Солнце только-только поднялось над крышами Мисион-Вьехо, когда Хосе Альварес проснулся от запаха жареных лепёшек и свежего кофе. Дом был ещё тёмен, но на кухне уже светились огоньки — Мария, как всегда, встала раньше.
— Ты ведь любишь его горячим, правда, Хосе? — сказала она, ставя чашку на стол.
— Как и тебя, моя дорогая, — пробормотал он и поцеловал жену в висок.
На кухне хлопотали дочки. Анна — серьёзная, старательная — вымешивала тесто для омлета. Луиза, младшая, сидела на полу и рисовала на бумаге угольком.
— Сегодня в школе спектакль! — воскликнула Анна. — Я играю королеву! И у меня будет настоящая корона — из фольги!
— А я! — не отставала Луиза, — у нас кукольный театр. Я буду принцессу делать из носка!
— Ну, если у меня две королевы и одна принцесса, мне, видимо, придётся стать королём?
— Уже поздно, — поддела его Мария. — Ты у нас просто охранник.
Она улыбнулась и добавила, присаживаясь за стол: — А ещё… у меня для тебя сюрприз.
— Сюрприз? Надеюсь, не ещё одна корона?
— Нет. Сегодня я снова была у Долорес. Она говорит, что у нас будет сын. Я чувствую — на этот раз точно.
Хосе замолчал, глядя в чашку. Потом улыбнулся:
— Тогда, может, будет Хосе четвёртый. Прадед, дед, я — и он.
— Ты поверил в гадание? — Мария прищурилась.
— Нет, — сказал он и ухмыльнулся. — Я поверил тебе.
Разговор прервал стук в дверь. На пороге стоял Рикардо, брат.
— Утренняя драма, — вздохнул Хосе. — Проходи.
Рикардо выглядел помятым.
— Анита опять ушла к матери. Говорит — я слишком упрямый. А я просто хотел, чтобы она готовила рис как раньше…
— Слушай, — сказал Хосе, отламывая кусок лепёшки, — ты женат второй год, а ведёшь себя как первый день. Поговори. Или, если совсем не можешь, приготовь сам этот чёртов рис.
Мария усмехнулась:
— А вот за это я тебя и люблю.
После завтрака Хосе поцеловал всех и ушёл на службу. Он работал охранником в местном отделении почтово-банковской службы — тяжёлое здание с толстыми глинобитными стенами, железными решётками на окнах и массивной дверью сейфа, за которой лежали мешки с золотыми монетами.
День шёл спокойно. Пара посетителей пришли за денежными переводами, один — просто узнать новости.
После полудня его подозвал начальник, дон Мартинес, мужчина с вечно уставшим лицом и пером за ухом.
— Хосе, сегодня нужна будет твоя помощь. Надо отвезти казённые средства в Санта-Фе. Дерижанс выезжает через час. Будешь сопровождать. Как обычно.
— Конечно, сеньор. Всё по плану?
— Всё как всегда. И, надеюсь, так же спокойно.
Дерижанс уже стоял на дворе. Возница — старик Диего — знакомо кивнул:
— Снова в Санта-Фе, амиго. Дорога — как вчера. Или как позавчера.
— Значит, всё будет как надо, — ответил Хосе и забрался внутрь.
День был жаркий. Колёса громко скрипели по сухой дороге. За окнами мелькали пыльные холмы, как выжженные кости. Хосе привычно смотрел в проём между дверцами. Рука его лежала на револьвере. Не от страха — от выучки.
— Смотри, — сказал Диего. — Всадник.
На горизонте, прямо по курсу, двигалась чёрная фигура. Один человек, в чёрном, верхом. Вряд ли путник — слишком быстро мчится.
— Или беда, — буркнул Диего.
Фигура приблизилась стремительно. Когда она остановилась посреди дороги, пыль ещё клубилась за спиной коня.
Чёрная маска. Плащ. К седлу — кнут и шпага.
— Остановитесь! — крикнул всадник. Голос — ровный, даже вежливый. — Груз вы отдаёте мне.
— Убирайся, — сказал Хосе и поднялся с места. — У нас казённое имущество. Я при исполнении.
— Я тоже, — спокойно ответил всадник и обнажил шпагу.
Всё случилось быстро. Хосе выстрелил — промах. Второй выстрел — клинок сбил его руку. Третьего шанса не было.
Он упал, сражённый в грудь. Дыхание сбилось, голова ударилась о колесо. Горло жгло, глаза застилал песок.
— За что? — прохрипел он.
— За правду. Это золото пойдёт не вам, а тем, кого вы забыли.
Пыль осела. Диего сидел, сцепив пальцы, будто молился. Дерижанс стоял раскрытым, золота уже не было. Хосе — у колеса, сползший набок, лицо в тени.
Он ещё дышал. Редко. Мария… сюрприз… Он пытался вспомнить — или просто удержать в себе что-то живое.
Мир колыхался. Становился белым.
Он глянул вниз — и увидел: на груди, среди складок и крови, та самая линия. Не ровная, не прямая. Почти как шрам.
