Неожиданно мой пост про службу на ТАВКР "Кузнецов" зашел публике: Татуировки и армия, ч.1

Запиливаю продолжение, но опять же, прежде чем перейти к татуировкам, напишу дополнение о быте на корабле. Многие сомневаются, было ли это на самом деле или я напиздел с три короба? Скажу, что реальность наверное даже хуже, чем я описал. Во-первых, обо многих довольно уродливых вещах я не упомянул, например вот, судите сами:

- Голод. На корабле был реальный голод, матросы воровали на камбузе черный хлеб и прятали его в кабельстрассах, "нехваты"- следствие этого голода.

- Воровство процветало не только среди срочников, воровали также мичмана, контракщики и гражданские промышленные рабочие. В основном выносили цветные металлы.

- "Шкеры"- матросы, которые прятались в трюмах на корабле, не выдержав издевательств. В этом случае командир строил всех срочников в ангаре и шакалье начинало поиски. Бывало, что спрятавшегося не могли найти по нескольку дней.

"Ссученные". Это те, которые не выдержали побоев и рассказали об этом старшему шакалу. Шакалу было ровным счетом похуй, он не разбирался, а просто на построении сдавал "стукача". И тогда деды его уже не пиздили- он становился изгоем и его прикрепляли к "дючке"- чистить гальюн и делать приборки до самого дембеля

- Крысы и тараканы. Тараканов было просто миллионы и они появлялись отовсюду. Здоровенную крысу я увидел в первый же день в своем кубрике.

- Был ещё ад под названием "вестовые"- это такой особый наряд на камбузе. Угрозы попасть в вестовые боялись все, потому что там реально можно было поехать кукухой. Обычно туда отправляли за большие косяки, которые всё-таки не тянули на дисбат. Например, пьяная драка с контракщиком, избиение младшего призыва, после которого он попал в госпиталь и тд.

"Кошкоёбка". Это маленькое помещение в рубке дежурного. Туда сажали пойманных алкашей и всяких шатавшихся ночью (ночью нельзя ходить по кораблю). Я туда тоже попадал, подцепил вшей. Утром пойманных выводили на причал и они там маршировали до обеда.

Наверное всё происходящее не было для меня лично прям пиздец шоком. Прокачки и пиздюли? Так нихуевых пиздюлей я постоянно выгребал дома от отчима. И также у нас дома часто совсем нечего было жрать, и воровали мы на дачах и всякую хуйню делали- например, бенз нюхали и тд, и я знал, что такое чесотка и вши. Но ведь на Кузю попадали и обычные пацаны, которые жили в нормальных семьях и они там конечно охуевали. Как раз они часто не выдерживали побоев и издевательств- вешались, глотали хлорку, делали "мостырки" (калечили себя) и тд, чтобы комиссоваться. Либо их калечили деды, как одного пацана из моего призыва- пьяные уроды использовали его как грушу и разбили ему селезенку.

И мне всегда было интересно, о чём думали родители этого пацана, отправляя его в армию? Вот они его родили, растили в заботе, воспитывали, учили всяким интересным вещам, лечили от кашля. Вырастили хорошего, умного парня, а потом взяли и засунули в бочку с вонючими отбросами на два года (тогда срочка 2 года была). Это что такое? Зачем это? Мужиком сделать? Вот он инвалидом без селезенки домой приехал, достаточно мужик теперь?

Каждый раз, когда я вспоминаю те события, возникает лишь одно ощущение- окунулся в бочку с говном. Ничего хорошего там конечно не было, только плохое. Если не верите и хотите ощутить эту атмосферу на себе , то есть один видос, я прикреплю его к посту внизу. Видео к армии не имеет отношения, это быт в колонии для малолетних преступников. Но всё происходящее очень-очень-очень напоминает атмосферу на "Кузнецове". Прям как будто взяли и скопировали, даже выражения и интонации одинаковые. Рекомендую, очень интересное видео.

Петр Михайлович молча встал, взял фуражку и вышел со студентом за калитку.

Возле амбара с зерном, столпилась вся деревня. Петр Михайлович, как избранный всеми негласно, но единодушно, глава поселения должен был присутствовать при властях в экстренных случаях «для протоколу». Зеленый чиновник суетился над телом и старательно ломал себе руки.

-А-а-а, Петр Михайлович! У нас убийство! – вскинув руки кричал худосочный человек, - Два дома в округ слышали выстрел утром, а Марфа забаррикадировалась в доме и не хочет объясниться, что это ее муж делает с простреленным животом в сарае!

-И почему ж убийство? – невозмутимо ответил Петр Михайлович.

-Так как ведь, - опешил представитель власти, - Всем известно, кликуша она, мужа не слушала, детей прятала от него, по деревне слонялась, одно слово – сумасшедшая!

-Рана где?

-Какая это рана?

-Смертельная. От выстрела.

-Так вот же… Ну как же… - помельтешив над телом, чиновник понял, что принял огромное пятно запекшейся крови на рубахе за выстрел, а четыре колотых раны не увидел. Мужики ахнул и бросились обшаривать амбар, тут же нашлись вилы. Сколько раз его предупреждали не счесть, но Афанасий снова вышел работать пьяным.
В этот раз Судьба покарала его. Он напоролся на вилы животом. Отполз на семь саженей и помер.

-А выстрел-то…

-Подготовьте покойника, - отрезал Петр Михайлович и направился в дом.

Он вошел в дом со стороны сада, с заднего входа, как можно тише. Марфа безмолвно смеялась, а слезы текли ручьем. Она крепко целовала спящих детей, но осторожно, стараясь их не разбудить.

-Спасибо, Петя… Спасибо… - прошептала она таким ангельским голосом так, что отставной штабс-капитан прослезился, -Грех взял за меня, жизнь дал деткам моим… Спасибо тебе…

Ничего не смог ответить отставной штабс-капитан. Он молча кивнул и, проглотив ком в горле, вышел из дома. Прошмыгнул дворами мимо суеты над телом и пошел допивать давно остывший кофе. Никогда за свои военные годы не позволял боевой офицер убить безоружного. Никогда не видел прежде, чтобы муж стрелял в родную жену. Никогда не видел, чтобы избивали своих детей. Все внутри перевернулось в тот момент у старого вояки; вспыхнула былая удаль и первыми попавшимися вилами, насадив мерзавца на прутья, протащил, оторвав от земли, семь саженей и бросил умирать, как собаку. «Большое худо взял на себя – убийство» - думал Петр Михайлович, идя дворами домой. Но радовался здоровым деткам, радовался живой матери.
«Нет худа без добра и добра без худа» - гласил заголовок газеты, которую читал Петр Михайлович на своем аршине безмятежности, докуривая сигару и попивая кофе.