— Милая, принеси игрушки!
Я бегу по деревянным ступенькам на второй этаж. Мысли охвачены небывалым энтузиазмом. Обожаю Новый год! Он — это пауза на чудо посреди сумасшедшей жизни, отдых для сердца и ума. Натягивая рукава кофты до самых ногтей, я спешу по коридору, и мне радостно. С приходом праздника дом полностью преобразился. Комнаты вымыты и вычищены до скрипа. Гостиная пахнет хвоей: помимо ёлки, она украшена одиночными ветками. С потолка свисают снежинки, а старинные часы задрапированы мишурой. Остались только игрушки.
По приставной лестнице я забираюсь на чердак. Опустив за собой люк, остаюсь в тишине одна.
Здесь пахнет пылью, и я её даже вижу: разбуженная моим появлением, она летает в лучах солнца. Что и говорить, это царство прошлого редко видится с тряпкой. Оглядевшись, я замечаю желанные коробки. Спешу навстречу. Настроение настолько хорошее, что его не портит даже какая-то вещица, о которую я спотыкаюсь. Едва не упав, всё же смотрю вниз… и удивлённо вскидываю брови.
На полу лежит старая музыкальная шкатулка. Я смотрю на неё, потом улыбаюсь немного грустно. Ну конечно… я её помню.
Забыв про игрушки, я опускаюсь на дощатый пол. Поднимаю крышку, осторожно кручу ручку. Знакомая мелодия окутывает чердак и, слушая её, я напеваю:
— Oh, please have some pity
I’m all alone in this big city...
И другой Новый год предстаёт перед моими глазами.
***
— Анна! Куда же ты делась?
Я только улыбалась. Мама всегда беспокоилась, потеряв меня из виду в этой толпе. Ничего. Она знала, что я дома. Куда бы я отсюда пропала? Поэтому, не откликаясь на зов, я шла дальше и серьёзно глазела по сторонам.
Огромный зал сверкал. Четырёхметровая ёлка, украшенная лучшим дизайнером города, крутилась вокруг оси. Мишура ослепляла серебром и латунным блеском. Слепили и наряды гостей. Мамочки, сколько их… Лилось шампанское, а взрослые убивали скуку за нудными для меня разговорами.
— Я тебе говорю, Чёрные списки лишь начало. Америка передушит всех коммунистов...
— Франция не удержит Алжир, помяни моё слово...
— Глубокая ирония полотна Мецкеса в том, что режим уничтожает сам себя. Это, в общем-то, и происходит в Венгрии...
— А как вам этот модный абстрактный экспрессионизм? Выдают дилетантство за концепцию!..
Насколько я помнила, учитывая моё равнодушие к темам, они говорили об одном и том же от вечера к вечеру.
«Get out of town
Before it’s too late, my love
Get out of town
Be good to me, please»
Играло не что-нибудь новогоднее, а Элла Фицджеральд. Это было причудой нескольких видных гостей. Им нравилась неторопливая грация её песен, к тому же Элла оставалась в моде. Хватая со столов канапе, я скользила между вечерними туалетами, в которых виднелись гости. В то время наша семья купалась в роскоши, и приглашённые были сплошь богачами.
— Вот ты где, Анна! Мама тебя обыскалась.
Меня внезапно подхватывали на руки, и паркет под ногами заканчивался. Я показно барахталась. Заглядывала в лицо отцу, даже за бородой замечая растерянность.
— Иди к детям, родная, — просил папа тихо. В те времена он говорил только тихо.
Я надувалась. Скрещивала руки на груди, сверля его взглядом.
— Нет. Они скучные и напыщенные, —возражала капризно. — Не хочу с ними играть.
Отец оглядывался. Вид у него становился ещё более взволнованным.
— Но детям не принято бегать среди взрослых, — бормотал он.
Потом, сдавшись, спрашивал:
— Чего ты хочешь?
Я озарялась счастьем. Любила, когда он сдавался.
— Хочу увидеть сценку! — кричала радостно.
Так я звала входную группу. Несколько гостей обязательно оборачивались. Папа улыбался и покорно тащил меня к дверям.
— Сейчас, милая.
В те годы папа только обрёл свою славу сценариста и режиссёра. Взлёт для него стал полнейшей внезапностью. Наверное, оттого и поселилось в его глазах непонимание — вечный спутник моего детства. Папе было не по себе. Он быстро заимел друзей и довольно широкий круг знакомых, так что прислуга работала на бесконечные вечера. Я влиятельных господ игнорировала — а родители были слишком лояльны, чтобы меня ругать. Трёхэтажный коттедж дышал деньгами, и всё у нас было как у всех вокруг… Только родители почему-то не улыбались.
Папа выносил меня на улицу, укутав в свой длиннющий мериносовый шарф. Сам не одевался — он всегда упускал из виду такие житейские мелочи. Остановившись на крыльце, папа давал мне возможность разглядеть огромную композицию из гирлянд, фигур, елей и снежных статуй. У меня дух захватывало. Единственное, что по-настоящему восхищало меня в той жизни — это «сценки» и Фицджеральд.
— Куда ты её потащил? — восклицала за спиной мама. — И сам не оделся!
Взволнованная, но безмерно красивая, она возвращала нас в дом. Там уже сменялась песня — и отовсюду лилось старое, давно знакомое:
«All dressed up, no place to go…»
Дверь за спиной закрывалась. Снаружи на ней качался рождественский венок, сделанный по индивидуальному дизайну.
Отца тут же уводили прочь; подскочив, кто-то с умным видом говорил:
— Старина, в фильмы нужно внести больше действия. Понимаешь, нынче в моде стереокино. Зрители хотят «эффект присутствия». А у тебя всё слишком по-философски.
Папа беспомощно следовал за умником. Мама убегала развлекать гостей. Я оставалась одна.
«I am so awf’ly misunderstood...»
Я любила и ненавидела Новый год одновременно.
***
Шкатулка доигрывает. Замолкает, погружая чердак в безмолвие. Вздохнув, я убираю вещь на дальнюю полку, достаю две коробки простых, но милых игрушек. Пыхтя, спускаюсь с ними по неудобной лестнице.
— Ну где ты, Аннет?
— Бегу!
Близкие ждут у камина. Мы собрались впятером: родители, я, муж и наш славный мальчуган. Нерушимая команда. В зале стоит одна небольшая ёлочка, а не как раньше, штук восемь на дом. Довольная, я опускаю на пол своё сокровище.
— Принесла!
Тим энергично берётся за украшения. Я с нежностью смотрю на его могучую фигуру, на бородатое улыбчивое лицо. Сынок крутится под ногами, то помогая, то мешая, родные наблюдают, попивая глёг. Огонь потрескивает в камине, и мне тепло и хорошо.
Так мы живём теперь. Вместо роскошного особняка — приятный домик, вместо входной группы — заснеженный сказочный пейзаж на многие километры. Так распорядилась жизнь, и мы её послушали.
Мой папа был единственным, кто двадцать лет назад не отвернулся от разорившегося друга. Когда компания того внезапно закрылась, сердце начало сбоить, а долги превысили имущество, за несчастного заплатили мы. Отец пожертвовал много. Не пожалел. И, поскольку коттедж, как и знакомые, стали нам не по карману, подыскал жильё проще и дальше.
Друг хранил благодарность как мог и сколько мог. Встав на ноги, исчез и он. Отец не злился. Мы все неожиданно обрадовались бегству из мира показухи и болтологии. Потом папа прославился во второй раз — и на деньги от фильма мы переехали сюда.
— По-моему, волшебно, — замечает Тим, отступая.
Я улыбаюсь. Обвожу украдкой взглядом своих родных людей. Вдыхаю всеми лёгкими аромат хвои, не перебитый ничьим эксклюзивным парфюмом.
— Да, — подтверждаю тихо.
© Лайкова Алёна
(вымышленная история, если копируете, указывайте, пожалуйста, автора)