И они преломили хлеб | Евгений Долматович⁠⁠

«Примите, ядите, сие есть Тело Мое!»
От Марка, 14:23

Когда утреннее солнце заглянуло в окно, старик открыл глаза и сел на кровати. Простыня была влажной, и от этого стало стыдно. Сырость в постели случалась практически каждое утро на протяжении уже года, но старик до сих пор не привык.

— Сдаёт тело, да-да, сдаёт…

Он вздохнул, прислушался. В квартире было тихо, только с улицы доносились звуки пробуждающегося города. Чирикали воробьи, один раз протяжно каркнула ворона. Изредка хлопали подъездные двери. Во дворе затарахтел старенький «жигуль»: не иначе как сосед снизу куда-то спозаранку намылился.

Иллюстрация Лены Солнцевой

Старик размял длинные с артритными уплотнениями пальцы, поднялся и выглянул в коридор. Дочь всё ещё не вернулась.

— Где ж она ходит-то? — пробормотал он.

Пройдя в ванную, снял мокрые трусы и швырнул их в раковину. Посмотрел на себя в зеркало. Худое, морщинистое лицо с торчащими в разные стороны седыми прядями. Тусклые, с сетью капилляров, глаза. Беззубый рот.

Старик размял длинные с артритными уплотнениями пальцы, поднялся и выглянул в коридор. Дочь всё ещё не вернулась.

— Где ж она ходит-то? — пробормотал он.

Пройдя в ванную, снял мокрые трусы и швырнул их в раковину. Посмотрел на себя в зеркало. Худое, морщинистое лицо с торчащими в разные стороны седыми прядями. Тусклые, с сетью капилляров, глаза. Беззубый рот.

Старик пустил холодную воду и принялся растирать своё костлявое тело. Закончив умываться, прополоскал трусы и повесил их на батарею. Вернувшись в спальню, порылся в ящике комода и достал трико. Кряхтя, натянул его. С грустью уставился на свою кровать. Откинул тонкое шерстяное одеяло и стащил пожелтевшую простыню. Отнёс её на балкон. Другая простыня находилась у дочери, а больше никакой и не было. Но спать как-то надо. Потом украдкой заглянул в соседнюю комнату, по-прежнему лелея робкую надежду. Никого. Кровать заправлена с вечера. Дочь как ушла вчера, так и не приходила.

— Голодная, небось, — нахмурился старик. — Бродит где-то…

Он почесал затылок и прошаркал на кухню. Заглянул в пустой холодильник и тихо выругался, после чего вновь направился в спальню. Вынимая из потрёпанного пиджака кошелёк, вспомнил, что денег нет — все закончились.

— Так как же? Ведь голодная же!

Наскоро собравшись, вышел в подъезд и долго поднимался по крутым заплёванным ступеням на пятый этаж. Краснощёкая Лариска открыла не сразу.

— А-а… Явился, значит, — хмыкнула она. — Ну, чё надо?

Всячески избегая её взгляда, старик мялся и что-то бубнил себе под нос.

— Да говори уже! — прикрикнула на него Лариска, а из-за спины у нее выглядывали любопытствующие дети.

Из недр квартиры маняще тянуло борщом.

— Хлебушко, — выдавил старик.

— Хлеба тебе? — с деловым видом почесав на подбородке налитой красный прыщ, Лариска кивнула. — Проходи, угощайся. А на руки не выдам.

Старик удивлённо, даже испуганно воззрился на нее.

— А чё это ты так на меня уставился? Я те скока раз говорила: гони эту суку прочь! А ты? Нечего её кормить.

— Так ведь дочь же…

— Никакая она тебе не дочь, старый, — отмахнулась Лариска. — У тебя, видать, крыша слегка накренилась. Прохиндейка она! А может, ещё и наркоманка какая.

— Чуть-чуть хлебушко, — попросил старик.

Дети за спиной Лариски беззвучно рассмеялись и принялись корчить рожи.

— Нет, — отрезала Лариска. — Тебя накормлю, а эту попрошайку и не подумаю! Коль голодный, заходи. А на неё мою еду транжирить не позволю.

Старик молчал, раздумывая, как поступить. Лариска ждала, с жалостью и раздражением наблюдая за его муками.

— Ну? — не выдержала она.

— Краюшечку, — предпринял ещё одну попытку старик, — самую махонькую.

— Слушай, у меня там суп выкипает, — рассердилась Лариска. — Я те всё сказала: прогонишь нищенку, дам хлеба. А так — даже и не проси.

— Но как же доченька?

Лариска захлопнула дверь. Старик постоял какое-то время, потерянно глядя на носки своих разношенных ботинок, потом порылся в карманах в поисках мелочи. Пусто.

— Голодная придёт, — вздохнул он и стал осторожно спускаться по крутой лестнице.

У подъезда на лавке вольготно развалился Цыган. С важным видом сжимая в зубах сигарету, он посмотрел на старика хмельными глазами.

— Эй, дед, как оно?

— Голодная, — пробормотал старик. — Хлебушко надо.

— А-а, — завелся Цыган, — извечная, мля, проблема в стране: жрать людям нечего. Вон те, мля, как пенсионеру, хрен собачий платят, а не пенсию. Даже хлеба, мля, купить не можешь. Что ж в этом мире-то делается, а? Куда же, мать её, Россия-то наша катится? Мля!

— Голодная, — повторил старик. — А хлебушко нет.

— Вот-вот, — поддакнул Цыган. — Нету хлеба! Зато, мля, хари чиновничьи жиреют, скоро, мля, в дверные проёмы вмещаться перестанут. А мы — простой люд — страдать должны. Терпеть произвол этот, мля…

Цыган еще долго о чём-то рассуждал, с умным видом глядя куда-то за старика и между делом прикладываясь к бутылке пива. Старик молча смотрел, слушал, потом решился. Вспыхнувшая лишь на мгновение былая гордость так же быстро угасла.

— Рублик, — попросил старик. — На хлебушко.

Цыган тут же весь подсобрался, швырнул окурок в проходящего мимо кота, покачал головой.

— Извиняй, дед, — выдохнул он, — нету рубля. Вот те зуб, что нету. Мля, было бы — дал бы! Хоть целую тыщу дал бы, если б была! Но сам гол, мля, как сокол. Даже на опохмел, мля, не хватает… то есть, вообще ни шиша. А ещё жена, гадина, мля, в дом не пустила. Не, ты прикинь, а!

Старик пошел прочь.

— Вот до чего людей русских, мля, довели, — пьяным басом кричал вслед Цыган. — Говённого рубля на хлеб нету. У ветеранов, мля, нету! У тех, мля, кто нас от фашистской гниды спасал! Жизнью рисковал! Мля! Чесслово, дед, будь тыща, дал бы! Не жалко! Ей-богу, не жалко! Но ведь нету! Ни копейки, мля, нету…

На площади народу собралось уже предостаточно. Все куда-то торопились; кругом мелькали отсутствующие, замкнутые сами в себе взгляды. Цокали каблуки, гудели машины, лаяли взлохмаченные дворняги. Опустив голову, старик рассеянно ходил от одного человека к другому. Просил рубль или копеечку. На хлеб. Стыд невыносимо жёг изнутри, но мысль о голодной дочери была куда ужасней. «Ведь скоро придёт, — думал он, — а кушать нечего. Ведь как так-то?» Не глядя на старика, люди молча обходили его стороной. Рублём делиться никто не желал.

— На хлебушко, — бормотал старик, чувствуя, как спина покрывается липкой испариной. — Доченьке на хлебушко. Голодная же.

Прохожие не особо прислушивались, просто шли мимо. Кое-кто даже обжёг полным ненависти и отвращения взглядом. Стыд усилился. Старик вспомнил, что в молодости смотрел так же: высокомерно задрав голову и с недоброй ухмылкой на лице. А теперь вот… В какой-то момент ощутил, как по щеке скользнула слеза. Быстро стёр её рукавом. За слезу тоже стало стыдно. Подумал о дочери, о былой гордости и далёком острове, где когда-то служил в чине капитана. Вспомнил шум прибоя и как сильно дочь не хотела жить на острове. Нет, Тихий океан и островная экзотика не манили её. Вот и сбежала в большой город. Лишь теперь отыскалась.

Подошёл растрёпанный голубь.

— Голодная, — обратился старик к птице, — ведь ей кушать надо. На хлебушко.

Голубь ушёл, зато остановился некто в костюме. Пошарил в карманах и достал пригоршню мелочи. Не глядя на старика, отсчитал ему в ладонь несколько монет. Остальное убрал обратно в карман и тут же исчез. Старик даже не успел поблагодарить. Так и стоял, зачарованно рассматривая две рублёвых и одну двухрублёвую монетки.

По щеке скатилась очередная слеза.

— На хлебушко, — вздохнул он.

Откуда-то из-за угла вынырнули два грязных и пахнущих помоями мужика.

— Слышь, дед, шёл бы ты отсюда, — дыхнули гнилью и перегаром. — Тут как бы всё схвачено уже. Не твоя территория, и места для тебя нет.

— Рублик, — попросил старик, обратив на бродяг полные отчаяния глаза. — На хлебушко.

Бродяги переглянулись.

— В общем, на, — буркнул один и быстро высыпал на ладонь старика липкую мелочь. — А теперь давай — проваливай.

Они подтолкнули его, и старик, спотыкаясь, побрёл в сторону магазина. Продавщица, длинная и тощая, словно палка, смерила его уничижительным взглядом.

— Чего вам? — сухо осведомилась она.

— Хлебушко, — сказал старик, — дочке покушать.

Протянул мелочь, но продавщица на деньги даже и не взглянула.

— Хлеб какой?

— Хлебушко…

— Какой, спрашиваю. Батон или буханку. Разные ведь есть. «Дарницкий», «Бородинский», «Сельский», «Нарезной»…

— Доченьке, — вздохнул старик. — Какой дадите.

— Мужчина, — повысила голос продавщица. — Вы определитесь для начала. Мне, что ли, за вас выбирать? Откуда я знаю, какой вы там хлеб едите.

— Не мне, — покачал головой старик. — Не мне хлебушко. Доченьке моей.

— Это меня не касается, — холодно сказала продавщица. — К тому же… — она заглянула в протянутую ладонь, быстро сосчитала мелочь, — у вас тут ни на что не хватит. «Бородинский», к примеру, пятнадцать рублей стоит. А у вас всего семь с половиной.

— Пожалуйста, — попросил старик.

— Слушайте, мужчина…

Тут появилась другая продавщица; полная противоположность первой, она была невысокая и толстая. Наскоро оценив ситуацию, она схватила с прилавка большой мягкий батон и сунула старику.

— Вот. Берите

Старик принял хлеб и попытался расплатиться.

— Нет-нет, не надо, — покачала головой толстушка, но старик упорно продолжал протягивать деньги.

— Всё что есть, — сказал он. — На хлебушко.

— Анька, да забери ты эти копейки, — рассердилась тощая. — Это ведь народ гордый, подачек не любит.

Толстушка вздохнула и приняла монеты. Старик несколько раз поблагодарил обеих продавщиц, при этом крепко сжимая батон, словно боясь, что отберут, после чего ушёл.

Дома он положил хлеб на стол, сам же переоделся, сел на табурет и, наблюдая в окно за ленивым движением облаков, принялся ждать дочь. Мысли его были о далёком острове и холодном океане.

Девушка вернулась ближе к обеду. Выглядела она уставшей и слегка потерянной. Посмотрела на старика и на хлеб на столе, грустно улыбнулась.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, милая, — обрадовался старик. — А я вот сижу, жду, когда же ты уже придешь. Небось проголодалась.

Девушка поджала губы.

— Знаете, — сказала она, помолчав, — простите, что столько всего наговорила вам вчера. И за то, как себя вела, тоже простите. Вы заботитесь обо мне, крышу над головой дали, а я…

— Всё хорошо, доченька, — замахал руками старик. — Не будем о плохом. Что было, то было. Я вот тебе хлебушко принес, чтоб ты покушала… Чтоб голодной не ходила…

Девушка устало вздохнула, поставила на стол большой пакет с продуктами, сама же села напротив старика. Посмотрела в его блестящие от слёз глаза и тут же смущённо отвернулась.

— Вы же знаете, что я не ваша дочь, да? — тихо спросила она.

Старик молчал.

— И всегда это знали. С того самого дня, как встретили меня в парке. Знали ведь, что я обманываю, что мне просто жить негде. Ведь так?

Старик продолжал молчать.

— Но… почему ничего не сказали? Зачем?.. В смысле, даже вчера, когда я взбесилась, когда вывалила всю правду, обзывала вас всеми этими словами… Ведь даже тогда вы всё знали, но упорно гнули своё. Зачем?

Старик шмыгнул носом:

— Боялся, что уйдёшь. Думал, так оно проще будет. Для нас обоих. Думал, пусть обманывает, а я всё равно буду звать её доченькой. И заботиться о ней, как о доченьке, буду.

Девушка смущённо улыбнулась, убрала за ухо выбившуюся прядь.

— Я хлебушко принёс, — сказал старик. — Чтоб ты покушала.

— Да, вижу, вижу… — робко улыбнулась. — Это очень хорошо, потому что я-то как раз про хлеб забыла. Зато накупила много чего другого.

Она принялась разбирать пакет, выкладывая на стол колбасу, сосиски, пельмени и прочее, а старик всё смотрел на неё и смотрел.

— Но откуда? — тихо спросил он. — Ведь сколько же стоит… Ведь дорогое же всё!

— Неважно, откуда, — так же тихо ответила девушка. — Важно, что сейчас мы будем есть. Вдвоём. Ведь мне тоже надо о ком-то заботиться.

Она настороженно улыбнулась и глянула на старика. Тот улыбнулся в ответ.

Чуть позже они преломили хлеб.

Редактор Анастасия Ворожейкина

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Об авторе

Евгений Долматович. Родился в 1986 году в городе Ярославль. Публиковался в журналах Homo Legens, «Урал», «Север», «Уральский следопыт», «Опустошитель», «Крещатик», «Новый берег», «Нева» и пр. Также есть публикации в сборниках «Очертания», «Аэлита / 010», «Своими именами назовутся», «Город счастья». В 2017 году стал членом Союза российских писателей.