Nem0Nik

Представьте галечный пляж. Посмотрите внимательно на камни под ногами. Вряд ли какой-нибудь камушек привлекает ваш взгляд, притягивает по-особому внимание. Если вы, конечно, не романтичный поэт или философ, сравнивающий людей с камнями на пляже.

Таким ребёнком был Джонни Смит.

Из детства он запомнил, как на одиннадцатилетие ему подарили набор юного фокусника. Творить чудеса так и не научился, честно говоря. Возможно, виной тому послужили слова Майка Маккарти: «Ой, да все это могут с таким набором! Попробуй без него. У обычного человека ничего не выйдет!»

Джонни попробовал, и ничего не получилось. Майки, выходит, был прав, подумал мальчик. В итоге, он разуверился в чудесах, если можно сказать такое про одиннадцатилетнего ребёнка.

Из юности мистер Смит запомнил мотоцикл – старый подержанный Харлей, который едва был на ходу, однако всё же давал понять, что ещё что-то может. Мотоцикл, правда, принадлежал Билли, однокласснику Смита. Прокатился тот всего лишь раз, но запомнил это на всю оставшуюся жизнь. Ветер в ушах, подрагивающий мотор и жутко стучащее сердце. Оно едва не выпрыгнуло из груди. Позднее ему даже несколько раз снилась та поездка.

Свою первую девушку Салли он, наоборот, не вспоминал. Они встречались всего два месяца до выпускного бала. Первый сексуальный опыт юному Джону не понравился. Можно сказать, не оправдал ожиданий. Для Салли такой опыт оказался не новым, и единственным её комментарием было:

«Нормально»

Это стало его девизом по жизни.

Естественно, у мистера Смита, как и у всех, первая любовь случилась в том же возрасте. Нет, не Салли. Особу, которая оставила след в его сердце, звали Фелиция. Будучи красивейшей девочкой школы, она имела ещё одно несравненное преимущество перед всеми остальными – скромность.

У прекрасной Фелиции был хороший вкус в одежде. Она носила безупречную прическу, но макияж не признавала. Он был не нужен. И на протяжении старшей школы Джон Смит так и не заговорил с ней. Стоит отметить, что у этого были две причины.

Во-первых, Смит всегда был застенчив. Вторая причина – фраза того же одноклассника Билли: «Посмотри, какая она классная! Нам такой никогда не добиться»

Впрочем, сам Билли не вспомнил ничего подобного, когда отправился на выпускной с Фелицией под ручку. Джон нахмурился, но промолчал.

Такова вкратце была юность.

Про университет можно сказать ещё меньше. Два слова: футбол и экзамены.

В футболе он не был среди первых, но всё-таки более заметен, чем в жизни. Крайний полузащитник. Казалось бы, важный игрок. Экзамены, в свою очередь, запомнились из-за ужасного волнения. Так страшно ему было только раз в жизни, только тогда.

Сейчас, за пару часов до смерти, он не боялся.

В университете Смит обошёлся без влюбленности, памятуя о прошлом опыте. Несколько студенческих вечеринок, пара милых девушек. И всегда единственный комментарий у себя в голове: «Нормально».

Вся жизнь шла нормально. Нравилось ли ему? Спросите самого Джона Смита, и он ответит: «Да. Скорее всего».

Взрослая жизнь, то есть тот период после двадцати пяти, когда приходится волей-неволей выпорхнуть из родительского гнёздышка, был ещё более не приметлив. Как для самого Джона, так и для окружающих. К слову, отношения с отцом у него складывались дружеские.

На протяжении всего школьного периода каждое утро повторялись лишь несколько фраз:

«Как спалось?»

«Хорошо»

«Готов к школе?»

«Да» или «Конечно»

«Не забудь перекусить»

«Ладно»

А также несколько словосочетаний во время учёбы в университете:

«Как дела там?»

«Нормально, пап»

«Успеваешь с учебой?»

«Да, конечно, пап»

Затем обычно наступало недолгое молчание.

«Девушка есть?»

«Па-ап…»

«Ладно. Подрабатываешь? Денег хватает?»

«Да, жить можно»

«Хорошо»

Нормальные отношения отца и сына. Все довольны. Думается, сам Джон никогда не испытывал неловкости в таких взаимоотношениях. Отец тоже.

Затем мистер Смит устроился работать в небольшую финансовую компанию на должность мелкого клерка. Со временем компания росла (без размаха, но стабильно), а Смит получал редкие повышения.

Как время от времени говорил его сосед по офису: «Некоторым просто не дано, да и не стоит, лезть выше своей головы». И назидательно поднимал палец вверх.

Стоит упомянуть, что так коллега говорил, пока оставался на одной с Джоном должности. Через два года он кого-то очень удачно поцеловал в мягкое место и занял кресло вице-президента их финансовой пирамиды.

С другой стороны, мистер Смит работал неплохо и получал достаточно. Хватало на автомобиль и его обслуживание, на небольшую квартирку и кота Рамзи. Кстати, хороший кот, с ним можно было поболтать. Он выслушает, иногда мяукнет и уйдет по своим делам.

Вскоре Джон женился. Адрианна была приятной девушкой, в которой удачно сочетались внешность и ум. В меру, конечно. Когда они решили пожениться, то уже больше были друзьями, нежели влюблёнными. Так бывает, да. Говорят, подобный брак даже крепче обычного. Молодожёны вместе прикупили небольшой домик, завели семью и родили дочь Шерил. Он искренне любил ребёнка – когда впервые взял её на руки, расплакался.

Теперь уже росла девочка, а не мистер Смит. Он наблюдал её первые шаги и молочные зубки. Каждые две недели семья Смитов навещала его отца, который по-прежнему жил в пригороде Дёртфилда. Старик души не чаял в маленькой Шэрил, сюсюкал с ней и играл.

Джон списывал всё на стариковскую чувствительность и блажь, которые приходят с возрастом.

Смит-старший умер, когда внучке было тринадцать.

Возможно, что-то и меняется с течением лет в окружающем мире. Джон Смит не менялся. Конечно, появлялись морщины и ярче проступали вены на руках, но внутри всё оставалось по-прежнему.

Нормально.

Так появились внуки. Мальчики: старший Джимми и младший Кенни.

Естественно, у Смита, как и у всех, были привычки. Со временем они только укоренились. Например, утренний капучино. Он любил варить его под песни Фрэнка Синатры. Так, изо дня в день, год за годом Джон готовил напиток, а Синатра пел о любви или прошедшей молодости. Вместе. Долгие десятилетия.

И пришла старость.

…Вот он, лежит в палате…

Джон видел белый потолок каждое утро. Выучил расположение всех точек на нём. Окно справа. Третий этаж, мало что видно. Больничная атрибутика не достойна упоминания. Дверь слева. Закрыв глаза, мог идеально, до мельчайших деталей, представить себе помещение.

Никого рядом. День. Ночь. День. Ночь.

Чётко понимал, что эта ночь последняя. И всё казалось совершенно нормальным. Семьдесят шесть – ему хватило. Да и случайно услышанная фраза медсестры, закрывающей за собой дверь, убедила и успокоила:

«За семьдесят, старик нормально пожил…»

Джон Смит не волновался. Как бы вы ни страшились прыжка со скалы, падая вниз, бояться уже нечего. Однако, будь у него возможность загадать последнее желание, к своему собственному удивлению, он пожелал бы ровно четыре вещи.

Плащ фокусника, чтобы ещё раз попробовать совершить пару трюков.

Мотоцикл, чтобы на полной скорости вновь ощутить своё сердцебиение.

Один-единственный взгляд на Фелицию, лишь посмотреть, какая она была в тридцать.

Билет на Кубу вместо собеседования в Лос-Анджелесе на должность клерка.

Однако, что он делал бы со всем этим богатством, мистер Смит не успел даже подумать. Аппарат искусственного жизнеобеспечения пискнул в последний раз. Сердце Джона дёрнулось вместо удара. Дыхание оборвалось. В груди вспухла боль.

***

– Джон, Джон, Джон, – протянул мужчина напротив.

Смит по-прежнему лежал в больничной постели. Влажные простыни. Та же палата. Те же запахи: лекарства, затхлость, стариковский пот.

– Так просто уйдешь? Покинешь бренный мир?

Мужчина был одет в синие мятые джинсы, футболку с надписью «R(A/I)P GOD», а через локоть перекинул серый пиджак. На голове незнакомца была кепка, на вороте футболки на дужке висели солнцезащитные очки.

– А?.. Что?.. – прохрипел Смит в ответ.

– Нет, Джон. Так нельзя. Всегда есть смысл. Нельзя уходить во мрак без груза воспоминаний на душе. – Казалось, в улыбке незнакомца проскользнула укоризна.

Умирающий кое-как справился с дыханием:

– Нормально. Так ведь проще.

– Кому? Ты не заслужил смерти, потому что не жил толком. Ты просто уйдешь, а подобного я не могу допустить.

– Нет…

– Не бойся, ты всё будешь помнить. Тебе придется жить.

Незнакомец выпрямился.

– Ну, не знаю, возьми новое имя, сбережения из банка. Живи, Джон!

Вспышка.

***

…голова гудела, в ушах стоял звон, словно рядом взорвалась граната. Не получалось приоткрыть веки, потому что свет резал глаза.

Смит понял, что сидит на чём-то твёрдом. Он сжал виски́, надеясь удержать черепную коробку, диссонирующую с содержимым. Тошнило.

Сколько Джон так просидел, не понимал совершенно. Очень медленно сквозь звон продирались крики автомобильных гудков и скрип шин. А затем ещё какой-то шум, и ещё звуки. Запахи городского смога пополам с горячим асфальтом неожиданно резко ударили в нос. Мутило.

Посидел ещё, глубоко дыша и вдавливая обратно желание опорожнить желудок. А ведь он давно уже не мог нормально ощущать запахи! Затем почувствовал влагу на губах. Смахнул ладонью, но глаз не открывал.

Со временем нечто смутное начало проглядывать сквозь сощуренные веки. Это оказался неопрятно одетый бездомный, склонившийся над Смитом и тревожно глядящий на него.

– Приятель, ты как?

Естественно, хриплый голос, перегар, грязь под ногтями, которую Джон успел пристально разглядеть – и тут же отшатнулся. И ударился спиной и затылком. Осмотрелся. Автобусная остановка, какую вы можете совершенно не заметить, даже стоя в ожидании транспорта. Плексигласовая толстая задняя стенка с пёстрой рекламой, скамейка и навес.

Зрение сфокусировалось, шумы отошли на второй план. Наконец, Смит осмысленно посмотрел по сторонам.

– Эй. Друг?

Смит встряхнул головой:

– Да-а. Нормально.

Неприятная ладонь легла на его плечо.

– Ну, может, пару монет подкинешь тогда?

Впервые в жизни ошеломлённый Джон не ответил вежливо на просьбу, а резко встал, отчего бездомный сделал шаг назад.

– Э?

Смит пошёл, куда глаза глядели. В его голове не укладывалось, что же произошло. Вот умирал на больничной койке, явился незнакомец в кепке, а в следующее мгновение он оказался на улице.

Джон развернулся и крикнул:

– Эй! А какой это город?

Бездомный будто каждый день слышал странные вопросы:

– Дёртфилд. Грязное дно грёбаного мира.

Смит кивнул и пошёл дальше. Поначалу он просто переставлял ноги, не задумываясь, автоматически. Его голова никак не приходила в норму: то наполнялась мыслями о случившейся странности, то совершенно пустела.

Через несколько кварталов Джон начал смотреть по сторонам, выискивая знаки и вывески, заглядывая мимоходом в витрины, оборачиваясь на гудки авто на дороге. И ничего не мог понять.

Первое, на что пристально обратил внимание – на своё отношение к окружающему. Он узнавал улицы, которые видел сотни и тысячи раз за долгую жизнь.

Вон магазин, открывшийся в 95-м! Вывеску над входом меняли больше десяти раз. Самый первый вариант – строгая, четкая, кованые буквы на лакированном дереве. Очень она ему нравилась. А новая, которую повесили полгода назад, горела ярким неоном, видно было издалека. Увидев её впервые, пожилой Смит долго плевался. Безвкусица.

Самое странное, что это тогда была безвкусица. Пусть цвет неона ему по-прежнему не очень импонировал, но теперь он отметил, что вывеску заметно издалека, а форма букв радовала глаз плавностью и шрифтом. И это был только один пример из множества, замеченных им по дороге…куда?

Смит остановился, огляделся, чтобы понять, где оказался. Новый район города, кругом высотки бизнес-центров, дорогущие бутики, красивейшие декорации из стриженых деревцев и индивидуальных украшений каждого отдельного входа. Однако всё вместе это смотрелось крайне притягательно. Здесь хотелось жить. Да, вон, неподалёку, новые многоквартирные здания с роскошными апартаментами и пентхаусами!

К своему ужасу, он осознал, что город вновь нравится ему, как не нравился уже многие годы!

Что-то глубоко внутри безвозвратно изменилось, будто стряхнули пыль, сбили старую краску, стёрли ороговевший слой кожи.

А ещё он дышал полной грудью! Не было больше тяжёлой давящей боли при каждом вздохе, хрипов и бульканий. Запахи, смешанные в кислороде, и сам кислород – сладкий, терпкий, наполненный смогом и цветами, духами прохожих и ароматами выпечки – наполнял весь организм.

Смит захохотал от души. Ему было плевать, что скажут люди вокруг.

Он взглянул на свои руки и не узнал их. Упругая эластичная кожа казалась неродной, будто ему провели операцию по пересадке. Суставы кистей и пальцев больше не хрустели при движении, ходили, как смазанный механизм. Нет, как только сошедший с конвейера механизм!

Тогда Смит догадался поискать зеркало, или что-то подходящее. Подскочил к огромным стёклам кафе, как раз непрозрачным с уличной стороны. Не заботясь, что посетители внутри могут странно отреагировать на неадекватного человека снаружи, он с жадностью уставился на лицо.

И своё, и чужое одновременно.

Джон Смит помолодел. Сильно. Сейчас на него смотрел юнец лет двадцати пяти. Он уже и не помнил толком, каким был в том возрасте. Это лицо было новым. Оно было таким, словно его долгую жизнь не стёрли, вернув всё на круги своя, а лишь откатили время, оставив весь жизненный путь, отпечатанный в чертах. Чёткая твёрдая линия подбородка, впалые щёки и ярко выраженные линии, где ещё утром были глубокие борозды морщин от ноздрей до уголков рта. Двадцатипятилетний Смит в 1969 году был мягким, неконфликтным, простым. Двадцатипятилетний Смит в 2020 году был уже зрелым и серьёзным мужчиной, достаточно жёстким и уверенным в себе.

Джон захохотал вновь.

Джон побежал, пьянея от вернувшихся сил, дыхания, энергии.

Невозможно передать всю гамму ощущений, когда ты способен бежать. Простое механическое действие, но сколько в нём жизни! Понять способен лишь тот, кто долгое время не имел такой возможности: свободно двигаться и не заботиться о последствиях.

Смит был абсолютно здоров, полон сил и молод.

Он бежал домой. Адрианна, наверное, сидела сейчас перед телевизором с чашкой чая, или потихоньку перебиралась из комнаты в комнату с тряпочкой, чтобы стереть пыль с древних статуэток и безделушек, имеющих важность лишь в воспоминаниях. Он летел, будто на крыльях, чтобы обнять супругу крепко-крепко, так, как давно не обнимал.

Центр города пролетел мимо, он и не заметил. Высотки сменялись жилыми корпусами, квартирами, а затем пошли домишки поменьше. Смит бежал и бежал, отдавая новообретённые силы организма ради адреналина и просто возможности выжать из себя побольше.

Пригород. Частный сектор, большие строения с высокими заборами и коваными воротами. А за ними выстроились некрупные дома с невысокими изгородями, или вообще без оных. Газоны сочились зеленью, птицы пели, солнце светило. Он с головой окунулся в идиллию, которой давно не замечал, которую временами даже проклинал. И виной всему была старческая желчь, полезшая на закате лет.

Вот и родной дом, крыльцо, пять ступеней. Он не останавливался, хотел взлететь, ворваться, закричать… Но неожиданно, с каждым новым шагом к такой привычной двери и теплу родного очага, Смит начал затухать.

И застыл на последнем шаге.

Адрианна была там, внутри. Такая знакомая, привычная. Любимая жена. Столько лет вместе, бок о бок. Только вот была ли любовь? Жизнь вдруг показалась слишком долгой. И при этом выглядела пустой накатанной и гладкой.

Нормальная жизнь нормального человека, который вдруг понял, что мало что помнил из неё. Всё происходящее походило на сошедший с рельс поезд, когда ещё никто, даже машинист, не осознал краткого мгновения смены курса.

Джон Смит не хотел входить. Просто знал, что там больше не его жизнь. Он, стоящий сейчас на пороге, был уже чужим всем вещам внутри, многим из которых перевалило за двадцать лет. Лакированные шахматы, купленные в 99-м. Постельное бельё, сшитое ещё мамой Адрианны в начале 90-х. Пара свадебных туфель в коробке в шкафу прямиком из 72-го. Женщина, рождённая в прошлом веке, как и он сам.

Нет… Смит тяжело побрёл прочь.

Да и кто мог осудить его?

Потерпи, любимый. Совсем немного. Да, да, так кровь почти не бежит. Держи вот тут, покрепче. Милый Куро, я не хотела, правда. Оно само. Это все камень – защищает хозяйку. Я же теперь божество. Каково тебе любить божество, а? Молчи, молчи, милый, береги силы!

А как раньше они все думали, шипели, болтали за спиной. Будто я не слышала. Мана дурна-ая, Мана не от ми-ира сего. Вот! Теперь узнают! Теперь Мана сильнее их всех. Да, должна была стать следующей Слышащей Духов племени. Это бы все равно ничего не изменило. Мы, альмены, рождаемся чистыми разумом и телом. Только вот никто не желал принимать меня такой. Будто я и не альмен, как остальные. А и что, что чистые? Заветы Благочестия, Благонравия и Благоразумия словно не для них. Нельзя меня упрекать и метить только от того, что слышу и вижу больше других!

Я также рождена из Лона богини Эо, как все. Также воспитывалась первые три года двумя матерями и учила Заветы. Как все. Мои глаза такого же цвета, что у всех. И я – не альмен?!

Сами твердят о единстве, а делятся. Четыре племени, четыре народа. И ради чего? Чтобы трактовать каждый Завет на свой лад, и чтобы жить проще да сподручнее самим. Хотя Эо наказала жить семьей дружной, где все равны. И все одно: то вождь, то шаман, то следопыт, как ты, Куро.

Милый, не засыпай! Я здесь, открой глаза! Да, да, вот, глотни воды. Молодец. Ты устал, знаю.

А с каким усердием ты искал убийцу, а? Некто неуловимый, тайный враг. Ты шел по каплям крови, лучший следопыт племени лендов. А на самом деле сделал полный круг и вернулся ко мне. Думаешь, я сошла с ума? Мать Мара, конечно, говорила тебе, что это, наверное, кто-то неизвестный, чужой. Но ты… Ты допускал безумие среди альменов, но никак не существование пришлого врага.

Что? Нет, отвечаю тебе твердо. Не сошла с ума.

Ты знаешь, я в твою охоту всегда оставалась одна. Дева Лима, конечно, обучала, чтобы заменить ее когда-нибудь, стать Слышащей Духов. Да только полдня. А ночь всегда доставалась мне. Это ты уходил с другими охотниками за крайние границы, смотрел следы и искал зверей. Ты, может, и знаешь пределы нашего необъятного острова. А я знаю только дальний лес, куда никто не ходит. Да, там пусто. Но тихо и спокойно. Именно там однажды ночью и обнаружила небесный камень.

Смотри, как искрится он в глубине! Я никогда не видела таких оттенков и переливов. Словно рождение и смерть звезд наяву. Круговорот жизни, что гораздо больше и древнее всего нашего мира. Такой насыщенный изумрудный цвет.

Дева Лима рассказывала подобное. Правда, масштабов реальности она не ведает. Все альмены слишком привязаны к этой долине. И это их грех. Для них весь мир это только долина. И пока они так думают, так и остается. А на самом деле разум определяет мир. Мы словно создаем его на ходу самим своим познанием. И пока все четыре народа не изменят восприятие, мир не изменится.

А мы, альмены, топчемся на месте. Племена элаимов, торонов, горамов, лендов. Три Завета. Каждый трактует их, уподобляет себе, как хочет. И все мы чистые и непорочные, да только я была изгоем. Почему-то.

Но я не виню. Божество не может никого осуждать. Оно только создает и рушит, карает и милует. Но – никогда не судит.

Хочешь что-то сказать, Куро, милый? Что? Громче! А-а… За что я карала других?

Ну, Слышащие Духов четырех племен должны были стать платой для новой силы. Они говорят с природой, точнее, лишь подслушивают ее беседы с самой собой. Но они еще и учат. Они создают такой мир – ограниченный и простой. Где вожди не дают сделать свежий глоток никакому младенцу, выходящему из Лона Эо. Где одни становятся изгоями для других.

Они необходимые жертвы. А Мать Мара…мать всего племени лендов…и моя мать…ых… Нет, милый Куро, я не плачу. Это просто. Просто так.

Она была слишком влиятельна. Могла стать препятствием. И… Нет! Я не боялась ее! Не смей. Заткнись. Заткнись!

Прости. Прости, милый. Я не нарочно. Больно? Сейчас. Вот, так полегче? Рану нужно просто сильнее прижать. Потерпи еще немного.

В общем, Мать Мара, вождь лендов, одного из четырех племен альменов, ушла как подобает. Все. Не о чем говорить. Старый Хомо? Ох, да, его мне жаль. Знаю, Куро, что вы были близки. Он научил тебя охоте и чтению троп. Но он видел меня. Он узнал, чему меня научил небесный камень. Когда я была в дальнем лесу, Старый Хомо пришел по моим следам. Пришлось.

Зато ты, милый, сумел найти меня! Ты же прочел послание его кровью на мхе? Я тоже немного понимаю в чтении троп, да? Здорово получилось? Что, ты плакал? Ты, сильный и твердый, лучший следопыт четырех племен, ты, Куро, пускал слезы над телом старика?

Ха-ха-ха, прости, милый, я… Аха-ха…а-ах…

Ты ведь даже не изменился в лице, когда вожди отказали нам в общем новорожденном из Лона Эо. Ты просто склонил голову по Завету Благочестия. Как же, вождям виднее. Как же, Мана, следующая Слышащая Духов лендов, не может воспитывать. Нет, ей положено только принять это, надеть маску и навечно спрятать лицо от всех вокруг! Ты тогда еще подумал, что мы не в праве перечить. Да, не удивляйся, Куро, и такое мне по силам. Я уже училась у камня в то время. Так что следить сейчас за тобой из любого иного места мне было легко.

И теперь я стану новой матерью мира. Если каждый альмен рождается из Эо, я сделаю это иначе. Сама выношу и рожу новую силу. Я могу, я справлюсь…

Ну, вот, ты нашел меня. Взгляни еще раз на тело Девы Лимы, Слышащей Духов нашего племени, и пойми, что опоздал. Но жертв больше не будет. Небесный камень получил плату. Ему достаточно.

Посмотри на этот мир в последний раз. На бурые степи там, по левую руку, где обитает племя торонов-кочевников. На янтарные горы и черные точки пещер горамов далеко впереди. И на голубые леса элаимов с их деревянными жилищами. Или на вечно теплые снега с розовыми кустами справа. Как я ненавижу эти колючие кустарники!

Цвет новой жизни, Куро, зеленый. Я дам силу всем альменам. Расширю границы мира до бесконечности. Мы будем творить и познавать сами!..

Куро? Ох, милый Куро… Как же… Почему ты молчишь? Открой глаза! Ну, сейчас же! Я, новое божество, повелеваю, встань! Ты не можешь просто так бросить меня. Нет. Нет. Нет.

Куро…

Что? Кто ты? Я не вижу, покажись! Это…ты?! Да, я носила тебя у сердца много месяцев. Да, понимаю. Это необходимо. Необходимая жертва. Жизнь за жизнь. Так просто? Хорошо.

А-ах.

И правда. Как теперь легко! Немного холодно. Нет, не больно. Больше не больно. Отныне мы сильные. Все.

Больше никому не будет больно.

«Отрывок из моноспектакля «Истоки магии» Первого Межрасового Театра «Эо’дан» в исполнении леди Миналы ан Краменол»

***

«Новое прочтение всем известной легенды о сотворении мира и истоках магии в исполнении леди Миналы ан Краменол, ведущей артистки театральных подмостков Столицы, без зазрения совести можно назвать гениальным. Коллеги по цеху единогласно пустили слезу, и мне, как известному критику, впервые приходится признать, что даже представитель племени людов способен на искренние чувства на сцене. Бесспорно, новая реформа правительства, позволяющая заниматься лицедейством всем наравне, без оглядки на цвет кожи, количество пальцев или форму ушей, словно пустила свежий поток в нашу засушливую культурную жизнь. Уверен, представители иных рас в ближайшем будущем будут нас только радовать…»

Они все сгрудились вокруг толстого дерева, придерживая друг друга за руки и одежду. Борд держал Дарнэта за пояс – вероятно, он и притащил сюда столичного книгочея с берега озера. Пусть сильного ветра и не было, но все вдруг испугались потеряться в непроглядной круговерти.

Совсем скоро хранитель книг окончательно успокоился и внутренне обругал себя за излишнюю пугливость. И непогода при этом также начала постепенно угасать.

Отнюдь не воинственный, книжник бодро двинулся обратно к берегу, к поклаже, едва сумев хоть что-то разглядеть, одновременно призывая остальных за собой.

– Борд, скорее!

Но рядом мгновенно возник рыжий Мол, кивком спрашивая, что нужно сделать.

Дарн на секунду заколебался, однако протянул парню небольшую стеклянную бутыль из своей сумки.

– Смотри, парень, вода ушла. Сможешь забросить подальше?

– Эру, ть, да я в поселке…

– Плевать. Открывай крышку, считай до пяти и бросай как можно дальше и ближе к центру озера. И сразу падай!

Молодой лесоруб повиновался без слов, на удивление. Дарнэт сразу лег в снег, обернувшись и посмотрев на остальных. Они были тут же, а старший уже замер слева от хранителя.

– Что дальше?

– Ну, если и есть тут какие демоны, то мы подождем, пока они выйдут, чтобы посмотреть на наш огонек. А затем как можно скорее двинемся к пещере.

Лесоруб только покачал головой.

Берег по правую руку от них постепенно поднимался, нависая орлиным клювом над новообразованной низиной. Сверху росло несколько деревьев, и корни их действительно торчали из почвы и образовывали будто бы плотную стену.

Мужчины притихли. Борд сопел слева, Мол молился справа. Дарн беззвучно считал от десятка до единицы.

«Один», – закончил он.

И тут же посреди бывшего водоема, там, куда рыжий запустил склянку, медленно вспух огненно-красный пузырь. Невероятное природное явление в Мутной Чаше, унесшись ввысь, едва разогнало плотные тучи, однако куцего света звезд все равно не хватало, чтобы разглядеть хоть что-то. Казалось, пламенный пузырь неторопливо рос посреди абсолютной черноты.

Шли минуты, шар все рос и рос, и вот – вдруг – обернулся ярким огненным фонтаном! Он ударил отвесно вверх и выбросил в небо яркий фейерверк.

Все оторопели. В те доли мгновения, пока вспышка осветила все вокруг на добрый десяток локтей, каждый с замиранием сердца увидел, как блеснуло на свету нечто. Оно осторожно подбиралось к растущему клубку огня, и осветилось в движении: гибкое змеиное тело, членистые паучьи ноги, сполохи на чешуе.

Фейерверк в небе взорвался цветком зари и выбросил в разные стороны сгустки пламени, словно пушечные ядра. Отчетливо видимые, пять таких «ядер» разлетелись на сотни саженей во все стороны света и бухнулись каждый где-то вдали.

Дарн досчитал про себя до семи и начал подниматься, увлекая Борда.

– Быстро! К пещере!

Чернобородый повиновался, однако Мола, без остановки молившегося с закрытыми глазами, пришлось силой поднимать на ноги. Получив твердый пинок, парень немного пришел в себя и зашевелился бодрее.

Друг за другом мужчины почти на ощупь двинулись в сторону грота, инстинктивно пригибаясь, боясь быть замеченными невероятным существом, что исчезло в темноте.

Как-то неожиданно Дарн оказался впереди. Лесорубы оставались деревенскими мужиками, какими бы уверенными в себе не казались при свете дня. Хорошо, что деньги были для них хоть немного важнее предрассудков.

Хранитель вздрогнул от мгновенного ужаса, когда рука вдруг провалилась в пустоту. Вход! Не раздумывая, он шагнул в еще более непроглядную темень.

– За мной! – успел он зашипеть, боясь, что лесорубы решат оставить его одного.

Однако тут же с облегчением ощутил за спиной движение, услышал их и даже сразу уверился, что серьезный Кен обнажил свой клинок, хоть и не мог ни черта разглядеть внутри грота.

– Закройте глаза, – скомандовал Дарн.

Через пару мгновений в его руке вспыхнул огонек – небольшой, словно от свечи.

Отсветы и тени тут же заметались по…стенам. Да, изнутри это оказалась даже не пещера. Все вокруг больше походило на странное помещение: стены выглядели слишком уж прямыми и ровными, чтобы быть природным образованием. А пол, пусть и был засыпан землей и камнями, но – Дарн был уверен – где-то под самым глубоким слоем также был идеально ровным. И еще тут было странно сухо.

– Сколько у нас времени, эру?

– Примерно половина свечи, Борд. Боюсь загадывать. Давайте, быстро смотрим и уходим.

Ему показалось, что лесорубы кивнули с благодарностью.

Из помещения в разные стороны вели два прохода. Отовсюду с потолка здесь свисали корни деревьев и кустов, словно бы спрятавшихся от зимы поглубже да потеплее.

Дарн достал три металлических трубочки, обмакнул их концы в очередную склянку с темной жидкостью и запалил от своей «свечки», затем раздал спутникам. Они тут же разбрелись по темным закоулкам, а сам хранитель двинулся вглубь левого прохода.

Разобрать что-либо было сложно. Хранитель уже знал из различных источников, что этому «склепу» больше тысячи лет. Однако все, что он мог разглядеть и понять, оказывалось либо кучей камней, либо малопонятным бесформенным…чем-то. Очевидно, это искусственное помещение с металлическими стенами. Но какова была цель такого сооружения?

Он прошел по кругу, замер, вздохнул. Сообразил, что возможно напротив входа будет следующая дверь. Осмотрел корни от пола до потолка на противоположной стене. Затем достал нож, раздвинул вьющиеся корневища, начал скрести. Услышал характерный звук, когда сталь натыкается на ржу.

«Железные стены!»

Но больше подобный опыт никаких результатов дать не мог, потому Дарн принялся обходить помещение в очередной раз. Он попросту не мог заставить себя уйти без какого-либо весомого доказательства. Согласно официальным хроникам, первые поселенцы появились здесь не более, чем пять веков назад, да и то были еще собирателями и охотниками. Однако само это помещение...невероятно. В современном мире никто в принципе не смог бы выстроить подобное.

Все это означает, что «склеп» рукотворный и неимоверно древний. Без малого древнейший! А та тварь снаружи – неживая, рукотворная тварь! –доказывает, что за всем стоит разум. Не важно, человеческий или нет, но очевидно, что развитый. Однако, без настоящего доказательства…

Позади, от входа, раздался крик.

Сердце ухнуло в желудок.

Дарн обернулся, силясь разглядеть хоть что-то.

– Оно-о-о!

Он не разобрал, кто кричал. И тут же со всех сторон ударил пронзительный звук. Он казался осязаемым, потому что вонзался в уши, резал голову, протыкал мозг. Разум хранителя помутился. Мелькнула последняя ясная мысль, что наступает конец.

Дальше все было урывками. Картинка в голове мигала солнечными зайчиками на поверхности бурной реки. От этого глаза его болели, словно кто-то вырывал их с мясом и тут же вставлял обратно в глазницы. И повторял так каждые пару мгновений, снова и снова.

…Будто бы голос со всех сторон. Мертвый и обезличенный, принадлежавший явно Божеству, ибо зачем Ему пол и личность, и эмоции.

…Язык Божества, смывающий хрупкие барьеры смыслов, неслыханный доселе никем за тысячелетия, а значит, мироздание обязано рухнуть. Смертным не положено было слышать.

…Тварь ощетинилась сверкающими остриями, во все стороны летели огненные копья, вспыхивая на огромных сверкающих чешуйках ее брони. Демонов, подобных этому, не мог родить мир.

…В одновременном реве безликого Божества и металлического чудовища, сквозь их рев, движется фигура с мечом. Она замирает и смазывается, растекается иллюстрацией в книге, написанной дешевой тушью. Человеческому не постигнуть Божественного, и слабая плоть обязана исчезнуть.

В какой-то момент рука хранителя утонула в грязи. Его волокло по коридору, и он отчаянно пытался зацепиться хоть за что-то. Увяз глубже и нащупал твердое и гладкое. Замер.

Почувствовал боль от удара в спину.

Поверхность треснула под ладонью, разодрав ее в кровь. Инстинктивно хранитель схватил плоский предмет. Затем голова словно взорвалась от нахлынувшей боли.

Боль и мрак.

***

Кажется, он приходил в себя несколько раз. Разум никак не хотел цепляться за мир, и потому Дарн вновь терял сознание. Гораздо позже припоминал, как его кто-то нес. Или тащил? Хорошо он запомнил лишь звезды из-за того, что они делали больно глазам. Также очень сильно болела рука.

Кажется, рядом был еще кто-то. Слышно бормотание и пыхтение. Голос всего один, грубый и неприятный:

– Не думал, что меня спасет кхел, тьфу!

– Голову ему держи, пень, блюет, не видишь?!

– Пацана придержи. Кажется, портки намочил.

– Жди и помалкивай, кхел, пока хранитель не очнется. Тогда и будешь свободен.

– Эх, Мол, что ж я мамке твоей скажу?

***

Борд принял плату молча. Три золотых за себя, два таких же и пару серебряных за Мола и погибшего Кена. По крайней мере, они оба, лесоруб и хранитель книг, думали, что мужчина погиб. Чернобородый с проседью Борд нахмурился, и Дарнэт также без единого слова отдал еще три золотых.

Старый кхел грузил сумки в экипаж, молодой возница, прибывший прямиком из Столицы, покрикивал на него, но бывший раб и не думал отвечать. Смурной четко выполнял команды, даже не подозревая, что теперь может ответить грубияну, как свободный человек. Печать раба была выкуплена кровью.

Глянув на него, Дарн с облегчением пробежался всеми шестью сохраненными пальцами по личному саквояжу. Своей крови он и так отдал достаточно из рваной раны на плече.

Борд уже собрался идти, как вдруг в воротах возникла тень. Она имела лицо Мола, а его некогда пламенно-рыжие волосы стали снежно-белыми. Он был в одной рубахе и штанах, без сапог, а за ним уже бежала, что-то причитая, матушка. Парнишка беззвучно шевелил губами, панически смотрел то на небо, то по сторонам.

Борд дошел до ворот, приобнял племянника, искоса обернулся на столичного гостя и повел полуголого безумца прочь.

Когда глухое селение осталось далеко позади, а колеса затряслись по ведущей в Столицу Главной Дороге, расчищенной от снега и выровненной для экипажей вельмож, только тогда Дарн расслабился. Он не смог удержаться, дотерпеть до родного кабинета в книгозале, где были все необходимые материалы. Дрожащими пальцами хранитель расстегнул саквояж и достал сокровище, добытое двумя жизнями.

Книга.

Он уловил запах, который оказался, к его удивлению, почти таким же, как и у его любимых рукописей. Запах книг всегда един.

Хранитель понимал, перевести бесценное издание он никак не сможет. Но на всем пути до самого большого города на континенте Дарн водил кончиками пальцев по обложке. Вид и форму букв он запомнил наизусть. Однако, что они значили, не ведал ни один человек во всем мире, потому что те, кто говорил когда-то на этом языке, исчезли многие тысячи лет назад. На обложке неизвестным ему способом были вытеснены два слова: HOLY BIBLE.

Одинокий гость сразу выделил главного. Высокий и широкоплечий мужчина с густой черной недлинной бородой. Каждый, кто говорил, всегда посматривал именно на него. Или ждал одобрения, или запрета, или реакции на шутку.

Тогда приезжий уверенно направился прямо к чернобородому, остановившись в нескольких шагах.

– Уважаемые эру, – начал он. – Прошу прощения, что прерываю вашу беседу и отдых.

Краем глаза он отметил, как кхел застыл с мисками, исходящими паром, не решаясь подойти.

Все замолкли. Агрессии не было: местные были суровыми, но все же мирными людьми. Они осмотрели невысокого человечка с ног до головы. Он же продолжил:

– Прибыл из Столицы в ваши края по важному делу. Хотел бы задать несколько вопросов. Возможно, нужна будет небольшая помощь.

Негласные правила приличия требовали немедленно изложить суть без лишних подробностей, не говорить постоянно «я» и ожидать ответа.

Старший лесоруб склонил голову набок, сощурился на несколько секунд и широко улыбнулся. Затем поднялся во весь немалый рост. Гость в свою очередь не боялся, что ему причинят вред – жители поселка чтили законы и мятежников никак не поддерживали. Самое страшное, что можно представить в подобной ситуации, это быть осмеянным и услышать отказ.

Если они откажутся помогать, дело окажется сложнее, чем гость рассчитывал. Однако он терпеливо ждал, что решит предводитель «лесных». На случай отказа был припасен самый главный аргумент. Деньги, естественно.

Чернобородый вдруг широко улыбнулся, плюнул на ладонь, протянул. Человек из Столицы не колеблясь повторил жест, и они пожали друг другу руки. Брезгливость была ему совершенно чужда, не смотря на вычищенную одежду и обувь, манеры и общий ухоженный вид. Взглянувший со стороны, конечно, мог принять его за эдакого «чистюлю». Он представал чиновником, или казначеем, или учителем, или попросту книжным червем. Об этом явно говорили ухоженные руки, тонкие усики, бледность лица, выступающее под одеждой брюшко. Однако глаза оставались странно холодными.

После влажного рукопожатия чиновник, или казначей, или учитель не вытер руку напомаженным платочком, а показательно растер по груди, прямо по идеально чистому бушлату. Лесорубы удовлетворенно кивнули.

Кхел тут же пододвинул стул, и гость присел наравне с «лесными» за один стол.

Столичный человек представился только именем – Дарнэт Ор. Сообщил, что остановился у старухи, чей дом стоял на окраине, и пробудет здесь около семи дней. Это был жест доверия. Они должны знать, кто его приютил и где остались личные вещи, и что приезжий не наделает бед, не попытается бежать.

– Зови меня Борд, – низко прогудел чернобородый.

«Полное имя не назвал», – отметил Дарнэт.

Лесорубы молчали, поглядывали и ждали. Конечно, им было интересно, что забыл в их глуши столичный писака. Или чиновник? А он молчал, не спешил. И прекрасно понимал, что эти мужики разговор сами не начнут.

Решив, что достаточно подогрел любопытство местных, он сказал:

– Мутная Чаша.

Тут же все расслабились. Мужики заулыбались, потянулись к еде, а кто-то даже усмехнулся. Что же, очередной мелкий книжник, начитавшийся сказок-сплетен! Или и правда писатель, который ищет занятных историй.

К слову, не такая здесь была глушь. Не совсем окраина, не периферия, чтобы не знать о любителях сочинять и продавать писаные истории. Средняя Граница, как-никак! Просто немного в стороне от основных дорог. Писать-читать местные умели, но вряд ли увлекались придуманными приключениями несуществующих людей в неведомых краях.

Однако же чернобородый Борд не спешил веселиться. Он продолжал смотреть в глаза гостю и ожидал пояснений.

– Был тут один, шесть полных лун назад, – самый молодой из лесорубов решил развлечь народ байкой, которую, очевидно, они и так знали. – Явился то ли из Столицы, как вы, эру, то ли из Подбрюшья Столицы, ть. Все кричал, что напишет, это…э-э, на-уш-ный фо-ли-ан! Ха! Тоже просил туда сводить. Храбрился, ть, только дорогу покажите, а дальше сам. Ну, мы его там, на окраине, и оставили. На поляне у Чаши.

Сосед хлопнул парня по плечу, а тот воскликнул:

– Что?! Да, оставили. Сам, ть, просил. Это тот, который потом голышом еще по деревне бегал, помнишь, Борд? Так вот, эру, он там ровно ночку провел. И все, котел прохудился. – Он коснулся двумя пальцами виска и присвистнул. – Так что… Зря все. У нас тут уже столько народу было, да ничего интересного не нашли. Все к Мутной Чаше ходили, а толку… Тот пришибленный самый веселый оказался.

Дарнэт будто и не слушал. Он смотрел в черные глаза Борда под густыми бровями, а тот – в ответ. Кажется, главный лесоруб догадывался, что этот гость приехал не просто ради интересной истории.

– Один я не пойду. Мне нужны ваши топоры, а кто, как не лесные, управятся с ними лучше! Я знаю, что сегодня Чаша пустеет. Как долго там сухо?

– Обычно, не больше двух дней. Бывало и того меньше, но редко. Хватит? – Борд не улыбался, говорил серьезно, ждал предложения.

– Да. – Дарнэт Ор положил перед притихшими лесорубами квадратную тонкую золотую пластину. – Плачу этим. По одной каждому, кто пойдет. И не сбежит! Тебе, уважаемый Борд, две.

Предводитель лесных поднял золотой квадрат, рассмотрел внимательнее. Чистый: ни чеканки, ни сколов. Такой дороже официальной монеты.

Дарнэт был холоден, как ночи здесь, на севере. Чистое золото нельзя отследить по отличительным знакам. Значит, им можно расплатиться с теми, кто не одобряет действия государства и Стражей. Или с чужаками, не чтящими законы, которые способны добыть все, что не продается внутри границ страны. Недовольные политикой и противники официальной веры были и будут всегда. А то, что Борд, уважаемый всеми лесоруб и глава лесных, которого знает вся округа, якшается с людьми оттуда, не догадываются даже его близкие.

Гость в открытую показал, что знает о тайнах чернобородого. Это либо глупость, либо спокойный расчет.

Борд опустил пластинку во внутренний карман бушлата.

– Мне таких три. Остальным еще по серебряному.

Дарнэт кивнул. Он не любил излишних трат, мог торговаться за лишнюю монету подолгу, но сейчас не стал спорить. В нынешнем деле было слишком много неизвестных моментов, и он не знал, чем все может обернуться. Пусть это будет плата за возможные неудобства. Помимо трат Дарн не любил быть неосведомленным.

***

Не прогорело и пары свечей, как маленький отряд углубился в чащу. Вместе с собой Борд взял двоих. Молодого парня, который рассказал байку про голого ученого, звали Мол. Он был рыжим и болтливым, но Дарн не одергивал того до поры. Вторым был усатый Кен – мужчина серьезный и уверенный, единственный, кто взял с собой оружие помимо рабочего топора.

Ор не боялся, что эти трое могут бросить его тело с проломленным черепом где-нибудь неподалеку в овраге до самой весны. Плата после выполненного дела – лучшая гарантия. Он заверил, что по возвращении в деревню отправит гонца в столицу, и через день лесные получат свое золото.

– Мол, надень шапку! – Борд говорил негромко и без агрессии, но паренек послушался безоговорочно. – Я мамке твоей обещал, что не застужу. А ты тут…

– Да что я?! Еще не замерз. У Чаши, говорят, в ночь, ть, ее осушения, становится так тепло! И пар из-под земли идет. Дядька мой, Митор, рассказывал, что слышал будто трубный глас!

Заметив, что его не затыкают, Мол приободрился, продолжил:

– Короче, дядька мой перепил, с женой полаялся и пошел бродить по лесу. Ну, весна была, не морозно уже, но свежо ночами. Года два назад, ага. И вот походил-походил в темноте и, видимо, случайностью на тропку к Чаше набрел. А что думать? Все лучше, чем по кустам ломиться. Так и пошел, ть. Новолуние как раз, хоть что-то видать. Хотел к деревне, да сторону попутал. Час, два, а то и три топал. Все матом ругался, хотя местный наш Стражник и не велел сквернословить. Да что, пьяному все одно! И вот вышел дядька Митор на берег Чаши. И стал, задумался. Здраво рассудил, хоть пьян был, что заплутал, и раз он у Чаши, то деревня, стало быть, в другой стороне. А значит…

– Короче, Мол! – прикрикнул Кен.

– Ну, стараюсь! Ладно. Вдруг дядька Митор звук услышал! Тако-ой… Ну, будто сама земля вздохнула. И вздрогнуло, ть, все вокруг. А затем еще раз прям натурально, будто великан губами на свечу дует. Уфу-у-у-у! Только громко-громко! И туманом все заволокло. Прямо вот из-под земли отовсюду он лез. И все выше и выше поднимался. А потом грянул звук! Как трубы самого Лорда! Громо…гром-глас-но, во! И со всех сторон звук тот шел. Ну, дядька то пьяный, ть, не слишком испугался. И не побежал сперва. А еще почуял, что насквозь промок весь. Не от тумана, просто вспотел так сильно. Жарко стало – неможно дышать! Ну, он еще постоял, и заметил, что вода уходит! И прямо сразу вся, не как в прорубь, а именно как…как…

– Как будто высыхала на глазах? – подсказал Дарнэт Ор.

– Во! Прямо вся! И еще он увидел там, на северном берегу, пещеру. Вся корнями спрятана, но как-то разглядел, что темнее земля, чем рядом вокруг. Стало быть, пещера. Ну, и еще… Вродь-бы как…глаза. Красные такие угольки. Издали мелкие, да только вот показалось ему, что они, ть, ближе и ближе к нему! И вот тогда он побежал. Летел через бурелом, по самой темноте. Ровно на рассвете к деревне вышел. Грязный весь. Наверное…

– Что еще? – прервал Дарнэт.

– Что еще? – глупо переспросил Мол.

– Что еще важного дядька твой видал? – Борду надоело. – Одно дело бабские сплетни, другое – слова того, кто сам все видел.

– Так ты же знаешь.

– Мне расскажи. – Дарн начинал сомневаться в выборе спутника главного лесоруба.

– А-а-а! Ну-у… Земля дрожала. Один. – Парень начал загибать пальцы. – Звук страшный, как будто с неба. Два. Туман жаркий. Три. И глаза. Четыре!

Мол с гордостью показал два оставшихся пальца, не сжатых в кулак. И тут же добавил:

– Только с глазами я ему не верю. Брехня. Ну, что за чудище будет под водой, ть, в пещере сидеть и раз в год на воздух лезть?

– Все. Я понял. Теперь можешь молчать.

Борд взглядом ясно дал понять Молу, чтобы послушался. Паренек только зубами клацнул.

Они шли еще какое-то время. Густой лес не уступал лесорубам своих владений уже который год. Простой в работе больше двенадцати дней – полных двух недель – означал, что деревья вновь вернулись на свои места.

Под ногами мужчин поначалу вилась неширокая протоптанная просека, а затем она сменилась узкой тропинкой. Местные шли уверенно. А деревья словно желали сплести свои ветви крепко-накрепко, закрывая небо. Чем дальше, тем плотней становился живой коридор стволов по бокам.

Темнело медленно. Солнце садилось по правую руку, а тени путников налезали на уже сплошную стену деревьев. Последние лучи на востоке цеплялись за землю, словно непослушные дети, не желая отправляться спать.

Как-то неожиданно Дарнэт оказался на пологом берегу озера – вот он продирается вслед за Кеном через кустарник, шаг, и перед ним открывается водная гладь.

Ветра не было, и вода, отражающая редкие облака, выглядела почти как огромное идеальное зеркало.

Дарн расстегнул ворот бушлата, снял шапку, глубоко задышал. Лесорубы не расслаблялись.

– Ну, эру, что дальше? – Борд внимательно осматривал дальнюю линию берега, где должна была находиться пещера.

– Проберемся туда, к северному берегу. Затаимся. И будем ждать. Пока небесные трубы и туман, и прочее. – Ор неопределенно махнул рукой.

Лесорубы далеко не расходились. Мол попробовал ледяную воду и сразу вернулся. Кен прошелся по кустам вокруг. Борд же остался около приезжего. Он долго не решался начать разговор: не позволяли гордость и опаска. Своим знанием тайн вожака столичный гость держал того крепко.

Наконец, чернобородый негромко заговорил:

– Эру. Вижу, ты знаешь слишком много не только обо мне. О Сухой Чаше. Может, и побольше нашего. До тебя все, кто прибывал, выглядели не так. Ну, не внешне. Было ясно, что им просто любопытно. А ты…приехал за чем-то конкретным. Трогать тебя…боюсь. Честно говорю. – Он положил руку на сердце. – О лишнем не спрашиваю. Только одно. Есть чего тут бояться? Не зря же ты нас в помощь взял. Себя не жалко. Но за них я головой отвечаю.

Дарнэт Ор обернулся, заглянул мужчине в глаза снизу вверх. Он был совершенно спокоен.

– Я много знаю. – Ор помедлил, посмотрел по сторонам. – Ты во многом прав. Я надеюсь, что опасного здесь…не осталось. По крайней мере, не должно быть. Пока мы снаружи – не бойся. Но нам нужно попасть в ту пещеру. А после…я не знаю, что там.

Кен вдруг окликнул вожака из перелеска. Напоследок тот сказал еще:

– А кто же ты сам? Чиновник? Или этот, как его, охотник за сокровищами? Точно не ученый.

Дарн вздохнул, показалось даже, что немного смутился.

– Ну, я хочу быть ученым. Перед тобой хранитель книг Библиотеки. Младший хранитель. – Он постарался произнести это с вызовом, подчеркивая статус, однако получилось подчеркнуть лишь юный возраст. Хранителю не было еще и тридцати.

Борд только покачал головой и оставил гостя одного.

«Не сказал ли я слишком много? – подумал Ор. – Легенду-то придумаю, чтобы отвадить потом лишних. Но лесоруб может стать ненужным свидетелем».

Однако и на такой случай у младшего хранителя книг самого Лорда имелся запасной план.

Прошло совсем немного времени, и задумчивость Дарна прервал хруст ветвей. На берег выскочил тот самый кхел из обеденного дома – лицо горит, глаза на выкате, шапку, видимо, обронил по пути. Вслед за ним не торопясь появились Борд с Кеном. Вожак держал руку на топорище за поясом, а его спутник обнажил недлинный клинок.

Заметив человека из столицы, седой раб упал перед ним на колени, взмолился:

– Не губи, кан хороший!

Младший хранитель приметил, как стар и ничтожен стоящий на коленях мужчина. Он обрек себя на смерть, преступив закон, запрещающий кхелам покидать пределы селения.

«Ну, и зачем?»

…и поднял руку, останавливая Кена за полшага до казни.

– Пусть говорит.

Старик ударил лбом утоптанный снег.

– Кан! Послушай! Не нужно оно тебе! Что ищешь – забудь. Нельзя тревожить тени…как же…Шадей, э-э, шадей… Шадей Лонгорус! Тени прошлого. Еще мои предки передавали легенды из уст в уста. От прадеда к правнуку. Пока северяне… – Быстрый взгляд на лесорубов. – Пока они не срубили головы моих сородичей, ни один из нас не осмеливался тревожить Шадей Лонгорус!

Кхел взглянул слезящимися глазами в лицо Ора, не надеясь на спасение, он торопился, стараясь просто успеть сказать все, что желал. А Дарн удивленно застыл, пытаясь подобрать слова. Наконец, справился, выдавил:

– Это ради чего же, Смурной, ты пошел на смерть?

– Просто… – Кхел заплакал. – Просто отродясь никто не называл меня эру, кан хороший. Лучше уж так, чем…чем грязным кхелом сгинуть.

Кен вновь занес руку для удара, но тут уже Борд придержал его за плечо.

– Эру Ор, уж не хочешь ли ты выкупить его печать?

Дарнэт колебался. Затем вдруг протянул руку.

– Цена печати всем известна. Прошу лишь об одном, уважаемый Борд. Отложим сделку до утра?

Мужчина покачал головой:

– Чудной ты человек, эру.

Хранитель книг не стал говорить, что лесоруб оказался далеко не первым, кто так его называл.

До зимы такое случалось несколько раз каждую неделю поздно ночью. Ну, Андрюха часто ложится спать пораньше, потому что на работу вставать нужно очень рано. Однако дед говорит, что постукивает частенько. Прямо много лет, оказывается. А еще чаще – стучат во времянке. Пустой. Темной. Закрытой на замок. Опять же, по словам старика. Причем, пока дед сам обитал

там, то ему стучали снаружи. Нельзя сказать, что все это пугает Андрея каждый божий раз. Однако последовать моему совету и поставить на ночь видеокамеру он отказался.

Ну, и еще кое-что. Один раз он вышел покурить перед сном. Было не особо поздно, часов 10-11 вечера. Быстренько утолил жажду никотина (ощущение чужого взгляда не уходило), развернулся, вошел в дом.И тут же за спиной раздалось тук-тук. Он мгновенно отреагировал и рванул дверь. Никого. Тишина. И кромешная тьма.

Это вообще не конец истории, там еще много всякого интересного. И предметы пропадали, и со свет сам по себе включался и так далее.