Серия «Знаток»

Читать предыдущую часть

***

Жигалов перестал подслушивать, отошёл в сторону; со всеми здоровался, запоминал имена и лица – будто фотограф. Гости уже вовсю выпивали, чокались рюмками за здоровье молодых; жениха, наконец, отпустили, и теперь они с невестой ели яичницу одной ложкой. От майора не укрылось, что на женихе будто лица нет – точно ему не квартиру посулили, а путевку в Соловки. Под столами шныряли собаки, подбирая объедки. Потихоньку темнело, закатное солнце окрашивало белые скатерти в ярко-багровый цвет. Подняв взгляд, майор увидел сидящего на дереве чумазого пацана – тот болтал голыми пятками и грыз стибренное со стола яблоко. А под деревом, опёршись на ствол, бранилась, на чём свет стоит, пьяная баба с жёлтым, уже заживающим, фингалом.

— Ты негодник такой, а ну слазь, кому говорю!

— Мамко, та не пойду я домой. У нас с дядькой Демьяном уговор.

— Ты гляди, он мать не слушает! Твоему Демьяну Свирид накостыляет щас!

— Так няхай попробует, вон он стоит, чего искать? Мамо, ты иди домой, а? Поспи маленько, а, пожалуйста?

— Максимка!

— Ну мама!..

От грустной сцены Жигалова отвлёк безногий дед, которому поставили на пенёк бутыль горилки; пришлось выпить, за Победу, конечно же.

Стоило опрокинуть рюмку, как гортань ожгло, а под ложечкой крутануло – забористая. Вдруг в ту же секунду крутившиеся у столов шавки, будто сговорившись, как оглашённые ломанулись с воем по улице. Нежившийся на солнышке толстый чёрный котяра вдруг зашипел на майора и сиганул к школе. Упорхнула прочь стая птиц. Жигалов удивлённо огляделся – чего это с животными? Тем временем Климов, стоявший поодаль, подобрал с земли какой-то предмет.

— Максимка, ты видал, чего они спужались? – крикнул он мальчику на дереве и только тут заметил стоящего неподалёку Жигалова. – О, здрасте снова, товарищ майор.

— Что это там у вас?

— Так, фитюлька, – знахарь сунул найденный предмет в карман пиджака – что-то похожее на маленькую, из тонких прутьев, метёлку.– Следите за мной, шоль?

— Работа у меня такая – следить. Надо всегда быть настороже.

— Ну да, знавали мы вашего товарища…

— Это вы на что сейчас намекаете? – сощурился Жигалов.

— Да так…

— Нет уж, договаривайте, товарищ знахарь.

— Знаток я, зна-ток! Когда ж вы, ёк-макарёк, научитесь?

— Не переводите тему. Что вы имели в виду?

Жигалов и сам не заметил, как оказался с Климовым в словесном клинче, хотя и планировал лишний раз не «светиться»; на них уже оборачивались. Знахарь, или знаток, как его там, ухмыльнулся в бороду, но глаза у него были холодные, злые – как шляпки гвоздей, какими гроб заколачивают.

-Ты ж в НКВД служил, майор, на войне-то? Ну так ты разумеешь, о чём я… Заградотряды – знашь такое слово?

— Демьян Григорьевич, прекратите! – подошедшая Анна Демидовна потянула Демьяна за рукав; тот не шелохнулся.

— Да что ты знаешь обо мне, мракобес деревенский?

— Кой-чего знаю… О таких, как ты. Чего шныряешь тут, кого шукаешь, гэпэу на выезде?

— Демьян Григорьевич!.. Глеб Петрович!

— Анна Демидовна, прошу, не влезайте в мужской разговор! – прикрикнул на девушку майор, и сразу пожалел об этом – та отступила назад, глядя на них обоих с отвращением.

— Ну и дураки! Обоим по сорок лет в обед, а сами хорохорятся как петухи в курятнике!

Резко повернувшись на каблуках, она пошла прочь. Тем временем, свадьба набирала обороты. Наконец, захмелевшие гости созрели – послышались первые выкрики «горько!», а вскоре они слились в грохочущий хор. Майор и Демьян еще недолго посверлили друг друга взглядами – точно в гляделки играли, а после, не сговариваясь, тоже принялись наперегонки драть глотку – «горько! горько!» Неловко поднялись со своих мест молодожёны, кое-как взялись за руки, но гости требовали большего. До Жигалова донеслось смущённое невестино:

— Народу-то сколько… Неловко как-то.

— А ты фатой прикройся, чтоб срамоту не разводить, – квакнула сидевшая рядом теща.

Молодые улыбнулись друг другу, Василиса накинула на голову жениху фату – из дешёвой ткани, а оттого непрозрачную, плотную, что твоя скатерть; два силуэта под тканью слились в один.

— Эт чего там, товарищи? – крикнул кто-то. – Чой-то там деется?

Гости заохали и принялись креститься, позабыв напрочь о научном атеизме: фата надулась в сизой полутьме, как воздушный шар, а потом опала вниз. Через секунду, запутавшись в фате, показалась и невеста – цветом лица она теперь сравнялась с платьем, большие темные глаза испуганно бегали, будто кого-то или что-то искали.

— А где Валька-то? Под стол убёг? – пьяно хохотнул Макар Саныч.

-А я… А он… Мы… — беспомощно пролепетала невеста. Тесть, ничтоже сумнящеся, заглянул под стол. Никакого жениха там, конечно же, не оказалось. Принялись вертеться, оглядываясь, и прочие гости.

— Ой божечки! Иисус Спаситель! – всплеснула руками Людмила Петренко. – Пропал!

-На Кавказе, я слыхал, обычно невесту похищают, а у вас...– пробормотал Жигалов, вроде как обращаясь к Климову, но тот, оказывается, уже целеустремлённо куда-то топал, едва опираясь на свою клюку. Мальчишка спрыгнул с дерева и догонял знахаря.

А гости уже вовсю хохмили про украденного жениха. В общем-то, убежать Валентин мог легко – нырнул под стол, а там, пока суматоха – в кусты, через забор и привет. Только вот как это сделать незаметно от невесты? Жигалов прошёлся до забора, с интересом поковырял наполовину отломанную доску. Дела-а…

— Неужто сбёг зятёк? Со свадьбы? – за спиной появился председатель. – Вот те на-а, Люська! А я ж говорил! И тебе, Васька, говорил! – крикнул он невесте.

Васька-Василина размазывала по лицу потёкшую тушь; гости наперебой пытались утешить невесту, выдавая шутки одна другой скабрезней. Несостоявшаяся теща и вовсе покраснела, надулась, ловила ртом воздух, как рыба, будто сейчас взорвется от возмущения. Жигалову подумалось, что ситуация пусть и нехорошая, но по-своему комичная.

— Па-а-па!

— Ну ты чего, доча? – Макар Саныч побежал к Василине.

— Батько, не убежал о-он! Бать, найди его, пожа-алуйста! – рёв невесты поднялся на октаву выше – да так, что резануло по ушам. – Папа, я его люблю!

Макар Саныч, немного протрезвев от произошедшего, вперился в Жигалова и принял максимально серьезное выражение лица.

— Товарищ майор, тут…

— Да-а-а, ситуация. Что, жениха отыскать надобно?– спросил он у невесты, та кивнула, всхлипнув. – А куда он сбёг-то?

— Не в лесхоз точно, закрыт он на ключ, – отозвался кто-то из гостей.

— В общем, давайте так. Гости пусть пьют-гуляют, и вы тоже нюни не распускайте, особенно вы, девушка, – Жигалов потрепал невесту за безвольную ручку. – Никуда ваш супруг уже от вас не денется – всё, окольцован. Да и разве от такой красы убежишь? Ну-ка отставить слёзки, у нас же свадьба, а не похороны!

«Надеюсь» – мысленно добавил Жигалов. Все эти ритуалы со свечами, странная смерть жены и матери Кравчука, а теперь еще это исчезновение откровенно дурно пахли. Очень дурно – чертовщиной. Или даже хуже того – антисоветчиной.

Майор присел на коленки перед невестой, заговорил тихо – так, чтобы прочие гости не слышали:

— Вы не волнуйтесь главное – найдётся жених, уж от меня-то не скроется. Вас же Василиной зовут?

— Больше Васькой кличут… – невеста смотрела на него как завороженная. Вернее, на шрам на щеке.

— Бросьте, ну какая вы Васька! Уже замужняя почти женщина, вам не к лицу. Он сказал хоть чего? Ну, Валентин, когда убегал.

— Дядько… да не казал он ничего! И не убегал он никуда. Его покрали!

— Что? – Жигалов невольно хохотнул от абсурдности услышанного. – Покрали? Кто покрал?

— А я не бачила… Ручищи сунулись под фату, вооот такие длинные, волосатые, и шмыг! Дёрнули, а его как не бывало! Вот вам крест! – Василина мелко перекрестилась, и за ней жест повторила мать. Жигалов поморщился.

— Ты шо мелешь, доча? – возмутился ИО председателя. – Какие руки, куда дёрнули?

— Лучше уж не крест, а честное пионерское, – майор махнул рукой Санычу, призывая того заткнуться. – Та-ак… Значит, руки дёрнули жениха? А дальше что?

— Ничего… Я из-под фаты вылезла, и всё.

— Василина, а вы выпивали сегодня? – Жигалов посмотрел на стол – да, выпивала.

— Да она на донышке только! – воскликнула несостоявшаяся теща. – У нас токмо Макар пьющий!

— Чего-о? Да я уж лет десять как…

— Молчи, ирод! Весь день квасишь! А вы, товарищ майор, мине послухайте. В сторонку вас можно? А ты не мешайся, дочу утешай! – жена Саныча отвела майора на пару шагов и прошептала: – Нехороший у нас зятёк-то, Валька, дурной. С нечистью якшается!

— Да что вы говорите? – Жигалов изобразил живой интерес. – Каким же образом?

— Каким-каким… В лес он ходит, ясно? Ох, сердце моё материнское… Говорили мы Ваське, что не дело это, но не слушает она стариков. Сколько уговаривали, а ей всё побоку – люблю его, грит, жить без него не могу. Она Макара уболтала, а я ж тоже не железная...

— А нечисть ваша тут причём?

— Та притом! Вы слухайте серьёзно, товарищ майор, не смейтесь – тут вам не Минск. В общем, есть у Вальки место заколдованное в лесу, туды он гуляет, и все о том знают. Проклятое место, нехорошее – топь это.

— И что за место, где?

— Да там, откуда он вышел!

— В смысле? – Жигалов окончательно запутался. Опять заиграл вальс неугомонный дед Афанасий, и люди пошли в пляс; крикнули тост, майору и теще сунули в руки по рюмке – ничего не поделаешь, пришлось выпить. В голове зашумело, ударило в ноги приятной слабостью. Жигалов приземлился за стол рядом с угрюмым мужиком в синих наколках, жевавшим курицу.

— А вот в том смысле! – по-мужски занюхав луковицей со стола, продолжила жена Саныча. – Сирота ж он. Вышел с лесу, когда годков пять было – чистый, упитанный, будто на убой его там кто кормил. Родителей его мы знаем – мать в том сарае пожгли, а отец у него партизан был, унёс с собой в лес младенчика ещё – успел забрать с дому. Там-то в лесу отца и прибили, а мальчонка пропал – як подземь сгинул. Война как кончилась, так и вышел он из лесу, с топкого места за ручьём. Все то место знают, проклято оно…

— И что, часто он туда шастает?

— Да только там и бывает! Макар говорит, за тем и в егеря пошёл, шоб из лесу носа не казать. Оборотень он! Волки его выкормили! Всё верно про него говорят!

— Оборотни только в погонах бывают, Людмила Олесьевна, – отшутился Жигалов и развернул женщину за плечи. – Вы лучше Василину успокойте, совсем девка раскисла. Гостей по домам не распускайте, думается мне, я с вашей бедой быстро разберусь. Будет женишок вам!

— Да вы уж постарайтеся зробить, а уж за нами не заржавеет…

— Ступайте уже, гражданка.

Жигалов вздохнул и вытер пот со лба. Да уж, и впрямь не столица, про диалектический материализм тут и слыхом не слыхивали. Майор наложил себе в тарелку пару картофелин, котлету – хоть перекусить перед розыскными мероприятиями. А может, ну его?.. Нет уж, Жигалову теперь самому стало интересно, что там за место такое, куда жених ходить повадился. Может и знахарь здесь как-то повязан. Кстати, а куда это он делся?

— Уважаемый, что за место такое топкое у вас в лесу? За ручьём которое? – обратился он к мрачному мужику по соседству.

— Уважаемые у вас в кабинетах сидят, а мине Свирид звать. На север по главной дороге направление, там налево сворот, его сразу видно. Как через ручей переедешь, там пешком в лес километр, вот и болото. В общем, недалёче тут. А табе оно на кой?

— Военная тайна.

— Та-айна… – протянул Свирид, облизывая жирные пальцы, исколотые синими перстнями. – Тож мне тайна! Вальку-фраера пошукать решил? Не надо оно табе. Не наш он хлопчик. Мож оно так и лучше.

— А чего так?

— Так кто ж ещё-то в лесу аки лешак какой сидит? Его, грят, и зверь слушается, и волк не тронет. Он жеж в лесу как дома, а у нас ему как на киче – радости никакой.

— Так егерь же, – растерянно протянул Жигалов.

— Какой егерь! Да баба у него там! Лесная баба в болоте живёт, страшенная стерва, кажут; вот он к ней грешить и повадился. Обручен с ней фраер браком бесовским – с ней Валька на болотах позабауляцца, та она после чертенят рожает. Вот табе и весь расклад, служивый, – Свирид шумно высморкался и кинул куриные кости под стол, вытер руки о штаны.

— Так а сбежал тогда зачем? – наплевав уже на диалектический материализм, Жигалов честно пытался разобраться хотя бы в этой мракобесной логике.

— Дык обручен же с той бабой! Какая ему свадьба, раз он сам бес почти? Мож спужался, что она его в бараний рог… Ты лучше это, выпей со мной. За нас с вами, за хер с ними!

Пришлось и с этим накатить. Чувствуя уже не совсем приятное опьянение, Жигалов направился к председателю – попросить ключи от машины или мотоцикла, когда его опять окликнул неугомонный дед-баянист.

— Афанасий Яковлевич, я больше не пью.

— Та не-е, сынко, я табе сказать кое-что хотел. По великому секрету!

— Весь во внимании.

— Слухай сюды, – дед понизил голос. – Ты ж жениха искать собрался?

— Ну да.

— Не ищи его.

— Чего бы это?

— А то! Ты меня как фронтовик фронтовика выслушай. Гиблое то место, там и до войны всякое творилось, а уж после… Табе Олесьевна небось наплела, что Валька-егерь оборотень или ещё чего, да?

— Ну было такое. С атеизмом вы тут в посёлке не дружите, я погляжу.

— А як же с ним подружишься, коли чертовщина кажный день творится? Вот Валька чего туда пошёл, как думаешь?

— Ну?

— Так силы свои пополнять, чтоб Васька не очухалась. Ведьмак он, точно тебе говорю, колдун гребучий, Василинку заворожил.

— Зачем?

— Так як жеж! За ним ни гроша, а она за ним як кошка волочится! А Макарка Сизый Нос-то нонче за председателя – там сразу и жильём обеспечит и должность подсуропит послаще. А когда-то на бутылку наскрести не мог…

Жигалов поморщился. Деревенские байки начинали ему надоедать.

— Эдипенко там может быть?

— Это уж ты сам смотри, но не советую я табе по ночи никуда ехать, послушай дедушку Афанасия. Сиди водку пей – завтре жених сам явится. Чего соляру жечь зазря?

Отмахнувшись от очередного предложения выпить, майор отправился к Макару Санычу за ключами. Тот уже был вдрызг пьян, сидел и рассказывал безутешной дочери, как он её «во-о-от такую крохотулю на руках носил». Не допросившись ключей у пьянчуги, майор получил их в итоге от тещи. После тихонько прокрался к мотоциклу, пока снова кто-нибудь не предложил «накатить за здоровье молодых». Свадьба, слегка поутихшая после бегства жениха, входила в пьяный раж – кто-то ссорился, другие веселились; билась посуда «на счастье», раздавались пьяные крики и радостный гомон. За пределами спортплощадки, освещённой школьными фонарями, было уже темно – хоть глаз коли.

Жигалов завёл мотоцикл «Минск», поехал по деревне. Кто не гулял, разошлись по домам – в некоторых окнах уже горел свет. Майор остановился возле лесхоза, проверил замок, поглядел в окна. Обошёл вокруг и заглянул через дырку в заборе во внутренний двор. Пусто, один трактор стоит. Придётся, видать, до лесу таки прокатиться, благо недалеко.

В наступивших сумерках лес казался гигантской чёрной стеной, окружившей Задорье. От поднявшегося ветра деревья угрожающе кивали макушками, мол, иди-иди, дурак, себе на погибель; слышался утробный свистящий гул, словно где-то бесконечно далеко великан играл на трубе. Дорога истончилась до тропинки, а вскоре и вовсе пропала. Жигалов доехал до поворота, остановился у ручья – дальше пришлось идти пешком. Мотоцикл глушить не стал – оставил гореть фару, чтоб хоть что-то видать: меж сосновыми стволами было темно, как в подземельях Лубянки. Жигалов хмыкнул, увидев пятна грязи с ручья, ведущие в чащу. Всё сошлось, дуралей и впрямь отправился в лес – и на кой только?

— Эй! Эдипенко, ты здесь? Женишок, ау!

В ответ ухнула неясыть, перепорхнула с ветки на ветку. Выругавшись, майор прошёл немного по тропинке вглубь леса: луч света от мотоциклетной фары здесь будто отрезало, и Жигалов оказался один в кромешной темноте. Пришлось поджечь спичку.

— Эдипенко! Я знаю, что ты здесь, выходи! Это Глеб Петрович, я на свадьбе у тебя гулял. А ну кончай дурить!

Глаза немного привыкли, майор углядел петляющую меж стволов тропу. Туфли увязали в размякшей почве, проваливались в мох. Жигалов чертыхнулся – не хватало ещё в топь залезть. Он спустился, скользя по грязи, со склона в прогалину, огляделся. Здесь деревья стояли реже, выглянул полумесяц, озарив мертвенным сиянием заросли кустов, валежник, упавшие деревья с корнями, торчащими, как старушечьи пальцы. Дальше лес редел, виднелось широкое тёмное болото, покрытое ряской.

— Эдипенко, твою мать! Слушай сюда – я майор госбезопасности! Если не выйдешь на счёт «три», я твою задницу на британский флаг порву. Ра-аз! Два-а!.. – считал майор, осторожно продвигаясь вперёд со спичкой в пальцах.

Дохнуло ветерком в спину, и спичку задуло. На секунду показалось, что не ветер это – будто дыхнул кто, стоя аккурат за плечом. Чувствуя, как мурашки прокатываются по позвоночнику, майор поджёг ещё одну спичку; прямо из-за плеча вновь шутливо дунули, и огонёк погас.

По привычке хватаясь за пояс, где должна была висеть кобура с оружием, он резко развернулся и уткнулся носом в мягкую темноту. Почувствовал кислый запах застарелого пота и сырой земли; прижавшаяся к лицу темнота на вкус была как грязные пальцы, за которые мамка била, если Глебка начинал их сосать – в далёком-далёком детстве. Из глаз сами собой брызнули слезы, отчего-то захотелось рыдать, и майор в самом деле завыл – что младенец, но тут его погладила по голове нежная ладонь. Прикосновение было такое ласковое, что любые страхи и горести развеялись, в голове стало пусто-пусто и наконец-то можно вдоволь сосать грязные пальцы, и никто не шлёпнет по губам. Жигалов повис на руках у странного молчаливого существа, макушкой достающего до нижних ветвей сосен.

Существо с улыбкой покачало уснувшего майора, тыкая ему в лицо огромным, в палец, соском. Жигалов, не открывая глаз, слепо нашарил сосок губами и жадно зачмокал.

Лесная баба потеребила вторую грудь, набухшую от молока, и медленно побрела в болото. Сквозь негу краем глаза майор видел её тумбообразные и покрытые чёрным волосом ноги; от ступней оставались глубокие отпечатки – как человеческие, только раза в три больше.

***

Продолжение следует

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров

***

Смешная чё-ё-ёлка,

Половина неба в глазах!

Идё-ёт девчо-онка

С песней на устах…

Анна Демидовна подпевала Кобзону, басившему из радио, и привычными движениями крутила ручку немецкого «Зингера» – подарка от бабушки. Шить и вязать её тоже научила бабушка; женщины Задорья язвительно называли Анну Демидовну за глаза «модницей», видя очередное платье или зимний полушубок. А школьной учительнице Анне Гринюк льстило быть модницей, нравилось ощущать себя женственной и красивой, щеголять по деревне в новых платьях, пошитых по выкройкам не из «Колхозницы», а из ГДРовских журналов – благо, профессия позволяла их выписывать без лишних вопросов. Поэтому раз в два-три месяца Анна Демидовна ездила в райцентр и покупала на невеликую учительскую зарплату отрезы поплина, ситца, шёлка и крепдешина, а по выходным дням сидела за «Зингером», стрекотала иглой, жала на педаль и создавала себе новые наряды. На пальцах не успевали заживать тёмные укольчики – напёрсток мешался и не давал чувствовать ткань.

Десять лет назад в Союз приехал Иосип Броз Тито в компании с женой Йованкой, и все советские женщины повально подхватили броскую моду югославской «первой леди». Аня ещё помнила, как мама, вздыхая, смотрела на фотографии Йованки в газетах; с первых же заработанных на стажировке денег тогда ещё Аня – никакая не Демидовна, не доросла – купила отрез ткани и сшила матери ровно такой же жакет, как у югославской первой леди. Ей после того в семье прочили карьеру великого советского дизайнера, но Аня продолжила учиться на педагога – шить ей нравилось под настроение, не хотелось превращать увлечение в рутину.

Именно карьера педагога и привела ее сюда, в Задорье. По распределению.

Критически рассмотрев получившийся кусок поплинового платья, Анна встала, потянулась до хруста — размять затёкшую спину. Шутливо обозвала себя старухой, со вздохом распустила волосы и критически поглядела в зеркало. «Ну а что, вообще зря я так о себе!» — подумалось с усмешкой. В зеркале отражалась худенькая, как камышовый стебель, блондинка с задоринкой в глазах и вздёрнутым кверху носом. И не скажешь, что двадцать восемь лет и замужем была…

Вдруг в дверь постучали.

На пороге стоял мальчишка из школы, сын работников колхоза Земляниных. Землянин-младший переминался с ноги на ногу и поправлял большую не по размеру кепку.

— Тебе чего, Лёш?

— Дзень добры! Анна Демидовна, вас там того, эт самое, к председателю вызывают.

— К председателю? – удивилась Анна. – А товарищ Кравчук уже поправился?

— Та не к тому-у! К Сизому Но… к Макару Санычу, он у нас таперь за председателя! Вы в клуб идите! – бросил мальчишка напоследок и рванул прочь – играть в лапту с друзьями.

Репутация у Макара Саныча была… своеобразная. «Макаркой Сизым Носом» местная детвора его прозвала недаром — трезвым его видели, пожалуй, только если в люльке. Нигде не работал, тунеядничал, ходил по Задорью и окрестным деревням, канючил бражку. А потом в одну ночь будто подменили человека – ни капли в рот, за себя взялся, приходил к тогдашнему председателю и прямо-таки требовал дать ему работу, любую, хоть самую сложную. Нынче Макар Саныч уже не алкаш подзаборный, а народный депутат, но у людей память долгая – так и остался за глаза Сизым Носом, тем более, что нос у него и правда был крупный, пористый, фиолетовый – как перезревшая клубника.

До клуба Анна добралась быстро — благо тот в трех домах. ИО председателя ждал в коридоре, обмахивая кепкой потное от жары лицо. При появлении учительницы он подскочил, зашептал:

— Анна Демидовна, вы мине выбачьте, шо так атрымалася…

— Макар Саныч, вы о чем? И чего в коридоре стоим?

— Да там того, энтот, гость из столицы, поразумлять с вами желает… Вы, главное, не волнуйтесь! Добре?

Из кабинета раздался громкий окрик, будто сторожевая овчарка залаяла:

— Товарищ исполняющий обязанности председателя, разговорчики! Долго вы будете женщине голову морочить? Приглашайте ко мне!

— Пожалуйте… – Макар Саныч указал на дверь и утер лоб платком из нагрудного кармана.

Анна тоже, не пойми зачем, достала из сумочки платок и принялась комкать его в руках. Вошла в кабинет.

За письменным столом, спиной к окну, сидел китель – с погонами, блестящими пуговицами, широкой ременной пряжкой, а на столе лежала страшная васильковая фуражка с красной кокардой. Всех мыслей у рассудка Анны хватило лишь на то, чтобы пискнуть три пугающие буквы: «КГБ». Когда глаза попривыкли к бьющему из-за спины кителя слепящему солнцу, над наглухо застёгнутым воротником вырисовалась тёмная безликая голова, на столе появились руки – крепкие, узловатые, с крупными костяшками; одна нетерпеливо поигрывала карандашом.

— Гражданка Гринюк? – тем же гавкающим тоном осведомился незнакомец.

— Я… – пискнула Анна.

— Данке шон. Зитцен, битте! Присаживайтесь, говорю, вы что, немецкий забыли?

— Зихь зетцен, – машинально поправила Анна блеющим голоском, присела на краешек стула.

Теперь она смогла разглядеть лицо жуткого чекиста, но лучше не стало – у того по щеке змеился белесый шрам, обычно, наверное, незаметный, только сейчас человек немного улыбался, и шрам превращал его улыбку в сардонический оскал. От её взгляда улыбка поблекла, вытянулась в тонкий дефис.

— Что, пригож? – хмыкнул чекист и смущённо отвернулся – полез за какой-то стопкой бумаг. – Это мне немчик под Берлином сапёрной лопаткой подрихтовал.

— П-простите. Вы герой. Мабыць, и не бывает героев без шрамов, – от волнения в речь влезли просторечия, за которые Анна Демидовна сама ругала учеников.

— Забудем. Моя фамилия Жигалов, зовут Глеб Петрович, майор Комитета Государственной Безопасности. Слыхали про такое учреждение?

Анна сглотнула.

— Да вы не переживайте так. Воды? – он налил в стакан из стоящего на столе графина.

— Нет, спасибо, – платочек в руках Анны уже представлял собой жалкое зрелище.

— Вы не волнуйтесь, я не кусаюсь, – грустно усмехнулся Жигалов, на мгновение опять будто оскалившись. – Хотя, честно сказать, по делу я сюда приехал серьёзному и важному.

Майор взял из стопки небольшой бумажный треугольник и положил на стол. Анна тупо уставилась на него, не узнала сразу — такие треугольники слали солдаты за неимением конвертов, а, спустя секунду прочитала адрес и вспомнила – письмо Хиршбека, точно!

— Вы написали? – мягко и даже будто сочувственно спросил Жигалов.

— Я… Нет, я перевела.

— Ага, перевели, значит… Вы же учительница немецкого, так?

Она кивнула. Жигалов откинулся на спинку стула, почёсывая пальцем усы под переносицей и думая о чём-то. Отпил из стакана, пригладил тёмные с сильной проседью волосы.

«Лет сорок, а уже седой...»

— Жара-то какая, да? – после минуты молчания произнёс Жигалов.

— Да, жарко... Товарищ майор, меня теперь арестуют? Я разве что-то нарушила? В ГДР же отправляли…

— Вы поймите, гражданка Гринюк…

— Можно Анна Демидовна, мне так привычнее.

— Так вот, вы поймите, Анна Демидовна, что отправлять-то в ГДР письма можно и даже нужно. Мы теперь по одну сторону, так сказать. Но вот содержание… Да вы вот вслух прочитайте! Только переведите, пожалуйста, обратно на русский.

Анна вытащила письмо из конверта и прочла:

«Семейству Хиршбек.

Ваш любящий муж и отец Пауль Хиршбек нашёл упокоение на поле битвы 17 мая 1943 года. Он не был палачом и погиб как воин, быстрой и безболезненной смертью за благородный поступок. Просил передать Элизе, что мамины драгоценности спрятаны в доме под полом, где старый комод. Малышу Стефану – чтобы всегда оставался человеком и никогда не смел поднимать оружие на безвинных.»

С каждой прочитанной строчкой Анна приходила всё в больший ужас — какую несусветную глупость совершила, отправив это странное письмо. Ещё и с фотокарточкой.

— Ну и как вы это объясните? – хмыкнул в усы майор Жигалов, забирая письмо.

— Я… я не знаю, что сказать, товарищ Жигалов, – первоначальный испуг прошёл, сменившись настоящим страхом — теперь, когда Анна понимала, по какому поводу приехал чекист. А тот, в свою очередь, будто пытался усыпить её бдительность – смягчился, не гавкал и не ухмылялся по-волчьи, как в начале разговора. Стал похож на обычного чиновника – усталого немного, но с угрожающими васильковыми петлицами на форме.

— Мне кажется, Анна Демидовна, вы – хороший, честный советский гражданин и вряд ли затеяли какую-нибудь антисоветскую агитацию. Характеристика у вас безупречная, пионерка-комсомолка, отличница… разве что развод, конечно. Да и обидно за вас немного – столько лет учились, преподавательская практика, а там, в Магадане, кому немецкий нужен? Сами подумайте? Вы вот мне скажите, Анна, вы деревья рубить умеете? Умеете?

— Нет, – горло ей будто перетянуло удавкой, «нет» вышел еле слышный.

— Мда-а-а. А вот, может быть, стряпать умеете, а? На ораву зеков? Справитесь? – тёмные глаза сверлили без тени пощады; Анна с ответом не нашлась. – Похоже, Анна Демидовна, в Сибирь вам никак нельзя, вы вон, девушка южная, солнцелюбивая, на вредителя непохожая. Думается мне, что вы стали жертвой чьих-то злонамеренных манипуляций. Вы же сами сказали – вы письмо не писали, только перевели, так?

— Так, – робко кивнула Анна.

— Вот и ответьте мне, пожалуйста, на вопрос – кто ж вас надоумил написать эту чушь и отнести на почту?

И Анна рассказала про Демьяна с Максимкой, про их визит и просьбу отправить письмо семье Хиршбек в Лейпциг. О том, что, по сути, совершает на них донос, она поймёт лишь запоздало – выйдя из кабинета, а сейчас у неё в голове была картинка одинаковых бритоголовых людей в серых ватниках, что валят бесконечный, безбрежный лес. Жигалов кивал и быстро черкал в блокноте, вдруг перебил:

— Как фамилия у этого вашего Демьяна Рыгорыча?

— Климов…

— А у мальчишки?

— Губаревич.

— Чем Климов занимается?

Анна пожала плечами.

— Он вроде как знахарь местный, вместо фельдшера – амбулатории-то у нас нет. Люди к нему обращаются, он помогает...

— Ага, а должность у него какая?

— Нет у него должности. Просто знахарь; его ещё по-другому местные знатким называют или знатком.

— То есть нигде не числится? Антисоветский мракобесный элемент, так и запишем. Ещё и тунеядец. А вы с ним в каких отношениях состоите?

— Ни в каких, просто знакомы, – по непонятной даже для себя самой причине Анна зарделась.

— Ладно, Анна Демидовна, мне с вас нужно расписку взять и вот тут в бланке увидеть вашу подпись. Это подписка о невыезде; в течение месяца вам запрещено покидать Задорье. В город не требуется, я надеюсь?

— В город нет. А надолго это? А в райцентр?

— В райцентр можно, – секунду подумав, ответил майор. – Но не часто. Насчёт того, как долго, ничего не могу сказать, пока с Климовым не разберёмся. Мальчишка чего с вашим знахарем дружит? Родственник?

— Нет, там у мальчика в семье всё сложно, поэтому Демьян… Климов ему с учёбой помогает, чтоб тот на профессию врача потом пошёл.

— Вот как, да… Тогда, Анна Демидовна, больше к вам вопросов не имею.

— Всё, я могу идти? – робко спросила Анна, поднимаясь со стула.

— Ступайте. И впредь думайте, что и кому вы пишете. Ах да, Макар Саныча позовите, пожалуйста. Всего доброго!

Учительница удалилась, и в кабинет из-за двери сразу сунулся сначала нос, а потом и лицо ИО председателя целиком.

— Вызывали, Глеб Петрович?

— Вызывал, товарищ Петренко. Давай без панибратства, мы с тобой в баню не ходили, чтоб по имени-отчеству якшаться. Проходи, присаживайся.

Макар Саныч сел туда, где минуту назад была Гринюк, но держался он явно увереннее. Налил воды и двумя глотками осушил стакан, тем самым показывая – вообще-то это мой кабинет. Жигалов ухмыльнулся своим фирменным оскалом и уставился пристально, как голодный ящер; Петренко немного побледнел.

— Климов Демьян что за птица? Не тот ли гражданин, из-за которого месяц назад два трупа образовались при загадочных обстоятельствах? Твой предшественник ещё после того в дурдом отправился? А ты, значит, обязанности исполняешь. Тот Климов-знахарь?

— Дык, знамо дело, он.

— Та-ак, интересные дела у вас тут творятся. Круговая порука, штоль? Рука руку моет, да, Макар Саныч?

— Мы ж не по имени-отчеству, – парировал председатель. – И никаких рук никто у нас отродясь не моет. Всё честь по чести – я своё место сам працавал.

— Да не напрягайся ты! Шутковать я люблю. Говорят, ты раньше любитель выпить был?

— Что было, то быльем поросло. – Макар Саныч гордо поднял выбритый до синевы подбородок.

— Уважаю, коли не звездишь. Значит, слушай сюда, дел у нас сегодня с тобой невпроворот, так что неча рассиживаться. Приведи-ка мне… – майор выложил на стол листок с выписанными фамилиями жителей Задорья, – вот этих вот товарищей. Прям семьями. И Климова, Климова-то перво-наперво, с мальчонкою сразу. Не будем филонить – до темноты управимся.

— Не здолею сегодня. И завтра никак. Послезавтра.

Столь бескомпромиссный отказ до того удивил Жигалова, что он даже разозлиться забыл, лишь спросил:

— И чем обосновано?

— Свадьба сегодня у дочки, – пояснил председатель. – Не придёт никто, товарищ майор. И завтра полдня откисать будут, после принятого, значит. Дочка уже в ЗАГСе с зятем будущим, в райцентре. Зараз домой едут, справлять будем. Там столы ужо накрыли, гости пачакают…

— Хм… Культурное мероприятие, значит? Так и я прогуляюсь, погляжу, как вы тут живёте. Какие анекдоты про генсека в ходу, а, председатель?

— Анекдотов не жалуем, товарищ майор.

— Вот ты так всем и скажи – песни можно, анекдоты сегодня в загашнике чтоб держали.

— Тогда вы бы без формы приходили, шоль… Не то народ вас побачит да бояться буде.

— В штатском приду. А ты мне угол выделил для ночёвки? Молодец, благодарность тебе от органов внутренних дел! Дочке-то сколько лет?

— Двадцать сполнилось, Василиной звать.

— А жениху? Хороший парень-то?

Макар Саныч почему-то едва заметно поморщился.

— Да хлопчик-то гарный… Двадцать шесть ему, егерь местновый, в лесхозе работает. Валентин Эдипенко.

— А чего так морщишься, будто лимона сожрал? – удивился Жигалов.

— Та сирота он, без роду, без племени. И дурной малясь. Был жених полепше, да Васька вцепилась в Вальку своего – его, грит, батька, кохаю. Ну а я кто, шоб супротив любови идти? Она у меня дивчина горячая, глядишь, в петлю ещё залезет. Так шо мир им да любовь, как грицца.

— Вижу, хороший ты мужик, председатель. Кликай таки Петровичем наедине. Ну и напоследок покажи, где телефон тут у вас.

Дождавшись, пока Макар Саныч уйдет, Жигалов снял черную эбонитовую трубку и набрал странный номер. На другом конце провода ответили мгновенно.

— Алло, Минск на связи? Майор Жигалов беспокоит! Код: «Ключник вскрыл замочную скважину». Остапчук, ты чтоль? Здоро-ово, брат! Да по-прежнему, как говорится – у нас всё впереди, и эта мысль тревожит. Слышь, Остапчук, Гавриленко у себя? Соедини с ним, будь добр. Давай, брат, и тебе здоровья, – послышались щелчки, Жигалов послушно ждал. Щелчки кончились. – Алло-алло! Товарищ полковник, здравия желаю, майор Жигалов на связи! Да, так точно! До Задорья добрался, выявил взаимосвязь с другим делом по двойному убийству, Кравчук и второй. Так точно… Да, думаю, с письмом это как-то связано – отправителю Гринюк передал письмо наш фигурант. Так точно, подозреваемый есть. Демьян Григорьевич Климов, 27-ого года рождения. Да, тот самый, сын полка который. С мальчишкой тоже связан, посмотрите в деле... С Гринюк говорил, насчёт неё подозрений не имею – она здесь явно невольный исполнитель. Она письмо переводила. Никак нет, товарищ полковник, помощь пока не требуется. Религиозный культ? Бес его знает, конечно, но в целом похоже. Бардак здесь какой-то нехороший, приглядеться надо. Да-да, так точно, никаких бесов, товарищ полковник. Вас понял, продолжаю работу, переключаюсь на дежурного. Остапчук, брат мой, номер запиши – это клуб местный. Как трубку возьмут, Жигалова зовите, я под своим именем. Код: «Мастер замков запер дверь». Давай, удачи. Маришке привет!

Чекист повесил трубку и посидел немного, поглаживая усы, скрывавшие уродство – неудачно прооперированная разделённая губа. Постарался фриц на славу, хоть бы пулей или снарядом, а то – сапёркой, сам теперь ходячий анекдот. Усы на службе носить можно, а вот бороду никак, так что второй шрам от симпатичных учительниц не скроешь.

«А жаль» – мысленно посетовал Жигалов.

***

Майору предоставили маленький угол при бараке – хоть и комната мала, зато в одиночестве, вход отдельный да все удобства имеются. За стенкой выл соседский ребёнок, на улице мычала корова, жрущая редиску с чужого огорода. Гуси гогочут, собаки лают. Майора вновь посетила навязчивая мысль, что его сюда спровадили с глаз долой, подальше от начальства. Ну и чёрт с ними, он отпуск давно не брал, а тут деревня – загляденье, как на картинах Репина.

Он достал из чемодана штатскую одежду, снял и аккуратно повесил форму. Фуражку с васильковым околышем положил на печку, рядом – кобуру с ПМ. Надел брюки, рубашку, коричневый клетчатый пиджак. На лацкан прицепил «Орден Красной Звезды», который в пехоте ласково звали «Красной Звёздочкой». Вот и всё, можно и на свадьбу. Он почему-то надеялся увидеть там Анну Демидовну – больно в душу запали её синие глаза.

На спортплощадке возле школы поставили несколько столов буквой П, обильно накрытых соленьями, вареньями и, конечно же, пузатыми бутылями с горилкой. С соседних домов шли люди — с домашним квасом, караваями, креплёными настойками. Жигалову подмигнул сидящий на пеньке безногий дед с баяном в руках – седой как лунь и вдобавок одноглазый.

— Папироски не будет, сынко?

— Держи, отец, – Жигалов дал папиросы со спичками. – Где ж тебя так потрепало?

— На Белорусском фронте, где ж ещё. Осколками. А табе? – дед указал на шрам.

— Меня подальше, под Берлином. И смех и грех — сапёрной лопаткой, прям по всей фотокарточке.

Дед протянул крепкую ладонь.

— Знакомы будем, вояка. Афанасий Яковлевич, Землянин я. Не с планеты Земля, а фамилие такое – Землянин.

— Глеб Петрович, Жигалов. Весёлый ты старик, однако.

— А то! Ща рюмашку опрокину и забауляцца буду – заслухаешься, все девки в пляс пойдут, – Землянин рванул баян, тот траурно вздохнул — «тря-я-ям». – А ты чьих будешь?

— Да я так, отца невесты знакомый. – покривил душой майор. – А что, Афанасий Яковлевич, молодожёны-то где?

— Дык с райцентру едут поди, у нас-то расписаться негде – токо тама. Ща приедут и – эх – гульнём, как встарь!

У школьного крыльца Жигалов приметил Анну Демидовну – яркую, стройную, заметную в своём изящном платье цвета молодой листвы. Она о чём-то перешептывалась с бородатым мужиком. Тот опирался на трость, но как-то неестественно — большая часть веса всё равно приходилась на ноги, будто тот и не хромой он вовсе, а прикидывается. На пиджаке у мужика висела медалька «За отвагу»; сам он был рослый, крутоплечий, но сутулился, что твой горбун. И борода клоками — как у лешего, будто нарочно растрепана.

«Ба! Да это ж и есть знахарь!» – понял Жигалов. А у училки, видать, совесть взыграла – догадалась, что сдала сегодня Климова, прискакала с повинной. Или советуются о чём-то? Неужто и впрямь пособники? Вон у Климова какой вид озадаченный. Майор решительно направился к парочке.

— Здравия желаю, Анна Демидовна. Вижу, не рады меня снова видеть. Но придётся, работа у меня такая, – хохотнул Жигалов, обращаясь к девушке, но разглядывая её собеседника. – Познакомите с товарищем?

— Здравствуйте… Да, Демьян, познакомься, это Глеб Петрович.

— Демьян Рыгорыч, – коротко представился знаток, не менее пристально оценивая Жигалова. Глаза его не понравились майору – хваткие, внимательные, но постоянно ускользающие. – Вы к нам по службе, Глеб Петрович, али как?

Жигалов покрепче сжал ладонь знахаря, норовя покатать костяшки, но тот не давался – надо ж, лапа как тиски железные. Несколько секунд они мяли друг другу руки, а потом одновременно отпустили. Анна Демидовна едва заметно закатила глаза, вздохнула.

— А от вас ничего не спрячешь, да? Так точно, майор госбезопасности Жигалов, – выложил он все карты на стол. – По делу к вам в Задорье. По вашу, кстати, душу, Демьян Рыгорыч, тоже…

Но тут со всех сторон раздались крики – «Едут-едут!», и всё поглотила радостная какофония; разговор пришлось прервать. Звенели колокольца, бешено ревел клаксон, тарахтели моторы. На школьный двор вынырнула «полуторка» поселкового почтальона с развевающимися позади кабины разноцветными лентами, следом – новенький ЗАЗ-966, а уже за ними – мотоцикл с люлькой. Там, в уже порядком запыленном белом платье визжала радостно невеста – свисала по пояс, показывая всем тонкую полоску золота на пальце, а жених едва-едва удерживал новоиспечённую супругу, чтобы та не выпала под колеса, и придурковато улыбался. В самом конце свадебного «поезда» плелись запряженные в украшенные телеги клячи. Гости в телегах кричали, колотили в бубны, звенели снятыми с велосипедов звонками, отчего у Жигалова мгновенно заложило уши – точно снаряд где вблизи ухнул.

Из люльки выпрыгнул жених, здоровый как выпь белобрысый паренёк в нарядном костюме. Следом без видимых усилий вытягал из невесту, подбросил на руках – та расхохоталась; у самой волосы – как солома, и смех звонкий, как ручеек или колокольчик.

Тут же и дед Афанасий растянул баян и удивил майора неожиданно молодым звонким голосом:

Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.
Я бледнею, я краснею,
Захотелось вдруг сказать:
"Станем над рекою
Зорьки летние встречать".

— Про партизан песня, – с грустной улыбкой сказала Анна Демидовна.

— А по мне – так про любовь, – отозвался знахарь.

«Ну точно пособница. Жаль», – подумал Жигалов.

Из «Запорожца» выбрался весь блестящий от пота Макар Саныч. Майору уже знал, что служебный автомобиль достался Санычу от Кравчука, того, что теперь стены в психушке калом мажет. Следовательно, что? Следовательно, у Петренко может быть свой интерес в происходящем – вон, какой карьерист, аж пить бросил.

— Ну-кась, кольца покажь! – крикнул Петренко, и невеста с улыбкой продемонстрировала кольцо, а жених чего-то засмущался. – Ну всё, таперича точно – обручилися! Ты, Валентин, дочу мою береги, зразумел? – Макар Саныч так хлопнул жениха по спине, что тот, здоровенный бугай, пошатнулся.

— Разумею я, батько…

— Медовухи пожалте, – сунулась сбоку грузная некрасивая тётка – жена Макара Саныча, Людмила. Молодые пригубили медовухи, остаток выплеснули за плечо; поднесённый каравай оба поцеловали. От фотографического взгляда Жигалова не ускользнуло рассеянное состояние жениха – пару стопок уже замахнул, штоль на радостях? Двигается как сомнамбула, под ноги пялится…

Подошёл и Демьян, поздравил молодых, пожал руку жениху, кивнул невесте. Шепнул что-то председателю, тот порозовел от удивления:

— Шо, правда? Можно?

— Пей, – сказал Демьян, – но токмо до завтра.

«Ого, да у них всё серьёзно – борьба с алкоголизмом!»

Молодожены, взявшись за руки, под выкрики и поздравления исполнили обряд: прошли вокруг стола по часовой стрелке и сели рядышком на скамью. Перед ними стояла одинаковая посуда и столовые приборы, два фужера красного цвета. Две горящие (так рано?) свечи. И зачем-то яичница в сковородке; Жигалов спросил у тётки рядом, на кой ляд, та пояснила – традиция, мол, надо им одной ложкой все яйца съесть. На крепкий и счастливый брак.

«Да, не добрался ещё просвещённый атеизм до сельской местности!»

К молодожёнам незаметно подошел знахарь, кашлянул еле слышно, и свадебная суматоха подутихла: на Климова уставилось множество глаз. Даже баянист перестал играть и приподнялся на пеньке в попытке разглядеть Климова из-за спин собравшихся.

— В общем, кхм, я шо хотел казать… Вы за дурость не принимайте, но меня сегодня Макарка… Макар Александрович попросил.

— Свадебный заговор надобно прочесть! Пред Богом шоб, как молитва! – вставила жена председателя.

— Да, Людмила Олесьевна… А я заговоры знаю малясь, так шо вот. Заместо попа побуду сегодня.

Жигалов аж присвистнул – тут до Минска-то сто километров всего, а мракобесие цветёт и пахнет. Тем временем, новоиспечённая теща, обжигая пальцы и успевая кое-как креститься, сняла горящие свечки, слепила их в одну и быстро подожгла. Демьян одобрительно кивнул, принимая воскового уродца. Повернувшись к молодоженам, он вложил свечу им в руки – так, чтобы воск потек и склеил их руки вместе, а после – быстро-быстро затараторил, так, что до Жигалова донеслись лишь последние строки:

— Я не свечки палю, а два сердца соединяю, на хлеб-соль за столом, на хорошую жизнь, на семейное счастье. Аминь.

— Ура-а-а! – завопил одноглазый баянист и без предупреждения заиграл «Свердловский вальс».

Всё-таки удачно подвернулась эта свадьба – раз в десять эффективнее любых допросов. Жигалов, как обычно на оперативной работе, старался лишний раз не делать поспешных выводов, а просто собирал информацию – сопоставлять факты он будет потом. Но уже сейчас было ясно, что версия полковника Гавриленко про религиозный культ имеет смысл. Уж больно это двойное убийство (или самоубийство?) напоминало какой-нибудь языческий ритуал, да и слухи про Задорье ходили один другого гаже – мол, и нечисть тут под каждым кустом, и «блазнится» здесь чего-то на пепелище, что после немцев осталось, и в пруд носу сунуть не смей. Всё это походило на какой-то намеренно дурацкий и бессмысленный, а оттого лишь более действенный устав секты – «Верую, ибо абсурдно». И, похоже, центральную фигуру этакого «иерофанта» здесь занимал Климов. Вон, у него и мальчишка-алтарник имеется – некий Губаревич.

«Так и запишем: промывает мозги молодёжи» – мысленно отметил майор.

Где Губаревич, кстати? Никакого пацанёнка поблизости не видать.

Гости стали рассаживаться. Тем временем Макар Саныч оттянул жениха в сторону и, держа того за пуговицу пиджака, что-то втолковывал. По глазам было видно, что ИО председателя уже принял на грудь грамм сто, а то и двести.

«Вот тебе и трезвенник!»

Жигалов прислушался.

— Ты, Валя, пойми, это ж доня моя, я ж её на вот этих вот руках… Я как щас помню, домой пришел – а она там в люльке колупается, слюни пускает, пузыри…

— Макар Саныч, свадьба же, – слабо сопротивлялся жених.

— Да ты послушай! Чтоб ты понимал, на что я ради нее… Я вам квартиру выхлопотал. В райцентре. Однушка – с унитазом, балконом, ванной. Налей – и хошь плещись як дельфин. Я сюрприз хотел, ты не говори только…

«Где квартиру взял?» – хотелось майору заорать в красную рожу народного депутата, да ещё лампу в зенки его бысстыжие направить, но он сдержался – продолжил слушать. Жених, кстати, почему-то довольным не выглядел, скорее даже огорошенным.

— Макар Саныч, да мы бы здесь у меня как-то сами… – отнекивался он.

— Да знаю я, как вы сами! Ты ж при лесхозе! У вас там барак на десять человек мужичья, носки и табак! Я ж знаю, что ты сирота, откуда тебе жилье взять?

— Ну поначалу так, там простынкой отгородились, потом может быть…

— Ты, зятек, заканчивай. Не обижай меня. На-ка лучше выпей со мной, всё ж-таки я табе таперича за отца, считай.

И от избытка чувств Макар Саныч прослезился.

***

Продолжение следует

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров

Читать предыдущую часть

***

Демьян проснулся ночью по малой нужде. Лежал некоторое время в темноте, глядя в потолок и слушая посапывание спящего Максимки. Наконец решил прогуляться на улицу до ветру, захватив табак и спички.

Ночью в Сычевичах не так уж и мрачно. С востока гурьбой катились пузатые дождевые тучи, но над деревней небо было ясным и глубоким, с россыпью мигающих звёзд и щербатым полумесяцем. Свежо — знаток пожалел, что не надел куртку.

Он отошёл в сторону от дома, расстегнул ремень на штанах. И застыл с открытым от удивления ртом, уставясь на поле между лесом и вёской.

Там над травой плыла страшная кобылица, описанная Дорофеевной. Плыла, будто не касаясь копытами земли — с атласной переливающейся шкурой, с пылающей мёртвым светом шелковистой гривой. Зеленоватое холодное сияние исходило от лошади, как от болотных огоньков, что горят на мертвецких сердцах, отбрасывая блики в тёмном поле. Глаза, тёмные и умные, глядели прямиком в душу. Предвестница смерти прядала ухом, издавала мерное ржание; а ещё она шагала в сторону замершего Демьяна, угрожающе крутя пушистым хвостом. Каждый шаг копыта будто втаптывал в землю оставшиеся годы жизни — один, второй, третий.

Знаток попятился назад, а, когда лошадь прибавила ходу, то и вовсе рванулся бегом к хате, чуть не запутавшись в расстёгнутых штанах. Ворвался в избу, запер дверь и выдохнул, стараясь не разбудить Максимку. Сердце колотилось как бешеное. В голове роились путаные пугливые мысли:

«Что ж это я теперь, умру? Так ведь всяко умру. Или таперича скорее? А если сейчас? Вон как сердце долбит — ну как инфаркт!»

Пожалуй, впервые в жизни — пережив и фрицев, и Фроську и много ещё чего другого — знаток по-настоящему испугался смерти. Не погибели от лап какой-нибудь кикиморы, не лютого смертоубийства от рук фашистов, а такой вот банальной, спокойной даже смерти, когда сердечко — раз — и привет. Перед глазами ещё стояла длинная морда вестницы погибели. Буквально заставив себя, через силу Демьян выглянул в окно — лошадь удалялась в сторону леса.

«Вроде пронесло. Отметила она меня али нет? Поди разбери!»

Знаток схватил со стола солонку и насыпал соли под дверь, у окон и, подумав, вокруг их с учеником кроватей. Прошептал заговор со свечкой (Максимка заворочался и что-то пробормотал во сне) и сел на кровать. Посмотрел ещё раз в окошко. Кобылицы не было видно.

«Вот те на, не выдумала Дорофеевна!»

Ложась спать, он прошептал молитву и крепко сжал ладанку на груди. Чертовщина в Сычевичах непонятная, где такое встретишь ещё? — подумал он, засыпая.

***

Максимку разбудило играющее радио. Кое-как пытался подпевать Демьян:

Я гляжу ей вслед,

Ничего в ней нет,

А я всё гляжу,

Глаз не отвожу…

Знаток отыскал в хате пудовую гирю и тягал её над головой, раздетый по пояс, играл мышцами и легко перекидывал снаряд из ладони в ладонь. Заметив, что ученик проснулся, Демьян грохнул гирей об пол, улыбнулся с непонятной грустью:

– Доброй ранницы! Надо б нам тоже радиолу в дом приволочь, не скушно буде.

– Ага, можно, – Максимка широко зевнул. Поставив ноги на пол, удивился при виде рассыпанной соли. – Эт вы солью напорошили?

– Я-я. Ночью гости приходили. Нехорошие… – задумчиво сказал знаток, выключая радио. – Поди умойся, да работать пора. Нам тама блинцов натаскали — подкрепись.

Максимка поплёлся во двор — к бочке. Знаток крикнул в спину:

– Слышь, Максимка, а как певца звать?
– Иосиф Кобзон…
– Анна Демидовна его слушает, как думаешь?

Максимка пожал плечами. Чего Демьян Рыгорыч к этой Демидовне привязался?..

На улице слегка моросило, сырость была такая, что хоть в стакан наливай. Отправились прогуляться по деревне. Заглянули в гости к Дорофеевне — той совсем стало плохо, даже разговаривать отказалась. Бабки суетились рядом с платками, суднами и лекарствами; в общем переполохе на знатка с учеником и не обратили внимания. В общем, не до них было.

— Вы идите тама с чертями разбирайтеся, поплохело ей, — бормотала Марфа, выталкивая их наружу. — С сердцем шо-то… Слухай, знаток, а мож чего посоветуешь, кстати? — додумалась она наконец. — Травку какую, а?

— Валидолу и нитроглицерина, — буркнул Демьян на пороге. — И врача хорошего.

— Поговорку слыхал? Врач – исцелися сам! – блеснула эрудицией бабка. – Не нада нам коновалов тута, сами управимся.

Дверь избы захлопнулась, изнутри донёсся горестный стон Дорофеевны.

— Ей же в больницу надо... — сказал потом Максимка, шагая рядом с Демьяном по улице.
— Вообще-то да, не помешало бы. Но мы кто такие, штоб людей жизни учить? Они поболе нас эту землю топчут. Вумные! Здрасьте, бабуль, у вас тоже сердечко прихватило?

У крайней избы на лавке сидела бабка, держась за грудь — Агаповна, кажется. Максимка уже стал их различать. Маленькая, подслеповатая, в кургузом платочке, она щурилась в сторону леса и от страха целовала нагрудный крестик.

— Ой, божечки, чего ж это творится-то...

— Вы чего, бабуль? — спросил подошедший первым Максимка.

— Да сами гляньте! Опять поле жгёть! Полудница!

— Твою мать, да чаго у вас тут за бесовщина такая! — аж вскрикнул Демьян, проследив за пальцем Агаповны.

На поле, у лесной чащобы, крутилась высоченная, как будто на ходулях, женская фигура в белом платье до пят. Маленькую по сравнению с телом голову покрывал наспех повязанный куколь. Под ним зиял пустыми глазницами череп — издали вроде даже как козлиный. Может, такое ощущение возникало из-за повисшей в воздухе стылой взвеси, но жуткая баба вертелась так, что от неё веером брызги летели — брызги огня. От сырости трава не загоралась, огонь сразу гас; белесая фигура крутилась-крутилась, а затем резко замерла, заметив наблюдателей. Совершила театральный и низкий поклон – от движения из широко разинутой пасти выкатился длиннющий, как змея, розовый язык. Агаповна охнула со страху, вцепилась в руку Максимки. Раскрывший от удивления рот, он увидал, как полудница напоследок подняла руки и выплюнула из рукавов очередную порцию пламени, что прокатилось по полю, оставляя за собой дымящийся след. Он даже услышал протяжный огненный гул.

Чудовище на поле гулко захохотало, довольное устроенным представлением, и оборотилось спиной.

Несколькими быстрыми прыжками полудница достигла лесной опушки. Перед тем, как она скрылась в кустах, случайные зрители увидели, что она горбатая и уродливая, как если бы у неё в спине спрятан мешок какой.

Демьян с Максимкой переглянулись. Агаповна всё крестилась без остановки, читая молитву Николе Заступнику, шугливо косилась на них – как бы прося покончить с напастью.

— Мда-а, во дела, — знаток с несвойственной ему растерянностью почесал бороду, ошеломлённо глядя на обугленную землю вдалеке. – У вас тут вся нечисть с Беларуси, шо ль, обосноваться решила? Черти, лошадь белая, полудница таперича… А банника нема.

— И так кажный день… — пискнула бабушка. — Хоть какое чудище да явится.

— Вы, бабуль, тут не сидите. Идите-ка домой. А то мало ли ещё какая сволочь припрётся…

Проследив, чтоб Агаповна ушла до дому, отправились к опушке — поглядеть следы чуда-юда, когда на пути им попался председатель Никодим. Мужик стоял на крыльце клуба, мрачно попыхивая папиросой, и глядел волком. С издёвкой крикнул:

– О, граждане чародеи! Ну как, много рублев у бабок выколдовали?

– И тебе не хворать, товарищ, – вытягивая сапоги из месива, Демьян кое-как подошёл к председателю. – А ты шо это, никак нас поджидаешь?

– Делать нечего, – буркнул Никодим. – Но разговор имеется.

– Так говори.

Демьян присел на упавший забор, облокотил рядом трость и полез за табаком. Максимка разглядывал окрестности – всё, как и вчера: безлюдное, упадочное, только из трубы избы бабки Дорофеевны валил ленивый дымок. И не поверишь, что пять минут назад своими глазами наблюдал, как жуткая белая тётка огнём плюётся.

– Ты это, слышь, колдун…

– Да не колдун я, сколько вам раз...

– Не перебивай, – поморщился председатель. Разговор ему явно удовольствия не приносил. – У меня предложение деловое. Сколько тебе бабки пообещали?

– Хер да нихера. Я не за деньги, а допытливости ради.

– Так, харэ мне тут воду мутить. Сколько тебе надо? Щас… погодь.

Никодим вытащил из кармана стопку денег, отсчитал оранжевые рубли, жёлтые трёшки, синие пятаки и сунул их Демьяну. Тот даже не пошевелился.

– Ну ты че? Бери! Тут… десять, двадцать… тридцать пять рублей! Хоть рубаху новую купишь, мальчонку в школу к зиме оденешь!

– Взятку, шоль, предлагаешь?

– Да какую взятку, дурной ты! Я тебе денег даю, шоб ты уехал и не путался под ногами! Ну хошь полтинник дам? У меня в хате есть, одной купюрой…

– А чего ж ты, председатель, так от нас избавиться хочешь? Никак замыслил чего супротив партии и народа? А ты ща видал, кто к вам из лесу в гости ходит?

Никодим со злобой сплюнул под ноги.

– Ну и дурак! Хто там ходит-то, мракобесы? Ладно, некогда мне тут с вами… Не хошь – не бери.

Председатель ещё раз сплюнул — вместе с папиросой, и вернулся в здание клуба. Демьян весело шлёпнул ладонями по коленям.

– Во чудила! Ты видал, Максимка?

– Видал… У меня мамка в месяц пятьдесят рублей получает.

– Да заладили вы со своими паперками никчёмными! Видал, как он вёл себя? Чегой-то тут неладно… Давай-ка знова в засаду.

Демьян с Максимкой прошли в сторону леса, обогнули деревню и вернулись проулками обратно. Тут спрятались в соседней от клуба полуразрушенной избе. В ней тоже было грязно, за потемневшей от копоти печкой скопился мусор из мокрых журналов «Маладосць» и разбитых банок под засолку. Демьян зачем-то заглянул в печку – внутри зашуршало.

– Мыши, штоль?

– Не-е, – с ухмылкой сказал знаток. – Анчутка шебуршит. На пустую избу позарился. Малой совсем, полудохлый, як таракан.

Расселись по углам в избе. Демьян выглядывал в окошко, Максимка пытался читать журналы. Ничего интересного, одни новости про засевы, успехи партии и белорусский чернозём. Из головы не шла белесая фигура, танцующая на поле.

– Тсс, пшёл он!

Максимка подобрался тихонько к окну и выглянул наружу. И впрямь — пошёл! Воровато оглядываясь, председатель шагал к лесу; под мышкой он тащил здоровенный свёрток.

— Эт куда он?

— А вот щас, хлопче, и проследим. Щас погодим немного, и пошли.

Демьян от нетерпения закурил. Вот Никодим исчез в лесу, вот пробежал по лужам трёхлапый пёс. Протелепала куда-то местная бабка с коромыслом; Марфа — вспомнил Максимка. Гаркнула с церкви ворона.

— Ну всё, давай следом.

Потрусили быстро в сторону опушки. А в лесу Максимке стало как-то уныло — не такой совсем жизнерадостный лес, как в родном Задорье: квёлый, сырой, помирающий будто. И... пустой, что ли? Как если б не хватало в нём чего-то жизненно-важного. Ни малины дикой, ни грибов, хотя и сырости полно. Деревья вон хилые, тонкие, птиц почти нет, всё не зелёное, а серое, и солнца не видать, один белый круг на пасмурном небосводе. Не светит, а так, видимость одна — для порядка.

— Давненько сюда лешак не заглядывал, — пробурчал недовольно знаток.

Следы сапог председателя вели через буераки и валежник, Демьян легко вычислял его путь даже там, где следы терялись — по сломанным веткам ельника, по едва придавленным почкам мха у корней деревьев — сказывалось партизанское прошлое. Один раз знаток остановился, задумался. Максимка ткнулся ему в спину.

— Чего там?

— Да хитрый он, петляет. Видать, есть, зачем ховаться. Давай-ка на муравьишек глянем. Мы уже на месте почти.

— На кого?

Демьян с загадочной ухмылкой присел на корточки и уставился на огромный, с половину роста, муравейник в логе. Максимка сел рядом, с недоумением глядя на насекомых — не зная, то ли издевается знаток, то ли всерьёз.

— У нас, брат, ремесло такое, что лес знать надобно, — рассуждал Демьян, — и обитателей его. Когда лешака нема, и спросить совета не у кого, ты гляди внимательно вокруг. Вот муравьи энто кто? Коллективный разум! Ты не смотри на меня так, я вашу фантастику тоже, эт самое, читывал. А коли человек рядом есть, то и идут они к человеку, тянутся — у человека же на привале и сахарок найдется, и матерьял всякий для строительству. Так шо, зараз потеряли мы след, то поглядаем за муравьём — муравей мудрый, выведет куда надо.

И впрямь — Максимка увидал, что муравьиная дорожка ведёт не абы куда, а по чёткой траектории. Чёрная вереница из марширующих мурашей петляла промеж сосновых стволов, вытекала из лога и вела в глухую чащу, где деревья стояли густо, вплотную друг к другу.

Шли по муравьиному следу недолго. Вскоре, деревья чуток расступились, меж ними выглянула небольшая прогалина. Демьян остановился и пригнул рукой голову Максимке, зашипел:

— Тихо щас!

Максимка увидел поляну. Посредине стояла трёхугольная палатка зелёной армейской раскраски, чадил дымом костерок, из покрытого сажей котелка аппетитно тянуло тушёнкой. У костра сидели трое в накинутых на плечи плащ-палатках, а к ним спиной стоял председатель, и что-то неразборчиво шипел на троих лесников:

— Куда вы… мать вашу! Сказано было — ночью! Это что за самодеятельность? Афоня, твою-то мать! Обратно в часть захотели?

Те, потупившись, выслушивали ругань. Наконец, когда председатель «выдохся», один заискивающе спросил:

— Дядько, а ты нам консервы принёс? Жрать уж совсем неча.

— Принёс, — буркнул Никодим и вывалил на землю из свёртка кучку блестящих банок. Троица сразу с довольными возгласами их расхватала, парни сноровисто начали вскрывать консервы ножами.

— А чаю? А табаку?

— Чай завтре, папиросы вот, нате, хоть закурись, покуда с ушей не закапает. Сахара на, кило с дому взял. И яблок авоську…

— Скок нам тут ещё сидеть-то? — спросил третий, косой и лопоухий малорослый парень — он с высунутым от усердия языком открывал банку армейским штык-ножом.

— Скольки надо — стока и просидите. Или чё — обратно захотели?

Трое замотали головами — мол, не, не хотим. Никодим удовлетворённо кивнул и направился обратно. Демьян прижал голову Максимки ещё ниже к земле, тот постарался даже не дышать. Демьян погладил ствол стоящего рядом кустарника, и тот благосклонно сомкнул ветки, загородил знатка и ученика. Никодим прошёл мимо, не обратив на них внимания.

Председатель исчез в лесу. Демьян с Максимкой посидели ещё некоторое время под кустарником, потом знаток потрепал его за ухо, сказал:

— Лады, свезло нам – не заметил. Вставай, пойдём.

— Куды пойдём?

— А туды и пойдём, знакомиться с товарищами. Если шо — ты сынок мой, зразумел?

Демьян выпрямился, громко кхекнул и шагнул на поляну, раздвинув кусты руками. Сидящие у палатки трое парней застыли с открытыми ртами и с ложками в руках, испуганно уставившись на гостей.

Максимка понял, что они ненамного его старше — ну лет на шесть-семь, не больше. У того лопоухого вообще вся морда в прыщах. А здоровый Афоня встал резко и шагнул навстречу Демьяну.

— Э, вы кто такие?

— У мине такой же вопрос, — прищурился Демьян. — Я тут с сынком гуляю по грибам, а в лесу якие личности странные заседают. Вы шо, хлопчики, браконьеры?

Рослый сразу поник.

— Та не, студенты мы... Экспедиция у нас.

— Кспидиция, гришь? По рябчику, небось?

— Ты шо, дядь, какой рябчик! У нас и оружия нема, сам погляди!

— Афоня обвёл рукой поляну, палатку, костёр, а двое его товарищей согласно закивали с набитыми ртами. — Биологи мы, лес изучаем.

— А чего изучаете?

— Ну флору там, фауну...

— Эт да, фауны тут в лесах навалом. А шо, доку́менты есть у вас, не? А шо, хлопцы, я гляну, чаго у вас там в палатке?

Не получив ещё разрешения, Демьян смело залез в палатку, поворошил там, сидя на четвереньках и выпятив зад.

— О, краска, баллоны якие, ящики всякие… Это вам для кспидиции надобно?

— Ага, — кивнул Афоня, переглядываясь с товарищами. Лопоухий нервно крутил в ладонях нож, Максимка хотел уже позвать Демьяна, но тот выполз из палатки; отряхнул ладони.

— А в ящиках шо?

— Да мелочи всякие для работы... Ты это, дядько, не обессудь, заняты мы тута. Вы может того, дальше по грибы пойдёте?

— Да пойдём, чего б не пойти? — с весёлым хохотком согласился знаток. — Бывайте, биологи! Консервы-то с чем?

— Говядина... — вякнул косой и лопоухий.

Обратно шли в молчании. Только Демьян всё хихикал под нос, как дурачок, будто шутку смешную вспомнил. Максимка не удержался, спросил:

— Дядько Демьян, так шо, правда браконьеры они какие?

— Та не-е, — отмахнулся знаток. — Из таких дураков браконьеры як из нас грибники.

— О, глядите! — Максимка цепким мальчишечьим взглядом выцепил странный клок на дереве, схватил его. — Это ж та шерсть, якую я вчера в церкви видал! Ну точно такая же пакля!

— Не удивлён даже... — Демьян взял клочок шерсти, понюхал, как собака. — Чертячья вроде, да? Мы таких чертей…Пачакай чутка.

Максимка всё не мог зразуметь в одну цепочку Никодима, и странных ребят в лесу, и чёрта из церкви, увиденную сегодня полудницу — как оно всё в голове у Демьяна Рыгорыча увязалось? Но раз сказал ждать — значит, надо ждать.

По дороге домой услышали звук работающего трактора. «Беларусь» с кабиной и покрашенными белой краской нижними окошками выехал из-за поворота и, раскидывая толстыми шинами грязь по кюветам, промчался на полной скорости мимо. Максимка на него даже внимания не обратил, а Демьян застыл с отвисшей челюстью, глядя вслед трактору.

— Дядько, ты чего? – дёрнул его за рукав Максимка.

— Почудилось, наверное… В кабине как будто пусто.

Трактор повернул за угол и, фыркнув выхлопом, исчез в глубине деревни. Вскоре его тарахтение умолкло.

— Ох уж я дурачина стоеросовая! – воскликнул Демьян. – Ну всё ж ясно теперь, окончательно! Трактор пустой, хах! Черти по церквам скачут, полуденница, итить её в дышло! Ну-тка за ним!

Пошли по глубоким следам от протекторов. Они привели к открытому сараю – внутри никого, однако вокруг натоптано. Дверь трактора прикрыта, но не захлопнута. Двигатель ещё горячий. Демьян забрался в кабину, посмотрел там, потрогал рукоятки и панель. Поскрёб зачем-то ногтем выкрашенные нижние окошки на дверях, хмыкнул с таким видом, будто понял чего. А уже собравшись вылезать, нашёл на полу какой-то предмет и быстро сунул его в карман.

— Максимка, как у тебя фамилия?

— Губаревич.

— Элементарно, Губаревич! — Демьян отряхнул руки, выпрыгнул наружу. — А теперь домой.

В хате их ждала Лексевна в компании с бабкой Марфой. Встречали накрытым столом, да таким, что у Максимки аж слюнки потекли: тут тебе и блины с киселём, и сметана, и пирог, и картошка в масле с рыбкой. Только сами бабули сидели мрачные, зыркали так странно.

— Вы чаво там делаете, гиде блукаете? — с ходу накинулась Марфа. — Бражку приватизировали; в лесу бродите; в церкви шарили. С нечистью якшаетесь, да? Ты, малыш, кушай, кушай, худой какой,— тут же увещевала она Максимку, суя в рот жирными пальцами рыбий хвост. Максимка с трудом отнекивался.

— Вы мине наняли — я работу делаю, — Демьян бухнулся на стул, взял блин и обмакнул в крынку со сметаной. — Иль нам обратно ехать? Ну, послезавтра Фёдорыч буде, дайте переночевать... Дак я Дорофеевне зарок дал...

— Зубы не заговаривай, Дёма! — насупилась бабка, таки сумев всучить Максимке рыбу. — Работаешь — работай! Токмо давай без чернушества вашего! Мы люди верующие, хоть и церква без кресту стоит, о хоспади, грех-то якой! — они синхронно перекрестились с Лексевной. — А про Ефросинью и ваши делишки с ней мы всё слыхали, усё знаем, слухами земля полнится.

Демьян поморщился, как от зубной боли.

— Бабуль, слухи ваши подколодные мине не треплют. Надо будет — пред Богом отчитаюсь. А вы либо работать мне дайте и слово исполнить, либо я до дому, до хаты поехал.

— Не, ну ты делай, как знаешь... — пошла на попятный Марфа. — Но того, с нечистым не заигрывайся!

— Было б у вас тут с кем заигрываться... А вопрос такой, тёть Марфа — шо там за разговор был про дамбу и Никодимку?

— О, да то история старая! — махнула рукой успокоившаяся бабуля. — Как дамбу построили, у нас давай всю деревню выселять – в Минске и Могилёве квартиры давали. Ну туда внук мой зьехал, Санька, помнишь такого? Ну а мы с Дорофеевной остались – наша земля, мы отсюдова никуда…

— Это я уже слыхал. А сейчас чего?

— А зараз Никодимка зноу давай агитировать! – подхватила Лексевна. – Сулит нам квартирами своими минскими, мол, там лепше, все устроились ужо, пенсию в руки приносят, и унитазы прям дома стоят, фаянсовые.

— Херня какая! — внезапно матюкнулась Марфа. — Мы-то знаем, што стервецу выжить нас надо, но во, дулю ему! – бабка продемонстрировала кукиш. – Никуда мы не уедем! Нам и тута хорошо!

— Так может того, и правда вам уехать, не? – вякнул из угла Максимка, и на него уставились три тяжёлых взгляда.

— Кхм… — перевёл на себя внимание знаток. — А Никодиму такая беда на кой чёрт? Чего он суетится?

— Дык вредитель он. Как в пионеры подался — так пропал парень, бесам прислуживать стал, тем, что в турбинах.

— Дорофеевна там как? Получше стало?

— Да куда там лучше, совсем плоха. Как бы отпевать скоро не пришлось.

— Поня-ятно, — протянул знаток. — Вы меня простите, дамы, но у нас тут рабочий момент. Побалакать надобно, наедине.

«Дамы» засобирались, охая и уговаривая всё съесть, да про баньку не забывать. Выпроводив бабок, Демьян упал на кровать и запел под нос:

— А у нас во дворе

Есть девчонка одна...

— Дядько Демьян, вы чего такой весёлый постоянно?

— Просто… Слышь, ты зачины все выучил?

— А то! – Максимка вытащил из-за пояса смятую тетрадку в линейку – не такую толстую, как у знатка, но уже исписанную кривыми строчками заговоров. – Вот, всё могу прочитать.

— Молодец, благодарность тебе от всего Советского Союза. Ну ты давай збирайся, ща пойдём от чертей наших пужаться.

— Мы ж только пришли!

— Черти нас чакать не будут, у них тоже тока обед по расписанию.

Извечную свою клюку Демьян оставил в хате. На вопросительный взгляд пояснил:

— Не понадобится.

И снова в лес – вот только пришли, не понимал Максимка, чего там опять делать? На улице смеркалось, на удивление рано для лета, и серость дня сменилась наступающей темнотой. Весело посвистывая, Демьян брёл по полю к опушке. Стало уже морозно малость, со склона журчал ручей, и в стылом полумраке вырисовывались силуэты деревьев…

Мерно переступая копытами и наклонив голову, из леса вышла лошадь.

***

Продолжение следует.

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров

Предыдущие главы в профиле по циклу "Знаток".

***

– Да твою ж дивизию! – завопил Фёдорыч, выкручивая баранку руля и роняя пепел с папиросины на широкую грудь, обтянутую тельняшкой. – Шоб я ещё хоть раз тут поехал! Шоб хоть раз!..

Асфальтированная трасса Минск-Москва кончилась, ушла в сторону, и перед стареньким грузовиком-полуторкой вот уже полчаса тряслась разъезжая колея. Сидящие в кабине Демьян и Максимка держались за что попало, но и от этого толку было чуть: от каждого рывка по паршивому шляху их швыряло по всему салону. Фёдорыч матерился, со злобой дёргал рычаг переключения скоростей, мотал туда-обратно руль, уходя от рытвин и ям на дороге.

Старый грузовичок ехал в деревню со смешным названием Малые Сычевичи — в семидесяти километрах от Задорья.

А началось все так: в обед к дому знатка подъехал, фыркнув глушителем, древний ГАЗ-АА.Из кабины вылез хромой водила и безапелляционно заявил, мол, Демьяну позарез нужно ехать с ним. Максимка-то подумал, что почту привезли – нелюдимый угрюмый Фёдорыч числился почтальоном, развозил между глухими выселками посылки, продукты, пенсию; в общем, был вроде деревенского курьера. И вот, кому-то внезапно приспичило увидеть знатка в такой дыре, как Сычевичи.

– А чего там? – вякнул Максимка.

– Чего-чего… По твоей части шо-то, колдун-ведун ты наш, – мрачно отвечал Фёдорыч, трепя Полкана за холку; тот даже не тявкнул — сам ткнулся лобастой башкой в широкую ладонь, признал. – Бабки с Сычевичей жить не могут, как тебя видеть хотят. Мне денег уплочено туда и обратно тебя доставить.

– Не колдун я, – привычно поправил Демьян.

– А мне какая разница? Ты хоть груздем назовись, главное — в кузов полезай.

В общем, так и тронулись, оставив Полкана на суседку. Вроде и недалеко, но как съехали с трассы, Максимка с каждой минутой всё больше жалел, что напросился с Демьяном – от таких виражей зад, казалось, превратился в один большой синяк. Знаток изредка негромко переговаривался с водителем.

– Дак шо, вообще ничего не знаешь? На кой мне туда?

– А-а-а… Не верю в вашу ту ерунду. Сами всё скажут. Да не боись, заплотют табе, шарлатан.

– Ты за помелом-то следи, товарищ мичман.

– А ты меня не пугай! Пуганые мы! В одной сумке кишки, в другой — треугольники. Во, видал? – Фёдорыч стукнул по ноге, где от колена тянулся железный протез. – Травками лечился, дурак, пока дома на побывке был, в сорок пятом уже, после автономки. Вот ногу и отняли – гангрена. У твоей же подружки, Ефросиньи, чтоб её… Она мне насоветовала.

– Так ты не лечился, не бреши. Ты с горилкой сидел обнимался, в тельняшку плакался. А Фрося тогда померла ужо.

– Лечился! Шо, не веришь, борода?

Демьян поморщился, давая понять – разговор окончен. Фёдорыч закурил очередную папиросу, позыркал мрачно сквозь дым, но долго молчать не смог, протянул Демьяну лопатообразную ладонь, обезображенную татуировкой якоря.

– Лады, ты не злись, я сгоряча. Не лечился я, верно всё. Эх, нормальный ты мужик, пусть и дурной малясь. Мир?

– У нас двадцать лет мир, Фёдорыч. А ногу я твою не чапал.

– Не трогал – твоя правда. И мир давно, тоже не врёшь. Дай-ка пацану яблоко, в кармане лежит.

Максимке сунули большое красное яблоко, тот захрустел, разглядывая панораму за окном – скачущую картинку из берёз, елей и кустов, наросших поверх глубокой заболоченной канавы. Дорога стала чуть ровнее, ГАЗ повернул, и в лесу возникла широкая прогалина, за которой ярко заблестело серебром нечто массивное и шумное. Максимка аж высунулся в окно, чтоб разглядеть лучше.

– Дядько, а это шо там?

– Аа, это ГЭС ихняя местная. Гидроэлектростанция, во! – Ответил Фёдорыч. – Ща получшей видать буде. Она малая совсем, правда, но зараз расширяют, новую турбину строят. Вам, кстати, тоже электричество даёт. Наша Рыбчанка весь край кормит.

С пригорка глядеть было и правда сподручнее. Фёдорыч подрулил к краю нависающего над ГЭС обрыва, остановил машину. Максимка рассматривал сооружение, казавшееся ему колоссальным, немыслимым – ничего подобного он ни разу в жизни не видал.

Река Рыбчанка врезалась в дамбу и спадала из шлюзов шумным белым потоком, размывающим землю у берегов, крутящим турбины внутри дамбы. Шлюзы выглядели, как три жадных дыры, с хлюпаньем всасывающие и выбрасывающие воду – от висящей в воздухе водной взвеси разглядеть их было сложно, но Максимка каким-то мальчишеским чутьём проник в глубины мощного механизма, узрел вертящиеся внутри него сотни шестерёнок, подшипников, толстых зубчатых колес. Увидел – и в испуге отпрянул обратно. Он как-то успел боле попривыкнуть к лесной нечисти, чем к бездушному и самостоятельно работающему, созданному руками человека.

Демьян, видать, почуял то же, что и он, проговорил вполголоса:

– Мда-а, тут Бога нет… Да и дьявола тоже нема.

Под дамбой, у разрытого русла измельчавшей реки, копошились несколько человек в рабочей униформе. Рядом с ними в грязи лежал здоровенный и толстый серебряный цилиндр с могучими лопастями. Увидев грузовик, рабочие замахали руками. Фёдорыч дёрнул за рычаг и нажал на газ, сказал:

– Поехали-ка отседова подобру-поздорову. Секретный объект, мабыць.

***

Деревня разительно отличалась от обширного, цветущего жизнью Задорья. Маленькая, посреди глухого леса, с пришибленными к земле перекошенными избами. Не деревня даже, а вёска.

Располагалась она в низине, куда спускались, скользя шинами по закисшей стежке. В конце концов Фёдорыч остановился, устало махнул рукой:

– Туда вам! За поворотом деревня, по правому галсу… Не поеду дальше. А то потом хрен вылезу.

– Обратно-то приедешь? – спросил Демьян, пожимая руку старому матросу.

– А то! Тока через три дня буду, ты уж тут бабок ублажай, шоб поболя заплатили. О-о-о, нахмурился опять! Да не зыркай ты так, а то ишшо проклянешь ненароком!

Водила хохотнул, удобнее устраивая протез на педали газа и примеряясь, как бы сдать обратно по дороге. Демьян ухмыльнулся, показал кукиш.

– Ехай ужо. Попутного ветра, товарищ мичман!

– Бывай, товарищ партизан.

Взяв ещё по яблоку от Фёдорыча, направились в сторону Сычевичей. Грязищи было и впрямь море разливанное, аж сапоги засасывает. «Оползень, что ли?» – подумал Максимка. Будто с горы вода стекает.

– Ты это, слышь, хлопче, в разговор не лезь, – сказал знаток, жуя яблоко. – С бабками я балакать буду.

– А я шо, дядько, я ж всегда…

– Знаю я твоё всегда, то немца заболтаешь, то черту зубы подаришь. Помалкивай лучше.

Вот и вёска, Малые Сычевичи. Выпрыгнули из-за поворота и сразу вызвали чувство уныния – до того хаты было видно сверху, с пригорка, а вблизи они оказались ещё более невзрачными, похожими на землянки. В основном срубы из прогнивших брёвен, заросших мхом, да посередке заброшенная церковка без креста. Разделяли Сычевичи две улицы, наполненные чёрной слякотью – не проберёшься, ноги не измарав. Над деревней тянулась линия электропередач, рядом со столбом сидел и лаял на искрящийся провод одинокий трёхлапый пёс, грязнющий, как поросёнок.

Демьян остановился, оглядел избы – с заваленными набок заборами, трухлявыми брёвнами и раскрошившимися трубами они придавали селению вид заброшенного. Знаток сплюнул, поёжился – в низине было непривычно прохладно для лета.

– Чот, кажись, мичман нас не по тому адресу привёз…

– Э-эй, есть кто?! – звонко крикнул Максимка, приложив ладони ко рту.

Хлопнула дверь. Из одной хаты вышел пожилой мужик в душегрейке и кубанке, с кустистыми бровями и растрёпанной бородой. Он сразу полез за папиросами, пробормотал под нос:

– Вот дуры старые…

– Уважаемый! – окликнул его Демьян. – А где все-то?

Мужик окинул их взглядом исподлобья, прикуривая папиросу от спички.

– А вы ишшо кто такие?

– Демьян Рыгорыч, с Задорья приехали.

– Аа, колдун! Тебя не хватало… Там клиентура твоя вся там сидит, ждет-не дождется, – мужик показал пальцем за спину.

– Спасибо, – вежливо сказал Максимка, хотя мужик ему совсем не понравился.

– Ваше спасибо на хлеб не намажешь. Чё приехали-то? Бабкам головы морочить своим мракобесием, да?

– Нас позвали – мы и приехали. Стало быть, надо кому-то, – меланхолично и спокойно отозвался Демьян, внимательно разглядывая неприветливого мужика. – А коли кому надо – то и проблема наблюдается, так?

– Вумный шибко? Ну иди, общайся, – хмыкнул абориген и, не протянув руки, ушёл налево по улице. За ним увязался пёс-калека, заскакал вокруг, разбрызгивая грязь.

Демьян шагнул в избу, пригнулся, чтоб не удариться лбом о низкую притолоку. Вошедший следом Максимка услышал дребезжащие голоса:

– Серафимовна жива бы была – мигом бы ему уши пооткручивала, сынку такому… Ишь какой!

– Это ж надо! Да я тут всю жизнь, у меня здесь и родители, и бабка с дедом, и внучок — Царствие ему Небесное; лихоманка взяла…

– Дзень добры, хозяюшки! – громко поздоровался Демьян, прерывая беседу; приложил к виску ладонь шутливо. – Демьян Рыгорыч из Задорья по вашему приказу прибыл!

Несколько взглядов сразу вперились в них; Максимка даже отступил за спину знатока: старухи и сами походили на ведьм. Землистая кожа, какие-то тряпки-тулупы-телогрейки — и это посередь лета, запавшие губы, выцветшие глаза.

– Ох, Демьян Рыгорыч, приехау-таки, мы ужо и не чаяли!

Тяжело, с явным усилием они поднимались со скамей, кланялись, чуть ли не скрипя хребтами. Максимка от неожиданности вздрогнул — с печи свесилась маленькая сухонькая ручка с желтыми ногтями; тоже будто поприветствовала знатка.

– Зъявиуся-не запылиуся.

– Гляди, как вымахау-то! А я тебя, Дёма, от таким помню, – старуха показала, каким; Демьян смутился — таким он, пожалуй, даже сам себя не помнил. – А я баба Марфа, Бондаренко, памятаешь меня поди, нет?

– А хто гэта у нас тут таки? Помошник подрастает? — пахнущие старостью и лекарствами руки потянулись к Максимке, тот вжался в стену избы. – Добре-добре! Иди, маленький, я табе тут прянику назапасла…

Старухи заохали, неповоротливо засуетились, наполнили небольшое пространство избы гостеприимной суматохой, так, что и не сосчитать, сколько их; Максимка, смущенный, торчал под защитой широкой спины Демьяна, но и тот, кажется, был не в своей тарелке и что-то вежливо бурчал в ответ на вопросы и предложенные угощения.

– А я вам зараз чайку заварю, на малиновом листе — сама собирала.

– У нас тут вот, блинцы — с творогом, да с грибами. Чего ж вы стоите — частуйтеся!

– Так, тихо-тихо, дамы! Давайте-ка поначалу дела обговорим. Ну-тка сказывайте, шо у вас тут за напасть?

– Ой, така напасть, така напасть, шо хоть узелок на плечо — и куды глаза глядят! – вновь заохали старухи, замахали руками, и затараторили наперебой:

– Трахтор сам по себе ездит — прям по огородам! Я было вышла по шеям надавать, а там у кабине — никого! Я домой, перекрестилась, а его и след простыл — токмо колея тянется…

– А черти! Черти-то! В окна стукают, рожи корчут, а давеча у Ильинишны курей потаскали!

– Курей? – удивлённо приподнял Демьян кустистую бровь.

– Курей-курей! Сами они в церкве старой обитають, бывает — всю ночь барагозят, огни жгуть да матерятся. Всю ночь не уснуть — страх-то якой!

– А полудница по полям шастает! Высоченная что каланча, выша-а-агивает, колосья аж жгет, прямо-таки жгет! Страшна шо смерть, а на голове куколь!

– С дамбы это они взбеленились, истинно вам говорю, с ней всё началося! – трясла бульдожьими брылями одна особенно бодрая старушка — тут она и с одеяльцем, тут и с чаем, тут и с блинами, за троих поспевает. – Они её как построили, я как чуяла — беда буде. Они – «елестричество, елестричество», тьфу! Да он даром нам не нужон — елестричество ваше!

– Главно дело, – вмешалась другая. – Ну построили и построили, чаго её телепать-то? Ан нет, нонче сызнова шо-то роют, копают, возют, вот бесы-то и проснулись.

– Да-да, чистая правда! Дамба ихняя – гэто мельница дьяволова! Как есть, бесовщина! Кресты-то посымали, да чертей напустили! Оне внутре сидят и турбину енту крутят, а по ночам тут куражатся…

От галдежа деревенских старух у Демьяна заломило в висках: какие-то тракторы, какие-то черти, полудница да еще дамба сверх всего. Мозг старательно пытался уцепиться хоть за какую-то ниточку информации.

– А всё Никодимка — бестолочь, это он дозволил; ему нашу землю вверили, а он её дьяволам красным распродал…

– Погодите, дамы, – вмешался знаток, услышав хоть что-то похожее на зацепку, – а Никодимка, это не тот дядька с папиросками? Который вышел тока, перед нами.

– Он, милай, он, больше некому, – хором заблеяли старухи. – Председатель он местновый, да только председать ему уж не перед кем будет — все разъехались, как нечисть взбеленилась, одни мы остались. Но гэта наша земля — на ней и стоять будем. Немец не прогнал, а уж дьяволово отродье и подавно не прогонит…

– Зна-а-аток, зна-а-аток, – вдруг позвал слабый голос с печки, – подойди ближе, знаток.

Старушки почтенно расступились, пропуская Демьяна к печи; следом за ним шмыгнул и Максимка. Сухонькая ручка — та самая, что привиделась Максимке — откинула одеяло, и на свет появилось высохшее старушачье лицо. Седые пряди едва скрывали лысое темя, зато верхняя губа щедро поросла серым волосом; маленькие темные глаза глядели пристально, даже хищно. Рот открылся — ни единого целого зуба — и вместо слов наружу посыпался сухой кашель. Тут же подлетела бабка, подала кружку воды; существо на печке принялось жадно хлебать. Сзади зажурчал услужливый шепоток:

– Дорофеевна енто, хозяйка, значыцца. Мы у ней собираемся — её как удар хватил, она с тех пор и не ходит…

– Цыц, сороки! – сипло скомандовала Дорофеевна. – А ты лучшей мине послухай, знаток. Смерть пришла в Сычевичи, как есть — смерть. Никодимка-бестолочь зъехать агитирует, но мы не уедем. Тут наш дом, тут нам и помирать; чай, мне недолго ждать осталось. Знак мне был! Видала я смерть, знаток: кобылица бледная, страшенная. Я ночью слышу — нибыть копыта, шо ль, думаю, кого на ночь глядя принесло, выхожу, а там она — стоит, на мине даглядает. Белая, как мел, тольки глаза чорны и светится уся, светится как пламя, токмо холодная. Она на мине своими буркалами так — зырк, будто запомнила — воды похлебала из корыта и прочь пошла. Тут-то мине и разбило… Добры, вон, Марфа наутро нашла, а то так бы и околела. То смерть мине отметила, знаток, зразумел? Недолго мне осталось, так что проси, чего хошь: хошь — дом тебе отпишу, хошь — всё, шо в доме. Скотину всю забирай, всё одно ухаживать некому. Тольки дай моим старухам век свой на родной земле дожить. Хотели к Сухощавому с просьбой пойти, но он, грят, зубы порастерял; а табе, хлопчик, мы с детства знаем, к табе доверия больше! Сдюжишь, а, Демьян Рыгорыч?

– Зробим, хозяюшка. Но вы тоже раней часа на тот свет не збирайтесь, добро? А, да, вот… – Демьян пошарил в бесчисленных карманах своей куртки, вытащил какой-то кулёк. – Вот настой утром пейте натощак, кипятком заваривайте. А про награду потом уж обговорим.

– Добре, добре, сына… – закивала старуха, пряча травяной настой под подушку.

– А мы потопаем, да, хлопчик? Хата-то есть свободная, переночевать?

– Да вся вёска пустая! – всплеснула руками та бодрая бабуля, что всё совала им блины. – Где хотите селитесь! Мы вам вопратку свежую принесём, лазню затопим!

– От баньки не откажемся, – не стал прибедняться знаток, – а перекусить можете и туда принесть.

Тут Дорофеевна свесилась с печи, вцепилась в плечо Демьяна неожиданно хваткими пальцами и посмотрела ему в глаза.

– Ты тольки мине не подведи, Дёма.

– Не подведу, – спокойно ответил он, выдержав взгляд старухи. – Всех чертей зраз изведу, каковые найдутся!

***

Выйдя на гантак, Демьян спросил у бодренькой старушки, которая взялась их сопровождать:

– Вас как звать-величать, сударыня?

– Ой, да кака я сударыня, – засмущалась покрасневшая бабуля. – Баба Клава я, Лексевна.

– Баб Клав, нам бы бражки надобно.

Та аж перекрестилась, да и сам Максимка с удивлением уставился на знатка. Никак издевается?

– Бражки? Нешто для храбрости?

– Баб Клав, обижаешь! Для дела требуется.

– О Хоспади… А скока её надо-то, бражки той?

– Бутылку, – сказал знаток и, подумав, добавил: – И махорки.

– Ох, где ж ее взять-то … Не гонит уж никто. Разве что у Ильинишны запас... Принесу я!

– А церкву покажете?

– Так вон она, тама. Только заколочена она уж лет этак...

– Ну, чертям, я так понимаю, оно побоку. Проверим.

Баба Клава показала хату для ночевки, сама ушла за брагой и махоркой.

– Ну шо, хлопчик, прогуляемся до церквы, на чертей глянем? – подмигнул Максимке знаток.

– Дядько Демьян, а на кой бражка-то?

– Проверю кой-чаго.

Церковь стояла на слякотном пятачке посередь Сычевичей; со скрипом вращался ржавый петушок-флюгер, приделанный каким-то шутником на притворе; выбитые окна храма зияли темнотой. На деревянной крыше кучковались стайкой вороны, хрипло перекрикивались в сгущающихся сумерках. Демьян обошел строение по кругу — против часовой стрелки.

– Шо там, дядько?

– Да ничаго. Странно всё как-то… Какой чёрт куру воровать станет? Ну он её задавит, спортит, заставит яйца тухлые нести, но шобы красть? Ни разу такого беса не видал…

В глаза бросились несколько смазанных следов, ведущих к выбитому окну. Демьян взглянул на толстый амбарный замок в двери, почесал голову.

– Максимка, заберёшься, не?

– Делов-то! – ухмыльнулся тот, и в две секунды ловко, как обезьянка, забрался через окно внутрь церкви. Додумался даже предварительно на раму набросить лежащую рядом ветошь, чтоб не порезаться об осколки – знаток в который раз его мысленно похвалил.

– Ну? Что видать? – крикнул Демьян.

– Да темно тут… Ну вот шо бачу – окурки валяются, бутылки, банки консервные вскрытые… Куски шерсти всякой…

– Шерсти? – беспокойно переспросил Знаток.

– Ага, собачья али волчья, не ведаю…

– Слышь, хлопчик, а принюхайся – серой пахнет, не?

– Да чем тут только не пахне… – откликнулся удаляющийся голос ученика– тот, видать, пошёл вглубь помещения.

– Максимка, ты далёче не уходи! Шерсть ту понюхай – вонючая она шибко?

Вдруг Максимка тонко вскрикнул, и Демьян, сам не поняв как, оказался уже внутри заброшенной церкви; даже рук не порезал.

Проморгался, привыкая к темноте. Усыпанный мусором пол, алтарь завален набок, на стенах надписи похабные. Аналой весь разломан, ступени амвона усыпаны пустыми бутылками. Бесы куражились?..

– Максимка, ты хде есть?

– Дядько, я видал чегой-то, – пискнул Максимка. Демьян повернулся на голос, увидел испуганные глаза, глядящие сквозь него. – Дядько, сзади!

Из тёмного угла кто-то ухнул по-совиному, и метнулась волосатая рослая тень. Ни зги не видать было в заброшенной церкви — и всё же бросились в глаза обломанные рога, грязный свиной пятак и торчащие наружу зубья – наворованные у колдунов. Тень дернулась влево-вправо, но на пути стоял Демьян. Тогда нечто с силой врезалось в Демьяна, сбило с ног, опрокинуло на мусор и бутылочные осколки, огрело знатка по почкам с такой силой, что тот со стоном растянулся на полу. Одним прыжком тень выскочила в окошко, так же странно ухнув напоследок, будто издеваясь.

Опираясь на трость и растирая спину, Демьян поднялся на ноги. К нему подбежал Максимка – слава богу, цел!

– Дядько, ты как? Сильно больно дал? Я его как бачив, так спужался…

– Да хватит болтать, гляди, куда он убёг!

Но за окном было уже никого не видать. От церкви тянулись следы копыт, перевёрнутых в обратную сторону. А где-то вдалеке, уже на окраине опустевшей деревни, знаток разглядел и самого беглеца перед тем, как тот нырнул в лес. Буро-волосатый, здоровый, что твой медведь, и со свиным рылом – он на секунду обернулся, и Демьяну показалось, что он пересёкся взглядом с нечистым.

– Это чёрт был, дядько?..

– А бес его и знает... Черти курей не воруют. Разве что потомство ведьмино выкармливают… Да и не ганяюца от тебя, как со спины по хребту стукнут, – он ещё раз с гримасой помассировал бок. – Пойдём-ка мы лучше в баньке попаримся, хлопче. Подумать надысь.

***

В баню Демьян долго стучался да напрашивался, но банник даже не пошумел для порядку — как вымершее все. Максимка предлагал уже так войти, но знаток строго предостерег:

– Тебе если шкура дорога — ни на погост, ни в баньку не напросившись лезть не смей. То не людская территория, а их — навья. Мы тут гости, они — хозяева. А уж банька и подавно.

Так и стояли, пока не пришла Лексевна и не зашла в баню первой — на хозяйских правах, зажгла электрический свет — видать, дешевый, из-за ГЭС, раз даже в лазню провели. Тогда уж и Демьян с Максимкой посмели переступить порог. После в парилке знаток неодобрительно гудел:

– Понавешали своих лампочек, аж нечисть поразбегалась. Нешто печи недоставало? Чего тут глядеть-то?

Попарившись, помывшись и переодевшись в чистое (Лексевна принесла одежду своих померших на войне мужиков), сели ужинать.

Ели жареную на сале картошку и косились зачем-то в окно: там над мрачными Сычевичами плыли тёмные облака, лаял пёс на обступившую деревню чащобу леса, да возвышался силуэт церквы, видный из каждой точки маленькой вёски. Стемнело рано, опустился на землю холодный мрак, и даже в хате было не по-летнему прохладно. Суседка на приветствие не среагировал и вообще себя казать не спешил. А, может, бросил он хату вовсе — с шишигами связался да на болота сбег.

Демьян без остановки натирал ушибленную бочину – у него после встречи с Хиршбеком ещё плечо толком не зажило, а теперь новые побои.

На столе стояла бутыль белесой бражки, рядом — махорка, в газетку завернутая.

– Так зачем бражка-то? – спросил с набитым ртом Максимка.

– Прожуй сперва, а то в рот бесы залетят. И слова учи – ты как заговаривать-то будешь?

Максимка кивнул. Он уже знал, что слова бывают разные. В устах знатка, произнесенные в верном порядке, слова приобретают особую силу. Он тщательно прожевал, запил сладким чаем и спросил:

– Дядько Демьян, а какое слово самое дужное?

– Аминь. Как сказано — так буде, – в своей манере лаконично ответил знаток и поглядел на старенькие наручные часы «Победа». – Так, отрок, ты поел, ты сыт? Пора нам до лесу прогуляться.

«Как всегда – ночью» — недовольно подумал Максимка и начал собираться.

Дорога вся раскисла, что твой жур – грязь так засасывала сапоги, что, казалось, ступи не туда — и ухнешь по уши. Зато по следам черта идти оказалось довольно легко. Демьян захватил с дому свечку на блюдце и нёс её перед собой, освещая дорогу; Максимка тащил банку. Когда достигли опушки, знаток сказал:

– Ставь сюды, на пень прямо, – сам положил газетку с махоркой, раскрыл — чтоб запах пошел. – А сами пошли заховаемся где-нить, поглядим, шо тут за дрянь такая.

– И всё, больше ничего делать не надо?

– Да не, не надо. Это ж чёрт, на бражку приманится как миленький. Ща засекай вот, – Демьян сунул под нос Максимке часы, тот с трудом разглядел стрелки – полпервого ночи. – Коли чёрт тут блазнит, минут через пяток прибежит бражку лакать — они до всякой сивухи охочи. А мы его клюкой по мордам!

Сели в засаде – за близлежащим штабелем полусгнивших от сырости дров. Время шло, Максимка до рези в глазах вглядывался в лесную чащу. Демьян спокойно курил махорку, по-солдатски сложив ладонь лодочкой — чтоб угольком не светить. Выполз месяц из-за туч, дав немного света. Но чёрт всё не появлялся.

– Неладное чегой-то здесь творится, ой неладно, – пробормотал Демьян.

– А чаго так, дядько?

– А того. Коли черт на бражку не прискакал, так тут вон вилка якая выходит: либо черт чойто такое творит, что не до крови ему, то ли — еще хуже, что не черт это вовсе.

– Кто ж тогда?

– Думаешь, мало их, тварей Пекельных? Тут хоть Сухощавого спрашивай, хотя и тот, поди, не всех знает, а токмо самых верхних.

– А ниже там кто?

– Много будешь знать… – Демьян замахнулся для подзатыльника. – Ну-ка лучше приглядись, чуешь чего?

Максимка прислушался к себе. Он уже научился распознавать некоторые знаки в окружающем мире – то ли знаток сумел чему научить, то ли сам он окреп в своём умении. Там, в поле и в лесу с немцем, он и впрямь чуял нечто, чего не объяснить словами; и когда у Сухощавого ждали курьера из Пекла, тоже ёкало так странно в глубине души. И зубы ныли. Здесь же он не ощущал ничего.

Ученик пожал плечами.

– Неа.

– И я ничего не чую. Пустота какая-то, – знаток зевнул. – Ладно, хлопче, почапали спать — утро вечера мудренее.

***

Продолжение следует...

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров