Авторский рассказ + Поезд

Начало истории: Поезд в... никуда?  Часть 1

------------------------------------

Дима оглянулся на вокзал с табличкой “Белодольскъ”, вскочил на подножку жёлтого вагона и вошёл внутрь. Через мгновение поезд тронулся, набирая ход.

Обратной дороги нет. Теперь только вперёд…

Дима постоял, собираясь с мыслями, а потом пошёл по длинному, через весь вагон, проходу, разглядывая обстановку и людей.

Справа и слева от прохода по всему вагону шли места для пассажиров. Рядом с каждым окном стояли друг напротив друга два мягких дивана. Все они были обиты сине-серой полосатой тканью. На окнах висели синие шторы, а над каждым диваном была приделана аккуратная полочка-сетка, куда люди могли положить свои вещи.

Невидимый и неслышимый, Дима шёл по вагону, невозбранно наблюдая за пассажирами. Кто-то уже вовсю болтал с соседом или дремал, а кто-то ещё суетился, укладывая вещи или усаживая детей.

В середине вагона послышался голос Ивана Поликарповича, объясняющий кому-то, что друг очень много курит, а вот ему самому табачный дым невыносим, потому они с Андреем Борисовичем едут в разных вагонах.

Дима пошёл на знакомый голос. Он решил держаться рядом с этим человеком, просто для какой-то определённости.

Иван Поликарпович сидел у окна, а место рядом с ними пустовало. Поколебавшись, Дима сел туда. Иван Поликарпович недоумённо нахмурился, почувствовав что-то странное, но взял себя в руки и продолжил беседу с соседями.

— Какую, говорите, вы должность занимаете?

— Помощник секретаря Пермского окружного суда! — с гордостью ответил молодой мужчина, сидевший напротив. - Представьте, мою фамилию даже внесли в губернский адрес-календарь! Так и написано: “помощник секретаря — Матвей Павлович Евстюнин”.

— Поздравляю! А чин у вас какой?

— Пока что никакого. — смутился Матвей Евстюнин. — Но я собираюсь в следующем году выдержать экзамен и получить коллежского регистратора. А там уж как пойдёт! Господин судебный секретарь Белощапов ясно дал понять, что считает меня хорошим служащим. Я даже смею надеяться на некоторую протекцию. Я приложу все силы, чтобы доказать свою полезность и продвинуться выше! Тем более это важно сейчас, когда мы с Наденькой обвенчались…

И он улыбнулся сидящей рядом жене, а та в ответ одарила его восхищённым взглядом.

Дима рассматривал чету Евстюниных. Им обоим было лет по двадцать-двадцать пять, и они были красивой парой. По нежным, смущённым взглядам и по новеньким обручальным кольцам было понятно, что это — счастливые молодожёны.

Девушка была в тёмно-зелёном платье и такой же шляпке. Этот наряд удивительно подходил к её рыжим волосам и ясным серым глазам. Мраморно-белая кожа вспыхивала трогательным румянцем, когда девушка смущалась (а делала она это часто).

Супруг её очень старался выглядеть солидно и казаться старше, чем есть, но ещё юношеская горячность то и дело прорывалась в жестах и фразах. Иван Поликарпович, разумеется, это замечал, но только по-доброму улыбался. А может, вспоминал свою, уже минувшую юность?..

Иван Поликарпович и Матвей Евстюнин беседовали на самые разные темы, Надя по большей части молчала, но иногда деликатно вставляла в разговор свои соображения.

А Дима слушал соседей вполуха. Он смотрел в окно и впал в то особенное, сродни трансу состояние, которое хорошо знакомо путешественникам: кажется, что время и пространство застыли, и поезд будет ехать вечно. За окном мелькают силуэты деревьев, уютно светятся вдали чужие города. И мыслями улетаешь куда-то ввысь, растворяешься в ночи, в просторах и далёких огоньках и чувствуешь в душе удивительную гармонию...

Дима позабыл, что сидит в старинном поезде, а вокруг тысяча девятьсот десятый год. Парень улыбался, глядя на мелькающую в окне луну, и мысли его бродили где-то далеко.

А поезд равнодушно мчался вперёд, разрезая тьму и нарушая тишину ночи.

Вдруг вагон резко тряхнуло. Дима едва не слетел с сиденья и тут же очнулся от своих благодушных грёз. Надя Евстюнина испуганно вскрикнула, муж одной рукой прижал её к себе, другой крепко схватился за сиденье. Иван Поликарпович выругался куда-то вперёд:

— Что творите, черти?! Не дрова же везёте - людей!

Поезд невозмутимо продолжил свой путь, но теперь с явно большей скоростью. Стук колёс стал громче и чаще, вагон натужно скрипел и раскачивался из стороны в сторону.

Взбираясь на холм, поезд замедлился, но на спуске снова разогнался, да так, что неладное заметили даже самые невнимательные пассажиры.

— Проводник! — крикнул Матвей Евстюнин. — Милейший, в чём дело? Куда гоните? Машинист у вас пьян что ли?

При слове “машинист” по лицу Нади пробежала тень, уголок рта дёрнулся, будто девушка вспомнила что-то неприятное.

— Здесь обычно поезд плетётся еле-еле — дорога вниз уходит, на мост. А тут гонят, как на пожар. — встревоженно сказал Иван Поликарпович. — Надеюсь, это не…

На что надеялся Иван Поликарпович, осталось неузнанным.

Вагон тряхнуло, дёрнуло, а потом его сотряс страшный удар. Неведомая сила приподняла вагон над землёй, а потом швырнула вперёд, вниз и потащила по склону.

Истошные крики, визг и ругань наполнили воздух. Гнулись полочки, вырывались из креплений диваны. Пассажиров и вещи в диком хаосе мотало по вагону. Окна разбились, и осколки разлетались во все стороны, раня людей не хуже картечи.

Дима тоже не устоял на ногах и кубарем полетел по проходу. Парень пытался ухватиться за что-нибудь, но безуспешно. Он улетел в угол вагона, ударился головой и спиной об стену и потерял сознание.

***

Очнулся Дима от жуткого звука. Это был крик, наполненный ужасным, неизбывным горем. Женский голос на одной и той же ноте вопил:

— Володиинька, сынооок!

Дима лежал на земле. Застонав, парень встал, осмотрел и ощупал себя. На затылке и над правым виском обнаружились две глубокие ссадины. Раны кровили, но кость была цела. Если не считать этого и рваной одежды, Дима был в порядке. Даже телефон в кармане каким-то чудом уцелел.

А вокруг царил ад.

Всюду валялись куски вагонной обшивки, осколки стекла и вещи пассажиров. Сам вагон лежал на боку, искорёженный и смятый чуть ли не в гармошку. Чуть поодаль другие вагоны горели, и пламя пожара озаряло ночь зловещим красным светом.

В воздухе висел тяжёлый запах гари, крови и чего-то химозно-едкого. Кричали и бранились раненые, голосили жутким, звериным воем женщины над мёртвыми телами.

Казалось, метвецы были всюду. Раскоряченные, застывшие в нелепых позах тела валялись у вагонов, на путях и дальше — кого где настигла гибель. А кое-где виднелись оторванные руки, ноги, пальцы…

Диму затошнило, и он быстро зажмурился, пытаясь удержать в себе содержимое желудка. Получилось.

Поднявшись на вершину холма, парень осмотрелся. Железная дорога шла по двум холмам и поворачивала на мост, под которым протекал небольшой, но быстрый ручей. Под мостом валялся паровоз и несколько разбитых и перевёрнутых вагонов, остальные же вагоны разбросало по округе. Некоторые из них горели.

С высоты холма парень смотрел, как чёрными силуэтами в зареве пожара бродят выжившие люди. Они или шли бесцельно, просто чтобы куда-то идти, или искали своих родных и вещи. И только немногие, сохранившие силы и волю, пытались помочь раненым и не допустить большого пожара. Благо, на месте крушения не росли большие деревья, а трава была мокрой от недавнего дождя.

Диме стало стыдно, что он просто наблюдает со стороны. Спустившись с холма, он решительно направился к тем, кто тащил носилки с раненым. Задним носильщиком был совсем молоденький парнишка, видимо, ещё гимназист. Он сам шатался и был бледен до зелени, но упорно шёл. Дима взялся за ручку рядом с парнишкой, и глаза гимназиста удивлённо распахнулись: носилки ни с того ни с сего стали легче!

Раненого отнесли подальше, к раскидистому дубу, и носильщики присели отдохнуть. А Дима пошёл обратно, к покорёженным вагонам. И вдруг откуда-то сбоку он услышал мучительный стон.

Дима пошёл на звук и увидел Надю Евстюнину. Ниже пояса девушку придавило диваном. Лоб и щёку Нади посекло осколками окна, и всё лицо было залито кровью. Шляпка потерялась, а восхитительные рыжие волосы растрепались и вымазаны в грязи. Серые глаза затуманены — Надя, кажется, была не в себе от боли.

Поднатужившись, Дима приподнял диван и откинул его в сторону, освобождая ноги Нади. От открывшейся глазам картины тошнота снова подступила к горлу.

Неестественно вывернутые, разбухшие от отёков ноги девушки были сломаны в нескольких местах. Кое-где из синюшной кожи торчали наружу ярко белеющие в темноте обломки кости.

Надя тихо застонала, из-под прикрытых век выкатились несколько слезинок, и Диму остро кольнула жалость. Ему очень хотелось помочь девушке, облегчить её страдания, но как?.. Дима ничего не понимал в медицине, но догадался, что передвигать девушку и трогать искалеченные ноги не надо.

Оглядевшись, Дима поднял с земли рваные вагонные шторы, отряхнул их, скатал в валик и аккуратно подложил его Наде под голову.

“Надо её укрыть чем-нибудь и дать попить”, — подумал парень и пошёл искать нужные вещи.

В чьём-то треснувшем чемодане нашлась пуховая шаль, там же парень взял погнутую, но ещё вполне годную металлическую кружку. Воды он зачерпнул из ручья. Она была прохладной и прозрачной, и парень прогнал прочь мысль, что сырую воду не стоит пить. А где другую-то возьмёшь?

Вернувшись к Наде Евстюниной, Дима укрыл её шалью. Потом, сев рядом на землю, аккуратно напоил девушку. Она глотала воду жадно, с наслаждением, совсем не думая, откуда взялась вода и почему кружка висит в воздухе.

— Пей, Надюха, пей, — с грубоватой нежностью сказал Дима. — Может, выкарабкаешься. Жаль, что я переломы лечить не умею.

Девушка допила воду и немного повеселела. Черты лица, искажённые страданием, слегка разгладились, а взгляд прояснился.

На сердце у Димы потеплело, он улыбнулся и… его взгляд натолкнулся на осмысленный взгляд Нади. Она смотрела на Диму удивлённо и испуганно.

Она его ВИДЕЛА!

А потом что-то случилось.

Мир мигнул, дёрнулся. А после воцарилась жуткая, всеобъемлющая тишина.

Стихли стоны раненых, смолк плач по погибшим и ругань, и даже пламя, доедавшее остатки вагонов, кажется, перестало трещать.

В зловещей тишине стук Диминого сердца прозвучал громким набатом.

И, как в кошмарном сне, медленно, но неотвратимо зашевелились и стали подниматься на ноги мертвецы. Раненые, молча, не чувствуя боли, тоже поднимались, вопреки всем сломанным конечностям, пробитым головам и прочим травмам. Прочие люди, бросив свои занятия, ничуть не удивляясь и не пугаясь, тоже встали, подчиняясь общему движению.

И даже Надя Евстюнина, которая только что могла лишь стонать, вдруг впилась пальцами в землю, ловко подтянулась и встала на свои переломанные ноги.

Все бывшие пассажиры поезда, живые или мёртвые, молча смотрели на Диму пристально, в первый раз видя его. Стояли в этом странном строю и пожилая дама в синем платье, и Матвей Евстюнин, и надменный Андрей Борисович, и похожий на Куприна Иван Поликарпович… И у всех было одно выражение лица и одни и те же взгляды.

И что выражали эти взгляды, нельзя было понять. То ли страх, то ли гнев, то ли чью-то волю.

В горле у Димы моментально пересохло, его затрясло. Взгляды этих молчаливых людей (да и людей ли?..), казалось, обжигали даже через одежду.

Надя Евстюнина клацнула зубами и потянулась к Диме. Он закричал, отпрыгнул, и это будто стало сигналом к действию.

Все пассажиры бросились к Диме. Остатки самообладания покинули его, паника накрыла с головой. Крича от ужаса, он побежал к лесу.

Не говоря ни слова, но очень выразительно пыхтя, все жуткие пассажиры рванули за Димой. И двигались они быстро и ловко, что вроде бы мёртвые, что раненые.

Дима почти добежал до леса, но ему наперерез выскочил недавний гимназист и ещё один мужчина, носивший раненых. Споткнувшись, Дима растянулся на земле, и тут же в него впились жадные до добычи пальцы. Парень закричал от боли, казалось, что из него живьём вырывают куски плоти.

Каким-то чудом он сумел отбиться от носильщиков и бросился к лесу, но и там уже из-за деревьев выходили преследователи.

Загнанным зайцем Дима метался по месту крушения поезда, уворачиваясь от загребущих рук.

Но всё же его взяли в кольцо. Бывшие пассажиры будто по команде, в одно мгновение, улыбнулись во весь рот. На отстранённо-спокойных лицах эта улыбка выглядела особенно жутко.

Дима затравленно огляделся по сторонам. Кольцо врагов неумолимо сжималось…

“Мне конец. Как глупо!”, — мелькнуло в голове.

Последняя вспышка отчаяния придала Диме сил, и он рванулся к горящему вагону. На нём тут же повисли две девушки, но но удержать его не смогли. Дима вывернулся из их хватки и достиг цели.

В лицо дыхнуло жаром, и Дима на долю секунды замедлился и оглянулся.

Преследователи были уже совсем близко. В их глазах был одинаковый голодный блеск, и движения их всех были удивительно синхронны.

— Лучше сгорю, чем вам в лапы!! — заорал Дима, зажмурился и прыгнул вперёд, в объятый пламенем дверной проём.

Раскалённый воздух вошёл в лёгкие, опалив их; волна жара и пламени накрыла нестерпимой болью. Дима закричал в последний раз.

А за жаром и пламенем пришла тьма.

***

— Молодой человек! Эй, слышишь меня? Аууу!

Первым вернулся слух. Словно издалека, приглушенно слышался женский голос, требовательный и встревоженный.

Потом подключилось зрение. Перед внутренним взором в черноте замелькали белые и цветные пятна.

Последними вернулись ощущения тела. Дима почувствовал, что лежит на чём-то твёрдом, что у него болит голова, особенно ноет правый висок. А ещё — что в нос бьёт противный запах нашатыря.

Дима зашевелился и открыл глаза. Он увидел высокий потолок с хрустальной люстрой, а совсем близко — лицо пожилой женщины в медицинской шапочке. Рядом с ней стоял охранник.

— Ну наконец-то! Очнулся! — с облегчением сказала медичка, убирая от носа Димы ватку с нашатырным спиртом. — Скажи что-нибудь.

— Где я? Что случилось? — просипел Дима.

— Ты в Белодольске, на вокзале. Ты спал, потом упал и головой ударился. Глеб Степанович, — медичка показала рукой на охранника, — вот меня позвал.

— Ну ты, парень, напугал! Спал спокойно, потом задёргался и заорал так, будто тебя режут. Аж на пол брякнулся. Кошмар приснился?

— Вроде того…

Приподнявшись на локтях, Дима оторопело осматривался. Вот он, вокзал Белодольска: высоченный потолок, лестница на второй этаж, кофейный автомат, ряды металлических стульев и монументальная советская мозаика во всю стену. На табло два часа ночи. Под стульями стоит очень знакомая спортивная сумка. А в зале ожидания пусто, нет никого, кроме охранника, медички и кассирши за стеклом.

Дима едва не заплакал от облегчения.

Так это был сон?! Ужасный, реалистичный, но сон?! Ура!!

— Пошли-ка в медпункт. У тебя на затылке ссадина и над правым виском, надо обработать. Это что, ты так со стульев упал?! Или это ты раньше?

В ответ Дима только пожал плечами, мол, не знаю.

— Давление заодно измерим. Идём. Сумку не тащи, Глеб Степаныч за ней присмотрит.

Вслед за женщиной Дима поднялся на второй этаж и зашёл в кабинет.

— Садись сюда, на кушетку, и кофту снимай.

В окружении медицинских плакатов и шкафчиков с бинтами и лекарствами Дима окончательно поверил, что весь абсурд с 1910-м годом, крушением поезда и бегающими мертвецами просто приснился.

Медичка обрабатывала Диме ссадины, попутно расспрашивая, что пациент делал, что вообще случилось. Дима честно рассказал про пиво в буфете и коньяк после, про жуткий сон и пробуждение. Когда он рассказывал, перед глазами то и дело появлялось лицо Нади Евстюниной, то счастливое, то искажённое страданием. Дима потряс головой, прогоняя видения.

— Насмотрятся ужастиков, а потом кошмары снятся. — неодобрительно покачала головой медичка. — У меня внук наиграется во что-нибудь, а потом в туалет с фонариком идёт, боится. Эх, молодёжь!.. Ну всё, иди, Дмитрий Смолин, и береги себя. Даже на поезд успеешь. И коньяк с пивом впредь не мешай!

— Не буду, — пристыженно сказал Дима. — Спасибо вам!

Дима ещё немного поболтал с медичкой, а потом спустился в зал ожидания и больше не спал. В четыре утра прибыл нужный поезд, и Дима уехал. В поезде он тоже не решился поспать, а всю дорогу сидел, глядел в окно, грыз семечки и о чём-то думал.

До места командировки Дима добрался спокойно и даже успел пару часов подремать в гостинице. А потом — круговерть дел, разговоры, звонки… И Дима постепенно забыл и про Белодольск, и про странный сон, навеянный пустым вокзалом.

“А что травмы там и в реальности одинаковые, так это просто совпадение, — убедил себя Дима. — Иногда вон и с дивана падают и шею ломают”.

***

Из документов специальной комиссии Министерства путей сообщения Российской империи.

Написано рукой одной из членов комиссии:

“В двадцать первый день мая сего года (тысяча девятьсот десятого от Р. Х.) на железнодорожном переезде Кулики – Белодольск произошел сход с рельс пассажирского поезда №7 в составе 19 вагонов. В результате происшествия погибло 34 лица: 20 мужчин и 14 женщин. Сверх того, 61 пассажир и 3 лица из штатной команды поезда, включая машиниста, получили увечья различной степени тяжести.

Из материалов дознания, проведенного приставом 1 стана Белодольского уезда М.В. Агафоновым, выяснилось, что причиной сказанного происшествия стало нарушение подлежащих инструкций дежурным машинистом Карасёвым. Последний, к слову, во время вышеуказанной аварии получил несколько легких ран.

Ефим Данилов Карасёв, из крестьян Мамадышского уезда Казанской губернии, находится на службе в ведомстве Министерства (путей сообщения) с 1902 г. Классного чина не имеет, должность же машиниста исполняет с 1906 г. Из показаний, данных Карасёвым приставу Евграфову, следует, что он, Карасёв, два года назад был помолвлен с девицей, дочерью купца Надеждой Ивановой Кашириной. По словам виновного, он «любил эту стервь больше жизни», но Каширина без объяснений разорвала помолвку и уехала. Карасёв уверяет, что с тех пор ничего не знал о судьбе бывшей невесты.

В ночь на 21 мая сего года Карасёв, приведя поезд на станцию Белодольск, увидел, как в вагон вошли молодожены: статный молодой человек под руку с рыжеволосой красавицей, в которой Карасёв с изумлением узнал свою бывшую пассию. При этом Каширина казалась вполне счастливой, и это обстоятельство больше всего поразило машиниста. По словам Карасёва, он пришёл в сильнейшее волнение и расстройство чувств и оттого не выполнил инструкцию, предписывающую снижать скорость поезда на опасных участках дороги. На участке перед Холмогорским мостом скорость поезда, как следует из материалов дознания, в несколько раз превышала предельно допустимую. Итогом стал сход состава с рельс. Список жертв и пострадавших прилагается <…> Карасёв характеризуется начальством как ответственное, трезвое и вполне благонадежное лицо. В каких бы то ни было связях с революционно настроенным элементом замечен не был. Считаю, что подозревать тут намеренную диверсию не стоит. Дата, подпись.”

Другой рукой на полях рядом написано: “Вот что творят с человеком любовь и ревность!”

------------------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

— Начинается посадка на поезд ноль восемьдесят “Йошкар-Ола — Москва”. Нумерация вагонов начинается с хвоста состава. — раздался в динамиках женский голос с неповторимой “вокзальной” интонацией.

— О, мою колымагу объявили. Пора, столица ждёт! — мужчина лет сорока, широкоплечий крепыш в чёрной куртке, залпом допил пиво и поднялся на ноги.

Его собеседник, парень лет двадцати пяти в красной толстовке с капюшоном, тоже встал и вышел из-за стола. Расплатившись с буфетчицей, оба двинулись к выходу на платформу.

— Бывай, Димон. Не кисни, скоро тоже поедешь, — сказал крепыш и пожал руку парню. Тот улыбнулся в ответ и пожелал счастливого пути.

Вернувшись за столик в буфете, Дима смотрел в окно, как редкие пассажиры спешат к вагонам и подают проводникам документы.

Через десять минут поезд тронулся, набрал ход и вскоре исчез за горизонтом. Над вокзалом и над городом Белодольском воцарилась тишина.

— Я закрываюсь. Что-нибудь брать будете? Только быстро. - сказала буфетчица.

— Чаю зелёного, пожалуйста. Без сахара.

Обжигая пальцы об одноразовый пластиковый стаканчик, Дима вышел из буфета и глянул на часы. Было без пяти десять вечера, а нужный Диме поезд должен был приехать только в четыре утра. Впереди было ещё шесть долгих часов ожидания.

…В поволжский городок Белодольск инженера Дмитрия Смолина занесло случайно. Вообще-то Дима ехал в командировку, но из-за непредвиденных случайностей был вынужден свернуть с пути. Так в обед он оказался в Белодольске. Дима хотел добраться до нужного города на автобусе, но, как назло, все рейсы из Белодольска отменили ещё месяц назад. На Блаблакаре подходящих поездок тоже не было. Оставался один вариант — ночной поезд. На нём Дима даже успевал приехать в место командировки вовремя, так что всё складывалось неплохо.

За исключением одного: ожидание тянулось ужасно медленно. Часов до шести вечера Дима шатался по местному торговому центру, а потом пришёл на железнодорожный вокзал, сидел там безвылазно и скучал.

Он мог бы погулять по городу, но погода была так себе: уже кончался май, но было сыро, ветрено и очень холодно. Да и парень просто опасался уходить далеко от вокзала. Мало ли что ещё случится в такой дурацкий день!..

От скуки могли бы спасти ютуб и соцсети, но Дима берёг батарею смартфона. Впереди были ещё весь вечер и ночь, и неизвестно, получится ли зарядить телефон в поезде.

Так что пришлось парню заняться чем-то другим. Например, сидеть в буфете, грызть чипсы и смотреть в окно.

…Когда к нему подошёл Егор, тот крепыш в чёрной куртке, завёл разговор и предложил бахнуть по пивку, Дима обрадовался и сразу согласился, хоть и не имел привычки болтать и тем более пить алкоголь со случайными людьми. За пивом и лёгкой беседой время пошло быстро.

…Но вот Егор уехал, буфет закрылся, и Дима остро почувствовал себя бесприютным и одиноким. Пустой зал ожидания только усиливал это ощущение.

Вокзал в Белодольске был внушительный: два этажа, высоченные потолки, панорамные окна и советская мозаика во всю стену. Рабочий, колхозница и ученый улыбались и протягивали зрителю гаечный ключ, сноп колосьев и пробирку. И современные люди, глядя на величественные образы былой эпохи, часто ощущали в душе какой-то смутный дискомфорт.

Сейчас вокзал, как и город, явно пребывал в упадке. Второй этаж закрыт, а в огромном зале первого этажа не было ничего, кроме кофейного автомата и рядов неудобных металлических стульев. Да и людей почти не было: дремлющая кассирша, сонные охранники и Дима.

Тишина, пустота и приглушенный белый свет вокзала давили на нервы. Хотелось спрятаться от пустого пространства, где ощущаешь себя пылинкой, а звук от любого движения тут же разносится гулким эхом. И поневоле смущаешься, чувствуешь себя суетливой шавкой, что нарушает торжественную тишину…

Дима допил чай, смял стаканчик и метким броском отправил его в мусорку. А потом всё-таки достал из кармана телефон.

Пробежавшись по ленте новостей, Дима заглянул в почту, в мессенджеры, ответил на сообщения, а потом открыл статью про Белодольск, которую не дочитал днём.

“До Октябрьской революции здесь проходили знаменитые ярмарки. Город считался купеческим. Однако население росло незначительно, и даже проложенная в конце XIX века железная дорога не дала городу значительного прироста. Но в сороковые годы XX века и население, и площадь Белодольска значительно увеличились за счёт эвакуированных людей и промышленных предприятий. Так, например, сюда переехали…”

Уже в начале списка эвакуированных заводов Дима заскучал и вспомнил, что вообще-то собирался беречь батарею. Убрав телефон в карман, он встал и направился к лестнице вниз. Там, в подвале, находился вокзальный туалет.

В подвале было холодно, а в воздухе чувствовался запах бетонной пыли. Длинный коридор освещали только две люминесцентные лампы. Одна из них потрескивала и гасла, и на пару секунд половина коридора погружалась во тьму. Потом лампочка загоралась, почти тут же гасла, потом опять включалась… Эти вспышки белого света, вкупе с пустотой и тишиной коридора, оставляли гнетущее впечатление.

Проходя мимо дверей с многозначительными надписями “Убежище №11” и “Посторонним не входить!”, Дима подумал: “Прямо локация из хоррор-игры! Сейчас зазвучит тревожная музыка, а потом из-за угла выпрыгнет монстряк. Или сирена заорёт, и зомбаки попрут толпой”.

Но коридор оставался так же пуст, а единственными звуками были шаги Димы, треск лампы и еле слышный шум воды в трубах.

Вернувшись наверх, парень посмотрел на вокзальное табло — без пятнадцати одиннадцать. Ещё уйма времени до поезда!

Дима полез в сумку и достал со дна фляжку в кожаном чехле. Отвинтив крышку, парень выдохнул и отпил коньяк большим глотком. Сморщился, закусил конфетой, потом ещё пару раз хорошо приложился к фляжке.

По телу разлилось приятное тепло, в голове зашумело. Очертания предметов вокруг как будто оплыли и стали нечёткими, а белый вокзальный свет перестал раздражать.

Дима убрал фляжку и заодно решил переложить вещи в сумке поудобнее. С этим он успешно справился, оставалось только убрать завёрнутую в газету кружку. Но, повинуясь внезапному порыву, Дима развернул газету и стал читать. Это была дурацкая газетёнка, в которой почти всё место занимала реклама чудо-добавки от всех болезней, а на последней странице ютился гороскоп. Но скука и только что выпитый коньяк сделали газетку увлекательным чтивом.

На гороскопе Дима вспомнил знакомую девушку, любительницу астрологии и всяческих звездограмм, таблиц совместимости и тому подобного. Девушка была симпатичная, фигуристая, и Дима погрузился в приятные воспоминания.

Мыслями он уплыл далеко и в какой-то момент почувствовал, что веки будто налились свинцом. Неудержимо захотелось спать.

На часах было двадцать минут двенадцатого.

А почему бы и не поспать, всё равно нечем заняться!.. И время быстрее пройдёт.

Дима улёгся на неудобные вокзальные стулья, перевернулся на живот, согнул руки в локтях и положил на них голову. Закрыв глаза, он представил, что лежит дома, на любимом диване, в тепле и уюте.

И он сразу уснул.

***

Сон прервался внезапно. Парень поднял голову, пытаясь понять, что его разбудило, а потом сел, оглядываясь по сторонам.

Вокзал был полон людей, в воздухе повис многоголосый шум. Мужчины стояли группами по несколько человек и оживлённо беседовали. Женщины или сидели с чемоданами и детьми, или, тоже собравшись в кучку, тихонько разговаривали.

“Откуда столько народу? И почему они так странно одеты?”, — подумал Дима.

Люди вокруг будто сошли со старинных фото. Все женщины были в закрытых платьях в пол, в шляпках, украшенных перьями и кружевами; у всех — аккуратные причёски, нет ни коротких стрижек, ни распущенных волос. Мужчины тоже одеты под стать: костюмы-тройки, галстуки, шляпы-котелки. Почти у всех мужчин были усы или усы и борода, подстриженные и ухоженные. Даже у детей всё строго: красивые платьица у девочек, костюмчики у мальчиков.

Дима протёр глаза, потряс головой, но странно одетые люди никуда не делись.

“А, это реконструкторы! — осенило Диму. — Или эти… Как у Толяна, старинные танцы”.

Димин друг детства Толик Круглов занимался в студии исторических танцев. Однажды он затащил Диму на осенний бал, обещая веселье и много красивых девушек. Получилось так себе: Дима путался в простейших шагах, вечно наступал то на ноги, то на платье партнёршам и чувствовал себя полным идиотом. Больше он на такие вечера не ходил, но к любителям танцев проникся уважением.

“Крутые у них наряды! Надо зафоткать, Толе послать”, — Дима достал телефон и провёл пальцем по экрану, включая камеру.

Но она не включилась.

Дима повторил движение.

Ничего не произошло, только ярко светились четыре нуля на заставке — полночь.

Дима ещё раз попробовал включить камеру, но телефон не реагировал.

Завис, сволочь!

Парень запустил перезагрузку, но вместе этого телефон отключился намертво и включаться не желал.

Твою ж дивизию!!

Дима от злости саданул кулаком в сиденье и… только сейчас увидел, что сидит на деревянной скамье.

А засыпал-то он на металлических стульях!..

Ошалевший Дима вскочил, огляделся и застыл истуканом, не веря своим глазам.

Не только люди выглядели странно, изменился и вокзал. Исчезла советская мозаика, не было больше высоких потолков, не стало второго этажа. Зал ожидания ощутимо уменьшился. Исчезли и табло, и автомат с кофе, и привычные металлические стулья. Вместо них стояли длинные деревянные скамьи с высокими спинками. На каждой скамье сбоку была приделана металлическая табличка с гравировкой: «МПС». Под потолком висела люстра, из которой лился тусклый жёлтый свет.

На ватных, не желавших слушаться ногах, Дима подошёл к окну. Была ночь, но света фонарей хватило, чтобы увидеть деревянную платформу и поездные пути. Дальше угадывались очертания холма, и там горели окна в нескольких убогих частных домиках. Но ведь Дима днём видел, что холм сплошь застроен пятиэтажками!

Куда всё делось?!

Дима не понимал решительно ничего. Надо спросить у кого-нибудь.

Он подошёл к двум беседующим мужчинам лет сорока. Стоящий слева был высокого роста, с усами и бородой-эспаньолкой, и чем-то напоминал писателя Куприна. Его собеседник был ниже, худее, и лицо имело строгое, даже чуть надменное выражение. Дима обратился к левому:

— Простите, а вы не подскажете…

Мужчины не обратили на него ни малейшего внимания.

— Я только хочу узнать, — погромче и с нажимом в голосе сказал Дима.

Стоявший слева прервался на полуслове и заозирался по сторонам, пытаясь понять, откуда идёт звук.

— Что случилось? - озадаченно спросил его собеседник.

— Почудилось… Вы ничего не слышали?

— Нет, а что?

— Да так… Наверное, показалось.

— Вы офигели?! Устроили спектакль! - возмутился Дима. - Сказали бы просто, что не хотите отвечать.

Но мужчины смотрели прямо на Диму, но странно, не в глаза, а будто сквозь пустое место.

Дима разозлился и толкнул в плечо похожего на Куприна. Тот дёрнулся, ругнулся и отшатнулся в сторону.

— Да что с вами, Иван Поликарпович?

— Будто меня что-то тронуло… Ничего не понимаю, ведь тут пусто!

— Это всё от нервов, друг мой. В этом нет ничего удивительного, в вашем-то непростом положении. Пойдёмте-ка лучше в буфет.

— А пойдёмте!

И оба быстро зашагали прочь.

— Больные какие-то, — буркнул Дима и направился к одинокой пожилой женщине в синем платье. Уж она-то окажется добрее этих двух странных типов!

Но повторилось то же самое: его не увидели и не услышали, а когда парень дотронулся до руки дамы, она в ужасе вскочила, стала креститься и читать молитву.

Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…

Паника накрывала Диму с головой, как цунами. Древние инстинкты подстёгивали: ори, беги, спасайся! Но Дима сжал зубы, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и силой заставил себя думать. Что всё это значит?! Сон, бред, дебильный розыгрыш? Или эти трое, и мужчины, и пожилая дама, просто психи? Может, остальные нормальные?!

Это надо проверить.

Дима трогал людей, толкал, тянул, кричал прямо в ухо и шептал… Но всё напрасно. На крики и прикосновения люди ещё реагировали, но пугались и явно не понимали, что происходит. Более слабых воздействий просто не замечали.

А когда Дима вставал посреди дороги, людской поток обтекал его, как струи воды обтекают камень. Люди, не видя парня, интуитивно обходили его, как машинально, не думая, обходят дерево или столб.

Среди шумной толпы Дима был совсем один, невидим и неслышим, и будто вообще не существовал.

Ноги у парня подкосились, он сел прямо на пол и обхватил голову руками. Дима почти рыдал от бессилия и страха, но из последних сил сдерживался.

Этого не может быть, просто не может!.. Что вообще происходит?!

“Я умер и стал призраком? А они все живые? Почему я их вижу и слышу, а они меня — нет?”, - пронеслось в голове.

Парень сильно ущипнул себя за руку. Кожа покраснела и засаднила.

“Ай! Значит, я жив, раз больно. Уже неплохо”.

Дима встал, отряхнулся и вдруг дёрнулся, как от удара током.

А сумка-то с вещами где?!

Дима бросился на поиски. Но сумки не было ни на скамейке, ни под ней, ни где-то ещё в этом зале. Украли её или сумка осталась в родном времени и пространстве, было уже неважно. А прямо сейчас у Димы не было ничего, кроме того, что на нём надето, и неработающего телефона в кармане.

Парня охватил истерический смех. Он хохотал во весь голос, так, что слёзы текли ручьями, и не мог остановиться. Только когда мышцы живота свело от боли, парень наконец перестал смеяться. Как ни странно, ему стало легче. Отчаяние отступило и затаилось где-то в глубине.

Вдруг из открытой двери донеслась песня. Скрипка и гитара выводили мелодию, а бархатный мужской голос пел:

Запомни, любимая, миг сей печальный,

И в сердце его сохрани.

Ждёт нынче меня берег дальний

И море у чуждой земли.

Дима пошёл на звук и оказался в большом фойе.

Отсюда в разные стороны шли несколько дверей, из-за которых доносились шум и голоса. В центре фойе была деревянная стойка, над которой висела табличка “Кассы”. Там же красовались большие часы.

Справа от касс, на небольшой сцене, расположился целый ансамбль. Была тут и цыганская гитара, и скрипка, и гармонь, и бубен. Солист, статный мужчина в чёрной рубахе с серебряной вышивкой, только что закончил песню и поклонился публике.

А желающие послушать были. Вокруг музыкантов быстро собирались люди, но Дима пробрался к самой сцене. Здесь он увидел того самого, похожего на Куприна, Ивана Поликарповича и его друга. Посещение буфета пошло им на пользу: щёки раскраснелись, лица повеселели. Дима встал плечом к плечу с Иваном Поликарповичем, и тот поёжился, как от зябкого ветра.

Солист тем временем запел романс. Его герой влюбился в женщину, с которой никак не мог быть вместе. Капризная красавица насмехалась над героем; он страдал и пытался забыть эту даму, но не мог совладать со страстью.

Ах, пуста моя душа, как зимняя дорога,

И не жди, и не жди, не придёт подмога.

И темна моя душа, будто чёрный грифель,

Нежный взгляд её — для меня погибель.

Публику песенные страдания впечатлили: дамы вытирали слёзы, кто-то грустно вздыхал, а кто-то стоял, задумавшись. Когда песня смолкла, раздались громкие аплодисменты, а кто-то даже закричал: “Браво!” и “Во даёт, чертяка!”.

Пока солист откашливался и пил воду, Иван Поликарпович повернулся к приятелю и сказал:

— А всё-таки, Андрей Борисович, я думаю, что овёс вы продали рано. Надо было придержать урожай. Ведь цены…

— Да бросьте, — перебил Андрей Борисович, — так можно ждать вечность. Пять лет назад, в тысяча девятьсот пятом, мой батюшка, царство ему небесное, говорил то же самое. Всё ждал хороших цен. Ну, вы сами знаете, к чему это привело!

Андрей Борисович говорил что-то ещё, но Дима его уже не слушал. Он стоял ошалевший, разинув рот, и пытался осознать услышанное.

В тысяча девятьсот пятом году, пять лет назад… Значит, сейчас тысяча девятьсот десятый год?!

Диму прошиб холодный пот, сердце бешено забилось, а в глазах потемнело. Вдруг стало не хватать воздуха, и Дима рванул вниз ворот толстовки, освобождая горло.

Тысяча девятьсот десятый год!.. Как это возможно?! Может, это сон? Может, я сейчас проснусь?!

Дима крепко зажмурился, потом открыл глаза. Но увы, всё было на месте: дамы в закрытых платьях, мужчины в костюмах и дореволюционный вокзал Белодольска.

Певец затянул что-то залихватское про птицу-тройку, но Дима потерял всякий интерес к музыке и вышел из толпы. Облокотившись на стойку касс, он лихорадочно раздумывал, что делать дальше, но ничего путного в голову не приходило.

Иногда Дима читал книжки про попаданцев и представлял, как бы он повёл себя на месте главного героя. Но чтобы всерьёз очутиться в прошлом!.. Да ещё ВОТ ТАК, когда тебя не слышат, не видят и считай, что тебя тут вообще нет… Бррррр!

Книжные герои всегда ухитрялись найти выход, но Дима не мог собрать разрозненные мысли и чувства воедино и решить хоть что-нибудь.

Вдруг с улицы раздался громкий, пронзительный гудок прибывающего поезда. Поднялась суета. В буфете посетители спешно опрокидывали последнюю рюмку и дожёвывали закуску, прочие пассажиры хватали чемоданы и спешили к выходу.

Из других дверей в фойе повалили люди, одетые куда беднее, чем публика в зале, где проснулся Дима. У большинства одежда была скромная, часто домотканая, у кого-то — с дырами или многократно залатанная. А в руках у этих людей были не чемоданы и сумки, а обшарпанные портфели или вовсе тканевый узелок. Некоторые тащили холщовые мешки, в которых трепыхалось что-то живое.

Все потоки и ручейки людей сливались в одно шумное море, которое текло от вокзала к поезду.

Дима, повинуясь всеобщему движению, а ещё — своему любопытству, тоже вышел на перрон.

Пока шла посадка, Дима прошёлся вдоль поезда. Вагоны были разного цвета, но на каждом висели герб Российской империи, табличка “МПС” и жетон с классом вагона.

Синих вагонов первого класса было два, для самых богатых и именитых пассажиров. Таких было немного. Они не спеша, с достоинством входили в вагон, а следом слуги или денщики несли вещи.

Больше всего было вагонов зелёных, с надписью “3го класса”. Около них царили шум и толкотня: проводники надрывали глотки, поддерживая порядок, а бедно одетые пассажиры переругивались с соседями и стремились поскорее зайти в вагон.

Жёлтых вагонов второго класса было меньше, чем зелёных третьеклассных, но тоже много. Сюда садились люди из того зала ожидания, где проснулся Дима. Узнал он пожилую даму в синем платье, а потом увидел и приятелей Ивана Поликарповича и Андрея Борисовича. Они стояли в конце очереди и снова оживлённо спорили.

Посадка заканчивалась, и Дима в панике заметался по платформе.

Что же делать?! Остаться на вокзале или сесть в поезд? А куда он вообще едет?! И что будет там?!

Гудок сообщил, что поезд отправляется. Дима представил, что останется в пустом тёмном вокзале; что будет бродить по залам ожидания как печальный и бесплотный призрак…

Ну нет, уж лучше прокатиться в неизвестность!

Дима оглянулся на вокзал с табличкой “Белодольскъ”, вскочил на подножку жёлтого вагона и вошёл внутрь. Через мгновение поезд тронулся, набирая ход.

Обратной дороги нет. Теперь только вперёд…

----------------------------------------------------------------

Читать продолжение: Поезд в... никуда? Часть 2

Если кто-то захочет поддержать меня копеечкой или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

Мы любили играть у железнодорожных путей.

Да и не только мы.

Почти у каждого жителя двух соседних деревень имелась история из детства, как они гуляли до горизонта по шпалам или как подначивали друг друга, оставить монетку на путях перед приближением шумного гиганта. Тут главное успеть провернуть всё до приезда поезда, а то не поздоровится.

Безопасным это занятие не назовёшь. Но я не знаю ни одного случай, когда бы дети пострадали на наших путях.

Наши деревни находились по разные стороны от железнодорожного пути.

До ближайших больших городов добираться было чуть больше одного дня, но редко, кто отправлялся в такую даль. А если все же и уезжали, то мы не видели их годами в лучшем случае. Порой мы кого-то не видели после и вовсе.

Так что в деревнях оставались те, кому такая жизнь была по душе. Детей же явно никто не спрашивал, где они хотят жить.

Но мы и не расстраивались, мы не знали, что нас ждёт, если мы сядем на поезд.

Поэтому, так было здорово сидеть на шпалах и придумывать, куда нас может отвезти этот большой монстр. Наши выдуманные города строились из зданий, которые доходили до самого неба, или же наоборот, они могли оказаться под водой и вполне себе неплохо существовать. Это зависело от тех, кто из нас брался сегодня рассказывать историю о городах за горизонтом.

Я сам рос в одной из этих деревень и дружил с парнем из деревни напротив.

Мы любили вечерами сидеть на траве неподалёку от пути и смотреть на огни уходящего поезда. Дни стремились сменять друг друга всё быстрее, и мы менялись вместе с ними. Вскоре мы будем заканчивать школу и решать, куда мы отправимся дальше.

И в один из таких дней мой друг и заговорил о том, чтобы уехать.

Такая мысль мне претила.

Меня здесь всё устраивало, здесь были мои родные, а те призрачные перспективы, на которые надеялся мой друг, совсем не казались манящими.

- Ты не понимаешь. Там целый мир! Тем более мы всегда сможем вернуться. Тебе разве не интересно?

- Да не так чтобы.

Этот диалог повторялся ни один раз, и друг всегда кривился на мой ответ.

Но ни его позиция, ни моя не менялись.

И вскоре я начал смиряться с тем фактом, что мы скоро с ним расстанемся.

Болезненное ощущение, что поселилось внутри меня, постоянно тянуло проводить с ним больше времени, пытаться его отговорить.

Но видя его горящие глаза, я не посмел даже заговорить об этом и лишь продолжал сидеть с ним по вечерам у шпал, слушая его мечты о каком-то другом мире, там за горизонтом.

В день, когда он уезжал, я подарил ему нашу фотографию из детства, сделанную как раз неподалёку от железнодорожного пути.

- Не забывай о нас.

- Не забуду! Я ещё вернусь! А главное буду ждать тебя там!

Так он и уехал на поезде, который не отличался от тех, за которыми мы наблюдали всю жизнь.

Прошло много лет. Я уже давно обзавёлся семьёй, а от друга вестей не было, да и я не ездил на поезде ни разу.

Сначала была мать против.

- Знаю, я вас, молодёжь. Вернёшься говоришь? Не вернёшься! Мать старую одну оставишь! Поманят тебя эти городские, а ты и пойдёшь на поводу!

С матерью споры были бесполезны, так что я отложил этот вопрос. Потом я женился.

- Какой поезд? Тут дел по дому немерено! Мне скоро рожать! Не пущу!

После этого я и плюнул на эту затею. Прошло много лет, у меня уже внуки появились, а друг мой так и не возвращался. Но встретиться вновь нам суждено было.

Я все также сидел у шпал и смотрел на звёзды. Что-то поздно ночью повлекло меня на свежий воздух, захотелось посмотреть на огни поездов. Я встал с постели и вышел из дома. Холодный ветер меня не беспокоил, я вышел в обычных резиновых тапках, не заботясь о том, что простыну.

Идти было недалеко, да и не думал, что я на долго задержусь.

Звезды были прекрасны, давно я так не смотрел на небо.

Послышался гудок поезда, и я увидел огни.

- Вот и он.

Я поднялся, чтобы получше рассмотреть приближающийся поезд.

Громыхающая махина успела остановиться точно у платформы. Я всегда восхищался мастерству машинистов, что следовали на нашем маршруте ночью.

Множество людей повалили из поезда, все куда-то непременно спешили, и тут я увидел знакомое лицо.

А он не изменился. Всё такой же улыбающийся и спотыкающийся чуть ли не на каждом шагу. Он тоже заприметил меня и стал махать мне рукой. Я помахал в ответ. Он что-то поспешно стал искать в своём рюкзаке, с которым он уехал так много лет назад. Наконец-то он обнаружил это, и в мою сторону прилетел бумажный самолётик. Я наклонился поднять, развернув, я увидел двух смеющихся ребят. Это была та самая фотография, которую я ему подарил при отъезде. Он помахал ещё раз и исчез в потоке.

Внутри всё будто сжалось, я поспешно вытер слезу и заторопился домой.

Вскоре мы снова встретимся. Пройдёт всего пару лет, когда я впервые окажусь в поезде, который привезёт меня на ту же платформу, и с которого я пойду по направлению к кладбищу, как и все пассажиры. Там и встретит меня мой друг детства, который обо мне также ни на минуту не забывал. И он вновь будет мне рассказывать о городах за горизонтом и их манящих огнях.

©Гектор Шульц

После поездки в Казань вместе с женой, когда поезд остался за спиной, как и пролетевшие выходные, мы медленно топали к метро, мысленно настраиваясь на трудовые будни. Остальные пассажиры поезда тоже плелись вперед. Кто-то как зомби, кто-то как усталый джигит, всю ночь скакавший на коняшке. Кто-то вдалеке пьяно орал и требовал у неизвестного нам Тараса чаю и водки. Бывает…

- Повезло, что наши попутчики нормальными оказались, - буркнула жена, когда звавший Тараса вдруг умолк и послышалась ругань.

- Повезло, - кивнул я и тут же унесся мыслями в прошлое. В «лучшую ночь в поезде».

*****

Был я в меру юн, в меру наивен, строен, аки лань, и предвкушал встречу с друзьями в Питере и последующий концерт финских металистов. Друзья укатили раньше, а меня не отпустила работа, поэтому пришлось ехать на следующий день. Ночным поездом.

Войдя в купе, я увидел три пары глаз, внимательно на меня смотрящих. Слева на нижней полке сидел усталый могучий дядька в полосатой майке. Справа от него худой черноглазый мужичок. Настолько худой и сухой, что я видел маленькие волокна маленьких злых бицепсов, которые злобно пульсировали, когда мужичок напрягал ручку. Слева сверху свесился задумчивый лысеющий мужик, лицом похожий на Доминика Торетто, потерявшего семью.

- Хорошего вечерочка. Будем знакомы. Гектор, - улыбнулся я, закидывая торбу с ликом Жоры Фишера на правую верхнюю полку. Мужики мрачно осмотрели меня и мой прикид. К таким взглядам я привык, ибо одевался, как подавляющее большинство неформалов моего городка. Косуха, джинсы, тяжелые ботинки, да майка с какой-нибудь богохульной бандой.

- Здорово, - кивнул мне усталый дядька. – Семен.

- Миша Сильный, - представился мужичок и злые бицепсы ощутимо напряглись.

- Марат, - кивнул лысеющий Доминик сверху и повернулся к мужичку. – А почему Сильный?

- Сильный потому что, - гордо ответил тот, надувая грудь так, что два острых соска, словно гвоздики, набухли под майкой. Марат кивнул и вернулся на свое место. Я же пожал плечами и ловко взобрался на полку, вытащил книжку про Волкодава и собрался с головой погрузиться в приключения хмурого венна. Этого сделать мне не дали.

- Ну, за знакомство, мужики, - воскликнул Миша Сильный и поставил на стол бутылку водки. Семен одобрительно крякнул и вытащил свою бутылку. Марат брезгливо на них посмотрел и покачал головой.

- Не пью, - ответил он и пояснил под удивленными взглядами. – На таблетках.

- Понятно, - кивнул Семен и посмотрел уже на меня. – А ты малой?

- А чего б нет. Сто грамм бахну, спать слаще буду, - улыбнулся я и, спрыгнув, взял предназначенный мне стакан.

- За знакомство, - снова воскликнул Миша Сильный и опустошил свой стакан. Его кадык мелко затрясся, словно рыбешка в пеликаньем зобу, а лицо налилось инфернально красным цветом.

Затем я снова забрался наверх и взял в руки книжку. Но от чтения меня постоянно отвлекал разговор Миши Сильного и Семена, к которым позже присоединился и Марат. Водка булькала, стаканы хрустально звенели, разговор становился все громче. Так я выяснил, что Семен ехал домой с вахты, Марат ехал к родне, а Миша Сильный наоборот ехал на вахту.

- На нефти работаешь? – с сомнением спросил Семен, оглядывая субтильную фигуру Миши Сильного.

- Так я ж сильный, - повторил в который раз Миша Сильный. – Однажды медведя прогнал. В исподнем одном.

- Брешешь, - лениво улыбнулся Семен. Лицо Миши Сильного покраснело еще сильнее, словно вся кровь тела резко прилила к голове.

- Да вот те крест! – побожился Миша. – Дрыну схватил и на медведя. Тот как ебнет бежать…

- Я сам бы ебнул бежать, если б на меня такое чудо в портках с палкой бросилось, - тихо бросил Марат. Семен, услышав его, улыбнулся.

- Ну, прогнать – это еще не сила, - хмыкнул он и напряг внушительный бицепс. – Вот это сила. Прут стальной гну…

- Сила? – задохнулся от злости Миша Сильный и, покопавшись в сумке, положил на столик пакет с тремя вареными яйцами. – Смотри. Неделю уже лежат. Спорим, что я съем и ничего не будет?

- Да ты сдохнешь сразу, - отмахнулся Семен, а предусмотрительный Марат покачал головой.

- Лучше не надо. Нам всю ночь еще ехать, - но задетый Миша Сильный уже чистил скорлупу, от волнения роняя половину очисток на пол. Я отложил книгу, когда снизу потянуло тухлятиной.

- Согласен. Даже я чую, как воняет, хоть мне панки все обоняние отбили, - кивнул я, поддержав Марата. Мишу Сильного это не остановило и он, дочистив яйцо, сунул его себе в рот, после чего активно заработал челюстями. За первым яйцом последовали и другие, запитые впоследствии водкой. Лицо Семена хищно задвигалось. Не иначе здоровяк собрался насладиться представлением. И оно случилось. Немного за полночь, когда водка была допита и мужики расслабленно полулежали на своих местах, готовясь ко сну.

В мирной тишине поезда вдруг послышался хруст грецкого ореха, который ломали сильной рукой. Семен, пространно улыбнувшись, посмотрел на постель Миши Сильного и громко заржал, а следом засмеялся и Марат. Правда смех застрял на полпути, когда купе окутал едкий смрад, выжигающий слизистую в носу и глазные яблоки.

- Ох, блядь, - прошептал позеленевший Марат, пытаясь удержать тошноту.

- Смерть, - кивнул Семен, поправляя очки на носу.

- Я – Миша Сильный, - прокряхтел снизу Миша Сильный и треск грецкого ореха повторился. Вздохнув, я повозился с окном и в купе влетел ледяной поток воздуха. Лицо Семена сразу порозовело и он, отдышавшись, благодарно мне кивнул. Но Мишу Сильного и это не остановило.

Два часа он «щелкал орешки» без перерыва, злобно чертыхаясь, каждый раз. Представляя, как сильно он сжимает свои злые ягодицы, меня тут же начинал душить смех, а вот моим попутчикам было не до смеха. Семен слишком уж красноречиво посматривал на Мишу Сильного и тому пришлось закутаться в одеяло. Треск орехов стал ощутимо тише, но судя по запаху, частично просачивающемуся через одеяло, белка в дупле Миши Сильного разошлась не на шутку, вознамерившись отыскать изумруд, как в сказке Пушкина. А то и все самоцветы мира.

Вернувшись в купе после туалета и честно выкуренной сигаретки в тамбуре, я увидел, что Миша Сильный сидит на своем месте, закутанный в одеяло, как калиф. Злые глаза с ненавистью смотрели на Семена, а злые губы злобно шевелились, изрыгая еле слышимые ругательства. Лицо Миши Сильного вспотело, и я невольно представил, какой Вьетнам творятся там, под одеялом. А потом понял злобу, направленную Мишей Сильным в адрес Семена, который по-хозяйски расселся на своем месте и сверлил в ответку Мишу Сильного.

- Одеяло скинуть хочет, - пояснил он на мой вопросительный взгляд. – Я запретил.

- И правильно, что запретил, - пробубнил с верхней полки Марат, закрывая лицо влажным платком. – Скинет, все тут поляжем. Говорили дураку, но нет… Сильный, блядь.

- Жарко же, мужики… - жалобно протянул Миша Сильный, но Семен был непреклонен.

- Ты сильный. Потерпишь, - отрезал он. И Миша Сильный вынуждено терпел, обливаясь едким потом, пока белка ломала очередной орех.

Правда одеяло пришлось отбросить в сторону, когда послышался возмущенный рев тысяч Балрогов, штурмующих гномье царство. И Семен, и Марат, и я сразу поняли, что даже Миша Сильный неспособен их сдержать и, вылетев кучкой в коридор, приготовились задержать дыхание.

Миша скинул одеяло и нас окутало теплой ядовитой волной, плеснувшей из купе. Хорошо хоть в купе гулял морозный сквозняк, и мы знали, что яд скоро исчезнет. Миша Сильный же, выскочил в коридор и скачками понесся к туалету. Он подергал ручку и бессильно взвыл, когда дверь не поддалась. Кто-то внутри боролся со своими демонами.

- Выходи! – прошипел Миша Сильный и огласил коридор поезда хрустом французской булки. Белка, видимо, устав грызть орешки, перешла на хлебобулочные изделия.

- Щелкунчик, ебит тово рот, - ругнулся Семен и первым зашел в купе. – Порядок, мужики. Жить можно.

Войдя в купе, Семен первым делом забаррикадировал дверь своей тушей и когда Миша Сильный вернулся, молча кивнул потрескивающему, как попкорн-машина, соседу по купе.

- Ночуешь тут, пока не перестанешь, - твердо сказал он и, развернувшись, закрыл дверь на щеколду.

- Сурово, - хмыкнул я сверху. Семен пожал плечами и, улегшись на свое место, тяжело вздохнул.

- Когда у человека говно не только в жопе, но и в голове, то все страдают, - буркнул он. А Марат сверху заметил.

- Так-то он и правда сильный. Столько терпеть.

- Плевать. Пусть в коридоре гуляет. Пулемет ебаный, - кивнул Семен. За дверью слышался хруст грецких орехов и невнятное шипение гулявшего по коридору Миши Сильного. Под утро проводница прогнала его в тамбур, потому что люди стали массово жаловаться на ядовитую вонь, от которой плавились легкие, и не пускала обратно до самого вокзала.

Ну а мы, выбравшись на перрон питерского вокзала и закурившие по сигаретке лишь лениво проводили взглядом убегающего враскоряку Мишу Сильного. И непонятно было, то ли снег хрустит под ногами, то ли белка-озорница снова принялась за орехи. «Лучшая ночь в поезде», что тут еще сказать.

Как-то ехал я в купейном вагоне. И попались мне в попутчики мужчина лет сорока пяти и бабулька лет семидесяти с чем-то. Ехать нам всем до конечной станции, как выяснилось позже. Поздоровался с ними, закинул вещи и стал безучастно глядеть на наши просторы, с избытком распологавшихся за окном.

- А чего просто так сидеть? - нарушил монотонный стук колёс мужчина, - может в картишки?

Внимательно посмотрев на его лицо, на глаза с хитринкой, я предупредил:

- На деньги играть не буду.

- Да зачем же на деньги? - обезоруживающе улыбнулся он. - Так, на интерес. Какую игру предпочитаете?

Параллельно его вопросам я наблюдал как практически из ниоткуда в его руках появилась колода карт. Карты быстро зашелестели, перелетая всем скопом из одной его руки в другую. "Ууу... Да это точно катала" - щёлкнуло в моей голове. "Сначала просто поиграем, потом для интереса предложит кинуть на кон по рублю".

- Да, давай милок, - пробурчала бабулька обращаясь ко мне, - поиграй с ним. Облапошит как Сидорову козу и имя не спросит. Увидел молодого, засуетился сразу.

- Бабуля, ну что вы такое говорите? Я же сказал: "на интерес". Не на деньги, - в голосе мужчины чувствовалась вполне правдоподобная обида.

Бабулька посмотрела на него взглядом чекиста:

- Какая я тебе бабуля? Бабулю он нашёл. Едут тут всякие, пассажиров аферизму подвергают.

- Послушайте, - вмешался я, - думаю не стоит нам так уж накалять, верно ведь? - кивнул я мужчине.

- Ну конечно, - согласился он, - я же просто предложил скоротать поездку. Можно и не в карты.

- В шахматы, что-ли, предложишь? - с ехидцей сказала бабушка.

От её вопроса мужчина чуть не вспылил, но было видно что намёк на возможную разницу в "интеллектуальности" разных игр задел его за живое.

- Нет, не в шахматы. Хотите чудо покажу?

- Батюшку на комсомольском собрании? - не унималась бабулька.

- Слушайте, - строгим голосом ответил мужчина, - развлечь в пути попутчиков, считаю, дело достаточно благородное. Я тоже могу уткнуться в телефон задрав ноги к потолку. Но я предпочитаю общение с живыми людьми и считаю это правильным. И пожалуйста прекратите во мне видеть афериста. Не все люди плохие.

Бабушка в ответ что-то пробурчала и отвернулась к окну. Я улыбнулся попутчику:

- Ну и?

- Хорошо, - ответил он, быстро достав из кармана коробку спичек, открыл её, - выберите сами любую спичку.

Я, пожав плечами, вытащил одну. Бабулька искоса наблюдала за этим действом. Мужчина взял у меня спичку и зажёг её чиркнув по коробку. Когда она прогорела наполовину, мужчина, плюнув себе на пальцы другой руки взял спичку за обгоревшую головку, повернул - пламя стало пожирать остатки спички.

- Ой, держите меня семеро...- раздалось от бабульки. - У нас в Кочетовке любой дурак тебе покажет такое чудо.

- Смотрите дальше, - почти сквозь зубы ответил мужчина. Он не отрывал взгляда от спички, которая уже полностью прогорела и потухла. Теперь наш таинственный попутчик снова взял её уже за другой обгоревший конец, головкой вверх. - Смотрите на спичку... - шепотом добавил мужчина, а сам словно затаил дыхание. Мы с бабулькой машинально вцепились взглядом в этот обгоревший кусочек дерева. "А что должно произойти?" - подумал я. - "Головка спички отвалится? Ну ерунда, так себе фокус..."

В этот момент спичка вспыхнула. Сгоревшая спичка загорелась сама по себе.

- Оох... - только и сумел выдавить я. Степень моего удивления сложно передать словами. "Сфокусированный пучок инфракрасного излучения? Но откуда? Пусть излучение, но спичка же уже сгорела. Что ещё?"

Попутчица в возрасте не стала одолевать себя гипотезами, а откинувшись назад указала перстом на мужчину, решительно заявив:

- Сатанист!

- Женщина, знаете что? - гаркнул мужчина, затушив спичку. - Вы своим поведением утомите кого угодно.

- Да иди ты...

Я, как смог, успокоил своих попутчиков. Стал ненавязчиво рассказывать им про свою жизнь, истории, которые со мной приключались в разных местах нашей страны, да и пару за её пределами. Рассказал об учёбе, даже поделился планами на жизнь, вовлекая собеседников в откровенный разговор. Инцидент забылся, стал раздаваться смех, бабулька закидала нас огородными советами: про огурцы, томаты и прочие сельские радости. Мужчина, после представившийся Петром Андреевичем, рассказал как он работал вторым пилотом на чартере, мотался и в Африку и через Чили в Антарктиду - с грузом для станций... Завораживающе.

Уже к ночи я заключил:

- Да и кстати сказать, каких только фокусов я не видел, но это... - указал я на коробок лежавший на столе, - о таком я даже никогда не слышал. Были бы деньги - купил бы секрет.

- А секрета нет. Это чудо, я же говорил. У моего деда были такие способности. Отцу не передалось, а меня вот он успел подучить. Концентрация мысли... Но жаль что у тебя нет денег, - засмеялся он.

- Спите уже, - проворчала бабулька, которая уже улеглась на своё место. - Хватит уже болтать. Колдуны, твою мать... - прошептала она. Но без злобы.

Утром, встретившись с Петром Андреевичем в проходе вагона, после принятия утреннего моциона, умывания и прочего, мы снова разговорились. И я вновь упомянул про эффектное вчерашнее представление, которое, правду сказать, не давало мне покоя.

- Послушай, - вздохнул он, - мы вчера разговорились, и не пойми превратно, ты действительно замечательный попутчик, нам с мамой такие попадаются довольно редко.

- С кем? С мамой? - опешил я, - Бабушка - ваша мама!?

- Да, - снова вздохнул он.

Ураган мыслей начал кружится в моей голове, я смог только выхватить: "сговор, аферисты..."

- Мы никакие не аферисты, - словно прочитав мои мысли произнёс Пётр Андреевич. - Ну некая форма артистизма и была представлена, конечно, но мы всегда честны с попутчиками. У мамы - огород, я - лётчик, в прошлом. Показываем фокусы иногда... Ээм... Вообще то всегда показываем.

- Но зачем?

- Заинтересовываем людей, потом продаём секрет. Всё по-честному, никакого обмана. Скажу больше - этим и живём. Разыгрываем сценку, у людей ко мне образуется антипатия, вступается мама, зарабатывая тем самым себе симпатии пассажиров, потом показывает фокусы...

- Мама показывает фокусы?

- Да, люди ей верят больше. Но вчера она была не в духе, ты наверное заметил?

- Заметил, - сдвинув брови ответил я.

- Не обижайся. А со спичкой всё просто: на пальцах у меня был карбонат аммония. В контакте с древесным углём он через некоторое время воспламеняется. Держи, бесплатно... - вновь он озарил пространство своей обезоруживающей улыбкой.

Некоторую скованность по возвращении в купе как ветром сдуло рассказами бабушки об озорном детстве и юности Петра Андреевича. Он только и успевал вставлять: "Мама! Ну хватит! Ну это то зачем?" Расстались мы всё же, как хорошие знакомые...

Только вернувшись домой, я выяснил что никакой карбонат аммония не реагирует на древесный уголь.

- Ой, а у вас тут бумажка упала! - игриво проговорила девушка, когда я, будучи в торговом центре дал ей свой паспорт, чтобы она положила его в сканер.

Прошёл уже месяц с той поездки, история почти забылась и я с удивлением взял в руки небольшой обрывок газеты, который мне протянула девушка. Раскрыл сложенный вдвое клочок бумаги, на котором было написано карандашом: "Конечно не было никакого аммония. Мама не верила, а я смог, ты первый кто увидел. Спасибо за Оох...!"

Вздох удивления вырвался у меня снова, как и тогда в вагоне. "Когда он вложил его в мой паспорт!? Вот аф... Но как же тогда загорелась эта чёртова спичка? Арти-иист...". Я улыбнулся, вероятно, тоже обезоруживающе.

- Прописку сканировать? - вырвала меня из раздумий девушка.

- Ага, давайте, - засунул я руку в карман и с ещё большим удивлением нащупал там коробок спичек. Всё было бы ничего, но я, так то, не курящий...

Собираясь в Питер, думала: "сяду сейчас в поезд. Буду ехать в плацкарте, рассматривать соседей, глубокомысленно пялиться в окно, вдыхать коктейль из запечённой курочки и чьих-то вонючих носков. Надышавшись этой наркоманией сяду писать, писать, писать прозу жизни. Ибо из таких, близких каждому русскому человеку сюжетов и рождается настоящая литература.

В самом романтическом настроении вхожу в вагон и понимаю, что он купейный. Причем, блин, элитно-купейный!

С какого перепуга я купила этот билет, до сих пор для меня загадка. Впрочем, потом я посмотрела на цену и догадалась: в будний день и именно в это время купе стоило всего на 500 рублей дороже плацкарты, и я, видимо, решила шикануть.

В коридоре меня встретили аристократически подвязанные шторы со складочками, безупречными, словно их вытачивал сам Микельанджело. Они чередовались с телевизорами меж окнами. Какой изверг это выдумал? Как философски смотреть в окно в коридоре, сбежав от семьи в купе, если по бокам жизнерадостно мигает телевизор?!

Я вошла в своё купе и обнаружила, что моё койко-место напоминает три спаянных сиденья спорткара. На столе каждого ждала персональная бутылочка питьевой воды. На подлокотнике койки лежали тапочки. У каждого свои, и у каждого своего цвета, чтобы не путаться!

Мой шаблон о том, какой должна быть поездка в поезде был порван на клочки, как письмо от любовницы в руках воинственной жены. Мы с соседом заговорщицки переглянулись, закрыли дверь купе, положили тапочки на стол и принялись их фотографировать.

Потом мы долго и безуспешно разыскивали постельное бельё. Нас спасла проводница: опускаешь спинку спорткара и взираешь на полностью застеленную постель. Не забудьте подобрать челюсть с пола, а то он продезинфицирован, испачкается ещё.

То есть никаких сражений с простынкой в тесноте и под наблюдением соседей. Никаких поисков наволочки и шуршаний полиэтиленовым мешочком. Всё уже готовое, бери и пользуйся. Огорошенная, я легла и пощупала странный подголовник. И да, я нашла тайник с махровым полотенечком и замаскированными полочками.

Я перестала ощущать, что в поезде. Показалось, я попала в мир будущего России, тот, про который рассказывают депутаты, и сейчас мне сообщат, что доллар по тридцать а пенсии в два раза выше прожиточного минимума.

Разговорились с соседями. Оказалось, мы все четверо — айтишники. Остаток ночи я слушала историю написания диплома по генератору паролей на Сишарпе от одного соседа и историю внедрения банковского ПО в Ситибанк в России и Польше от другого соседа. Муза возмущенно сказала, что с буржуями не дружит, и свалила под рассказы о специфике дипломатии при общении с польскими коллегами. Обычные русские пейзажи за окном казались неестественными, как веник в мраморной римской бане.

"На обратном пути точно куплю плацкартный билет" — подумала я, засыпая, — "Чтобы запах курочки, вонь носков, холод из всех щелей. Короче, чтобы проза жизни, а не сраный аттракцион!".

А тапочки наутро я забрала с собой. На память.

PS. Спасибо всем моим подписчикам за то, что вы есть. Так что если захотите, чтобы кто-то был рад самому факту вашего существования, можете просто на меня подписаться, этого достаточно)