Проводив облачко слезящимся взглядом и чихнув напоследок еще раз, ворожея взмахнула волосами, стряхивая с них осевшую сажу, и приветливо улыбнувшись, согласно кивнула ожидавшему ее решения духу. В это мгновение ей почудилось, что где-то рядом, как будто у нее за спиной, удовлетворенно прорычал медведь. Испуганно обернувшись и не найдя взглядом никого, кто мог бы произвести такой звук, она облегченно вздохнула, дивясь своему разыгравшемуся воображению.
Словно не заметив ее испуга, меша медленно и вразвалочку подойдя к ней, протянул ей обе ручонки, словно прося поднять его.
Догадавшись чего он хочет, и, рассмеявшись про себя, Ялика подхватила оказавшегося почти невесомым бесенка и усадила его себе на плечо.
– Да не на правое же! – тут же скривился дух, ловко перебравшись на другую сторону. – Пойдем, все расскажу, покажу. Нам в сад надобно.
Против ожиданий ворожеи, сад почти не пострадал от случившегося пожара. Лишь местами на невысокой каменной ограде, отделявшей его от остального имения, виднелись длинные языки подпалин, да вездесущий пепел покрыл листву произраставших здесь яблонь, груш и вишен, на которых к удивлению ворожеи совсем не было не то, что плодов, даже следов маломальской завязи. Ялика порывалась было спросить об этом мешу, но, заметив, что тот, насупившись, молча думал о чем-то своем, передумала.
В самом же центре сада возвышалась одинокая яблоня, чьи ветви склонились почти к самой земле под тяжестью налившихся красным плодов.
– Эту яблоню муж Огнеяры собственными руками посадил – пояснил бесенок, обратив внимание на застывший на лице ворожеи молчаливый вопрос. – Давно, когда только они только поженились. С ее помощью-то и можно Кадука обмануть.
– Плоды его древа, – догадалась Ялика.
Обрадовавшийся сообразительности спутницы меша удовлетворенно кивнул.
– Так поступить надобно, – доверительно начал он. – Кукол из сена сделай, яблоки заместо сердца положи, только капни на них по капле крови деток. Морок навести сможешь, чтобы куклы, как живые были?
Внимательно слушавшая ворожея лишь коротко кивнула.
– Сделать это надлежит до того, как лойма вновь явится, – наставительно заметил меша. – В прошлый раз Огнеяра ей помешала завершить дело черное. Не смогла лойма души детей в единое целое с семенем Кадуковым сплести, что внутри них вызревало, своего часа ожидая. Не успела, поганка, к себе привязать.
– Она уже завершила начатое, – поникшим голосом отозвалась Ялика.
Бесенок уставился на ворожею округлившимися от ужаса глазами. В следующую секунду он, ловко спрыгнув с плеча ведуньи, в панике заметался между остолбеневшей Яликой и яблоней, заламывая в отчаянии ручонки
– Ох, и угораздило же меня! – надрывно заголосил он, задрав голову к небу и закатив глаза. – Надо ж было с такой дурехой связаться! И чего ты раньше молчала-то? Теперь то точно меня Кадук живьем сожрет.
– По делу говори, – оборвала его причитания ведунья.
– Плохо дело! – заключил поникший бесенок и со злостью пнул копытцем некстати подвернувшийся паданец, отправив его по пологой дуге в глубину сада. – Коли все так, как ты говоришь, то за детьми сам Кадук уже явится. Его, как лойму, простым мороком не проведешь.
– Ну, а делать-то что? – обреченно вздохнула Ялика.
Плюнув под ноги, бесенок задумался, внимательно изучая землю перед собой и растерянно почесывая лохматый затылок. Придя к какому-то выводу, он еще раз отрывисто сплюнул и, упрямо мотнув головой, заявил:
– Тяжело будет. Но коли сдюжишь, то и детей спасешь и Кадука прочь в болота его, не солоно хлебавши, спровадишь.
Он помедлил, словно набираясь храбрости, и торопливо продолжил:
– Перво-наперво, тебе нужно разорвать связь лоймы и детей, а для того, придется наизнанку мира отправится, в Навь, но не в царство Мары, а туда, где все духи, да нечисть обитает. Это будет самое легкое. Там, найдешь лойму, у которой семя Кадуково припрятано, с детьми связанное. Одолеешь поганку, в Явь возвращайся. Опосля, нужно будет добычу твою связать с мороком подменным, куклами соломенными, стало быть. А когда Кадук явится, то охранять их пуще жизни, чтобы он подвоха не почуял. Едва он куклы приберет, то колдовство вмиг и рассеется, и не будет власти его ни над детьми, ни над миром живых. Придется, проклятому, в болота убираться. Да силу злобную до следующего раза копить.
Договорив, бесенок обреченно плюхнулся на землю, поджав колени к груди и в отчаянии, обхватив ручонками рогатую голову.
– Да, только ты не сдюжишь, – пробубнил он, даже не повернувшись в сторону ворожеи. – Нутром чую, не сдюжишь…
– Будет тебе, – упрямо вскинув подбородок, прервала причитания Ялика. – Поглядим – увидим.
Меша поднял голову, посмотрел на ведунью печальными глазами, на которых вот-вот готовы были навернуться слезы, и, раздраженно махнув рукой, пробормотал:
– Ступай, нечего лясы точить. Я тебя здесь подожду.
Бросив быстрый взгляд на солнце, и прикинув, сколько времени осталось до заката, Ялика торопливо сорвала с яблони два приглянувшихся спелых плода и, спрятав их в котомку, поспешила уйти, оставив за спиной тоскливо всхлипывающего бесенка, одиноко сидящего под деревом.
Едва ворожея переступила порог дома Веданы, как на нее с расспросами налетел Могута, незнамо где раздобывший кольчугу и надевший ее прямо поверх домотканой рубахи.
– Узнала что? – пробасил он, бросив полный надежды взгляд на вошедшую ведунью.
Та коротко кивнула, присаживаясь на лавку. Окинув взглядом горницу, где во всех углах появились пучки сушеных трав, у порога и под окнами горсти рассыпанной соли и золы, а на стенах, где углем, где мелом, были выведены разнообразные защитные руны.
– Ладная работа, Ведана, – одобрительно заметила Ялика, ободряюще кивнув, присаживаясь рядом с травницей.
– Ото ж! – грустно улыбнулась старушка. – Я дело свое знаю, только, сердцем чую, не поможет это. Сказывай, что разузнать удалось.
Утаив лишь о сделке с бесенком, Ялика торопливо рассказала все то, что ей удалось вызнать. Выслушав ее сбивчивый рассказ, и без того мрачный Могута, сделался еще более мрачным и насупившимся, а старушка Ведана, старательно разгладив складки на сарафане и тяжело по-стариковски вздохнув, воинственно заявила:
– Значит, так тому и быть.
Бравый настрой травницы заставил Ялику слабо улыбнуться. Покопавшись в своей котомке, она протянула старушке плотно завязанный мешочек.
– Это одолень-трава, – пояснила она, заметив удивленный взгляд Веданы. – Будем зелье готовить, чтобы я на изнанку мира смогла отправиться, а отвар мое тело живым поддерживать будет, пока душа моя странствует.
Пока старушка кипятила воду и заваривала высушенные цветки, Ялика с помощью Могуты, притащившего со двора здоровенные охапки соломы, мастерили кукол, как и советовал меша.
Когда соломенные чучела были готовы, ворожея придирчиво осмотрела результаты своего труда и удовлетворенно кивнула.
– Душно как-то, – пробормотала Ведана, поставив кружку с дымящимся отваром одолень-травы на стол. – Видать, гроза будет.
– Может и будет, – согласилась Ялика. – Сейчас другие заботы.
Достав из котомки, принесенные с собой яблоки, она решительно отправилась в горницу близнецов. Дети лежали в точно таких же позах, в которых она их видела, уходя из дома травницы с первыми петухами. В горнице стояла удушающая тишина, которую нарушало лишь тяжелое отрывистое, еле слышимое, дыхание пребывающих в забытьи детей. Даже пробивающиеся через небольшое окно лучи яркого солнца не могли разогнать сгустившийся полумрак, воцарившийся вокруг, скользя по стенам и полу жалкими и бессильными пятнами бледного света.
– Так и не просыпались, – встревоженно прошептала на ухо ворожее, стоящая у нее за спиной травница.
Подойдя к безвольно разметавшемуся на кровати Святозару, лицом более проходившему на труп, чем на живого полного сил ребенка, Ялика аккуратно взяла его руку, оказавшуюся мертвенно ледяной, и аккуратно уколола заранее припасенной иглой указательный палец мальчика. На посеревшей, будто ставшей полупрозрачной коже, тут же выступила ярко-рубиновая капля крови. Налившись, она сорвалась с кончика пальца и, сверкая и переливаясь всеми оттенками красного, тягуче упала на подставленное ворожеей яблоко, мгновенно растекаясь тонкой слабо мерцающей пленкой по поверхности плода. Затаив дыхание, Ялика завороженно наблюдала как кровь Святозара медленно, словно нехотя, впитывается в кожуру яблока, из глубины которого стало пробиваться пульсирующее в такт сердцу ребенка алое, едва заметное, сияние.
То же самое повторилось и с кровью Лады, обагрившей второй плод, после чего ворожея бережно убрала оба, бьющиеся в унисон тусклым багровым светом, яблока в карман сарафана.
– Пожалуйста, принеси отвар, – попросила Ялика внимательно наблюдающую за ее действиями травницу. – С сомнением, покачав головой и горестно вздохнув, старушка вышла из горницы, что-то тихо бормоча себе под нос.
Когда она вернулась, аккуратно сжимая в руках кружку с отваром, ворожея, прикрыв глаза, сидела на полу, обхватив руками поджатые к груди колени – точь в точь как неродившийся младенец в утробе матери. Дыхание ее сделалось почти неотличимым от дыхания лежащих на кроватях близнецов: такое же едва уловимое, размеренно шелестящее в густой тишине. Рядом с ней стояла открытая котомка и два стеклянных пузырька: в одном, почти пустом, на дне мутно поблескивала вязкая маслянистая жидкость, в другом, напротив, почти полном, искрилась, напоминая чистейший горный хрусталь, прозрачная вода, словно сотканная из света. Услышав осторожные шаги травницы, Ялика медленно, словно отчаянно борясь со сном, подняла голову.
– Если до захода не проснусь, – апатично произнесла она. – Дашь мне этим напиться. Это живая вода.
С этими словами ворожея передала травнице искрящийся пузырек, забрав из ее рук кружку. Та понятливо кивнула
– Опасное ты дело, пресветлая, затеяла, – скорбно покачала головой старушка, крепко зажав в руке блестящую склянку. – Не дело это, с живой и мертвой водой играть.
Сумрачная Ялика упрямо промолчав, отрывисто плеснула в кружку все содержимое второго пузырька. На секунду задумавшись и набрав полную грудь воздуха, будто собираясь нырнуть в бездонный омут, ворожея одним глотком, как это делают запойные пьяницы, осушила кружку, запрокинув голову далеко назад и прикрыв глаза в ожидании.
Неведомая сила тут же стремительно потянула ее за спину, больно ударив об пол, а в следующую секунду будто, хорошо встряхнув, вытолкнула вперед. В ушах зашумело. Сердце, захлебываясь, сорвалось в безумный галоп, отдаваясь в голове болезненным гулом, который с каждым биением делался все тише и тиши, пока не смолк насовсем.
Ялика с трудом разлепила тяжелые, налившиеся свинцом веки. Привычный мир в одно мгновение преобразился. Вокруг клубился сырой промозглый туман, принимающий порой странные изломанные очертания и давящий на глаза серой холодной отчужденностью. Слух терзала звенящая тонко натянутой струной тишина. Всепроникающая, сокрушающая волю и разум, равнодушная и безжалостная тишина.
Не ощущая своего тела, Ялика медленно, увязая в густом тумане, поднялась на ноги. Рядом, прямо в воздухе, безвольно парили Святозар и Лада. Невесомые тела близнецов были, как будто сотканы из сгустившихся обрывков вездесущей хмари, казалось составляющей основу всего окружающего. От дымчатых тел тянулись прочь две витиевато змеящиеся линии, светящиеся в царившем полумраке бледным зеленоватым светом, казавшимся нестерпимо ярким в окружающем сумраке.
Окостеневшая ворожея завороженно вглядывалась в извивы клубящегося тумана, чувствуя, как из нее по капле улетучивается воля и желание жить.
“Останься. Ни к чему бороться, – словно говорил извивающийся сумрак, мягко и заботливо обволакивая своими дымчатыми клубами, замершую ворожею. – Тебе не победить”.
“И вправду, – отрешенно подумала Ялика, медленно опускаясь обратно на землю. – Как мне сладить с лоймой. Это ее мир, мои знания и умения здесь абсолютно ничего не значат”.
“Останься. Здесь спокойно, – как будто обрадовано прошелестело из сумрака. – И тебя больше никто и никогда не потревожит”.
Это холодное, насмехающееся, “никогда” выдернуло Ялику из мертвенного оцепенения. Она резко вскочила, потревожив туман, испуганно отпрянувший под натиском ее разгорающейся воли, и стремительно пошла вдоль светящихся линий, неразрывно связывающих Святозара и Ладу с лоймой, пленившей их души.
Упрямо продираясь сквозь противившийся каждому шагу сумрак, Ялика совсем потеряла счет времени. Как вдруг извивающаяся хмарь, так и не прекратившая попыток уговорить ведунью остаться, поредела, а потом и вовсе, рассыпавшись на отдельные, уже безвредные, белесые хлопья, отступила, выпустив ворожею из своего промозглого чрева.
Изумленная ворожея очутилась среди частокола искореженных черных деревьев, голые, лишенные какой-либо листвы, ветви которых напоминали гротескные лапы неведомых чудовищ, готовых в любой момент схватить, оплести и задушить в своих объятиях любого, кто по неосторожности оказался рядом. Всесокрушающей лавиной налетели звуки. То тут, то там раздавались тихие поскрипывания, приглушенные вскрики и неясные стенания, переходящие в отчаянный, искаженный мукой и страданием, плач. Над какофонией звуков безраздельно царствовал низкий вибрирующий гул, неуловимо напоминающий завывания злого зимнего ветра в печной трубе. Перекатывающийся из стороны в сторону басовитый рокот, пробирал до самого естества, заставляя сжиматься и без того будто омертвевшее сердце ворожеи в ледяных объятиях панического ужаса.
Но хуже всего оказалось небо. Мертвый безграничный океан пустоты с редкими вкраплениями злых и колючих немигающих звезд, застывших искрами холодного огня на полотне невообразимой бесконечности. Отчужденное и безучастное небо одновременно было и бездонной глубиной, и низко нависающей громадой, приготовившейся раздавить своей безмерной плотью все, оказавшееся под ним.
Что есть мочи стиснув зубы и моля Богов дать ей сил, Ворожея медленно пробиралась в глубину этого странного потустороннего леса, стараясь не прислушиваться к кошмарным звукам, раздававшимся по сторонам.
Под ногами что-то протяжно хрустнуло. Ялика остановилась и медленно опустила взгляд. Среди покрывавшего землю толстого слоя серого праха, невесомыми струйками змеившегося между ног ворожеи, она разглядела ослепительно белый птичий череп с длинным изогнутым клювом, усеянным частоколом изогнутых острых зубов. В пустых, давно мертвых глазницах, вдруг промелькнул слабый огонек, заставивший ворожею в испуге отшатнуться назад. С каждой секундой пламя разгоралось все ярче и ярче и в следующие мгновения уже окутало весь череп гудящей завесой, стремительно поглощающей извивающиеся языки мертвого пепла. Из беснующегося вихря огня и праха с оглушающим воем вылетел объятый уже неистово ревущим пламенем птичий скелет, на лету обрастающий плотью и угольно черными перьями.
Проследив за направлением полета ужасающего порождения изнанки мира, Ялика заметила промелькнувший среди переплетения сучковатых ветвей и рядов изломанных стволов знакомый, мерцающий гнилушным светом силуэт. Это, без сомнений, была лойма. Те же развевающиеся лохмотья истлевшего савана, те же, будто качающиеся на волнах волосы. Вот только лицо фантома разительно отличалось от того, каким оно запомнилось ворожее. Сильно удлинившиеся челюсти, ставшие походить на звериные, из-за огромных саблевидных клыков, не могли как следует сомкнуться и удержать в кошмарной пасти покрытый тягучей слюной и гноящимися язвами свесившийся вниз язык, который подрагивал и извивался подобно разъяренной змее.
Не касаясь земли, лойма неторопливо летала кругами среди кривых стволов, бережно баюкая у груди кокон, состоящий из тугого переплетения светящихся нитей. Тех самых, что привели сюда ведунью.
Заметив обмершую Ялику, Лойма на секунду остановилась, а потом, выронив из рук свою драгоценную ношу, упавшую на землю с глухим стуком, медленно поплыла к ведунье, вытянув вперед сухие суставчатые руки.
– Не мертвое! Вкус-с-но! – надрывно захрипел призрак.
“И на что я рассчитывала? – с ужасом подумала Ялика, испуганно пятясь назад от надвигающейся угрозы, пока не уперлась спиной в шершавый ствол дерева.
В мире живых силу всегда можно было взять взаймы у окружающей природы, всегда щедро делившейся своим могуществом с любым, кто мог призывать ее на помощь. Здесь же, на изнанке мира, все было давно и необратимо мертво. Ни одного проблеска жизни. Ничего того, что обычно позволяло Ялике творить ворожбу. И даже собственное тело не могло прийти на помощь. Сейчас она была призраком, душей, лишенной тела, которое осталось лежать на полу дома травницы, почти бездыханное и почти лишенное проблеска жизни.
“Если лойме удастся убить меня здесь, – пронеслась в голове ворожеи лихорадочная мысль. – То и мое тело погибнет, став пустой мертвой оболочкой”.
Лишь чудом ей удалось уклониться от стремительного удара острых когтей призрака, оставивших на стволе, к которому еще секунду назад прижималась ворожея, длинные рваные борозды. А в следующее мгновение, возникшая словно ниоткуда прямо перед изумленной Яликой, лойма схватила ее за горло, легко приподняв над землей и занося когтистую руку для следующего, уже финального удара.
“Моя кровь, – отстраненно отметила уже смирившаяся с неминуемой смертью ворожея, разглядев на ткани савана призрака темно-бордовые разводы.
“Моя кровь! Живая”! – промелькнула радостная мысль, опалившая огнем робкой надежды на спасение.
Всем своим существом Ялика воззвала к этим кляксам на истлевшей ткани, пылающим ярким огнем перед ее мысленным взором, вкладывая в отчаянный зов свое безграничное желание жить, свою неуемную тягу к познанию, свои робкие надежды, свои самые сокровенные мечты, о которых она боялась признаться даже самой себе. И кровь, пробуждаясь, откликнулась!
Время словно замерло, а на ворожею налетел вихрь чередующихся с безумной скоростью образов. Солнце – опаляющее, но и дарующее жизнь. Ветер – разрушающий дыханием горы, но и переносящий в своих дланях семена. Упорно пробивающийся сквозь толщу земли побег. Качающие изумрудными вершинами деревья и омывающая их корни вода. Первый крик новорожденного.
Картинки сменяли друг друга в полубезумном калейдоскопе, а в груди Ялики зародилось сперва робкое, но с каждым мгновением все сильнее разгорающееся пламя.
Лойма, на чудовищной морде которой, казалось, промелькнула тень удивления, резко, как будто опалив давно мертвую плоть, отдернула руку, освобождая Ялику, по чьему телу пробегали ослепительно белые всполохи чистого, первородного, огня, из которого зародилось все сущее.
Истлевшая ткань одеяния призрака тут же легко занялась. Лойма яростно взвыла и отшатнулась назад, беспорядочно замахав руками в отчаянной попытке сбить все ярче и ярче разгорающееся пламя. Секунду спустя, перед Яликой, в изнеможении рухнувшей на колени, уже лежала лишь горстка слабо дымящегося пепла да обгоревшие обрывки ткани.
Мир, вдруг потеряв резкость, стал расплываться рваными потрепанными лоскутами, сквозь которые проступили мутные очертания реальности.
“Время почти на исходе” – догадалась Ялика и бегло осмотревшись, со всех ног кинулась к брошенному Лоймой кокону. Повинуясь возникшему, словно из ниоткуда, наитию, она выхватила из кармана два яблока, в мире изнанки казавшиеся кроваво-красными. Преодолевая легкое сопротивление мерцающей поверхности, Ялика медленно погрузила их в обжигающее холодное нутро кокона, по которому тут же побежали темные волнистые всполохи. Светящиеся нити, ведущие к нему, вздрогнули, завибрировали и в следующую секунду, ярко вспыхнув, осыпались медленно затухающим снопом искр.
Кокон запульсировал, разом увеличившись вдвое.
“Ту-у-дум, ту-у-дум” – билась мерцающая поверхность, то, увеличиваясь и разгораясь до ослепительной белизны, то, опадая, почти угаснув.
Неожиданно биение прервалось. Кокон в один миг покрылся темной коркой, по которой тут же расползлась паутина трещин, сквозь которые полились лучи мертвенного света, заливая своим сиянием все вокруг. Ялика зажмурилась, прикрыв глаза рукой в попытке защитить их от изливающихся потоков света.
Когда она открыла глаза, кокон спокойно лежал посреди воронки, образовавшейся в устилавшем землю сплошным серым ковром пепле. Рядом с ним едва заметно дымились два яблока, оплетенные клубком бледно мерцающих нитей, подобных тем, что ранее связывали души близнецов с проклятым кадуковым семенем, скрывающимся в глубине излучающего тусклый свет кокона.
Ялика едва успела схватить плоды, как окружающий мир окончательно рассыпался на миллионы крохотных кусочков, медленно истаивающих в окружающей темноте.
Ворожея вдруг очутилась лежащей на полу дома травницы, которая с выражением беспокойства, застывшем на лице, склонилась над ней, сжимая в одной руке опустошенный пузырек, а в другой – тусклую, едва тлеющую, лучину, света которой едва хватало на то, чтобы лишь слегка разогнать царящий кругом мрак. За окном разбушевалась налетевшая буря. Грозные раскаты рокочущего грома сменялись дробным перестуком частых капель, падающих на крышу и с тихим звоном барабанящих в стекло.
Испугав резким движением отпрянувшую назад Ведану, Ялика резко села в попытке удержать начавшее ускользать сознание.
– Удалось? – коротко спросила Ведана, пристально всматриваясь в лицо часто моргающей ворожеи.
Вместо ответа Ялика поднялась, едва удержавшись на ногах от налетевшего приступа головокружения, и на ватных плохо слушающихся ногах подошла к кровати Лады. Склонившись над ней, она внимательно прислушалась. Дыхание девочки стало ровным и уже ничем не отличалось от дыхания любого спящего человека.
– Получилось, – едва слышно прошептала Ялика, слабо улыбнувшись и повернулась к испуганной Ведане.
– Думала, и не вернешься уже, – с вздохом облегчения отозвалась старушка.
– Давно солнце село? – спросила ворожея, поправляя растрепавшиеся волосы и разглаживая образовавшиеся на сарафане мятые складки.
Ведана отрицательно покачала головой.
– Буря, вот, случилась, потому и темно так, – пояснила она.
– Пойдем, нужно еще обманку доделать, – суетливо бросила Ялика, устремляясь к выходу из горницы. – До рассвета дети не проснутся.
Печально вздохнув и ласково погладив по голове спящую Ладу, старушка, нежно поцеловала девочку в лоб.
– Спите, соколики, спите, пока утреннее солнце не коснется ваших лиц, – пробормотала она и, повинуясь возникшему, словно из ниоткуда, наитию, подойдя к окну, начертила прямо в воздухе перед ним защитную руну.
Обеспокоено посмотрев на мирно спящих близнецов, Ведана неторопливо вышла из горницы, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Залитую мигающим светом горящих лучин светлицу тяжелыми широкими шагами мерил встревоженный Могута, к облачению, которого добавился висящий на поясе, длинный меч, вложенный в простые кожаные ножны, с каждым размашистым шагом бившие мужчину по ногам.
Не бросив даже мимолетного взгляда в сторону замершего в ожидании Могуты, Ялика сразу направилась в дальний угол, где прислоненными к стене стояли приготовленные соломенные куклы. Окинув их оценивающим взглядом и неодобрительно покачав головой, ворожея, чуть помедлив, достала из кармана яблоки, оказавшиеся к ее легкому удивлению чуть подернутыми гнильцой, и, разворошив солому, поочередно вложила их в каждое из чучел. После чего, прикрыв глаза, что-то тихонько зашептала. По рукам ворожеи пробежали едва заметные всполохи голубоватого света. Она легонько, почти с материнской нежностью, коснулась головы сначала одной куклы, потом другой. Соломенные чучела подернулись мутной дымкой, на глазах приобретая все более и более человеческие очертания. А секунду спустя перед ворожеей уже стояли точные копии близнецов, испуганно вжавшиеся в угол. Они настолько походили на живых, настоящих детей, что не поверивший своим глазам Могута, неслышно подошедший к замершей ворожее, даже положил свою руку на плечо морока Святозара, чтобы убедиться в его реальности.
– Это всего лишь иллюзия, – устало заметила Ялика, мягко улыбнувшись. – Даже до рассвета не доживет.
– Совсем как живые, даже тепло от них человеческое идет, – удивленно пробормотал Могута, отступив на шаг.
Яркий всполох сверкнувшей молнии затопил горницу. Снаружи загрохотало особенно сильно. И словно эхо до ушей обмерших людей донеслось злое, полное ненависти ко всему живому, завывание.
– Началось, – охнув, одними губами прошептала Ведана, побелев как лист бумаги.
Мигнув напоследок, одна за другой стали гаснуть лучины, погружая светлицу в непроглядный плотный мрак, разрываемый лишь всполохами участившихся молний, в свете которых за окном замелькали размытые темные силуэты. Пол под ногами вдруг мелко задрожал. Стекла в окнах тут же отозвались немелодичным тревожным звоном, грозя вот-вот разлететься на тысячи крохотных осколков.
Растерявшийся было Могута, выхватил меч из ножен и, опустив острие к полу, замер, казалось, даже прекратив дышать.
Неожиданно все стихло. Звуки бушующей снаружи стихии поглотила вязкая плотная тишина. Лишь то и дело беззвучно сверкающие за окном молнии выхватывали из темноты замершие в неподвижности то ли человеческие, то ли звериные фигуры.
Нарисованные Веданой руны, покрывавшие стены причудливыми узорами, засветились мягким светом, разгорающимся с каждой секундой все ярче. На дом посыпались тысячи ударов. Стекла в окнах не выдержали, медленно, как во сне, разлетевшись по полу крохотными переливающимися всеми цветами радуги светлячками. Внутрь тут же потянулось множество языков клубящегося мрака. Столкнувшись с исходившим от рун свечением, они испуганно отпрянули, застыв причудливыми змеящимися изваяниями на границе света и тьмы.
В воцарившейся густой тишине послышались тяжелые, сотрясающие стены дома от пола до потолка, шаги, которые сопровождали тоскливые хлюпающие звуки, будто нечто огромное неторопливо шло по раскисшей болотистой почве.
Невообразимой силы удар обрушился на дверь снаружи.
Самым краешком глаза Ялика заметила, как что-то неразборчиво бормочущая Ведана, сцепив руки лодочкой перед собой, отступает вглубь светлицы и упирается спиной в противоположную от входа стену, а плотно стиснувший зубы Могута медленно поднимает меч, изготовившись к бою.
Следующий могучий удар с треском вышиб дверь, которая в облаке пыли и разлетающихся щепок рухнула на пол.
В образовавшийся проем с трудом протиснулась массивная туша Кадука. Покрытое густой короткой шерстью тело, отдаленно напоминающее человеческое, с непропорционально длинными, свисающими почти до самой земли, когтистыми руками. Его венчала голова дикого вепря с налитыми кровью глазами и торчащими из огромной, от уха до уха, пасти белесыми клыками.
Едва чудовище переступило порог, как руны, ярко вспыхнув, погасли. С удивлением замершая ворожея отметила, что продолжает видеть все происходящее вокруг, несмотря на сгустившийся мрак.
– Отдайте мне то, что мое по праву! – с ярость прорычало чудовище, поведя устрашающей мордой из стороны в сторону.
Оглушающе закричавший Могута, стремглав ринулся навстречу Кадуку, опуская готовый для удара меч, лишь бессильно скользнувший по толстой шкуре монстра и не оставив на ней даже маломальской царапины. Словно, не заметив это, чудовище лишь взмахнуло когтистой рукой, и Могута кубарем откатился к стене, так и не выпустив из рук меч.
– Отдайте то, что мое по праву, – повторил Кадук, делая размашистый шаг вглубь горницы.
Прекратившая бормотать Ведана, подула на сложенные лодочкой ладони, подняв засеребрившееся в темноте облачко какой-то пыльцы, устремившееся к монстру, и, закатив глаза, без чувств рухнула на пол. Догадавшись, что старая травница сотворила одни из немногих доступных ей чар, Ялика влила свои собственные силы в ворожбу старушки, окутавшую заревевшего от боли Кадука искрящимся облаком, поддерживая и питая нехитрое, в общем-то, волшебство.
Сверкающий туман медленно осел на пол, не причинив чудовищу заметного урона. Лишь местами шерсть, покрывавшая тело монстра, слегка дымилась, распространяя вокруг удушающий смрад.
– Ты! – взревел Кадук, молнией устремляясь к замершей Ялике, не успевшей ни сотворить чар, ни уклониться.
Схватив Ялику поперек туловища, он легко оторвала ее от пола и, вплотную придвинув ее лицо к своей морде, угрожающе зарычал. От мерзкого зловония разлагающейся плоти, исходившего из его пасти и, казалось, даже обретающего вполне зримые очертания, ворожею замутило.
– Тебя предупреждали! – гневно взрыкивая, проклокотал Кадук, открывая бездонную пасть, будто собравшись целиком проглотить брыкающуюся Ялику.
За спиной чудовища, пошатываясь, сначала встав на колено, а потом, выпрямившись, поднялся Могута. Тяжело мотнув головой, в попытке справится с головокружением, мужчина заметил извивающуюся в лапах Кадука ворожею. Выставив меч перед собой, он, не раздумывая, ринулся вперед. Острие меча с противным хрустом вошло как раз между лопаток, оглушающе взревевшего монстра, глубоко увязнув в его плоти.
Именно в этот момент, Ялика, извернувшись, смогла дотянуться до пояса. Выхватив протяжно сверкнувший в окружающем мраке клинок, она наотмашь ударила по морде Кадука. Правый глаз чудовища лопнул, обдав ворожею потоком густой черной крови и гноя.
Кадук, отбросив в сторону Ялику, тут же стремглав вскочившую на ноги, душераздирающе завыл. Освободившимися руками, он попытался достать засевший в спине меч, лишь с громким звоном обломав лезвие у самого основания эфеса.
Разъяренное чудовище обвело горницу единственным оставшимся целым глазом.
Застывшая каменным изваянием ворожея уже приготовилась к отпору. Висевшая у нее на груди руна пылала нестерпимым взгляду Кадука ослепительно-белым светом, с легкостью разогнавшим царящую темень. С рук Ялики срывались языки зеленоватого пламени. Рядом с ней встал Могута, схвативший обычный кухонный нож. Суровое выражение лица мужчины, на котором ходуном ходили желваки, говорило о том, что он готов биться насмерть. Пришедшая в себя травница снова что-то шептала, рисуя в воздухе перед собой замысловатые символы.
Взгляд Кадука остановился на вжавшихся от страха в угол обманках, изображавших напуганных детей. Не заметив подмены, чудовище, рыкнув и не теряя драгоценные мгновения ломанулось к ним. Вослед ему с вытянутых вперед рук ведуньи сорвался гудящий клубок мерцающего изумрудом пламени. Ялика намеренно промахнулась. Огненный заряд лишь вскользь задел плечо даже не заметившего этого монстра.
Окончание в первом комментарии под постом.
