Утром понедельник особенно тяжкий. Воздух в прозекторской густой, сладковато-приторный, с нотками хлорамина и вечности. На стальном столе – тело мужчины лет сорока. Индекс case 247-Б. При жизни – Дмитрий Сергеевич Новиков. Менеджер среднего звена. Теперь – набор органов, ожидающих вскрытия.
– Смотри-ка, – Семен тычет кончиком скальпеля в бледную кожу груди. – Татуировка. Спасибо деду за Победу. Ирония, а? Дедушка выжил в Сталинграде, а внук подавился суши в «Якитории» на Ленинском проспекте. Анафилактический шок, согласно «скорой».
Я включаю диктофон. Голос мой звучит как у робота-синоптика, предсказывающего дождь из трупной жидкости.
– Наружный осмотр. Тело мужчины правильного телосложения, без видимых повреждений, за исключением татуировки на грудной клетке…
– Знаешь, в чем главная проблема современного человека, Аркадий? – Семен не отрывается от работы, его руки в перчатках совершают точные, выверенные движения. Он вскрывает грудную клетку трепетным разрезом, как будто открывает дорогую упаковку.
– В чем? – спрашиваю я, хотя знаю, что вопрос риторический.
– В том, что он верит в причинно-следственные связи. Упал – ударился. Съел суши – умер. Влюбился – получил серотонин. Но мир устроен сложнее. Это не цепь событий, а хаос, в котором мы постфактум выстраиваем логику. Смерть – самый честный момент. Она обнажает эту иллюзию. Вот смотри.
Он извлекает сердце. Оно влажное, багровое, похожее на гигантскую сливу.
– Медики скажут: остановка сердца. Гениально, да? Он умер, потому что перестало качать насос. А почему перестало? Потому что клетки не получили кислород. А почему не получили? Потому что гортань опухла. А почему опухла? Потому что иммунная система, призванная защищать, пошла в атаку на безобидный белок. Предательство на молекулярном уровне. Где тут причина, а где следствие? Вся жизнь – это такое же предательство систем. Социальных, экономических, биологических.
Он кладет сердце на весы. Цифры мигают. 342 грамма. Немного выше нормы.
Я записываю. Мы – бюрократы смерти. Заполняем протоколы, классифицируем, раскладываем по полочкам. Превращаем трагедию в сухую статистику. Case 247-Б. Причина смерти: анафилактический шок, вызванный приемом пищи (предположительно, суши с тобико). В графе «Сопутствующие заболевания» – ожирение печени и начальная стадия атеросклероза. То есть, если бы не суши, лет через десять его все равно ждал инфаркт. Смерть – это принцип отсроченного действия. Мы все под прицелом, просто у кого-то таймер установлен на пять минут, а у кого-то – на пятьдесят лет.

Перерыв мы проводим в своей «каптерке» – комнатке с облезлым линолеумом, где стоит советский стол, два стула и электрический чайник «Ветерок», который шипит, как недовольный кот. Семен заваривает чай, густой, как мазут.
– Принесу-ка я свой йогурт, – говорит он и направляется к холодильнику. Наш холодильник – старый «Саратов», он грохочет, как трактор. В нем мы храним еду, образцы тканей для гистологии в пластиковых контейнерах и иногда – особо «проблемные» органы, если срочно нужно отправить на экспертизу в областной центр. Все в промаркированных пакетах. Принцип стерильности.
Семен открывает дверцу. Внутри, на полке, рядом с банкой его йогурта «Активия», стоит стеклянная колба. А в колбе – человеческий мозг, плавающий в прозрачной жидкости. Он идеально сохранился, извилины выглядят как застывшие волны.
Я перестаю жевать свой бутерброд.
– Семен. Это что?
– А, это? – Он берет йогурт, хлопает дверцей холодильника. – Мозг профессора Зимина. Помнишь, того самого, что читал нам лекции по патанатомии? Умер на прошлой неделе. Альцгеймер.
Я смотрю на колбу, потом на Семена.
– И что он делает в нашем холодильнике?
– Забрал на память. По просьбе. Его завещание было – мозг исследовать на предмет дистрофических изменений. Ну, я и исследовал. А выкидывать жалко. Человек всю жизнь изучал мозги, логично, что его собственный мозг продолжил служить науке. Ирония, да? Он бы оценил.
Он спокойно ест йогурт, глядя на мозг в холодильнике, как будто это баночка с огурцами. В этом весь Семен. Для него нет границы между священным и профанным. Мозг великого ученого и йогурт с бифидобактериями – просто объекты в его поле зрения.
– Ты же понимаешь, что это ненормально?» – спрашиваю я, чувствуя, как моя реальность слегка трещит по швам.
– Аркадий, – вздыхает Семен, – нормальность – это статистическая погрешность. Большинство людей никогда не увидят мозг своего учителя в холодильнике. Но большинство людей верит, что за кредит в тридцать процентов годовых они покупают себе «счастливое будущее». Кто из нас более сумасшедший?
Я не нахожусь что ответить. Логика Семена безупречна, как его разрезы. Он выстраивает реальность вокруг себя, как хочет, используя смерть как строительный материал.

Вечером, закрывая смену, я еще раз смотрю на холодильник. Дверца закрыта. Но я знаю, что там, за белой эмалью, в искусственном холоде, плавает сознание профессора Зимина. Мысли, воспоминания, любовь, страх – все это теперь сведено к органу в банке. К объекту. Я выхожу из «Третьяковки». Город заливает неоновая тоска. Реклама банков, казино, курсов английского языка. Все они продают идеи. Идею богатства, успеха, счастья. А мы, внутри, продаем единственную несомненную идею – идею конца. И мы делаем это без рекламы, без прикрас. Мы – анти-маркетологи. Сажусь в свою десятилетнюю «Ладу». Включаю радио. Там говорят о новых санкциях, о курсе доллара, о скандале с участием какого-то блогера. Я выключаю. Тишина. И вот, в этой тишине, я вдруг осознаю, что Семен прав. Мы все – просто набор биологических систем, которые однажды дадут сбой. И неважно, умрешь ли ты от суши, от Альцгеймера, или от тоски в неназванном городе с населением «чуть больше миллиона». Результат один. Я завожу машину и еду домой. Мимо «Феникса», где люди покупают ненужные вещи, чтобы заполнить пустоту, которую они еще не осознали. А я осознал. Я вижу ее каждый день. Она лежит на стальном столе, багровая и безмолвная.

И эта мысль – единственное, что согревает меня в этом холодном, безумном, абсолютно реалистичном мире.

Продолжение следует.

Проморгавшись, я увидел, что мне и правда не померещилось, и я действительно упираюсь руками и ногами в покатый, уходящий практически под прямым углом береговой срез. Да и освещено всё было ярким полуденным солнцем, от которого неимоверно слезились и болели глаза.

Оглядевшись, я с не меньшим удивлением обнаружил, что нахожусь посреди круглого озера, наполненного холодной и солёной водой. Да и до противоположного берега можно было доплыть всего за пару гребков. А разбежавшись хорошенько, можно и вовсе перепрыгнуть с берега на берег.

Когда окончательно отдышался, я подтянулся на руках и, помогая себе ногами, взобрался на неожиданно появившийся спасительный берег.

Помотав головой, я зажмурился, пытаясь избавиться от странного мельтешения на гране видимости. И вроде даже зрение прояснилось, но всего на пару мгновений. А странное мельтешение перед глазами вернулось вновь.

Дрожа, я непослушными руками принялся раздеваться. Сейчас самое главное — поскорее просохнуть, а разбираться, что за чертовщина вокруг твориться, можно и попозже.

Скинув в кучу всё, вплоть до исподнего, я принялся с остервенением приседать и отжиматься, чтобы поскорее обсохнуть и согреться. Да и яркое солнце вместе с прохладным ветерком внесли свое благотворное влияние. Как только немного согрелся, то с опаской подобрался к осыпающемуся берегу. Солёное озеро с каждым мгновением всё больше и больше размывало почву и становилось всё мутнее и далеко не прозрачней.

Но привлекло меня не странное озеро, а мой баул, который мирно плавал на ровной глади в окружении мелкого мусора, медленно прибиваясь к левому берегу. Быстро обошёл небольшое озерцо и, опасаясь вновь окунуться в ледяную воду, я осторожно ухватил баул за скользкий бок. Поднатужившись, с трудом вытащил на берег тяжеленный из-за напитавшей его воды баул.

— Надо бы и «джентльмена» выудить, — еле слышно прошептал я, озираясь вокруг в поисках подходящей палки. Не знаю, куда меня занесло, но в любом случае это будет не лишним. Только вот поблизости от берега царила лишь девственно пустынная степь, даже кустарник не рос. Зато вдалеке я заметил небольшую берёзовую рощицу.

Дотащив свою скользкую от воды ношу до кучи сваленной одежды, я принялся неторопливо раскладывать содержимое баула для просушки.

Перед этим выудил из кармана пальто наган и, разобрав, оставил сушиться на откинутом клапане баула. Нашел в бауле и положил рядом маленькую бутылочку с оружейным маслом, чтобы потом смазать. Хорошо бы перед этим детали пресной водой промыть, чтобы соль смыть с железа. Да и самому помыться не помешает, а то соль уже начинает припекать ссадины и мелкие раны.

Разложил на траве для просушки весь свой скарб из баула, не позабыв вынуть и протереть пучком травы свой короткий клинок.

— Нужно ручей найти какой, — пробормотал я, облизав пересохшие губы. И вновь принялся оглядываться.

Приглядевшись к роще, я прикинул, что до неё не более вёрсты. И если воды не найду, то хотя бы берёзового сока добуду. Судя по молодой траве, кажется, в этом странном месте весна. А если предположить, что я чудесным образом очутился в южном полушарии, то тогда тут в разгаре осень.

Надев не до конца просохшие исподнее, я вновь вздрогнул от холода. После чего намотал портянки и натянул влажные сапоги. Решил пока пройтись до рощи полураздетым. А пока я доберусь до рощицы, остальная одежда немного просохнет.

Прихватив с собой клинок японский и пустую стеклянную флягу на полштофа (прим автора: 1 штоф = 1,2299 литра), я побрёл в сторону отдалённого березняка.

По пути высматривал вокруг любые признаки жилья, но ничего, кроме девственной природы, к сожалению, не увидел.

Добравшись до березняка, с воодушевлением и радостью обнаружил, что почки на деревьях хоть и набухли, но в листья ещё не обратились.

Как только нашел дерево покрупнее, содрал с него кусок бересты чуть выше земли. Затем тремя ударами японского кинжала прорубил насечку глубиной в пару дюймов. Всё из той же бересты соорудил небольшой желобок и пристроил его в насечку. А уже край берестяного желобка направил в горловину фляги. По желобку потекла слабенькая струйка мутной жидкости. Надеюсь, часа за два наберется живительной влаги по самое горлышко. При помощи всё того же клинка подрубил молодое деревце в пять футов длиной, чтобы как раз хватило для вылавливания плавающего трупа.

Да и позже можно будет попробовать соорудить какие-нибудь силки, так как пока я шёл сюда, частенько какое-то шуршание да писк в траве слышал. И если не зайца, то какого-нибудь суслика я точно добуду. А то моих двух банок консервированной свинины хватит в лучшем случае на три-четыре дня.

Оставив флягу наполняться, я отправился назад к солёному озеру, размышляя о том, как бы сподручней смастерить короткий кручёный жгут для силков. Как раз небольшая катушка хлопковой нити с иголкой в моём несессере должна была сохраниться.

Неторопливо добрался до оставленных пожитков, которые уже успели покрыться тонким белёсым налётом выступившей соли. Первым делом я вытряхнул из кисета катушку ниток и две английские булавки.

Затем при помощи импровизированной жерди подтащил к берегу тяжёлое тело и, ухватившись за спасательный жилет, вытянул его на берег.

Не хотелось, конечно, заниматься мародёрством, но трупу вещи уже не пригодятся. Да и не в том я положении, чтобы пренебрегать лишним скарбом.

Снял с мертвеца жилет и откинул его к сохнувшим вещам. Пошарил в карманах и кроме уже знакомой зажигалки, которая ожидаемо отказалась загораться, хотя искру высекала очень обильную, нашёл золотой портсигар, заполненный сигарами, и бумажник, набитый деньгами.

С некоторым трудом снял тяжёлое от воды пальто и продолжил обшаривать карманы. В одном из карманов смокинга нашёлся небольшой раскрывающийся медальон на цепочке, скрывающий внутри две фотокарточки. На одной была запечатлена красивая молодая женщина в вечернем платье, а на второй — двое детей, мальчик и девочка.

Больше ничего не обнаружив, повесил ему на шею медальон и обмотал ладони второй парой портянок. После чего принялся давешней жердью рыхлить землю, чтобы выкопать какое-то подобие могилы.

В такт ударам неказистой мотыги раздавался мой хриплый от усталости голос. Не то молитва, не то погребальная песнь:

Прости, незнакомец. Не ведаю, кто ты,

Но судьба нас свела на краю земли.

Не дам тебе сгинуть без имени, без чести,

Пускай хоть могилка твоя будет в тени берёз.

Жена, дети… где они? Что им скажут?

Что отец их погиб в пучине вод,

И похоронен под чуждым небом…

Часа за три мой скорбный труд был завершен, и, затащив в яму уже начавшее коченеть тело, я сноровисто закидал свежую могилу землёй, а в основании воткнул изрядно размочаленный шест.

Чуток передохнув, я собрал весь свой скарб, решив обустраиваться возле берёзовой рощицы. Тем более другого источника живительной влаги я пока не обнаружил. И было бы глупо разбивать лагерь в ином месте.

Прощупал ещё влажную одежду и с сожалением принялся засовывать полусырую одежду в не менее сырой баул, а сверху приторочил оба спасательных жилета и пальто мертвеца.

Единственно, что опоясался ремнём, нацепив с правой стороны кобуру от нагана, а слева навесил кинжал. Протерев ветошью детали и смазав, я собрал наган, засунув его в кобуру. Завтра разложу патроны на солнышке, вдруг порох отсырел.

Добравшись до березовой рощи, остановился у оставленной фляги, куда уже успело накапать прозрачной жидкости и которой хватило бы на несколько хороших глотков.

Подцепив на палец небольшую каплю, что собралась на берестяном жёлобе, я с нетерпением слизнул. На вкус жидкость ничем не отличалась от неоднократно распитого мной берёзового сока. Разве что немного солоновато, но это можно списать на то, что соль покрывала всё моё тело тонким налётом, от чего ссадины неимоверно чесались и зудели.

Поднял флягу и ополовинил её содержимое. Покатав напоследок сладковатую жидкость во рту, я удовлетворённо хмыкнул и проглотил живительную влагу. Затем в несколько глотков выпил всё содержимое фляги до последней капли.

Аккуратно разложил на кусках бересты с десяток влажных спичек и размоченный черкаш, оставшийся от коробка, придавив их для надёжности несколькими хворостинками. К ним же присовокупил свои папиросы и сигары «джентльмена».

Вновь тыльной стороной ладони попытался протереть глаза, так как странное мельтешение на периферии взгляда всё ещё не прекратилось и, как казалось, становилось всё назойливее.

— Вот так, наверное, и сходят с ума, — невесело я усмехнулся. Будет совсем грустно очнуться в доме умалишённых.

Аккуратно пристроил флягу под берёзу. Снова распотрошил баул, развесив сохнуть одежду на ветках. Прошёлся по роще, собрав валежник, так как солнце уже почти добралось до горизонта. И ночевать мне, похоже, придётся под открытым небом. А костёр мало того, что согреет, так может и людей привлечёт.

Чёрт побери, где же я оказался? Почему не погиб в морской пучине? Это что, ад или чистилище?

— Для рая тут всё же не хватает ключника, — усмехнувшись, огласил я хриплым шёпотом пустую рощу.

Эти мысли о месте моего попадания, которые я отгонял от себя всё то время с момента моего чудесного спасения, вновь на меня обрушились. Но, так и не найдя на свои вопросы ответов, я простоял в прострации не менее десяти минут.

Сплюнув и зло выругавшись, я отвесил сам себе пощёчину и вновь принялся за сбор хвороста. Собрал пару приличных охапок, но спички пока ещё не высохли как следует. Поэтому рисковать ими еще не стоило.

Чтобы отвлечься, я размотал катушку ниток и, гоняя в голове невесёлые мысли, принялся плести тонкую косичку.

Закончил плести тонкую верёвочку длиной в пару аршин. Как раз хватит на сооружение простенького капкана. Благо подходящих деревьев предостаточно.

В очередной раз проверил сохнущие спички и выбрал одну из них, что показалась наименее влажной. Убедившись, что шершавая полоска картона также уже почти сухая, я склонился перед небольшим костерком, заранее мной подготовленным.

Аккуратно чиркнул спичкой, и с тихим треском на ней вспыхнул слабый огонёк, который едва не погас от неожиданного порыва ветра.

Сунув едва зародившееся пламя в берестяную кучку, я принялся аккуратно подкладывать в начавший весело трещать костерок собранный накануне хворост.

Накинул на плечи почти высохшее пальто и в первом приближении соорудил какое-то подобие шалаша. В животе утробно заурчало. Но здраво рассудил, что лучше поесть с утра.

— Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу, — негромко произнёс я себе под нос.

— Буду считать, что ужином я уже поделился. Так что стоит дождаться утра.

Снова выпил весь скопившийся сок и, сделав ещё несколько насечек на берёзе, отправился спать.

Закинув ещё хвороста и накрывшись немного влажным пальто, снятым с трупа, попытался уснуть. Но сон так и не шёл, и, проворочавшись ещё около получаса, я вылез из шалаша. Уложив на землю спасательные жилеты, устроился на них и принялся вглядываться в незнакомые звезды.

Меня, конечно, могло каким-то чудом забросить в южное полушарие, что объяснило бы неведомый облик неба. Но вот луна и в южных широтах выглядела бы неизменно. Что не скажешь о незнакомом синеватом серпе, что показался из-за горизонта и который совершенно не был похож на привычный мне облик луны. Да и березы явно намекали на весну.

До рези в глазах я вглядывался в туманный полумесяц, на котором четко проглядывали синие и зеленые проплешины. Как будто в небо закинули глобус неведомой планеты. И меня пронзила дикая мысль: то ли я попал в далекое прошлое, когда луна была другой, или же, наоборот, в будущее, когда колонисты с Земли изменили её до неузнаваемости. Ну и самый невероятный вариант: я оказался совсем в другом мире.

Пялясь в ночное небо, я приметил, что как минимум с десяток звёзд не движутся совместно со своими товарками, а как будто потихоньку меняют своё положение. Может, это, конечно, какие-нибудь планеты, да вот только в прошлом у меня никогда не удавалось увидеть сразу несколько небесных спутников Земли. Так что я всё больше и больше склонялся к своей третьей версии.

Перебравшись под защиту шалаша, я незаметно для себя уснул, провалившись в неглубокий и тревожный сон.

Проснулся замерзший под самое утро, как только начал алеть восток. Закинул остатки хвороста в практически потухший костерок.

И пока я чуть согрелся утренней гимнастикой, разгоняя кровь, на западе на мгновение вспыхнуло пламя. Не успел я испугаться, как осознал, что это всего лишь солнце отразилось от какого-то стекла или полированного железа во многих километрах отсюда.

Поискал глазами какую-нибудь ветку, а когда нашел подходящий сук, то с силой воткнул в землю, направив другой конец в ту сторону, куда стоит наведаться и проверить, что именно так задорно блестит. Может, удастся выйти к людям.

Попутно собрал ещё хвороста и вновь насытив костерок, покопался в пожитках, ища консервный нож. И к моему не малому удивлению, его не обнаружил. Так что, примерившись, я начал потихоньку подрубать банку короткой саблей с верхнего края. И как только образовалась короткая прореха не длиннее дюйма, я вставил в него кончик клинка и аккуратно взрезал банку по всему кругу.

Неожиданно меня прервало тихое короткое рычание, отдалённо похожее на то, что я слышал в уссурийской тайге.

Рывком ушёл в сторону, перекувырнувшись через голову. И с удивлением увидел, как напротив меня из воздуха проявились вначале синие, словно бирюза, глаза, а вслед за ними проявилась и крупная, размером с рысь, кошка кипенно-белого цвета.

— Ты ещё что за кот-баюн? — вырвался у меня хриплый вскрик.

P.s. С другими моими произведениями можно ознакомится вот здесь

https://author.today/u/kutris