Авторская работа + Длиннотекст

Мой крохотный ассистент рад представить вам первое в мастерской панно без перьев - "Звездная река" !

История у этого ловчика очень долгая - я задумала его полтора года назад, и начала делать в апреле прошлого года, выкраивая понемногу времени. В августе основы были готовы. В октябре найдена подходящая палка. В ноябре она была покрашена, и....

...с того момента я никак не могла определиться, что же я хочу получить по итогу. Я думала про пины, цепочки, ленты, перья, нити - и не могла выбрать.

В общем, закончила его за 5 дней в начале июля, плюнув на все нерешенности.)

Вспомнила свой старый девиз - "Начать осуществлять свои планы нужно в ближайшие три дня от их появления. Лучше сделать, получить не идеал, но иметь какой-то результат, чем не сделать, и отложить на полку запыленных "Однажды". "

А теперь меньше слов и больше деталей...)

Для рукоделов: техника плетения - классическая, принцип нанизывания бисера - иголочкой..)))
Материалы: фанерные основы; ветка, нагло скомунизденная у оранжевых человечков, которые безжалостно обкромсали дерево неподалеку; 500г бисера; контейнер разных бусин и бусин-капель. И - секретный ингредиент - бешенная усидчивость на протяжении 10 дней xD

Хочу ещё видео смонтировать :3
Но попозже...)

«Примите, ядите, сие есть Тело Мое!»
От Марка, 14:23

Когда утреннее солнце заглянуло в окно, старик открыл глаза и сел на кровати. Простыня была влажной, и от этого стало стыдно. Сырость в постели случалась практически каждое утро на протяжении уже года, но старик до сих пор не привык.

— Сдаёт тело, да-да, сдаёт…

Он вздохнул, прислушался. В квартире было тихо, только с улицы доносились звуки пробуждающегося города. Чирикали воробьи, один раз протяжно каркнула ворона. Изредка хлопали подъездные двери. Во дворе затарахтел старенький «жигуль»: не иначе как сосед снизу куда-то спозаранку намылился.

Иллюстрация Лены Солнцевой

Старик размял длинные с артритными уплотнениями пальцы, поднялся и выглянул в коридор. Дочь всё ещё не вернулась.

— Где ж она ходит-то? — пробормотал он.

Пройдя в ванную, снял мокрые трусы и швырнул их в раковину. Посмотрел на себя в зеркало. Худое, морщинистое лицо с торчащими в разные стороны седыми прядями. Тусклые, с сетью капилляров, глаза. Беззубый рот.

Старик размял длинные с артритными уплотнениями пальцы, поднялся и выглянул в коридор. Дочь всё ещё не вернулась.

— Где ж она ходит-то? — пробормотал он.

Пройдя в ванную, снял мокрые трусы и швырнул их в раковину. Посмотрел на себя в зеркало. Худое, морщинистое лицо с торчащими в разные стороны седыми прядями. Тусклые, с сетью капилляров, глаза. Беззубый рот.

Старик пустил холодную воду и принялся растирать своё костлявое тело. Закончив умываться, прополоскал трусы и повесил их на батарею. Вернувшись в спальню, порылся в ящике комода и достал трико. Кряхтя, натянул его. С грустью уставился на свою кровать. Откинул тонкое шерстяное одеяло и стащил пожелтевшую простыню. Отнёс её на балкон. Другая простыня находилась у дочери, а больше никакой и не было. Но спать как-то надо. Потом украдкой заглянул в соседнюю комнату, по-прежнему лелея робкую надежду. Никого. Кровать заправлена с вечера. Дочь как ушла вчера, так и не приходила.

— Голодная, небось, — нахмурился старик. — Бродит где-то…

Он почесал затылок и прошаркал на кухню. Заглянул в пустой холодильник и тихо выругался, после чего вновь направился в спальню. Вынимая из потрёпанного пиджака кошелёк, вспомнил, что денег нет — все закончились.

— Так как же? Ведь голодная же!

Наскоро собравшись, вышел в подъезд и долго поднимался по крутым заплёванным ступеням на пятый этаж. Краснощёкая Лариска открыла не сразу.

— А-а… Явился, значит, — хмыкнула она. — Ну, чё надо?

Всячески избегая её взгляда, старик мялся и что-то бубнил себе под нос.

— Да говори уже! — прикрикнула на него Лариска, а из-за спины у нее выглядывали любопытствующие дети.

Из недр квартиры маняще тянуло борщом.

— Хлебушко, — выдавил старик.

— Хлеба тебе? — с деловым видом почесав на подбородке налитой красный прыщ, Лариска кивнула. — Проходи, угощайся. А на руки не выдам.

Старик удивлённо, даже испуганно воззрился на нее.

— А чё это ты так на меня уставился? Я те скока раз говорила: гони эту суку прочь! А ты? Нечего её кормить.

— Так ведь дочь же…

— Никакая она тебе не дочь, старый, — отмахнулась Лариска. — У тебя, видать, крыша слегка накренилась. Прохиндейка она! А может, ещё и наркоманка какая.

— Чуть-чуть хлебушко, — попросил старик.

Дети за спиной Лариски беззвучно рассмеялись и принялись корчить рожи.

— Нет, — отрезала Лариска. — Тебя накормлю, а эту попрошайку и не подумаю! Коль голодный, заходи. А на неё мою еду транжирить не позволю.

Старик молчал, раздумывая, как поступить. Лариска ждала, с жалостью и раздражением наблюдая за его муками.

— Ну? — не выдержала она.

— Краюшечку, — предпринял ещё одну попытку старик, — самую махонькую.

— Слушай, у меня там суп выкипает, — рассердилась Лариска. — Я те всё сказала: прогонишь нищенку, дам хлеба. А так — даже и не проси.

— Но как же доченька?

Лариска захлопнула дверь. Старик постоял какое-то время, потерянно глядя на носки своих разношенных ботинок, потом порылся в карманах в поисках мелочи. Пусто.

— Голодная придёт, — вздохнул он и стал осторожно спускаться по крутой лестнице.

У подъезда на лавке вольготно развалился Цыган. С важным видом сжимая в зубах сигарету, он посмотрел на старика хмельными глазами.

— Эй, дед, как оно?

— Голодная, — пробормотал старик. — Хлебушко надо.

— А-а, — завелся Цыган, — извечная, мля, проблема в стране: жрать людям нечего. Вон те, мля, как пенсионеру, хрен собачий платят, а не пенсию. Даже хлеба, мля, купить не можешь. Что ж в этом мире-то делается, а? Куда же, мать её, Россия-то наша катится? Мля!

— Голодная, — повторил старик. — А хлебушко нет.

— Вот-вот, — поддакнул Цыган. — Нету хлеба! Зато, мля, хари чиновничьи жиреют, скоро, мля, в дверные проёмы вмещаться перестанут. А мы — простой люд — страдать должны. Терпеть произвол этот, мля…

Цыган еще долго о чём-то рассуждал, с умным видом глядя куда-то за старика и между делом прикладываясь к бутылке пива. Старик молча смотрел, слушал, потом решился. Вспыхнувшая лишь на мгновение былая гордость так же быстро угасла.

— Рублик, — попросил старик. — На хлебушко.

Цыган тут же весь подсобрался, швырнул окурок в проходящего мимо кота, покачал головой.

— Извиняй, дед, — выдохнул он, — нету рубля. Вот те зуб, что нету. Мля, было бы — дал бы! Хоть целую тыщу дал бы, если б была! Но сам гол, мля, как сокол. Даже на опохмел, мля, не хватает… то есть, вообще ни шиша. А ещё жена, гадина, мля, в дом не пустила. Не, ты прикинь, а!

Старик пошел прочь.

— Вот до чего людей русских, мля, довели, — пьяным басом кричал вслед Цыган. — Говённого рубля на хлеб нету. У ветеранов, мля, нету! У тех, мля, кто нас от фашистской гниды спасал! Жизнью рисковал! Мля! Чесслово, дед, будь тыща, дал бы! Не жалко! Ей-богу, не жалко! Но ведь нету! Ни копейки, мля, нету…

На площади народу собралось уже предостаточно. Все куда-то торопились; кругом мелькали отсутствующие, замкнутые сами в себе взгляды. Цокали каблуки, гудели машины, лаяли взлохмаченные дворняги. Опустив голову, старик рассеянно ходил от одного человека к другому. Просил рубль или копеечку. На хлеб. Стыд невыносимо жёг изнутри, но мысль о голодной дочери была куда ужасней. «Ведь скоро придёт, — думал он, — а кушать нечего. Ведь как так-то?» Не глядя на старика, люди молча обходили его стороной. Рублём делиться никто не желал.

— На хлебушко, — бормотал старик, чувствуя, как спина покрывается липкой испариной. — Доченьке на хлебушко. Голодная же.

Прохожие не особо прислушивались, просто шли мимо. Кое-кто даже обжёг полным ненависти и отвращения взглядом. Стыд усилился. Старик вспомнил, что в молодости смотрел так же: высокомерно задрав голову и с недоброй ухмылкой на лице. А теперь вот… В какой-то момент ощутил, как по щеке скользнула слеза. Быстро стёр её рукавом. За слезу тоже стало стыдно. Подумал о дочери, о былой гордости и далёком острове, где когда-то служил в чине капитана. Вспомнил шум прибоя и как сильно дочь не хотела жить на острове. Нет, Тихий океан и островная экзотика не манили её. Вот и сбежала в большой город. Лишь теперь отыскалась.

Подошёл растрёпанный голубь.

— Голодная, — обратился старик к птице, — ведь ей кушать надо. На хлебушко.

Голубь ушёл, зато остановился некто в костюме. Пошарил в карманах и достал пригоршню мелочи. Не глядя на старика, отсчитал ему в ладонь несколько монет. Остальное убрал обратно в карман и тут же исчез. Старик даже не успел поблагодарить. Так и стоял, зачарованно рассматривая две рублёвых и одну двухрублёвую монетки.

По щеке скатилась очередная слеза.

— На хлебушко, — вздохнул он.

Откуда-то из-за угла вынырнули два грязных и пахнущих помоями мужика.

— Слышь, дед, шёл бы ты отсюда, — дыхнули гнилью и перегаром. — Тут как бы всё схвачено уже. Не твоя территория, и места для тебя нет.

— Рублик, — попросил старик, обратив на бродяг полные отчаяния глаза. — На хлебушко.

Бродяги переглянулись.

— В общем, на, — буркнул один и быстро высыпал на ладонь старика липкую мелочь. — А теперь давай — проваливай.

Они подтолкнули его, и старик, спотыкаясь, побрёл в сторону магазина. Продавщица, длинная и тощая, словно палка, смерила его уничижительным взглядом.

— Чего вам? — сухо осведомилась она.

— Хлебушко, — сказал старик, — дочке покушать.

Протянул мелочь, но продавщица на деньги даже и не взглянула.

— Хлеб какой?

— Хлебушко…

— Какой, спрашиваю. Батон или буханку. Разные ведь есть. «Дарницкий», «Бородинский», «Сельский», «Нарезной»…

— Доченьке, — вздохнул старик. — Какой дадите.

— Мужчина, — повысила голос продавщица. — Вы определитесь для начала. Мне, что ли, за вас выбирать? Откуда я знаю, какой вы там хлеб едите.

— Не мне, — покачал головой старик. — Не мне хлебушко. Доченьке моей.

— Это меня не касается, — холодно сказала продавщица. — К тому же… — она заглянула в протянутую ладонь, быстро сосчитала мелочь, — у вас тут ни на что не хватит. «Бородинский», к примеру, пятнадцать рублей стоит. А у вас всего семь с половиной.

— Пожалуйста, — попросил старик.

— Слушайте, мужчина…

Тут появилась другая продавщица; полная противоположность первой, она была невысокая и толстая. Наскоро оценив ситуацию, она схватила с прилавка большой мягкий батон и сунула старику.

— Вот. Берите

Старик принял хлеб и попытался расплатиться.

— Нет-нет, не надо, — покачала головой толстушка, но старик упорно продолжал протягивать деньги.

— Всё что есть, — сказал он. — На хлебушко.

— Анька, да забери ты эти копейки, — рассердилась тощая. — Это ведь народ гордый, подачек не любит.

Толстушка вздохнула и приняла монеты. Старик несколько раз поблагодарил обеих продавщиц, при этом крепко сжимая батон, словно боясь, что отберут, после чего ушёл.

Дома он положил хлеб на стол, сам же переоделся, сел на табурет и, наблюдая в окно за ленивым движением облаков, принялся ждать дочь. Мысли его были о далёком острове и холодном океане.

Девушка вернулась ближе к обеду. Выглядела она уставшей и слегка потерянной. Посмотрела на старика и на хлеб на столе, грустно улыбнулась.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, милая, — обрадовался старик. — А я вот сижу, жду, когда же ты уже придешь. Небось проголодалась.

Девушка поджала губы.

— Знаете, — сказала она, помолчав, — простите, что столько всего наговорила вам вчера. И за то, как себя вела, тоже простите. Вы заботитесь обо мне, крышу над головой дали, а я…

— Всё хорошо, доченька, — замахал руками старик. — Не будем о плохом. Что было, то было. Я вот тебе хлебушко принес, чтоб ты покушала… Чтоб голодной не ходила…

Девушка устало вздохнула, поставила на стол большой пакет с продуктами, сама же села напротив старика. Посмотрела в его блестящие от слёз глаза и тут же смущённо отвернулась.

— Вы же знаете, что я не ваша дочь, да? — тихо спросила она.

Старик молчал.

— И всегда это знали. С того самого дня, как встретили меня в парке. Знали ведь, что я обманываю, что мне просто жить негде. Ведь так?

Старик продолжал молчать.

— Но… почему ничего не сказали? Зачем?.. В смысле, даже вчера, когда я взбесилась, когда вывалила всю правду, обзывала вас всеми этими словами… Ведь даже тогда вы всё знали, но упорно гнули своё. Зачем?

Старик шмыгнул носом:

— Боялся, что уйдёшь. Думал, так оно проще будет. Для нас обоих. Думал, пусть обманывает, а я всё равно буду звать её доченькой. И заботиться о ней, как о доченьке, буду.

Девушка смущённо улыбнулась, убрала за ухо выбившуюся прядь.

— Я хлебушко принёс, — сказал старик. — Чтоб ты покушала.

— Да, вижу, вижу… — робко улыбнулась. — Это очень хорошо, потому что я-то как раз про хлеб забыла. Зато накупила много чего другого.

Она принялась разбирать пакет, выкладывая на стол колбасу, сосиски, пельмени и прочее, а старик всё смотрел на неё и смотрел.

— Но откуда? — тихо спросил он. — Ведь сколько же стоит… Ведь дорогое же всё!

— Неважно, откуда, — так же тихо ответила девушка. — Важно, что сейчас мы будем есть. Вдвоём. Ведь мне тоже надо о ком-то заботиться.

Она настороженно улыбнулась и глянула на старика. Тот улыбнулся в ответ.

Чуть позже они преломили хлеб.

Редактор Анастасия Ворожейкина

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Об авторе

Евгений Долматович. Родился в 1986 году в городе Ярославль. Публиковался в журналах Homo Legens, «Урал», «Север», «Уральский следопыт», «Опустошитель», «Крещатик», «Новый берег», «Нева» и пр. Также есть публикации в сборниках «Очертания», «Аэлита / 010», «Своими именами назовутся», «Город счастья». В 2017 году стал членом Союза российских писателей.

Ну штош, лига тупых так разрослась, что в ней даже есть место для моей истории.

Вернёмся во времена когда я был юн, красив и прекрасен глуп и авантюризм ещё не покинул меня.

Я всегда любил юмор, черный юмор, розыгрыши и прочее. Чаще всего к розыгрышам я готовился, продумывал тактику, подготавливал почву чтобы все было слишком правдоподобно.

1 апреля. К нему я решил подготовится, я задумал просто триумф (триумф, ага, долбоеб) и тема коснулась именно черного юмора, правдоподобного, чтобы человек вообще поседел от такой шутки.

Было мне что-то в районе 20 лет, и у меня была девушка. Добрая и достаточно сердобольная, и этим я решил воспользоваться и пошутить (пошутить ага, дебил ты, сказочный).

За несколько дней ДО я начал жаловаться на здоровье (она как раз в медицинский хотела поступать), мол так и так, сам не знаю что может быть такое, вроде кушаю хорошо, за здоровьем относительно слежу. За 24 часа я почти не выходил на связь (в планах было слегка привлечь внимание к моей проблеме так, чтобы она совсем забыла про 1 апреля), а потом, ближе к обеду я написал ей:

- Привет. Знаю что вел себя странно эти дни, совсем пропал. Я вчера пришел из больнички, врач сказала что у меня рак, неоперабельный. Она удивилась как я вообще ещё хожу и отправляю воздух нашей планеты.

...

Она прочитала, молчала может минут 20, затем слезы, сожаление, разговоры что медицина вытаскивали и более тяжёлых, что справимся.

На тот момент мне казалось это дико смешным, что вот розыгрыш состоялся, и результат превзошел вообще все ожидания, я ей и говорю "первого апреля никому не верь)))ыы))!)". Итог ?

Итог, ну помимо того, что со временем я понял какой же я олигофрен и шутки у меня через чур тупые, да, она меня бросила в этот же день, через час после как я сказал про розыгрыш.

Мораль проще чем трусы в горошек, не играйте чувствами тех, кто дорожит вами

Его Величество Случай определил жизнь щенков в куда большей степени, чем все наши усердные старания, сколько бы мы их не производили. Именно он, Случай дал нашему следующему щенику Матадору чудесного хозяина Сережу Ш. Сергей Ш. – житель самого центра столицы приехал и забрал щенка в свои заботливые руки, и сразу показал себя как владелец, которому будет рад любой заводчик: внимательный к деталям, спокойный, старательный. Увы, тот же Случай обошелся с Матадором очень жестоко: щенок, несмотря на все прививки, заботу и надлежащий уход, подцепил где-то нетипичный энтерит, и не смог справиться с болезнью. Да, такое бывает, как бы люди не верили в чудеса ветеринарии. История очень грустная, и к сожалению, не последняя из таковых, уж так все в этом мире устроено, и о чем я не раз уже напоминал моим читателям, традиционно настроенным на постоянный позитив.

Судьба еще двух сестер Мейпл и Меллоу в дальнейшем окажется тесно переплетена, а пока они счастливо ползают каждая сама по своим щенячьим делам в вольерчике: Мейпл с белой мордахой, похожая на Джокера, Мелоу черненькая – точная копия Буся.

Кстати, вы когда-нибудь наблюдали как забавно маленькие детеныши собак проходят свое становление. Сначала катаются с боку на бок совсем слепенькие и беспомощные. Потом открывают глазки, и первые дни очень смешно косят ими по сторонам. Потом начинают активно ползать, сначала на пузе, как маленькие крокодильчики, потом потихоньку укрепляются задние лапки, и вот собаки-дети уже гордо задрав попы кверху бороздят пространства манежа маленькими корабликами, наподобие тех, что мы запускали в детстве весной в огромных послеснеговых лужах, и которые заменяли нам и моделирование, и компьютерные игры, да чего там, даже приключенческие фильмы, которых тогда показывали так мало, что по пальцам можно было пересчитать.

Ну а потом, как только лапы окрепли, щеники принялись носиться по манежу, и все больше времени проводили в шаловливых играх и отчаянном веселье. Для нас началось совсем уже не скучная жизнь. Во-первых они уморительно скакали, растопырив лапы, как деревянные коняшки, с умильным тявканьем напрыгивая друг на друга. Во-вторых, мама Буся с появлением у щенков прикорма (а прикармливать их, как наверное уже догадались опытные собаководы, мы начали достаточно рано, девять растущих туш одной Бусине никак не выкормить) перестала убирать за ними следы жизнедеятельности, а щенки принялись, пардон, какать с двойным усердием. И скоро это во-вторых стало такой большой проблемой, что затмила собою все во-первых, а также в третьих, в четвертых, и в остальных, о которых поговорим чуть позже.

Уж попрошу моих терпеливых читателей отнестись снисходительно к какашечной теме в нашей истории, потому что, как бы это не было «не комильфо», нам от нее было деться совершенно некуда, так что на короткое время, но все же щенячьи каки превратятся в главных героев повествования.

Сначала все шло более-менее ровно: Маринка, или иногда я, заходя к щенкам, успевали подхватить какашки салфеткой, и манеж оставался более-менее чистым, но потом, с ростом щенков, а они принялись расти, как тесто на хороших дрожжах, коричневых продуктов жизнедеятельности становилось все больше и больше. Надо ли пояснять, что щенки, в своей веселой возне радостно растаптывали все это по манежу, причем по тряпкам, мискам, друг по другу, по стенкам, и только мама Буся как-то умудрялась увернуться от этого безобразия.

Бедная Маринка просто сбивалась с ног: подросших чумазых вислоухов нужно было перетаскать в ванную, отмыть весь манеж, повыкидывать каки, вычистить пол, застелить новые тряпки, потом помыть оболтусов и по одному снова отнести их в манеж. К моменту, когда все топтуны, вымытые и блестящие, находились на своем месте, на полу манежа уже лежала пара новых свежих какушек, которые надо было быстро убирать. А через полтора – два часа манеж и его обитатели возвращались ровно в тоже самое состояние, какое было до уборки и мытья.

Серьезной проблемой во всем этом стали мухи. Стояло жаркое самарское лето, все окна в квартире нараспашку, а балкон у нас как раз выходил на электроподстанцию, сбоку которой притулилась масштабная микрорайонная мусорка, которую будет правильно и справедливо называть «помойка», ибо вывозился мусор кое-как, а сваливался там всеми кому не лень: двор наш был проездной, очень удобно. Естественно никаких мух никто там не травил, и они плодились с невероятной скоростью, а потом устремлялись в наши гостеприимно распахнутые окна, на пир щенячьего говнеца.

С этими мухами мы воевали всеми силами, брызгали дихлофосом, но в щенячьей комнате особо не потравишь химией, поэтому чаще били газетами, тапками, тряпками и вообще всем, что подворачивалось под руки. Эффективность такой борьбы была абсолютно минимальной, и мухи жужжащими полчищами носились по нашей квартире, удивляя Джокера и Агашу, и доводя нас с Маринкой просто до исступления.

В общем, жизнь наша из сплошного умиления пушистыми крохотульками превратилась в бесконечные кормежки быстро подрастающих псов, их взвешивание, отмывание, дезинсекции, осмотры, профилактики и так далее по кругу. Надеюсь, прочитав это, все кто полагали, что бизнес по разведению собак – сладкое занятие, теперь свое мнение немного поменяют, а о якобы баснословных доходах со щенков мы еще поговорим впереди.

А пока, как вы уже, наверное, догадались, единственный исход из какашечного царства мы для себя видели в скорейшей передаче щенков новым хозяевам, которых еще предстояло найти.

Продолжение следует....

Фото из личного архива автора, на фото Скаутхаунд Максимум

Россия, середина XIX века. Столичный врач направляется на службу в дальнюю губернию, чтобы переустроить медицинское дело. Старый еврей из Малороссии кается священнику в ошибках, которые бессилен исправить. Маленькая девочка ненавидит отца за смерть матери и мечтает сбежать из дома. Третье десятилетие царствования Николая I, в воздухе витает слово «революция». Главный персонаж, Владимир Ильич Ленин, в бесконечных спорах со Смотрителем в гробовой тиши мавзолея рассказывает трагичную историю о своем деде, прадеде и о своей матери, пытаясь объяснить, почему в решительный момент не смог поступить иначе. Предлагаю поразмышлять об исторических аллюзиях и решить, должен ли Ленин остаться не преданным земле на следующие сто лет.

Шумно шаркая ногами и тяжело опираясь на трость с массивной изумрудной рукоятью, старик обошел вестибюль мавзолея и медленно спустился по широкой темной лестнице к траурному залу. Зигзаги из кроваво-алой смальты - искусственного стекла, выложенные на фоне черного лабрадора - древнего магического камня, в тусклом свете больше были похожи на дьявольские оскалы, чем на знамена пролетариата. Николай Фомич остановился, разглядывая их. Стояла могильная тишина. Через толстые стены снаружи не доносилось ни единого звука. Смотритель сам себе покивал, а потом неторопливо подошел ближе к постаменту. Облокотившись на перила из красного гранита, он прищурился, чтобы разглядеть Ленина через пуленепробиваемое стекло.

- Лежишь?

Ильич, конечно, не ответил.

- Чего молчишь? - Николай Фомич осторожно спустился к саркофагу и постучал по нему тростью.

- Ну а ты как думаешь? - глухо отозвались из-за стекла.

- Так вот и лежи тогда, лежи. - Позабыв, зачем он сюда пришел, старик огляделся и направился обратно к выходу. - А знаешь-ка, что? - вдруг остановился он, вспомнив утреннее происшествие. - Знаешь?

- Да что же? - недовольно проворчал Ленин.

- Народ пугать перестань. Вот что! Кто сегодня пальцами шевелил? Если б заметили - что было бы?

- Так затекают, - взмолился Ленин и повернулся к Фомичу, - пальцы-то!

- И что? И что? - Смотритель аж привскочил на месте. - Терпеть надо. Терпеть! - замахал он тростью. - Как русский народ терпел тебя? Сейчас вот и ты терпи!

- Да сколько же еще? - прошептали за стеклом.

- А вот сто лет отлежал, теперь еще сто, понятно? - поучительно погрозил пальцем в сторону саркофага Николай Фомич.

- Наказание! - простонал Ильич. - Почему же мне еще сто?

- А вот и подумай за это время. Подумай!

Ленин и смотритель помолчали, разглядывая друг друга.

- Фомич! Фоми-ич! - вдруг позвал старика хитрый вождь. - Чем же мне думать, если у меня мозг-то вынули?

- А ты большевик? - не растерялся тот.

- Большевик! - ничего не подозревая, подтвердил Ленин.

- Вот и думай, как говорится, чем осталось. По-большевистски думай. Всё! Спи!

Из-под стекла бессильно вздохнули, раздались какие-то шорохи, и вскоре настала тишина. Рассерженный Николай Фомич вышел из траурного зала, поднялся в вестибюль, присел на стул, повздыхал, покряхтел - но скоро успокоился и тоже задремал.

1.

Как объяснить, где находится губернский город Пермь?

Вот заложат вам в Петербурге два тяжелых венских дормеза - две огромные дорожные повозки. Взгромоздят на них поклажи не меньше десяти пудов - и на важи на крыше, и сзади на горбок. И в последний раз оглянувшись на ставший уже за эти годы родным, шумный и суетливый, величественный и туманный столичный город, на курьерских тройках (потому что надобность у вас казенная) под бесконечный перезвон колокольчиков помчитесь вы прочь от Петербурга по Сибирскому тракту, меняя на станциях лошадей (по той же казенной причине - почти без задержек) и останавливаясь на ночь, где придется. А ехать без остановок нельзя, потому что с вами дети: старший сын - одиннадцати лет, и пятеро девочек, младшей - четыре года, и с ними няня.

Ближе к Вологде весенняя распутица даст о себе знать. А на полпути к Вятке, на вторую неделю дороги, быстрее шести-семи верст в час лошади тянуть уже не смогут. Грязь станет повсеместной, настоящей - русской. И где-то здесь может показаться, что Россия уже заканчивается. Но это далеко не так. Ближе к Уралу - настоящая Россия только начинается, а вековая грязь лишь стережет от чужаков неприступные земли.

Тем временем, до Перми пути еще почти столько же - тысяча верст, а значит, к Вознесению, то есть в две недели, которые было рассчитано занять на переезд - уже никак не уложиться. Где-то после Дебёсов пойдут хвойные леса - вы сразу почувствуете холодное северное дыхание. По низинам, несмотря на середину мая, здесь все еще будет лежать снег, и чем дальше - тем его будет больше.

Только на третью неделю, переправившись, наконец, не без хлопот на левый берег Камы, вы окажетесь в Пермском уезде. Дорога на восток вдоль реки сначала пойдет песчаная, но после Юго-Камского завода станет прекрасной гальковой. Дормезы покатятся гораздо легче и мягче. Вдоль тракта замелькают верстовые столбы, а значит - худшее позади, близко губернский город.

Еще немного, и после моста через крошечную речку Данилиху вы остановитесь у заставы. Здесь из черно-белой будки выйдет к вам заспанный караульный. Он проверит документы, впишет ваше имя в толстую книгу, а потом неспешно откроет шлагбаум. Медленным шагом, словно нехотя, лошади тяжело затащат повозки в крутую гору, и вот теперь - откроется вид на саму Пермь. Вот и он, наконец, этот неказистый и неустроенный город промышленников и арестантов, в котором вам предстоит поселиться, и хорошо бы - ненадолго.

- А это больни-ица-с, Алекса-андровская, в честь покойного государя Александра Па-авловича, изво-ольте-с, - сообщил ямщик, когда скрылась из виду Московская застава и Александр Дмитриевич попросил ненадолго остановить.

Возница сильно «окал» и смешно растягивал слова, как будто вот-вот собирался затянуть из них песню. Еще долго у Александра Дмитриевича не получится привыкнуть к чудному местному говору.

Петербургский врач - на вид ему было лет около сорока, с густой бородой и с усами, с длинными зачесанными назад темными волосами, в пыльном дорожном сюртуке и при этом, однако же - в начищенных до блеска сапогах, вышел из неуклюжей повозки и с сомнением оглядел роскошное здание, с колоннами и львами у входа, богатую кованую ограду вокруг него. Больница одиноко стояла за городом, среди полей. И хотя сама по себе вид производила вполне достойный, но выглядела - как будто бы неуместно. Во всяком случае - странно.

- Ну что ж, зато... красиво, - подобрал подходящее слово врач, потягивая занемевшие члены. - Только отчего же на пустыре?

- Город растё-ёт-с. Скоро и здесь будет го-ород... - сам того не ведая, напророчил ямщик. - Видать, барин, давно Вы не были в дальней доро-оге?

- Пожалуй, давно, - задумался Александр Дмитриевич, о чем-то вдруг вспомнив. - Да, очень давно. Можно даже сказать... с молодости.

- Да-а-а, - протянул возница, - по молодости и дорога-то кажется короче, и жизнь-то длиннее. Токмо отчего-с потом все наоборот перекувыркивается, вот это я ума не приложу-у... Так Вам, выходит, к Дому преподава-ателей?

- Да, да. - Александр Дмитриевич закивал, стряхивая с себя все лишнее и прошлое, которое больше ему здесь не пригодится, потер руки и нетерпеливо сел обратно. - Поехали! Недалеко уже отсюда?

- По тот конец, у Сибирской заста-авы.

- Через всю Пермь проедем?

- По южному бульвару мину-уем-с...

- Трогай.

- А вы, милостивый государь, ведь неправильно название города говорите-с, - рассмеялся ямщик в густые усы, неспешно берясь за вожжи.

- Это почему же?

- А здесь говорят: Пе-ерьмь.

- Вот как? - удивился Александр Дмитриевич. - Поедем через всю Пе-ерьмь? - попытался он повторить.

- Город у нас небольшо-ой, сами видите-с, - пожал плечами мужик.

К удивлению, город оказался очень зеленым. Буквально утопал в свежей весенней зелени. По правую руку от березовой аллеи, по которой сейчас катили дормезы, показался загородный сад. В нем Александр Дмитриевич полюбит скоро подолгу гулять. По левую руку пошли дома. Очень мало каменных, больше деревянные, среди них много кособоких. Ближе к Каме возвышались купола церквей.

Да, городишко, в который Александра Дмитриевича определили на службу, после столицы показался крошечным. Даже несерьезным для губернского, шуточным, игрушечным. Но зато дышалось здесь хорошо, легко, по-деревенски. Особенно когда летом в жаркий день северный ветер задувал с реки. Город лежал в ложбине между двумя холмами, и отсюда, с возвышения - виды открывались чудеснейшие. Но хоть Пермь и растянулась сильно вдоль Камы - застроена она была негусто. Нередко весь квартал только и состоял из одного низенького строения с садом. А до чего на улицах оказалось грязно! Ни одной мостовой, дощатые тротуары в мутной жиже. Пешком в непогоду приличным людям здесь ходу не было.

Дальше дорога пошла на южный, Кунгурский выезд, а дормезы свернули налево и покатили вверх по широкой Сибирской улице. Миновали Благородное собрание - в классическом стиле здание, с колоннами и треугольным фронтоном. После перекрестка остановились у необычного высокого каменного одноэтажного углового дома с большими двусветными - в два ряда друг над другом - окнами под скатной крышей. Это и был Дом преподавателей, в восточном крыле которого Александру Дмитриевичу с семьей предстояло теперь поселиться.

Приехали? Ну что ж, стало быть - выходим.

Пока кухарка хлопотала над весенней ботвиньей с крапивой и щавелем, накрывая стол для уставших с дороги новых жильцов, дворник сносил поклажу и отправился растапливать баню. Александр Дмитриевич осмотрел служебную квартиру. Прошел из гостиной с большим камином через анфиладу из трех просторных комнат с лепниной на высоком потолке и определил устроить в двух первых, белой и синей - спальни для детей, а в дальней, зеленой - собственную спальню и одновременно кабинет.

Дети вместе с няней принялись распаковывать вещи, а Александр Дмитриевич перенес к себе оказавшийся единственным во всей квартире столик, а с ним - стул с решетчатой спинкой. Следом, стараясь не поцарапать наборный паркет - этажерку, на которой решил сегодня же вечером расставить привезенные из Петербурга книги, больше по медицине. С трудом раздвинув тяжелые, пыльные темно-зеленые шторы из вышитого коленкора, доктор выглянул в окно и недовольно покачал головой.

***

Да, город действительно был небольшим. Это было замечено верно. Строго расчерченные перпендикулярные улицы выдавали какое-то искусственное его основание. Не было здесь большого пересечения торговых дорог, не было шумных рынков с привозными товарами. Пермь выглядела безлюдно, бедно и нестройно. Больше всего было похоже, что кто-то, устав водить рукою по карте, ткнул в произвольную точку - и основал здесь город, даже не удосужившись предварительно сие место осмотреть. А потом и вовсе позабыл об этом нелепом происшествии, да только Пермь на том странном месте так и осталась.

Ровно в семь утра следующего дня Александр Дмитриевич отправился к губернатору. Весна только начиналась, и врач быстро продрог. После долгой дороги неприветливый Урал решил теперь испытать своего гостя утренним холодом. И конечно же - опять грязью. Дрожки гремели и прыгали по лужам, попадали в ямы и обдавали редких прохожих, а равно и своего пассажира холодной водой. Отглаженный еще с вечера вицмундир теперь снова требовал чистки. И это - одна из центральных улиц, которая от южной заставы поднималась к Каме.

Немного не доезжая до набережной, свернули к главной площади и остановились около большого собора. Рядом с ним, как можно было и предположить, располагались дом губернатора и его канцелярия. Площадь по обыкновению для межсезонья была залита лужами. Широко шагая, стараясь в них не ступать, Александр Дмитриевич все равно промочил ноги. Вместе с испорченным мундиром это не в шутку вывело из себя нового инспектора губернской врачебной управы. Досадуя на то, что он вынужден был здесь оказаться, и позабыв уже, что сам еще недавно радовался новому назначению, Александр Дмитриевич, терзаемый самыми противоречивыми ожиданиями, отворил тяжелые двери, вздохнул на пороге - и поторопился войти.

Несмотря на раннее утро, в приемной толпились. Служебный день губернатора начинался по военной привычке спозаранку. Назвавшись экзекутору, Александр Дмитриевич присел ждать вызова. Окружавшие его вельможи большей частью суетились и спешили попасть на прием вперед друг друга. И только один человек из всей приемной безропотно и молча стоял в стороне.

Этот смирно дожидавшийся вызова посетитель - был невысокого роста мужчиной, лет за пятьдесят, суховатым и в очках, в темно-коричневом плаще и в бахилах - уральских широких сапогах. Он не был похож на обычного чиновника. По ожидающему было видно, что в присутственных местах ему не по себе и стеснительно, особенно - среди такого количества мундиров и фраков. Заложив руки за спину, он стоял в пол-оборота к высоким резным дверям, ведущим в кабинет губернатора, и каждый раз, как они открывались - вздрагивал и вытягивался всем телом, как будто желал, чтобы губернатор заметил хотя бы кончик его носа. Но либо нос его был слишком короток для таких дел, либо губернатор сегодня был слишком занят - посетителя никак не замечали.

«Эхь-эхь-эхь», - каждый раз качал он головой, всем своим видом показывая, что желает только одного - быстрее попасть на прием и покончить с делом. Наконец, экзекутор, словно сжалившись, подозвал просителя к себе и указал на Александра Дмитриевича. Мужчина закивал, засуетился и поспешил подойти.

- Кхм… кхм... - откашлялся он, извиняясь за вынужденное беспокойство. - Мое почтение... разрешите-с представиться. Ардашев Дорофей Федорович, врач Александровской больницы, кхм...

- Здравствуйте! - удивился Александр Дмитриевич и вежливо привстал, чтобы поздороваться со своим будущим подчиненным. - Видел, видел. Александровская больница, это на въезде в город. То бишь - и вовсе за городом.

- Да-с, она самая… кхм... Будем знакомы. С удовольствием буду ждать, чтобы все показать… Знать, мы так и думали, что Вы прибудете со дня на день, да-с… А вот и вы-с, - неловко улыбнулся Ардашев.

- Осмотрю с удовольствием, Дорофей Федорович. - У присланного из столицы чиновника было в привычке сразу же повторять имена своих новых знакомых. - Хорошее впечатление с первого же взгляда, - заверил он. - Я даже попросил остановиться, чтобы разглядеть, так был удивлен. Прекрасное здание. В отличном месте. Так просторно. Должно быть, у вас и в делах полное… благолепие?

- В известном роде, благолепие, слава Богу, - не вполне понял иронии Ардашев, обрадовавшись комплименту инспектора. - Вот видели бы Вы, как мы раньше работали, но теперь… слава Богу… кхм… Больница наша, знать, не такая большая.

- Сколько же коек? - по-деловому поинтересовался инспектор.

- Шестьдесят. Да-с, шестьдесят коек, да шесть фельдшеров… да я, - развел руками врач, не зная, что еще добавить.

- Так Вы один врач?! - изумился Александр Дмитриевич. - Разве только один врач на всю губернию?

- Один на всех, - подтвердил Ардашев. - Сам оперирую, сам хлопочу. Один на всех… кхм… Когда же планируете ревизовать?

- Пока не скажу, сначала к губернатору. - Инспектор почтительно кивнул на дверь с орлами и вензелями.

- Ну что ж, тогда рад был знакомству, буду Вас ждать... Сами все, как бы Вам сказать… сами все и увидите.

- С удовольствием осмотрю, спасибо.

Дорофей Федорович неловко улыбнулся и поспешил отойти в сторону, а рядом с Александром Дмитриевичем присели двое в полицейских мундирах. Они единственные из всей шумной приемной как будто никуда не спешили - обсудили рыбалку, погоду, принялись о чем-то спорить. Наконец, первого из них вызвали.

Оставшийся ожидать своей очереди штабс-капитан с орденом Анны четвертой степени и медалями Отечественной войны на груди, обтянутый тесноватым мундиром, который у пуговиц уже начинал расходиться складочками, что, впрочем, не беспокоило его хозяина - зазевал, приглаживая усы. То ли он ночь не спал, то ли никакое происшествие для человека в его чине уже не могло показаться достаточно важным - по виду штабс-капитана было совершенно невозможно это угадать. Да и кому, как не полицейским, во все времена и лучше всех было известно, что ни спешить, ни волноваться никогда не стоит, потому как все либо разойдется само, а если нет - так, значит, тому и положено быть. За время службы в полицейском департаменте в Петербурге Александр Дмитриевич быстро обнаружил эту общую черту и научился теперь без ошибок узнавать полицейских даже без мундиров и даже издалека, порой по одной только размашистой походке.

- Так и об чем же говорят в Петербурге-с? - пахнув не то квасом, не то щами, вдруг наклонился к Александру Дмитриевичу штабс-капитан, как будто они уже были давно знакомы и теперь только продолжали когда-то начатый разговор.

Совершенно не ожидая подобной фамильярности, врач растерялся и попытался отстраниться.

- Э-м-м... Простите, Ваше благородие, не понял Вас? - переспросил он.

- Извольте, будем знакомы. Федор Иванович Вайгель, городничий, - назвался штабс-капитан. - Нам часто с вами по службе теперь вместе будет дело иметь.

Мужчины пожали руки.

- Будем знакомы… - еще раз удивился Александр Дмитриевич и внимательно посмотрел на собеседника, чей несерьезный вид как-то не вполне соответствовал названной должности.

- Так научились ли стряпать в Петербурге пельмени из щуки-с? - хитро подмигнув, невозмутимо продолжал городничий. - Или по-прежнему предпочитают давиться трюфлями с ананасами?.. В последний раз, как я был в городе на Неве, нигде пельменей сыскать не сумел.

- Про то, что на Урале стряпают пельмени, я слышал, - ответил врач, все еще смущенный бесцеремонностью полицейского, не вполне понимая, шутит тот или говорит серьезно. - Только позвольте, Федор Иванович, узнать, чем же уральские пельмени могут отличаться, к примеру… от обычных вареников?

- Как это понять, «слышали, что стряпают»? - вдруг опешил штабс-капитан. - Ведь отличие же имеет место самое разительное! Не меньшее, чем, скажем… между устрицей и кулебякой.

Эта новость как будто оказалась для городничего настолько важной, единственно важной за все утро, что он развернулся к Александру Дмитриевичу и нахмурился.

- Так вы, стало быть, сами из Малороссии? - догадался, наконец, Вайгель, внимательно разглядев своего собеседника. - Ах вот оно что! Тогда позвольте пригласить Вас к себе в гости на пельмени из щуки, - добродушно положил он руку на плечо инспектору. - Чтобы Вы могли убедиться в разнице с варениками. - Городничий, наконец, не выдержал и расхохотался. - Ну так что, стало быть?

Под таким напором Александр Дмитриевич и сам не сдержал улыбки.

- Надо полагать, Вы и рыбачите? - полюбопытствовал врач.

Что-то в новом знакомом одновременно и отталкивало, и неожиданно располагало к себе.

- А как же-с! - сердечно заверил городничий. - И сам стряпаю, и никого не допускаю до этого дела. Так разрешите Вас угостить? Или нет?

- Что ж... если Вы уверяете, что пельмени настолько отличаются от вареников... - замешкался Александр Дмитриевич.

- Во-от это во-о-от! - вскинул брови Федор Иванович. - Человек не пробовал пельмени, а сумневается, отличаются ли они от вареников. Во-от это во-о-от!

Александру Дмитриевичу на секунду показалось, что вся приемная обернулась на него, чтобы пристыдить за святотатство на пельмени.

- Да я и вовсе не хотел с Вами спорить, - смутился врач.

В этот момент экзекутор вызвал Вайгеля к губернатору.

- Ну а в вист-то Вы играете? - с надеждой спросил полицеймейстер, неспешно вставая со своего места.

- Знаете… время от времени...

- Вот и отлично, - панибратски хлопнул инспектора по плечу городничий. - Здесь время идет не так, как в столице. Приглашаю Вас на вист и на пельмени из щуки. И наливки у меня по собственному рецепту, обещаю! Сами понимаете, щука - рыба не сухопутная, ее требуется смачивать, хе-хе... Да-с, у нас здесь все просто, люди простые. Быть может, мы и живем здесь - пореже да пожиже, а вот только встречаемся между собой - погуще и почаще. Стало быть, обязательнейше жду, Александр Дмитриевич! - дружелюбно помахал рукой городничий и грузной походкой, расправляя на ходу мундир, отправился на утренний доклад.

Врач достал из кармана платок и вытер лоб. Ни в одном казенном учреждении не заведено было проветривать помещения, а посетители тем временем продолжали прибывать, становилось душно.

***

Когда настал черед Александра Дмитриевича, время уже приближалось к обеду.

Губернатор Илья Иванович Огарев, шестидесяти лет, полноватый и с густыми бакенбардами, имел неожиданно добродушный вид. Участник Отечественной войны, за потопление в крови польского восстания десять лет назад он получил статского советника и должность Архангельского губернатора. В Пермь Илья Иванович прибыл уже действительным статским. Причина перевода была веской - крестьянские бунты, и Огарев с ними решительно покончил. Так что судить о своем новом начальнике по первому впечатлению Александр Дмитриевич поостерегся.

- Ваше превосходительство! Александр Дмитриевич Бланк, инспектор врачебной управы-с, прибыл в распоряжение, - отчеканил врач.

- Здравствуйте, здравствуйте. - Огарев оторвался от бумаг, поднял глаза на визитера и прищурился, а потом привстал со своего места. - Мое почтение. Присаживайтесь, присаживайтесь. Мне об Вас уже доложили. Долго же Вы ехали к нам! - покачал он головой. - Мы чуть было не заждались, когда-нито уж Вы до нас доедете. Негоже, негоже. Работа-то стоит, а Вас все нет и нет.

- Дороги совсем плохие, - смутился Александр Дмитриевич. - А я еще с детьми.

- Я знаю, у Вас большая семья. Правда, Алексан-Дмитрич, я думал, что Вы сначала прибудете сами. А потом уже и супруга с детьми могла бы за Вами. Было бы благоразумно в интересах службы-то... благоразумно.

- Я вдовец, Ваше превосходительство, - попытался объясниться врач, расстроившись, что Огарев сразу взял недовольный оборот. - Пришлось сразу ехать с детьми. Как только мне сообщили о назначении, я тут же принялся за сборы. Прибыл так быстро, как мог... заверяю Вас.

- Вот как, вдовец? - как будто смягчился Илья Иванович.

- Да-с... супруга моя скончалась... от чахотки.

- Тогда прошу меня извинить, этого мне почему-то не доложили… - разумеется, Огарев не мог иметь в виду никого иного, кроме как хитреца Вайгеля. - Ну что ж, Вы устроились в Доме преподавателей? - перевел он разговор. - Удобно устроились?

- Благодарю Вас, - еще раз поклонился врач.

- Садитесь, садитесь… Ну, это не меня, это директора гимназии благодарите. Впрочем, я ему посоветовал… Вы намерены в одно и то же время работать в гимназии врачом? Будете успевать-то?

- Если это помешает моей службе, я тут же оставлю, - пообещал Александр Дмитриевич, привставая с места.

- Не надо, не надо, - простовато махнул рукой губернатор, - Вы лучше скажите, как планируете? Надолго ли к нам, навсурьез ли? Задача-то у Вас будет сложная, Алексан-Дмитрич. Знаете ли об этом?

- Я понимаю, конечно, Ваше превосходительство. Я выставил на продажу свой дом в Петербурге. Пока найду покупателя, намерен подыскать себе дом в Перми и обустроиться.

- То есть Вы к нам не на год и не на два? - обрадовался Илья Иванович.

- Конечно, - заверил Бланк.

- Это прекрасная новость. А то у нас была своя кандидатура на эту ваканцию. Вы знаете, быть может? Нет? Ну так вот, в Министерстве сказали, что пришлют хорошего врача из Петербурга. С опытом противудействия эпидемиям. И к тому же прилежного в отличных медицинских докладах. Так что Вас мне отрекомендовали. Ну что ж, расскажите немного о себе-то. Где служили?

- Окончил Императорскую медико-хирургическую академию, Ваше превосходительство, - начал доклад Александр Дмитриевич, сам в это время прикидывая, кто бы мог ему дать такую странную рекомендацию. - Служил врачом в Смоленске и в Олонецкой губернии. Полицейским врачом и ординатором в Петербурге,

- А военная служба? - поинтересовался губернатор, который твердо был уверен, что военная служба - лучшая подготовка к любой профессии.

- Не проходил, - честно ответил Бланк.

- Хм… - Огарев удивленно помолчал, пожал плечами, но ничего не стал переспрашивать, а достал из ящика стола какие-то бумаги и принялся листать их. - Вот, Алексан-Дмитрич, послуш-ш-шайте, какая у нас есть в делах-то неисправность... Пермская губерния на третьем месте в Империи по смертности. Знали Вы? От трети до половины родившихся у нас не доживают до года. Так-то… Средняя продолжительность жизни, значится, составляет-с… - губернатор поводил пальцем по таблице, - вот, двадцать три года. Это выходит, сами понимаете, ежели сложить старых с малыми и поделить больных на здоровых, - кисло улыбнулся Огарев. - Вы это знаете. Ну да, положим-то, негоже дворян с мужиками складывать и друг на друга делить. Но цифра-то, цифра… дурная для нас. Можно даже сказать, позорная. Такая из-за нее теперь суматоха... Situation très difficile. Il faut agir avec dètermination... Вот такие дела.

- C’est terriblement mauvais, Ваше превосходительство! - искренне воскликнул Бланк, снова привставая с места.

- Да-да. Вот с этим-то, Ваше благородие, Вам и предстоит иметь дело-с. Готовы ли? - Огарев внимательно посмотрел на врача.

- Непременно, - без сомнений заверил тот.

- До нас тоже добралась холера, как и везде, - продолжал губернатор. - Вы увидите, Алексан-Дмитрич, до сих пор холерные бараки стоят за городом. Так дошло и до смертоубийства. Крестьяне нападали на фельдшеров. Решили, что они болезнь разносят. Вот кто их мог надоумить-то?

- Я знаю, об чем Вы говорите. - Слова губернатора отозвались в сердце Александра Дмитриевича. - Мой брат был убит кем-то из толпы во время такого бунта в Петербурге.

- Вот как?! - изумился Огарев. - Прошу меня простить. Он тоже был врачом?

- Да.

Губернатор с уважением поглядел на своего нового подчиненного.

- Тогда Вы знаете, - доверительно продолжал Илья Иванович, - что народ у нас не просто темный, а совершенно… дремучий. Очень трудный, большею частию. C’est un travail très difficile, как я уже сказал. С другой стороны, я понимаю, что современная медицина-то покамест многого не знает о человеке и его природе. Может, и к лучшему, что народ-то врачей близко не подпускает без лишней надобности. Как думаете?

- Так надо просвещать! - уверенно отозвался Александр Дмитриевич.

- Правильно! - подхватил губернатор, радуясь общему взгляду на дело. - Пороть и просвещать, только так можно что-то сделать. Пороть и просвещать! - продолжал Илья Иванович, не замечая недоуменного взгляда Бланка. - Отлично, рад нашему знакомству. Приступайте к службе.

Полный текст https://author.today/work/138408