляли со мной и младшим братом в Тропарёвском лесопарке. Дедушка много рассказывал... Его уже давно нет, а эти рассказы я записал - частично по памяти, частично расшифровав запись с диктофона - и включил в свой роман "Планктон и Звездочёт". Приглашаю Вас почитать фрагмент, вспомнить наших ветеранов и их подвиг. Повествование ведётся от лица выдуманного персонажа Планктона Антоновича Бронницкого (который отчасти напоминает меня), ФИО дедушки не изменены.
Он ворочался на диване и всё больше проваливался в воспоминания: новая квартира в Тёплом стане, летние каникулы в школе, дедушка вышел на пенсию – они с бабушкой стали приезжать почти каждый день и подолгу гулять в лесу с Планктошей и его братом. Бронницкий – второклассник, уже почти взрослый, руки в карманах, – степенно шёл рядом с Василием Михайловичем и просил рассказать про войну. Планктон Антонович любил военные фильмы, интересовался историей и обожал дедовские рассказы.
– Дедушка, а вот как ты воевал? – спросил мальчик.
– Ну я же тебе уже рассказывал, – отвечал Василий Михайлович. – Да не очень я, милый мой, люблю это, знаешь. Вот те, бывает, что по встречам ветеранов, которые – весь пиджак в орденах, или вот даже по телевизору – есть такие. Вот, значит, любят рассказать, только, как бы это… ну, он, может и на фронте-то не был: в тылу, примерно, просидел или снабженец… А кто фронтовик настоящий, кто вот был, прошёл, так сказать, тот стало быть, знаешь… тяжело вспоминать.
Планктон Антонович перевернулся на узком и жёстком чужом диване, обнял вышитую подушку. Он знал, что нужно пройти эти формальности, разговорить деда – и тогда истории о войне польются широкой рекой, одна невероятней другой. Он приготовился ждать, набрался терпения и даже немного схитрил.
– Дедушка, а ты солдатом был или командиром? Или, может быть, разведчиком?
– Я, милый мой, служил связистом при ракетном дивизионе. Это, знаешь, «Катюши» – назывались так… Грузовик, на нём направляющие – вроде как рельсы такие, и снаряды реактивные. Так их солдатики прозвали, значит – «Катюша». Ласково. Мощное оружие: немцы, знаешь, их боялись, ой-ой-ой. Как начнёт, так земля дрожит! И так, знаешь: «виу, виу» – снаряды летят, воют... Жутко так воют. Страшное оружие было, наши «Катюши».
Планктоша прекрасно знал, что такое «Катюши»: огненные стрелы в чёрном небе, их часто показывали в военных фильмах и хрониках к годовщине Победы. Он очень серьёзно, со знанием дела кивнул.
– Их сначала на ЗиСы ставили: грузовик такой, отечественный, – продолжал Василий Михайлович. – Потом американский «Студебеккер», вот так вот. Вот то хорошая машина была: мощная, как говорится, надёжная. И у каждой «Катюши» расчёт: командир, значит, наводчик, водитель и заряжающие. А я был связист при дивизионе, вот.
– Командир «Катюши», он ручку крутит. Такая катушка у него эбонитовая с рукояткой, значит, и он её крутит – каждый круг контакт замыкает и ракета, значит, срабатывает. Уходит ракета, улетает. Шестнадцать кругов, так вот, потому как шестнадцать снарядов было. Бывает, что медленно – чтобы немца извести, потому как сидят и ждут, а бывает, что подряд, быстро-быстро. И потом, значит, ещё круг – на холостой поставить. Прислали нам одного командира: лейтенант молодой. Старого командира убило, значит – погиб он. Хороший был командир. Прислали молодого, и он, значит, забыл на холостой поставить. А ведь, как говорится, осталась шестнадцатая направляющая на контакте. И вот, значится, заряжающие стали ракеты ставить, так вот, заряжать по одной, и когда последнюю ставили – сработала. И двое у нас заряжающие пропали… который снизу, примерно, его огнём убило: из ракеты, из сопла. Сгорел, сапоги только остались. Второй, должно быть, зацепился. Улетел с ракетой той. Мы точно того не знаем, рукавом может или ремнём… но мы поискали его и не нашли. Ну, не очень, конечно, далеко искали – к немцам же мы не пойдём его искать всё-таки. Но поискали. Погибли заряжающие, вот так вот, двое.
Планктон на всякий случай хихикнул, хотя не был уверен, что дедушка шутит.
– Я был связист при гвардейском ракетном дивизионе, – продолжал дед. – Я провод тяну: катушка у меня с проводом на спине, так вот, и я должен, как говорится, обеспечить связь с командным пунктом. Побежал по линии, пошёл; катушка – на спине, на ремнях, и провод разматывается, вот так вот. Тяжёлая катушка! И если обрыв, значит – то это… связист тоже бежит и должен я, стало быть, тот обрыв найти. Так ведь то война, там, милый мой, знаешь… взрывается, стреляют, боже ж ты мой! И обрыв, он часто бывает. А связист, я должен связь обеспечить, значит, чтобы командир мог всегда с НП связь иметь. НП – так у нас, к примеру, наблюдательный пункт назывался.
– Понятно! – подтвердил Планктоша. Он старался не перебивать дедушку, не прерывать волшебство.
– Раз так вот, лето… побежал я, стало быть, искать обрыв… по линии, значит, пошёл. И вот, как говорится, только отошёл – вдруг «Тигр» на опушку, из-за леса. Танк немецкий. А батарея наша стрелять готовились. Там, знаешь, взрыватель повернуть нужно. Когда, примерно, на марше, чтобы случайно не взорвались, так то – без взрывателя. Как заряжать, то взрыватель повернуть нужно, перед стрельбой. И вот «Тигр» прямой наводкой, и снаряды – того… сдетонировали снаряды. И вся батарея взлетела на воздух, ёшь такое. Один я остался.
– Дедушка, а что значит – «сдетонировали»? – осмелился спросить Планктон Антонович.
– Ну это, знаешь, как тебе объяснить? Когда один снаряд взорвался, значит, а другие рядом тоже, по воздуху. Взрывная волна, ёшь такое… Один снаряд рвётся, а вокруг другие тоже, вот так вот, взрываются, потому их взрывной волной сотрясает.
– Понятно! А тебя не ранило?
– Нет, тот раз не ранило.
– А другой раз ранило?
– Ну, так снайпер меня… Немец. Шёл по линии, по-над оврагом, а там, значит, снайпер где-то. И стрельнул, ёшь такое. В голову целил, но не попал… царапнула меня пуля только по голове… так, сшибло пилотку и кожу поцарапало, вот так вот, на макушке. Шрам вот… сейчас лысый стал, три пера, как говорится, осталось: шрам видно. А вот раньше, знаешь, кучерявый был, ёшь такое. Галстук, милый мой, на танцы в клуб, вот так вот, как говорится, костюм… ходили. На танцы ходили, на праздник, вина тоже выпить – знаешь: шумел камыш, как говорится. Так упал я, прыгнул в ямку, вот так вот, лежу, кровь течёт… макушка, царапина там, а в глаза течёт. Немец, повезло: не разрывной, а вторая уже разрывная. В катушку попал, вдребезги. У меня катушка же на спине. Разорвало, конечно, вдребезги. Так лежал до темна. Особист мне говорит: ты сам катушку стрелял, как говорится – вредитель. А повезло, что разрывная: у меня разрывных нет. Вдребезги. Я и говорю: как сам, у меня же нет разрывных. Так вот, как говорится – повезло.
Планктон Антонович завороженно слушал деда. На секунду он открыл глаза: было темно и хотелось пить, но поставить рядом с диваном кружку с водой он забыл, а встать не было сил. Облизав пересохшие губы, Бронницкий провалился обратно в сон. Они вышли на огромную поляну, почти поле: из-за леса надвигалась тяжёлая туча, жужжали насекомые, брат шёл за руку с бабушкой. «Повезло, что этот мелкий не мешает!» – подумал Планктон Антонович.
– Контузило меня другой раз, – продолжал дед. – В окопе, вот так вот. Взорвался снаряд, рядом совсем, за бруствером, а я в траншее, засыпало меня, значит. Я этого даже, как говорится, не слышал. С головой, только рука торчит. Я того не помню, конечно. Товарищи говорят: рука торчит, по руке меня и нашли, значит, и откопали. Повезло так-то! Откопали меня: звенит в голове и не слышу ничего. В медсанбате лежал, вот так, недели этак три или, может, с месяц. Я с тех пор, знаешь, и не слышу даже на левое ухо. Вот сколько лет прошло.
Планктоша прекрасно знал, что дед слева глухой, и даже иногда этим пользовался.
– А это твои фронтовые друзья тебя откопали, да? Вы, наверное, сильно дружили с фронтовыми товарищами. А как вы Новый год отмечали? И день рождения?
– Дружба? Да что ты, милый мой! – засмеялся Василий Михайлович, – какая дружба! Прислали вчера, Иван он или Василий, а завтра его, примерно, убило. Нет, милый мой, не отмечали мы день рождения. И по имени редко кого. Связисты – так мы, конечно, знали друг друга, а если пехота – то нет. Был у меня товарищ – Мишка, вот помню. Связист он тоже, как я. Он, знаешь, винт нашёл от «Мессершмидта». Самолёт немецкий сбили наши, как говорится, и винт нашёл, выплавил ложку. Мишка выплавил: винт – он плавится легко. Ложку такую, знаешь, большую, огромную такую ложку, вот так вот. Черпак, можно сказать, сделал. А едим мы как? Из котла одного едим, вкруг костра сидим и каждый по очереди черпает, горячее: в животе хорошо сразу делается. И Мишка как черпанёт… В общем, сказали ему, подобру-поздорову: через раз черпай огромной ложкой своей, так вот.
– И убило Мишку. Шли по линии лесом: осень, мы вдвоём, и обстрел, значит. Миномёт. Оно, знаешь, когда мина летит – она свистит. Слышно её, можно сказать, спрятаться успеешь: в ямку прыгнуть, в овражек, вот так вот. Но если мина прямо на тебя летит – то не слышно. Я в канавку прыгнул, слышу: разорвалась мина. Об ветки мина вдарилась, об дерево, и разорвалась. Вышел, а Мишка сидит, в небо смотрит. Осколок маленький в него попал, прямо в сердце. Крови нет, не видно: под нагрудный карман попало. А в небо смотрит, как живой, глаза открыл. Убило Мишку, вот так вот.
– Дедушка, а как вот по лесу ты так ходил, чтобы не заблудиться? Это так страшно, один в лесу! И ночью?
– По лесу я очень точно ходил, по азимуту, милый мой. У нас ведь в деревне как – приборов нету. Это с детства. Ну, может быть, в сотню метров выходил: ошибка сто метров, по компасу. Звёзды если или, примерно, луна. А зимой, бывает, идёшь, провод тянешь. Холодный, голодный… мать честная! Солдатики, мочи нету! И ночь, и холод, то вот, например, в овраг провалишься, чтобы снегу поглубже… Распихаешь его, снег, начинаешь вкруг себя толкать, распихивать: нора получается, можно сказать. Берлога, вроде того. И провод подожжёшь: горит… обмотка горит провода, а снег, значит, плавится помаленьку, вот так вот. Нагревается, а коптит сильно – обмотка коптит, значит. На стенах корочка так вот ледяная получается, потому как огонь – от нагрева. Горит обмотка, дым, и стены, вроде того. И поспишь там с час, может быть, около часу, в норе этой надышишь, и вроде даже будто тепло. А выйдешь, и дальше пошёл с катушкой, линию тянешь.
– Голодные, холодные… мать честная. Солдатики. Обмундирование на полгода выдали. Комплект: на лето или, стало быть, на зиму – тёплое. Вши: вшивые были, можно сказать, прости господи. А и то, банно-прачечный комбинат был, приезжал. Раз в месяц, примерно вот так вот приезжал. Баня, а одежду всю сдали: санобработка. Стирали одежду, от вшей, знаешь, обработали. Выдали одежду: мокрая, керосином так пахнет. Летом, так оно ничего, хорошо даже, а зимой – холодно, мокрая, можно сказать, одежда, и сохнет день или даже более того, вот так вот. Мокрый, холодный, ой-ой-ой! Зимой не любили мы того.
Чёрная туча постепенно приближалась, заполняя весь горизонт. Воздух стал неподвижен, насекомые и птицы замолкли. Вся компания медленно спустилась по склону к ручью, гордо именовавшемуся рекой Очаковкой. Два года назад Планктоша, ещё дошкольник, наловил здесь в воде полную литровую банку пиявок, которую принёс домой. Мама поставила банку на балкон, а утром она оказалась пустой – мама объяснила, что все пиявки выбрались, спрыгнули с 11 этажа и уползли домой, обратно в ручей к своим друзьям и детишкам.
Дед продолжал:
– То в Восточной Пруссии уже были. Тянул я провод через кладбище – на кладбище, значит, попал. И артобстрел! Снаряды летят, мать честная: всё рвётся, земля гудит! Не дай бог! Снаряд, знаешь, он два раза не попадает в одно место. В воронку я прыгнул, так вот, спрятаться, а гроб развороченный и мертвец, понимаешь. В могилу снаряд попал и разворотило, а я спрятался. Мертвец, знаешь, он не страшный, покойник. Живые страшные, а мёртвые – не страшные. Прижался к земле, в могиле той, лежу с покойником тем, значит, в обнимку, как говорится, пока обстрел не кончится.
– Дедушка! – не смог удержаться Планктон. – Ну как же не страшные! Мертвецы, они очень страшные! А ты видел фильм про зомби?
Деда было не остановить:
– Окружили мы немцев – в окружение они попали. В начале войны, так, знаешь, они нас, а тут мы их, как говорится: окружили немцев. Дивизион наш перебрасывают через поле, на позицию. Поле, вот так вот, трава высокая, и светомаскировка, потому как к вечеру уже, темнеет. Можно сказать, чехлы на фары такие, чтоб немцам свет не видно, щёлочка только – дорогу чуть посветить. Вдруг в траве вроде пробежал кто, не то человек, мы ж того не знаем точно. Может, и немцы. Повыпрыгивали из машины, ну и стрелять, и стрельнули. А темнеет уже и не ясно, где что. Водитель наш тоже с оружием на ту сторону вышел, ну и стрельнули: может решили, что немец, а может с перепугу. В челюсть ему попали: хрипит, кровь, мать честная! Сами же и попали, потому думали – немцы. Умер он потом, вот так вот, жалко его.
Планктон удивился: как же можно было в своего, русского стрельнуть? Но ничего не сказал.
– А немцы пошли прорываться, из окружения прорываться. Только патронов у них нету: кончились. Потому как окружение: цепью идут и не стреляют, а патроны кончились. Я стрелял – не знаю: попал, не попал. Упал немец – убил его или, может, ранил, или же он спрятался. Я того не знаю. Может и убил, а может – и нет. Танки нам прислали, два танка: они их подавили. У немцев патроны, снабжение кончилось, и ничего они не могут, как говорится, против танков. Вернулись они, гусеницы: грязь, кровь, мясо – мать честная! Намотали, подавили они немцев, вот так вот. Страшное дело.
– А день Победы? – Планктон решил перевести тему, ему действительно стало не по себе.
– Победа? В Кенигсберге войну закончил Третий Белорусский фронт наш. Бои тяжёлые за город были, форты там кирпичные. Здоровые, старинные форты, лет им наверное сто, но этого точно не скажу – не знаю, как говорится. И каждый дом – то мы их прогоним, то они нас. И как раз я на командный пункт пришёл – линию провёл, значит. И немцы в контратаку пошли, вот так вот, и отбили наших, а мы в подвал попрятались. Попрыгали, как могли, значит. Спрятались, как говорится, схоронились. Но немцы гранаты кидать, нас, так вот, закидывать, в подвал. А провод: нет обрыва… целый провод! И командир, как говорится, командует «Катюшам» стрелять по нам. Ох, мать честная! Страшное оружие, «Катюша». Прям по нам, поверху. Завалило немцев, значит, а мы откопались. Откопались потом, вот так вот. Повезло.
– Я на органе играл. Это, конечно, уже после, когда немцы эвакуировались уже. Ходили везде, проверяли, и церковь – кирха по-ихнему: орган, трубы такие. Большие-большие трубы и клавиши белые. Я двух солдатиков – меха качать, а сам по клавишам. Музыка такая: красиво, знаешь, как оно. В кирхе оно так мощно очень звучит, можно сказать, грандиозно. Очень красиво! Мы взорвали, конечно, потом. Взрывчатку заложили и рванули. Ух, трубы эти летели, так вот – орган. А немцы машины побросали, весь порт: грузовики, машины, техника. Тысячи, тысячи… Катались – нажмёшь стартёр… Бензина же нет, вылили немцы… Бензин, милый мой, тогда у нас двух видов был. Ты и не знаешь теперь: авиационный, как говорится, и автомобильный. А стартёр: нажмёшь педаль и на передаче катаешься, как барин, пока батарея не сядет. Радостно так, что Победа!
Небо полностью затянуло, поднялся ветер, полетели листья и пух от чертополоха. По высокой траве побежали волны. «Скорее к лесу, сейчас пойдёт!» – крикнула бабушка, подхватила брата на руки и неуклюже побежала.
– А потом вы домой поехали? – спросил Планктоша дедушку, энергично топая по пыльной тропе. Песок попадал в босоножки, натирал ногу.
– Нет, милый мой. Больше месяца в поезде ехали, весь наш полк. Посадили нас в поезд, поехали, можно сказать, на Дальний Восток. Потому – японцы, Манчжурия, вот так вот. С Японией война. Месяц когда ехали, когда в тупиках стояли, а кормили нас, знаешь, не очень, особенно по сравнению с фронтом. Наши ночью границу перешли: разведчики. Ножами их порезали, японцев, чтобы не стрелять – без шума, значит. Сначала в бок толкнут, потому человек, когда спит, его если ножом ткнуть – он кричит во сне, человек, вот так вот. А если толкнуть, как говорится, разбудить сначала – не кричит. Разведчики их заставу сняли, и потом уже мы пошли, так вот.
– На крыло автоматчиков сажали, на «Студебеккер» – с каждой стороны. Он сидит, вот так вот, стрелок, вокруг фары ногами, и ППШ у него. Потому что смертники, самураи… обмотаются динамитом, весь в пакетах динамитных, и прыгает под машину, вот так вот, чтоб «Катюшу» взорвать. Себя взорвать и машину взорвать – это у них смертники были, у японцев. А стрелок из ППШ очередь, и японец – он на кусочки разлетается. Если, не дай бог, успеет и сам взорвёт, то весь динамит сразу и, как говорится – поминай, как звали: взрыв большой. Но не детонирует: куда пуля попала, тот пакет взрывается, а другие не взрываются. Ноги, руки только оторвёт: мать честная! Смертники, самураи.
Вся компания быстро поднималась вверх по склону, приближаясь к лесу. У бабушки от ветра смешно надулся сарафан: облепил сзади, пузырился спереди. Брат неожиданно заплакал.
– Другой раз поймали солдатики корейца, – дед продолжал рассказ. – Слышу, в кустах кричит: «Конь, конь!» То солдатики поймали, понимаешь. Он ведь, кореец, можно сказать – в юбке, косички, вот так вот. Ну, вроде халатик такой и две косички, шляпа соломенная. Не поймёшь, как говорится. Солдатики поймали его, думали – девка, значит, а он кричит: «Конь, конь!» Не знает по-русски. Что мужик, значит – конь. Всякое бывало…
– Медведь у нас был. В сопках нашли медвежонка. Медведицу, наверное, убило, или бог его знает. Мы того не знаем, а медвежонка нашли, кормили. Научили его разному. Он, знаешь, как собачка. И за водой научили, к реке там или, примерно, озеро: дали ему коромысло и два ведра, так он идёт к реке, воды принесёт. Знали его наши и не боялись, кормили: ласковый был. А другой раз, у реки, там другая часть стояла, не знали они нашего Мишу. Он с вёдрами, а они испугались, ну и убили его. Вот так вот. Жаль его, медведя.
Планктону Антоновичу стало невыносимо жалко медвежонка. Он стал думать, как его можно было спасти: отправить в Москву в цирк, например. Посыпались первые, пока мелкие капли дождя.
– Мы ходили там везде после японцев, искали всё, взрывали. Раз видим хижину в поле, вроде шалаш такой, соломенный – стоит одна хижина, вот так вот. Внутри – крышка на полу, ну вроде люк такой, можно сказать. Открыли, там лестница, ёшь такое: тоннель и на рельсах цистерна с бензином. Авиационный бензин. Аэродром, значит, был в поле, а под землёй – хранилище японцы сделали, чтобы самолёты, вот так вот, бомбардировка с воздуха – спрятали. Решили взорвать. Глупые, что там – двадцать лет, кроме войны ничего, как говорится, не видели. Отмотали бикфордов шнур на двадцать минут… Двадцать минут бежали, а всё равно нас землёй закидало.
Уже почти подошли к лесу, ветер снова неожиданно стих, как-то внезапно стемнело, словно сумерки. Вспыхнула молния, чуть позже оглушительно треснул гром. Планктон Антонович успел отсчитать три секунды – отец научил, что звук от молнии пролетает километр за три секунды. Буря была уже совсем близко.
– В Пхеньяне я два года служил, дивизия стояла. Ким Ир Сен, знаешь? Главный у них был, в Корее, как у нас тогда – Сталин. Я же за руку здоровался. Он капитан был, Ким Ир Сен, армии капитан. Ему сказали: ты кореец – будешь главный, вот так вот. А генералов министрами назначили. В правительство, как говорится, корейское. Сельское хозяйство, примерно. А что он понимает, генерал? Я в сорок седьмом демобилизовался. Страшное дело – война, не дай бог, милый мой.
Только вошли в лес, как небо прорвало: начался настоящий летний ливень. Спрятались под широким старым дубом: бабушка прикрыла собой брата, а дед взял Планктошу за руку. Крупные капли прорывались сквозь крону, падали Планктону на нос, били по макушке, пузырились во внезапно набравшейся луже – но он держал деда за руку и ему было не страшно.
Ненастье закончилось неожиданно быстро: через час уже были дома. Мама растёрла Планктона Антоновича полотенцем, выдала сухое переодеться и усадила за стол, накормила горячим супом. Потом его заставили надеть носки и уложили на диван под толстый шерстяной плед, хотя Планктоша страсть как не любил лежать под одеялом в носках и давно, как взрослый, не спал днём.
Через несколько минут Планктону Антоновичу уже снились медведи в старинном автомобиле и самураи в цветных шёлковых халатах. Бронницкий спал безмятежно, не подозревая, что проспит будильник и страшно опоздает на работу.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель! Если будет интересно, полностью книгу "Планктон и Звездочёт" можно найти в интернете на платных и бесплатных ресурсах. С днём Победы!