Вечером 6 мая 1937 года "Гинденбург", немецкий цеппелин и самый большой дирижабль, когда-либо построенный, загорелся и рухнул на землю в Лейкхерсте, штат Нью-Джерси. Катастрофа унесла жизни 36 человек и нанесла сокрушительный удар по зарождающейся авиационной промышленности.

В последующие годы катастрофа "Гинденбурга" оставалась окутанной тайной. Следователи долго строили догадки о причине пожара, хотя окончательный ответ от них ускользал. Но каковы некоторые из возможных объяснений того, почему это произошло?

Почти ровно за год до своей знаменитой гибели "Гинденбург" совершил свой первый рейс из Германии в США.

Действительно, судьбоносный последний полет немецкого дирижабля был примечателен тем, что стал первым полетом его второго сезона.

Как таковой, он стал предметом значительного внимания средств массовой информации, а это означало, что множество телекамер было нацелено на "Гинденбург", когда он загорелся и рухнул на землю. Впечатляющие кадры этого инцидента быстро появились на первых полосах газет по всему миру.

Саботаж!

Возможно, воодушевленный бурным освещением катастрофы в средствах массовой информации, не потребовалось много времени, чтобы появились теории саботажа.

В поисках вероятных диверсантов несколько ключевых членов экипажа "Гинденбурга" выбрали главного кандидата - немецкого пассажира по имени Йозеф Шпех, который выжил в катастрофе благодаря своей подготовке акробата-водевиля.

Разбив окно своей кинокамерой, Спах выпрыгнул из окна, когда земля приблизилась, и повис на подоконнике, отпустив его, когда корабль был в 20 футах от земли, и применив свои акробатические инстинкты, чтобы выполнить безопасный бросок при приземлении.

Спах вызвал ретроспективные подозрения из-за неоднократных заходов внутрь корабля, чтобы покормить свою собаку. Члены экипажа также вспоминали, что во время полета он отпускал антинацистские шутки. В конечном счете, расследование ФБР не нашло никаких доказательств того, что Спах имел какое-либо отношение к диверсионному заговору.

Другая гипотеза о саботаже касалась такелажника Эриха Шпеля, который погиб во время пожара. Теория, выдвинутая А. А. Хелингом в его книге 1962 года "Кто уничтожил Гинденбурга?" В центре внимания находится Шпель как вероятный диверсант по ряду причин, включая сообщения о том, что его девушка была коммунисткой с антинацистскими связями.

Тот факт, что пожар возник в той части корабля, которая была недоступна большинству членов экипажа, за исключением такелажников вроде Шпеля, и слухи о расследовании гестапо причастности Шпеля в 1938 году также фигурировали в гипотезе Хелинга. Более поздний анализ теории Хелинга в целом показал, что доказательства причастности Шпеля являются слабым?

Несчастный случай

Хотя саботаж никогда нельзя полностью исключить, большинство экспертов в настоящее время считают, что авиакатастрофа "Гинденбурга", скорее всего, была вызвана рядом неполадок, которые вполне могли сбить дирижабль без каких-либо хитростей.

Риски, присущие путешествиям на дирижаблях, очевидны, как отметил историк дирижаблей Дэн Гроссманн: “Они большие, громоздкие и ими трудно управлять. Они очень подвержены влиянию ветра, и поскольку они должны быть легкими, они также довольно хрупкие.

Вдобавок ко всему, большинство дирижаблей были надуты водородом, который является очень опасным и легковоспламеняющимся веществом.”

Катастрофа "Гинденбурга" стала таким публичным зрелищем, что в одно мгновение подорвала доверие к путешествиям на дирижаблях, но, по правде говоря, с появлением более безопасных, быстрых и эффективных самолетов она уже была на исходе.

Согласно обоим исследованиям того времени и более позднему анализу, наиболее вероятной причиной огненной гибели "Гинденбурга" был электростатический разряд (искра), воспламенивший вытекший водород.

Считается, что ряд факторов сговорились спровоцировать пожар. Конечно, теория основана на наличии утечки водорода, которая так и не была доказана, но следователи указывают на трудности, с которыми столкнулся экипаж при приведении дирижабля в порядок перед посадкой, как на свидетельство потенциальной утечки водорода на корме "Гинденбурга".

Считается, что дождливая погода сыграла определенную роль в возникновении электростатической искры, как и отсыревший посадочный трос, который эффективно "заземлил" каркас дирижабля, но не его обшивку (обшивка и каркас "Гиндербурга" были разделены).

Эта внезапная разница потенциалов между обшивкой и каркасом корабля могла вызвать электрическую искру, воспламенив вытекающий газообразный водород и быстро охватив дирижабль пламенем.

Спасибо за внимание!
Мой телеграмм с архивными историческими фото:

https://t.me/dust_history

***

Смешная чё-ё-ёлка,

Половина неба в глазах!

Идё-ёт девчо-онка

С песней на устах…

Анна Демидовна подпевала Кобзону, басившему из радио, и привычными движениями крутила ручку немецкого «Зингера» – подарка от бабушки. Шить и вязать её тоже научила бабушка; женщины Задорья язвительно называли Анну Демидовну за глаза «модницей», видя очередное платье или зимний полушубок. А школьной учительнице Анне Гринюк льстило быть модницей, нравилось ощущать себя женственной и красивой, щеголять по деревне в новых платьях, пошитых по выкройкам не из «Колхозницы», а из ГДРовских журналов – благо, профессия позволяла их выписывать без лишних вопросов. Поэтому раз в два-три месяца Анна Демидовна ездила в райцентр и покупала на невеликую учительскую зарплату отрезы поплина, ситца, шёлка и крепдешина, а по выходным дням сидела за «Зингером», стрекотала иглой, жала на педаль и создавала себе новые наряды. На пальцах не успевали заживать тёмные укольчики – напёрсток мешался и не давал чувствовать ткань.

Десять лет назад в Союз приехал Иосип Броз Тито в компании с женой Йованкой, и все советские женщины повально подхватили броскую моду югославской «первой леди». Аня ещё помнила, как мама, вздыхая, смотрела на фотографии Йованки в газетах; с первых же заработанных на стажировке денег тогда ещё Аня – никакая не Демидовна, не доросла – купила отрез ткани и сшила матери ровно такой же жакет, как у югославской первой леди. Ей после того в семье прочили карьеру великого советского дизайнера, но Аня продолжила учиться на педагога – шить ей нравилось под настроение, не хотелось превращать увлечение в рутину.

Именно карьера педагога и привела ее сюда, в Задорье. По распределению.

Критически рассмотрев получившийся кусок поплинового платья, Анна встала, потянулась до хруста — размять затёкшую спину. Шутливо обозвала себя старухой, со вздохом распустила волосы и критически поглядела в зеркало. «Ну а что, вообще зря я так о себе!» — подумалось с усмешкой. В зеркале отражалась худенькая, как камышовый стебель, блондинка с задоринкой в глазах и вздёрнутым кверху носом. И не скажешь, что двадцать восемь лет и замужем была…

Вдруг в дверь постучали.

На пороге стоял мальчишка из школы, сын работников колхоза Земляниных. Землянин-младший переминался с ноги на ногу и поправлял большую не по размеру кепку.

— Тебе чего, Лёш?

— Дзень добры! Анна Демидовна, вас там того, эт самое, к председателю вызывают.

— К председателю? – удивилась Анна. – А товарищ Кравчук уже поправился?

— Та не к тому-у! К Сизому Но… к Макару Санычу, он у нас таперь за председателя! Вы в клуб идите! – бросил мальчишка напоследок и рванул прочь – играть в лапту с друзьями.

Репутация у Макара Саныча была… своеобразная. «Макаркой Сизым Носом» местная детвора его прозвала недаром — трезвым его видели, пожалуй, только если в люльке. Нигде не работал, тунеядничал, ходил по Задорью и окрестным деревням, канючил бражку. А потом в одну ночь будто подменили человека – ни капли в рот, за себя взялся, приходил к тогдашнему председателю и прямо-таки требовал дать ему работу, любую, хоть самую сложную. Нынче Макар Саныч уже не алкаш подзаборный, а народный депутат, но у людей память долгая – так и остался за глаза Сизым Носом, тем более, что нос у него и правда был крупный, пористый, фиолетовый – как перезревшая клубника.

До клуба Анна добралась быстро — благо тот в трех домах. ИО председателя ждал в коридоре, обмахивая кепкой потное от жары лицо. При появлении учительницы он подскочил, зашептал:

— Анна Демидовна, вы мине выбачьте, шо так атрымалася…

— Макар Саныч, вы о чем? И чего в коридоре стоим?

— Да там того, энтот, гость из столицы, поразумлять с вами желает… Вы, главное, не волнуйтесь! Добре?

Из кабинета раздался громкий окрик, будто сторожевая овчарка залаяла:

— Товарищ исполняющий обязанности председателя, разговорчики! Долго вы будете женщине голову морочить? Приглашайте ко мне!

— Пожалуйте… – Макар Саныч указал на дверь и утер лоб платком из нагрудного кармана.

Анна тоже, не пойми зачем, достала из сумочки платок и принялась комкать его в руках. Вошла в кабинет.

За письменным столом, спиной к окну, сидел китель – с погонами, блестящими пуговицами, широкой ременной пряжкой, а на столе лежала страшная васильковая фуражка с красной кокардой. Всех мыслей у рассудка Анны хватило лишь на то, чтобы пискнуть три пугающие буквы: «КГБ». Когда глаза попривыкли к бьющему из-за спины кителя слепящему солнцу, над наглухо застёгнутым воротником вырисовалась тёмная безликая голова, на столе появились руки – крепкие, узловатые, с крупными костяшками; одна нетерпеливо поигрывала карандашом.

— Гражданка Гринюк? – тем же гавкающим тоном осведомился незнакомец.

— Я… – пискнула Анна.

— Данке шон. Зитцен, битте! Присаживайтесь, говорю, вы что, немецкий забыли?

— Зихь зетцен, – машинально поправила Анна блеющим голоском, присела на краешек стула.

Теперь она смогла разглядеть лицо жуткого чекиста, но лучше не стало – у того по щеке змеился белесый шрам, обычно, наверное, незаметный, только сейчас человек немного улыбался, и шрам превращал его улыбку в сардонический оскал. От её взгляда улыбка поблекла, вытянулась в тонкий дефис.

— Что, пригож? – хмыкнул чекист и смущённо отвернулся – полез за какой-то стопкой бумаг. – Это мне немчик под Берлином сапёрной лопаткой подрихтовал.

— П-простите. Вы герой. Мабыць, и не бывает героев без шрамов, – от волнения в речь влезли просторечия, за которые Анна Демидовна сама ругала учеников.

— Забудем. Моя фамилия Жигалов, зовут Глеб Петрович, майор Комитета Государственной Безопасности. Слыхали про такое учреждение?

Анна сглотнула.

— Да вы не переживайте так. Воды? – он налил в стакан из стоящего на столе графина.

— Нет, спасибо, – платочек в руках Анны уже представлял собой жалкое зрелище.

— Вы не волнуйтесь, я не кусаюсь, – грустно усмехнулся Жигалов, на мгновение опять будто оскалившись. – Хотя, честно сказать, по делу я сюда приехал серьёзному и важному.

Майор взял из стопки небольшой бумажный треугольник и положил на стол. Анна тупо уставилась на него, не узнала сразу — такие треугольники слали солдаты за неимением конвертов, а, спустя секунду прочитала адрес и вспомнила – письмо Хиршбека, точно!

— Вы написали? – мягко и даже будто сочувственно спросил Жигалов.

— Я… Нет, я перевела.

— Ага, перевели, значит… Вы же учительница немецкого, так?

Она кивнула. Жигалов откинулся на спинку стула, почёсывая пальцем усы под переносицей и думая о чём-то. Отпил из стакана, пригладил тёмные с сильной проседью волосы.

«Лет сорок, а уже седой...»

— Жара-то какая, да? – после минуты молчания произнёс Жигалов.

— Да, жарко... Товарищ майор, меня теперь арестуют? Я разве что-то нарушила? В ГДР же отправляли…

— Вы поймите, гражданка Гринюк…

— Можно Анна Демидовна, мне так привычнее.

— Так вот, вы поймите, Анна Демидовна, что отправлять-то в ГДР письма можно и даже нужно. Мы теперь по одну сторону, так сказать. Но вот содержание… Да вы вот вслух прочитайте! Только переведите, пожалуйста, обратно на русский.

Анна вытащила письмо из конверта и прочла:

«Семейству Хиршбек.

Ваш любящий муж и отец Пауль Хиршбек нашёл упокоение на поле битвы 17 мая 1943 года. Он не был палачом и погиб как воин, быстрой и безболезненной смертью за благородный поступок. Просил передать Элизе, что мамины драгоценности спрятаны в доме под полом, где старый комод. Малышу Стефану – чтобы всегда оставался человеком и никогда не смел поднимать оружие на безвинных.»

С каждой прочитанной строчкой Анна приходила всё в больший ужас — какую несусветную глупость совершила, отправив это странное письмо. Ещё и с фотокарточкой.

— Ну и как вы это объясните? – хмыкнул в усы майор Жигалов, забирая письмо.

— Я… я не знаю, что сказать, товарищ Жигалов, – первоначальный испуг прошёл, сменившись настоящим страхом — теперь, когда Анна понимала, по какому поводу приехал чекист. А тот, в свою очередь, будто пытался усыпить её бдительность – смягчился, не гавкал и не ухмылялся по-волчьи, как в начале разговора. Стал похож на обычного чиновника – усталого немного, но с угрожающими васильковыми петлицами на форме.

— Мне кажется, Анна Демидовна, вы – хороший, честный советский гражданин и вряд ли затеяли какую-нибудь антисоветскую агитацию. Характеристика у вас безупречная, пионерка-комсомолка, отличница… разве что развод, конечно. Да и обидно за вас немного – столько лет учились, преподавательская практика, а там, в Магадане, кому немецкий нужен? Сами подумайте? Вы вот мне скажите, Анна, вы деревья рубить умеете? Умеете?

— Нет, – горло ей будто перетянуло удавкой, «нет» вышел еле слышный.

— Мда-а-а. А вот, может быть, стряпать умеете, а? На ораву зеков? Справитесь? – тёмные глаза сверлили без тени пощады; Анна с ответом не нашлась. – Похоже, Анна Демидовна, в Сибирь вам никак нельзя, вы вон, девушка южная, солнцелюбивая, на вредителя непохожая. Думается мне, что вы стали жертвой чьих-то злонамеренных манипуляций. Вы же сами сказали – вы письмо не писали, только перевели, так?

— Так, – робко кивнула Анна.

— Вот и ответьте мне, пожалуйста, на вопрос – кто ж вас надоумил написать эту чушь и отнести на почту?

И Анна рассказала про Демьяна с Максимкой, про их визит и просьбу отправить письмо семье Хиршбек в Лейпциг. О том, что, по сути, совершает на них донос, она поймёт лишь запоздало – выйдя из кабинета, а сейчас у неё в голове была картинка одинаковых бритоголовых людей в серых ватниках, что валят бесконечный, безбрежный лес. Жигалов кивал и быстро черкал в блокноте, вдруг перебил:

— Как фамилия у этого вашего Демьяна Рыгорыча?

— Климов…

— А у мальчишки?

— Губаревич.

— Чем Климов занимается?

Анна пожала плечами.

— Он вроде как знахарь местный, вместо фельдшера – амбулатории-то у нас нет. Люди к нему обращаются, он помогает...

— Ага, а должность у него какая?

— Нет у него должности. Просто знахарь; его ещё по-другому местные знатким называют или знатком.

— То есть нигде не числится? Антисоветский мракобесный элемент, так и запишем. Ещё и тунеядец. А вы с ним в каких отношениях состоите?

— Ни в каких, просто знакомы, – по непонятной даже для себя самой причине Анна зарделась.

— Ладно, Анна Демидовна, мне с вас нужно расписку взять и вот тут в бланке увидеть вашу подпись. Это подписка о невыезде; в течение месяца вам запрещено покидать Задорье. В город не требуется, я надеюсь?

— В город нет. А надолго это? А в райцентр?

— В райцентр можно, – секунду подумав, ответил майор. – Но не часто. Насчёт того, как долго, ничего не могу сказать, пока с Климовым не разберёмся. Мальчишка чего с вашим знахарем дружит? Родственник?

— Нет, там у мальчика в семье всё сложно, поэтому Демьян… Климов ему с учёбой помогает, чтоб тот на профессию врача потом пошёл.

— Вот как, да… Тогда, Анна Демидовна, больше к вам вопросов не имею.

— Всё, я могу идти? – робко спросила Анна, поднимаясь со стула.

— Ступайте. И впредь думайте, что и кому вы пишете. Ах да, Макар Саныча позовите, пожалуйста. Всего доброго!

Учительница удалилась, и в кабинет из-за двери сразу сунулся сначала нос, а потом и лицо ИО председателя целиком.

— Вызывали, Глеб Петрович?

— Вызывал, товарищ Петренко. Давай без панибратства, мы с тобой в баню не ходили, чтоб по имени-отчеству якшаться. Проходи, присаживайся.

Макар Саныч сел туда, где минуту назад была Гринюк, но держался он явно увереннее. Налил воды и двумя глотками осушил стакан, тем самым показывая – вообще-то это мой кабинет. Жигалов ухмыльнулся своим фирменным оскалом и уставился пристально, как голодный ящер; Петренко немного побледнел.

— Климов Демьян что за птица? Не тот ли гражданин, из-за которого месяц назад два трупа образовались при загадочных обстоятельствах? Твой предшественник ещё после того в дурдом отправился? А ты, значит, обязанности исполняешь. Тот Климов-знахарь?

— Дык, знамо дело, он.

— Та-ак, интересные дела у вас тут творятся. Круговая порука, штоль? Рука руку моет, да, Макар Саныч?

— Мы ж не по имени-отчеству, – парировал председатель. – И никаких рук никто у нас отродясь не моет. Всё честь по чести – я своё место сам працавал.

— Да не напрягайся ты! Шутковать я люблю. Говорят, ты раньше любитель выпить был?

— Что было, то быльем поросло. – Макар Саныч гордо поднял выбритый до синевы подбородок.

— Уважаю, коли не звездишь. Значит, слушай сюда, дел у нас сегодня с тобой невпроворот, так что неча рассиживаться. Приведи-ка мне… – майор выложил на стол листок с выписанными фамилиями жителей Задорья, – вот этих вот товарищей. Прям семьями. И Климова, Климова-то перво-наперво, с мальчонкою сразу. Не будем филонить – до темноты управимся.

— Не здолею сегодня. И завтра никак. Послезавтра.

Столь бескомпромиссный отказ до того удивил Жигалова, что он даже разозлиться забыл, лишь спросил:

— И чем обосновано?

— Свадьба сегодня у дочки, – пояснил председатель. – Не придёт никто, товарищ майор. И завтра полдня откисать будут, после принятого, значит. Дочка уже в ЗАГСе с зятем будущим, в райцентре. Зараз домой едут, справлять будем. Там столы ужо накрыли, гости пачакают…

— Хм… Культурное мероприятие, значит? Так и я прогуляюсь, погляжу, как вы тут живёте. Какие анекдоты про генсека в ходу, а, председатель?

— Анекдотов не жалуем, товарищ майор.

— Вот ты так всем и скажи – песни можно, анекдоты сегодня в загашнике чтоб держали.

— Тогда вы бы без формы приходили, шоль… Не то народ вас побачит да бояться буде.

— В штатском приду. А ты мне угол выделил для ночёвки? Молодец, благодарность тебе от органов внутренних дел! Дочке-то сколько лет?

— Двадцать сполнилось, Василиной звать.

— А жениху? Хороший парень-то?

Макар Саныч почему-то едва заметно поморщился.

— Да хлопчик-то гарный… Двадцать шесть ему, егерь местновый, в лесхозе работает. Валентин Эдипенко.

— А чего так морщишься, будто лимона сожрал? – удивился Жигалов.

— Та сирота он, без роду, без племени. И дурной малясь. Был жених полепше, да Васька вцепилась в Вальку своего – его, грит, батька, кохаю. Ну а я кто, шоб супротив любови идти? Она у меня дивчина горячая, глядишь, в петлю ещё залезет. Так шо мир им да любовь, как грицца.

— Вижу, хороший ты мужик, председатель. Кликай таки Петровичем наедине. Ну и напоследок покажи, где телефон тут у вас.

Дождавшись, пока Макар Саныч уйдет, Жигалов снял черную эбонитовую трубку и набрал странный номер. На другом конце провода ответили мгновенно.

— Алло, Минск на связи? Майор Жигалов беспокоит! Код: «Ключник вскрыл замочную скважину». Остапчук, ты чтоль? Здоро-ово, брат! Да по-прежнему, как говорится – у нас всё впереди, и эта мысль тревожит. Слышь, Остапчук, Гавриленко у себя? Соедини с ним, будь добр. Давай, брат, и тебе здоровья, – послышались щелчки, Жигалов послушно ждал. Щелчки кончились. – Алло-алло! Товарищ полковник, здравия желаю, майор Жигалов на связи! Да, так точно! До Задорья добрался, выявил взаимосвязь с другим делом по двойному убийству, Кравчук и второй. Так точно… Да, думаю, с письмом это как-то связано – отправителю Гринюк передал письмо наш фигурант. Так точно, подозреваемый есть. Демьян Григорьевич Климов, 27-ого года рождения. Да, тот самый, сын полка который. С мальчишкой тоже связан, посмотрите в деле... С Гринюк говорил, насчёт неё подозрений не имею – она здесь явно невольный исполнитель. Она письмо переводила. Никак нет, товарищ полковник, помощь пока не требуется. Религиозный культ? Бес его знает, конечно, но в целом похоже. Бардак здесь какой-то нехороший, приглядеться надо. Да-да, так точно, никаких бесов, товарищ полковник. Вас понял, продолжаю работу, переключаюсь на дежурного. Остапчук, брат мой, номер запиши – это клуб местный. Как трубку возьмут, Жигалова зовите, я под своим именем. Код: «Мастер замков запер дверь». Давай, удачи. Маришке привет!

Чекист повесил трубку и посидел немного, поглаживая усы, скрывавшие уродство – неудачно прооперированная разделённая губа. Постарался фриц на славу, хоть бы пулей или снарядом, а то – сапёркой, сам теперь ходячий анекдот. Усы на службе носить можно, а вот бороду никак, так что второй шрам от симпатичных учительниц не скроешь.

«А жаль» – мысленно посетовал Жигалов.

***

Майору предоставили маленький угол при бараке – хоть и комната мала, зато в одиночестве, вход отдельный да все удобства имеются. За стенкой выл соседский ребёнок, на улице мычала корова, жрущая редиску с чужого огорода. Гуси гогочут, собаки лают. Майора вновь посетила навязчивая мысль, что его сюда спровадили с глаз долой, подальше от начальства. Ну и чёрт с ними, он отпуск давно не брал, а тут деревня – загляденье, как на картинах Репина.

Он достал из чемодана штатскую одежду, снял и аккуратно повесил форму. Фуражку с васильковым околышем положил на печку, рядом – кобуру с ПМ. Надел брюки, рубашку, коричневый клетчатый пиджак. На лацкан прицепил «Орден Красной Звезды», который в пехоте ласково звали «Красной Звёздочкой». Вот и всё, можно и на свадьбу. Он почему-то надеялся увидеть там Анну Демидовну – больно в душу запали её синие глаза.

На спортплощадке возле школы поставили несколько столов буквой П, обильно накрытых соленьями, вареньями и, конечно же, пузатыми бутылями с горилкой. С соседних домов шли люди — с домашним квасом, караваями, креплёными настойками. Жигалову подмигнул сидящий на пеньке безногий дед с баяном в руках – седой как лунь и вдобавок одноглазый.

— Папироски не будет, сынко?

— Держи, отец, – Жигалов дал папиросы со спичками. – Где ж тебя так потрепало?

— На Белорусском фронте, где ж ещё. Осколками. А табе? – дед указал на шрам.

— Меня подальше, под Берлином. И смех и грех — сапёрной лопаткой, прям по всей фотокарточке.

Дед протянул крепкую ладонь.

— Знакомы будем, вояка. Афанасий Яковлевич, Землянин я. Не с планеты Земля, а фамилие такое – Землянин.

— Глеб Петрович, Жигалов. Весёлый ты старик, однако.

— А то! Ща рюмашку опрокину и забауляцца буду – заслухаешься, все девки в пляс пойдут, – Землянин рванул баян, тот траурно вздохнул — «тря-я-ям». – А ты чьих будешь?

— Да я так, отца невесты знакомый. – покривил душой майор. – А что, Афанасий Яковлевич, молодожёны-то где?

— Дык с райцентру едут поди, у нас-то расписаться негде – токо тама. Ща приедут и – эх – гульнём, как встарь!

У школьного крыльца Жигалов приметил Анну Демидовну – яркую, стройную, заметную в своём изящном платье цвета молодой листвы. Она о чём-то перешептывалась с бородатым мужиком. Тот опирался на трость, но как-то неестественно — большая часть веса всё равно приходилась на ноги, будто тот и не хромой он вовсе, а прикидывается. На пиджаке у мужика висела медалька «За отвагу»; сам он был рослый, крутоплечий, но сутулился, что твой горбун. И борода клоками — как у лешего, будто нарочно растрепана.

«Ба! Да это ж и есть знахарь!» – понял Жигалов. А у училки, видать, совесть взыграла – догадалась, что сдала сегодня Климова, прискакала с повинной. Или советуются о чём-то? Неужто и впрямь пособники? Вон у Климова какой вид озадаченный. Майор решительно направился к парочке.

— Здравия желаю, Анна Демидовна. Вижу, не рады меня снова видеть. Но придётся, работа у меня такая, – хохотнул Жигалов, обращаясь к девушке, но разглядывая её собеседника. – Познакомите с товарищем?

— Здравствуйте… Да, Демьян, познакомься, это Глеб Петрович.

— Демьян Рыгорыч, – коротко представился знаток, не менее пристально оценивая Жигалова. Глаза его не понравились майору – хваткие, внимательные, но постоянно ускользающие. – Вы к нам по службе, Глеб Петрович, али как?

Жигалов покрепче сжал ладонь знахаря, норовя покатать костяшки, но тот не давался – надо ж, лапа как тиски железные. Несколько секунд они мяли друг другу руки, а потом одновременно отпустили. Анна Демидовна едва заметно закатила глаза, вздохнула.

— А от вас ничего не спрячешь, да? Так точно, майор госбезопасности Жигалов, – выложил он все карты на стол. – По делу к вам в Задорье. По вашу, кстати, душу, Демьян Рыгорыч, тоже…

Но тут со всех сторон раздались крики – «Едут-едут!», и всё поглотила радостная какофония; разговор пришлось прервать. Звенели колокольца, бешено ревел клаксон, тарахтели моторы. На школьный двор вынырнула «полуторка» поселкового почтальона с развевающимися позади кабины разноцветными лентами, следом – новенький ЗАЗ-966, а уже за ними – мотоцикл с люлькой. Там, в уже порядком запыленном белом платье визжала радостно невеста – свисала по пояс, показывая всем тонкую полоску золота на пальце, а жених едва-едва удерживал новоиспечённую супругу, чтобы та не выпала под колеса, и придурковато улыбался. В самом конце свадебного «поезда» плелись запряженные в украшенные телеги клячи. Гости в телегах кричали, колотили в бубны, звенели снятыми с велосипедов звонками, отчего у Жигалова мгновенно заложило уши – точно снаряд где вблизи ухнул.

Из люльки выпрыгнул жених, здоровый как выпь белобрысый паренёк в нарядном костюме. Следом без видимых усилий вытягал из невесту, подбросил на руках – та расхохоталась; у самой волосы – как солома, и смех звонкий, как ручеек или колокольчик.

Тут же и дед Афанасий растянул баян и удивил майора неожиданно молодым звонким голосом:

Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.
Я бледнею, я краснею,
Захотелось вдруг сказать:
"Станем над рекою
Зорьки летние встречать".

— Про партизан песня, – с грустной улыбкой сказала Анна Демидовна.

— А по мне – так про любовь, – отозвался знахарь.

«Ну точно пособница. Жаль», – подумал Жигалов.

Из «Запорожца» выбрался весь блестящий от пота Макар Саныч. Майору уже знал, что служебный автомобиль достался Санычу от Кравчука, того, что теперь стены в психушке калом мажет. Следовательно, что? Следовательно, у Петренко может быть свой интерес в происходящем – вон, какой карьерист, аж пить бросил.

— Ну-кась, кольца покажь! – крикнул Петренко, и невеста с улыбкой продемонстрировала кольцо, а жених чего-то засмущался. – Ну всё, таперича точно – обручилися! Ты, Валентин, дочу мою береги, зразумел? – Макар Саныч так хлопнул жениха по спине, что тот, здоровенный бугай, пошатнулся.

— Разумею я, батько…

— Медовухи пожалте, – сунулась сбоку грузная некрасивая тётка – жена Макара Саныча, Людмила. Молодые пригубили медовухи, остаток выплеснули за плечо; поднесённый каравай оба поцеловали. От фотографического взгляда Жигалова не ускользнуло рассеянное состояние жениха – пару стопок уже замахнул, штоль на радостях? Двигается как сомнамбула, под ноги пялится…

Подошёл и Демьян, поздравил молодых, пожал руку жениху, кивнул невесте. Шепнул что-то председателю, тот порозовел от удивления:

— Шо, правда? Можно?

— Пей, – сказал Демьян, – но токмо до завтра.

«Ого, да у них всё серьёзно – борьба с алкоголизмом!»

Молодожены, взявшись за руки, под выкрики и поздравления исполнили обряд: прошли вокруг стола по часовой стрелке и сели рядышком на скамью. Перед ними стояла одинаковая посуда и столовые приборы, два фужера красного цвета. Две горящие (так рано?) свечи. И зачем-то яичница в сковородке; Жигалов спросил у тётки рядом, на кой ляд, та пояснила – традиция, мол, надо им одной ложкой все яйца съесть. На крепкий и счастливый брак.

«Да, не добрался ещё просвещённый атеизм до сельской местности!»

К молодожёнам незаметно подошел знахарь, кашлянул еле слышно, и свадебная суматоха подутихла: на Климова уставилось множество глаз. Даже баянист перестал играть и приподнялся на пеньке в попытке разглядеть Климова из-за спин собравшихся.

— В общем, кхм, я шо хотел казать… Вы за дурость не принимайте, но меня сегодня Макарка… Макар Александрович попросил.

— Свадебный заговор надобно прочесть! Пред Богом шоб, как молитва! – вставила жена председателя.

— Да, Людмила Олесьевна… А я заговоры знаю малясь, так шо вот. Заместо попа побуду сегодня.

Жигалов аж присвистнул – тут до Минска-то сто километров всего, а мракобесие цветёт и пахнет. Тем временем, новоиспечённая теща, обжигая пальцы и успевая кое-как креститься, сняла горящие свечки, слепила их в одну и быстро подожгла. Демьян одобрительно кивнул, принимая воскового уродца. Повернувшись к молодоженам, он вложил свечу им в руки – так, чтобы воск потек и склеил их руки вместе, а после – быстро-быстро затараторил, так, что до Жигалова донеслись лишь последние строки:

— Я не свечки палю, а два сердца соединяю, на хлеб-соль за столом, на хорошую жизнь, на семейное счастье. Аминь.

— Ура-а-а! – завопил одноглазый баянист и без предупреждения заиграл «Свердловский вальс».

Всё-таки удачно подвернулась эта свадьба – раз в десять эффективнее любых допросов. Жигалов, как обычно на оперативной работе, старался лишний раз не делать поспешных выводов, а просто собирал информацию – сопоставлять факты он будет потом. Но уже сейчас было ясно, что версия полковника Гавриленко про религиозный культ имеет смысл. Уж больно это двойное убийство (или самоубийство?) напоминало какой-нибудь языческий ритуал, да и слухи про Задорье ходили один другого гаже – мол, и нечисть тут под каждым кустом, и «блазнится» здесь чего-то на пепелище, что после немцев осталось, и в пруд носу сунуть не смей. Всё это походило на какой-то намеренно дурацкий и бессмысленный, а оттого лишь более действенный устав секты – «Верую, ибо абсурдно». И, похоже, центральную фигуру этакого «иерофанта» здесь занимал Климов. Вон, у него и мальчишка-алтарник имеется – некий Губаревич.

«Так и запишем: промывает мозги молодёжи» – мысленно отметил майор.

Где Губаревич, кстати? Никакого пацанёнка поблизости не видать.

Гости стали рассаживаться. Тем временем Макар Саныч оттянул жениха в сторону и, держа того за пуговицу пиджака, что-то втолковывал. По глазам было видно, что ИО председателя уже принял на грудь грамм сто, а то и двести.

«Вот тебе и трезвенник!»

Жигалов прислушался.

— Ты, Валя, пойми, это ж доня моя, я ж её на вот этих вот руках… Я как щас помню, домой пришел – а она там в люльке колупается, слюни пускает, пузыри…

— Макар Саныч, свадьба же, – слабо сопротивлялся жених.

— Да ты послушай! Чтоб ты понимал, на что я ради нее… Я вам квартиру выхлопотал. В райцентре. Однушка – с унитазом, балконом, ванной. Налей – и хошь плещись як дельфин. Я сюрприз хотел, ты не говори только…

«Где квартиру взял?» – хотелось майору заорать в красную рожу народного депутата, да ещё лампу в зенки его бысстыжие направить, но он сдержался – продолжил слушать. Жених, кстати, почему-то довольным не выглядел, скорее даже огорошенным.

— Макар Саныч, да мы бы здесь у меня как-то сами… – отнекивался он.

— Да знаю я, как вы сами! Ты ж при лесхозе! У вас там барак на десять человек мужичья, носки и табак! Я ж знаю, что ты сирота, откуда тебе жилье взять?

— Ну поначалу так, там простынкой отгородились, потом может быть…

— Ты, зятек, заканчивай. Не обижай меня. На-ка лучше выпей со мной, всё ж-таки я табе таперича за отца, считай.

И от избытка чувств Макар Саныч прослезился.

***

Продолжение следует

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров